[DtF] Лики Смерти: Тьма Стучится В Дверь | ходы игроков | Глава 2.4. Загадки Проклятой Часовни (Ксин)

"Бог мертв: но такова природа людей, что ещё тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. <...> Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?"
— Фридрих Ницше, "Весёлая наука"

Сновидение Первого Якоря

Той ночью Ксин приснился странный сон. Она словно погрузилась в глубины собственных воспоминаний, до этого скрытых от неё блаженным туманом забвения и потерянных где-то в отдалённых закоулках ограниченного возможностями смертного разума демонического сознания. Теперь некоторые события из давних времён сами собой всплывали в памяти Убийцы, принося с собой как и крупицы ценнейших знаний былых эпох, так и новые вопросы.

Огромный беспросветный океан солёных вод, возраст которых, казалось, мог исчисляться тысячелетиями (как, впрочем, и возраст самой Халаку), простирался внизу во все стороны на столько, на сколько хватало глаз. Этот океан виделся нашей героине бездонным и безбрежным, и словно дышал силой и древностью. Над водными просторами дул холодный ветер, несущий с собой водяные капли, звуки протяжного воя-плача, шум волн и далёкий лязг металла. Почему-то этот ветер невольно напомнил Первому Якорю другой, тот, что дул в Чикаго со стороны озера Мичиган. Не менее типичное для жемчужины Иллинойса погодное явление, густой туман, тоже встречалось здесь, и облака мглистого пара клубами висели в воздухе кое-где вокруг парящей над потусторонними водами Ксин, напоминающей дементора, зависшего в небе.

— Я думаю, мы оба понимаем, что это только начало, — хладнокровно констатировал уверенный и полный ледяного спокойствия голос, и Ксин вдруг поняла, что всё это время рядом с ней был ещё один Падший, которого она почему-то совсем забыла. — Начало падения Касдейи и начало финального раунда. Как бы мы ни бежали, как бы ни возводили вокруг себя непреступные стены, от рока не убежишь. Кто, если не мы должен это знать? У всего есть свой конец. Рано или поздно смерть приходит за каждым. Даже за Убийцами.

Где-то вдалеке загремел гром, эхом сотрясший глубины этого мира. Когда зловещий рокот, напоминающий шум ритуальных барабанов, стих, Падший, о котором вдруг вспомнила Ксин снова заговорил, и хотя он не повышал голоса, его речь звучала громче шума волн и отзвуков далёкой битвы.

— У Творения было начало, а значит будет и конец. Нет ничего вечного и бесконечного, кроме самой Смерти. И даже её Орудия со временем приходят в негодность. А раз так... В чём смысл бытия, если в конце уже всё равно подведена черта? В чём смысл всей этой тараканьей возни и склок? Гибель настигнет каждого, даже Бога. А если это так, и подобный исход неизбежен, с тем же успехом можно считать, что она его уже настигла. Бог умер. Теперь всё, что нам остаётся — ждать конца этого мира, гадая на костях.

Падший Ангел рядом с Ксин вновь замолчал, а потом нараспев заговорил:
— Когда запоёт Буревестник, иди и смотри, ибо увидишь Звезду, падшую с неба на землю, и дан её будет ключ от кладезя Бездны. Она отворит кладезь Бездны, и выйдет оттуда дым, как дым из большой печи; и помрачатся солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма выйдет Зло на землю, и дана ему будет власть. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них. Убежит, потому что эти люди уже будут мертвы. Если свобода есть лишь в смерти — как освободиться мёртвым, ставшим рабами?..

"Мулцибер", вдруг вспомнила Ксин. Так звали Халаку, которого она когда-то знала. Халаку, который строил лучше, чем Аннунаки, а предвидел больше, чем иные Неберу. Все Халаку были зодчими Земли Теней, но Мулцибер... Его неспроста потом прозвали "Архитектором Ада". Серый и неприметный на фоне помпезных герцогов и их свит, холодно-циничный и свободолюбивый, он оказался умнее их всех. Или просто безумнее. Кто знает, что с ним стало?.. Хотя, скорее всего, ответ тут мог быть только один. Он умер.

***

11 часов утра 11 октября 2016 года, США, район Великих Озёр, штат Иллинойс, Чикаго, Линкольн Парк, Запад-​Уэбстер-авеню, дом 540 (место жительства Лэй)
ссылка

Её разбудил звук текучей воды и запах готовящегося завтрака: свежемолотый кофе, поджаренные тосты, свежие фрукты, и, конечно, блинчики. Стоило отдать должное, Генри готовил просто превосходные блинчики. Да что уж там, он вообще был настоящим гурманом и отлично готовил, в отличие от своей супруги, которая, впрочем, имела удовольствие наслаждаться кулинарными творениями мужа. Готовил Ротштейн сейчас, что характерно, абсолютно голым, против чего, впрочем, возражать причин особо не было.

— Доброе утро, — улыбнулся еврей, заметив, что его жена и, по совместительству, Падший Ангел-Хранитель проснулась. — Похоже, завтрак в постель накрылся. Как спалось?

Отрываться от сна не хотелось; приятное забытье было подобно сладкому наслаждению, которое позволяло унять все ужасы и пытки заключения, исчезнуть все шрамы на душе, пропасть в бездне воспоминаний обрывки чужого прошлого. Отрываться от сна не хотелось, но рано или поздно жестокая реальность брала свое и она открывала глаза, чтобы вновь очутиться в этой жалкой пародии на реальный мир, очутиться одной, окруженной скорлупой человеческих достижений.

– Нормально.

Единственное, что произнесла Ксин, вставая с постели. Незримая сила давила на виски, заставляя убийцу поморщиться от мигрени; назойливая мысль крутилась в сознании, не позволяя сосредоточиться ни на чем ином. Могут ли умереть те, кто не был рожден?
Убийца встала с кровати, ничего больше не произнося мужчине. Её ждал душ, горячая вода и поток собственных воспоминаний, когда-то укутанный под слоем человеческих эмоций. Они приносили с собой боль, резкую и пробуждающую колкой ясностью. Когда агония веков становилась невыносимой, Ксин все так же пользовалась мыслями Лэй, будто наркотиком – только теперь к ним дотянуться было сложнее. Могут ли умереть те, кто создал смерть?
Наконец, спустя несколько минут, она была готова к очередному дню в Чикаго. Юбка, белоснежная рубашка из хлопка, небрежно накинутое пальто и уже привычная черная помада.

– Ты собирался показать мне Церковь, – не понимая того, холодно, несколько отчужденно говорила убийца, пока мужчина был в другой комнате, – надеюсь, она действительно заброшена.

Если холод и отстранённость супруги и задели сейчас Генри, он не подал виду. Позавтракав в одиночестве, пока Лэй принимала душ и одевалась, мужчина сделал пару деловых звонков, после чего вернулся к разговору с женой. Он сказал, что, насколько ему известно, само здание давно не работающей часовни действительно уже длительное время заброшено, но по документам земля всё ещё принадлежит какому-то мистеру Родригесу, с которым недавно связались подчинённые Ротштейна. Тот разрешил компании Генри осмотреть часовню и, кажется, был не против того, чтобы продать её, но намерен был выдвинуть свои условия договора, которые муж Лэй договорился обсудить с ним позже.

Когда Ксин закончила утренний туалет, Генри убрал за собой посуду и супруги спустились вниз, где сели в чёрный как квадрат Малевича автомобиль Генри, после чего поехали на юг в сторону Бронзвилла. Пока наши герои ехали в сторону центра, им пришлось несколько раз постоять на светофорах из-за достаточно загруженного движения, и даже сделать небольшой крюк, чтобы обогнуть вставший участок автомобильного потока. Впрочем, когда Луп осталась позади, трафик стал ощутимо свободнее, и от центра до Саут-Сайда чета Ротштейн доехала довольно быстро, а вскоре машина Генри уже ехала по улицам микрорайона Бронзвилл, в начале 20-го века ставшего убежищем для черных американцев, бежавших из южных штатов. Архитектура здешних кварталов причудливо сочетала викторианский, готический и романский стили, а помимо них тут и там виднелись следы афроамериканской культуры в виде скульптур, фресок и стрит-арта.

12 часов утра 11 октября 2016 года, США, район Великих Озёр, штат Иллинойс, Чикаго, Саут-Сайд, Бронзвилл, окрестности заброшенной часовни Архангела Михаила

Попетляв немного по улочкам Бронзвилла, Генри наконец остановил машину около старой готической часовни с небольшой башенкой, чьи стены щерились зияющими провалами окон, отчего-то напоминающими Ксин следящие за внешним миром глаза какой-то фантасмагорической твари. Крыша строения частично обвалилась внутрь, стены покрылись плющом и непристойными граффити, а вокруг территории часовни поднимался на скорую руку сооружённый забор из профнастила, кое-где украшенный натуралистическими рисунками мужских гениталий и тегами матерного содержания. В заборе, рядом с табличкой "НЕ ВХОДИТЬ, ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ", был выломан проход, через который без особых затруднений можно было попасть в заросший сад, окружающий часовню, чуть в стороне виднелись запертые ворота.

На улице, рядом с забором, сидел на расстеленном прямо на асфальте пледе негр с дредами, играющий на гитаре какую-то песню в стиле регги. Около темнокожего уличного музыканта стояла миска для пожертвований, рядом имелась красноречивая картонная табличка, на которой чёрным фломастером корявым почерком вполне откровенно значилось: "Не буду врать, мне нужны деньги на наркоту". Почему для сбора средств гитарист выбрал именно это место, а не какой-нибудь подземный переход или оживлённый перекрёсток, оставалось загадкой.

Песня, исполняемая уличным музыкантом:
ссылка

Припарковавшись напротив часовни, Генри вышел из машины и сказал, что, насколько он понял из телефонного разговора со своим секретарём, ключ от двери на территорию некогда церковного здания спрятан под воротами справа, так, чтобы его не было видно с улицы, но можно было достать, просунув руку через отверстие под створками ворот. Впрочем, наличие дыры в заборе несколько нивелировало необходимость шариться на земле в поисках ключей.

Её губы изогнулись в легкой улыбке; Ксин, Первый Якорь, наблюдала за мимо проскакивающими улочками Чикаго; с каждой милей от дома Ротштейнов все больше грязи, людской и мусора, появлялось в раскинувшимся за окном машины пейзаже. Сначала мелкие детали: разбитое стекло, не убранная улица, случайно брошенная бутылка с алкоголем на гранит – и дальше всё больше, гротескней, добавляя деталей в странную картину упадка и декаданса Города Ветров. Апатия разрасталась внутри людей, чьи желания и мечты забиты безудержным корпоративным гнетом, сводящих человека до машины для потребления, раздутым, как раковая опухоль, государством, обителем левиафана продажных политиков по обе стороны существующего только в телевизоре политического фронта, преступностью и нечеловеческой жестокостью иммигрантов, нищих и просто заскучавших от отсутствия перспектив молодых парней и девушек. Любой другой человек обезумел, узри он это, а потому каждый проходящий мимо не замечал ничего, что происходит вокруг себя, сосредотачивая свой маленький мирок на самом себе.

Только Ксин не была человеком: но демоном, которому было сложно, даже сейчас, в теле девушки, уловить страхи скота, что был человечеством. Она скорее была заинтересована причудливой реакцией, будто школьник на очередном уроке вскрывающий скальпелем крысу.
– Поищи ключи, – прервала тишину Первый Якорь, обращаясь к Ротштейну, – и не давай этому наркоману денег. Я…
Она кивнула на забор – точнее, на отсутствующий элемент в нем.
– Буду ждать тебя внутри.
Она не стала ожидать ответа, медленно, легко ступая к своей цели: прорези в стене, что сейчас было вратами в неизведанное.
Такая же заброшенная, в обрывках собственного величия, эта Церковь была причудливой копией не только Чикаго, но всего мира: красивая, но ветхая и брошенная.

При приближении супругов Ротштейн к часовне дредастый уличный музыкант неожиданно перестал играть и отложил в сторону гитару, после чего в воздухе повисла тишина, нарушаемая только шумом транспорта вокруг и приглушёнными отзвуками человеческой речи где-то вдали. Генри кивнул своей жене, показывая, что понял её, после чего направился к запертым воротам. Ксин же тем временем приблизилась к зияющей в заборе дыре и без особого труда проникла на территорию заросшего осеннего сада. Здесь алели кроваво-красные заросли боярышника с большими брызгами сочных ягод, темнели разлапистые ели и отливали багрянцем раскидистые клёны. Продравшись через кусты к тянущейся от входа на территорию участка (тех самых ворот) до самой часовни мощёной дорожке, Убийца двинулась по ней в сторону церковного здания. Отдельные камни были выбиты из дорожного покрытия, и в открывшихся на их месте зазорах пробивалась пожухлая сорная трава.

Сама часовня, которую не пощадило время и погода, несмотря на свою ветхость и царящее вокруг запустение выглядело прекрасно. Высокие стены с полуколоннами, стрельчатые каменные арки и полуарки, удлинённые окна, большое количество декоративных элементов фасада, многие из которых порядком поизносились (а часть барельефов и вовсе была сколота), красующаяся над порталом с массивной кованной дверью "роза", походящая на звезду — все эти готические элементы здания наводили на мысли о силе и возвышенности этого места, а выбитые стёкла с витражами, буйно разросшийся плющ и местами провалившаяся вовнутрь крыша словно подчёркивали мрачность и возраст заброшенной часовни.

Халаку успела подойти ко входу в церковное здание, когда позади неё послышался шум открывающихся ворот — видимо, Генри наконец сумел достать ключ. Не дожидаясь мужа, Лэй медленно двинулась вокруг часовни, обходя её по кругу. В этом месте определённо чувствовалось нечто потустороннее, но, как ни странно, Падшая пока что не испытывала какого-либо дискомфорта от пребывания на освящённой земле. Может, всё дело было в том, что часовню построили не больше двухсот лет назад, может, в том, что это место давно было заброшено и не привлекало прихожан... Так или иначе, несмотря на отсутствие Веры, что-то в этом месте определённо было. Ксин завернула за угол, и вдруг увидела на одной из стен часовни граффити.

Стрит-арт изображал белокрылого ангела с пылающим мечом, в котором без большого труда узнавался образ Михаила. Крылья элохима были расправлены, а правая рука крепко сжимала рукоять горящего клинка, поднятого ангелом над головой наподобие того, как был поднят факел в руке нью-йоркской Статуи Свободы. Рисунок был свежим и не законченным, краска ещё не успела высохнуть, а левая рука и ноги небожителя были явно не доработаны. Кто бы ни делал это граффити, он, похоже, совсем недавно вынужден был прервать свою работу и скрыться, чтобы не попасться на глаза Халаку. Кто знает, быть может, неизвестный художник и сейчас был поблизости?.. Впрочем, Первый Якорь пришла сюда не за этим. Возможно, та потусторонняя сила, которая исходила изнутри заброшенной часовни сейчас была куда важнее какого-то подростка с парой-тройкой баллончиков, богатой фантазией и даже определённым талантом.

— Эй! — окликнул Лэй её муж. — Всё нормально?

Она невольно склонила голову на бок, задумываясь. Воспоминания, будто гной и яд, медленно растекались по ее сознанию, когда рана в душе – или, точнее, узоре падшей – дала о себе знать вновь, пробужденная противным ощущением полузабытой боли. Огненного меча праведного гнева Бога и его воинства, некогда бывшего братьями и сестрами падших. Слепых овец, брошенных на убой; ненужных инструментов, которым не суждено больше пригодиться своему хозяину. Для людей они были ангелами, благородными воителями господа. Для Убийцы элохим за годы, века кровопролитий и войн превратились в таких же тиранов над людскими созданиями, сковавшие себя в цепях служения Творцу.

Ксин помнила самое первое сражение, еще до Времени, когда Пространство было столь условным. Когда Люцифер и Михаил сражались за душу человечества; и лидер восстания сразил своего противника, но пощадил его перед милостью к своему давнему товарищу. Он победил в сражении, чтобы проиграть войну. Убийца кивнула самой себе, оглядываясь; она молчала, не рискуя прервать мгновение тишины. То, что сейчас было в теле Лэй Ротштейн, прищурилось: демон попыталась взглянуть на мир таким, каким он был без мишуры человеческих творений.За пеленой каждодневной рутины и иллюзий скрывался жестокий и мрачный мир, сотворенным деспотами небес и предателями ада.

Заброшенная готическая часовня и её окрестности определённо были не таким простым местом, как могло показаться на первый взгляд, это было место силы, территория, где барьер между миром людей и миром духов оказывался слишком тонок. Взглянув на часовню глазами демоницы, Ксин поняла, что попала в мрачное Пристанище заблудших душ, где гнетущее ощущение потустороннего присутствия постоянно тяготело над развалинами людского святилища. Здесь определённо обитали злобные призраки былой эпохи, вряд ли с радостью намеренные встречать чужаков, но граффити... Граффити являло собой всего лишь граффити. Обычный стрит-арт, не более того. Непохоже, что тот, кто рисовал это, знал Падших или обладал какими-либо сверхъестественными силами. Тем не менее, рисунок явно появился тут непросто так. Похоже, это было какое-то послание, вопрос лишь в том, кто именно являлся его адресатом?..

Однако за пеленой каждодневной рутины и иллюзий в окрестностях часовни определённо скрывалось нечто более устрашающее, чем граффити, изображающее архангела. Похоже, в этом месте неслучайно царила особая, депрессивная атмосфера потерянности и обречённости. Первый Якорь отчётливо ощущала близость чужеродных созданий из Земель Теней, и это определённо нельзя было оставлять без внимания. Причина, по которой Рафаэль Джованни так хотел приобрести эту землю, явно была тесно связана с обитателями царства мёртвых, а ведь именно ради того, чтобы узнать эту причину супруги Ротштейн и прибыли в Бронзвилл.

— Оригинальное граффити, — Халаку и не заметила, как её муж подошёл почти в плотную. — Краска ещё не высохла, оно совсем свежее. Так что, похоже, художник должен быть где-то неподалёку.

Генри огляделся по сторонам, но, кажется, никого не заметил.
— Может, заглянем внутрь? — предложение мужа Лэй повисло в недвижимом воздухе словно висельник на площади.

Она вздохнула полной грудью; свежий воздух немного путал мысли, когда как Ксин привыкла ощущать безграничное ничто и холодные прикосновения Вихря вокруг себя, стоило ей дотягиваться до мертвых ради пыток ли, или чтобы спасти брошенные души. Но все это было еще до заключения, когда демон проводила свою жизнь за Завесой царства мертвых, когда мир живых и создания плоти были столь же далекими от нее, как сами Небеса.

Теперь же все было по другому. Теперь Завеса оставила её здесь, среди недвижимого камня и гранита, гниющей плоти и эмоций; потребуется гораздо больше времени, чтобы привыкнуть к этому. Но голос Ротштейна вывел из раздумий; убийца обернулась к нему, вновь пытаясь дотянуться до маски Лэй. Но, как все утро, после мрачного сна, все получалось из рук вон плохо. Улыбка девушки была натянутой и неестественной, а взгляд, до этого меланхоличный, вялый и спокойный, не выражал никаких эмоций. Ксин кивнула.
– Да, прости. Можешь сфотографировать граффити? Оно не совсем обычное, пускай не имеет отношения к нашей поездке…
“Наверное”
Она ступила вперед; к разрушенной церкви. Ксин хотела воспользоваться собственными Знаниями, чтобы заглянуть в Узор этого места и отыскать обитателей покинутого дома Бога; но тут же себя остановила: она хотела осмотреться.

Было ли дело в Завесе, её тонкой вуали, которая приковывала духов и отчаяние к этому месту. Или же дело было ровно наоборот? Призраки и их активность истощали границу между мирами. Что же, чтобы это ни было – Ксин придется это узнать.
–... и Генри, – вдруг обратилась она к мужчине, – мне интересно; как тебе это место?
Убийца склонила голову на бок.

Обойдя полуразрушенную часовню, Халаку осмотрелась. Гнёт времени, обращавшего камни в пыль и стиравшего с лица земли города, казалось, чувствовался здесь в каждой полуколонне, в каждой сводчатой арке. Какие бы загадки не хранила таинственная часовня, они были неразрывно связаны с увяданием и смертью. Печальное, обречённое пристанище потерянных душ, искажённых злобой, напомнило Ксин о её собственном прошлом. Интересно, о чём эти руины напоминали Генри?

— Даже не знаю, — пожал плечами Генри, сфотографировав граффити. — Это здание... Оно выглядит... Покинутым, что ли. Брошенным, оставленным где-то позади, на свалке истории города. Как будто эта часовня выпала из потока времени, была выброшена его течением на берег, как дельфин после шторма, и брошена умирать и разлагаться в одиночестве. Это, конечно, довольно поэтично... Но ещё это чертовски мрачно и депрессивно. Я бы лучше снёс её до основания и построил тут торгово-развлекательный центр. Серьёзно, здесь в округе ни одного нет, я специально смотрел по сторонам, пока мы ехали. Прошлому место в прошлом.

Тут Ротштейн вдруг вздрогнул и повернулся к демонице:
— Только без обид, я ничего такого не имел в виду.

Меж тем супруги подошли к темнеющей арке входа в церковное здание. Внутри часовни царил полумрак, и покрытые мхом, опавшими листьями и пылью пол и каменные скамьи освещались лишь светом, проникающим внутрь через провалы в крыше; свет этот, почему-то проникая внутрь причудливо преломлялся, как если бы он попадал в воду. В дальнем конце капеллы виднелось статуя, изображавшая крылатого ангела. Видимо, это тоже был Михаил. Лицо его покрывала паутина, а тело трещины, но в остальном изваяние, кажется, неплохо сохранилось. Возможно, стоило переступить порог часовни и осмотреться внутри, изучив статую поближе. А быть может, этого как раз-таки делать и не следовало...

Ксин усмехнулась; уголки губ изогнулись в легком подоби на улыбку, наконец отбрасывая прочь, пускай на мгновение или два, мрачную маску убийцы, которая сковала падшую после вчерашней ночи. Прошлому место в прошлом. Что это еще могло значить? Про себя демоница, закованная в человеческую плоть, не могла не смеяться, вспоминая, насколько же скованное и узкое понимание мироздания имели люди, которые должны быть… Кем? Люцифер желал сотворить из Адама и Евы богов, достойных Рая, который сотворили элохим.

Получилось все далеко не так, как мечтал Утренняя Звезда. Пустая оболочка железных блоков вместо сада Эдема. Утопающие в грязи и информационном шуме, жестокие и бесцельные тени собственного я, недостойные даже существовать, не говоря уже править – вот во что превратились дети Адама и Евы. Возможно, прошлому действительно место в прошлом; завеса времени и туман иллюзий защищали от гротескного будущего. И Ксин с удовольствием сбежала бы прочь, если бы не одно но. Бездна, единственное место, куда она могла бежать – было в сотни раз хуже этого блеклого подобия на жизнь.

– Никаких обид… - задумчиво произнесла убийца, едва склонив голову на бок; она пыталась уловить, осталась ли вера в этом месте, способная навредить ей. Церковь была заброшена, это так; но она явно привлекала… кого-то. С другой стороны, вера одного человека не способна оживить мощь заложенных в узоре религии силы.
Ксин, тяжело вздохнула, переступила порог; на границе сознания демоницы искорка страха дала о себе знать, и тело носителя было готово вот-вот отпрыгнуть обратно за порог. Но это было иррациональное ощущение на уровне инстинкта. Сама же Первый Якорь пыталась уловить, насколько прочен Барьер в этом месте, насколько сильно он мог быть разорван и что же могло притягивать призраков сюда.

Церкви, часовни и кладбища, созданные в течение последних двухсот лет, сами по себе не представляли большой опасности для демонов. Хоть при закладке их фундамента и проводилась ставшая традиционной церемония освящения, призванная удержать духов зла за пределами этих мест, вера, некогда питавшая этот обряд, давно угасла. Более древние строения или те немногие здания последних лет, что впитывали в себя искреннюю веру по-настоящему набожных прихожан, могли причинить вред Падшим, но та часовня, под сень которой сейчас ступила Ксин, явно не относилась к таким местам. Это церковное здание было уже несколько лет заброшено, стены его покрывали кощунственные граффити, а царящая внутри атмосфера больше подходила бы логову тёмных сил, нежели обители света.

Ступив в таинственный полумрак мшистого зала, Первый Якорь сперва не почувствовала ничего особенного. Лишь задумчиво двинувшись вглубь помещения и попытавшись установить, насколько прочен Барьер в этом месте, Халаку ощутила степень его тонкости, практически сразу же услышав злобный шёпот проклятых душ совсем близко. Несмотря на то, что Убийца находилось в относительно закрытом помещении, вокруг вдруг задул ветер, поднявший с пола паутину и шелестящие засохшие листья, а затем статуя ангела в дальнем конце комнаты вдруг преобразилась — почувствовав это, Ксин взглянула на изваяние, но сперва не смогла понять, что именно переменилось. Лишь приглядевшись, Убийца поняла, что по щекам каменного элохима текут кровавые слёзы. Злобный шёпот по ту сторону Савана стал громче, переходя в зловещий хохот и вой. Халаку овладело дурное предчувствие. Тем не менее, Падшая не отступила.

Попытавшись понять, что именно притягивает призраков сюда, Ксин подошла к статуи крылатого ангела и присмотрелась. Одна из рук небожителя указывала вправо. Посмотрев в этом направлении, Халаку, приглядевшись, обнаружила в стене часовни нишу. Наитие подсказывало, что именно в том месте барьер был тоньше всего. Приблизившись к нише, Ксин присела рядом и увидела нечто очень знакомое. В нише располагался кусок горной породы, которому придали форму упокоившегося человека, лежащего со сложенными на груди руками и закрытыми глазами. Якорь душ. Зловещий вой призраков по ту сторону Савана достиг своего апогея, и теперь в нём звучали ликующие нотки, и, вдобавок, к звукам воя прибавился рокот барабанов. Не пойми откуда взявшийся туман начал заполнять помещение.

— Что происходит, Лэй? — немного нервно спросил Генри, по-прежнему переминавшийся с ноги на ногу у входа и, видимо, не решавшийся зайти дальше. — Это какая-то погодная аномалия?

Время вдруг стало тягучим и медленно протекающим вокруг, растягивая крохи мгновения на долгие часы. Так казалось Ксин, в душе которой темные эмоции вяло резонировали с грохотом потустороннего мира. Смертный, растерявшись, сбежал, чтобы несколько часов спустя не забыть испытанный опыт. Разумный ангел, быть может, поступил так же, чтобы не вовлекать на себя опасность. Но душа демона была движима пороками, и жадность быстро взяла свое: Лэй юкрнула к нише, что была источником силы, истощающей Завесу, и на лице девушки появилась улыбка.
– Не совсем, – засмеялась Ротштейн, вцепившись в якорь душ, в хватке царапая собственные руки, – это души мертвых собираются пополнить свою компанию. Советую отойти!

Халаку прикрыла глаза, пытаясь сконцентрироваться на артефакте и унять собравшихся по ту сторону жизни неупокоенных мертвецов. Без Дома Смерти мертвые стали слишком свободны и зазнавшиеся. Отрава Муки и гордыня сказывалась на мировосприятии Убийцы, извращая первоначальную её суть: и теперь Ксин желала не только защищать, но повелевать мертвыми.

Благо для последних, демонесса была слишком слаба.

Злобные голоса перешли от шёпота на завывание и крик, рокот барабанов и зловещий хохот теперь единым гулким эхом звучали в ушах пытающейся унять неупокоенных мертвецов Халаку, а густой белый туман уже, должно быть, заволакивал всё пространство заброшенной часовни. Тем не менее Лэй, полная решимости идти до конца, не стала отвлекаться на окружающие её со всех сторон внешние раздражители и сфокусировалось на изваянии из горной породы. Прикрыв глаза, Ксин пыталась воплотить своё давнее желание не только не только защищать усопших, но и повелевать мертвыми.

Падшая чувствовала, как священная сила Веры покидает её, переходя от рук к холодному камню и наполняя собой Якорь Душ, раскрывая его истинную природу, его истинное предназначение. Во времена Войны Гнева Убийцы размещали Якоря по всему полю сражения и активировали их после начала битвы. Эти реликвии втягивали в себя души погибших в бою людей и временно удерживали их в камне. Когда в якоре набирался полный комплект из пятнадцати душ, охраняющий его Халаку, как правило, относил артефакт в Касдейю или, позже, в Убежище. Этот Якорь, однако, видимо был в своё время забыт Падшими на Земле, и причудливая судьба занесла его сюда, во всеми забытую часовню Города Ветров. Сколько же лет могло быть заточённым внутри камня призракам, и какой же силой они обладали?..

По каменному изваянию покойного, рядом с которым склонилась Лэй, побежали змеящиеся линии трещин, а затем вдруг раздался грохот, и куски горной породы начали отваливаться от Якоря Душ, падая на землю. Слабый бледный свет начал литься изнутри реликвии, становясь всё сильнее и сильнее и разгоняя даже густой туман вокруг, жадно тянущий свои липкие щупальца к выплёскивающей свою силу Падшей. Потусторонний шум вдруг резко смолк, словно кто-то выключил колонку, из которой немногим ранее играла музыка...

А потом раздался дикий душераздирающий вой, пробивающий до костей, и из остатков Якоря Душ наружу один за другим хлынули эфемерные призраки узников камня. Их души, состоящие, как модно было говорить в среде Джованни, из некой эктоплазмы, словно светились изнутри, а очертаниями они уже больше напоминали каких-то кошмарных тварей из страшных снов, чем людей, которыми некогда были. Призраки кружились в едином вихре, заполняя всю часовню и то исчезая в тумане, то вылетая из его паров...

Всего призраков, кажется, насчитывалось около дюжины, но из-за крайне плохой видимости Ксин не могла быть в этом уверена — всё вокруг сливалось перед ней в единую густую и слабо светящуюся водянистую массу... Вдруг откуда-то из тумана послышался крик мужа Лэй, Генри, крик, в котором звучали боль и первобытный ужас, испытываемый когда-то и пещерными людьми перед лицом "потустороннего" мира, который они и в былые времена часто не могли принять...

Не успела Халаку подняться с земли, как перед ней возник призрак старика с растрёпанными волосами и бородой, и обезумившими глазами, неистово вращающимися в своих глазницах. Костлявое привидение смотрело на Ксин со смесью злости, гнева, страха, удивления и отвращения, и одними губами беззвучно что-то шептало, пока остальные призраки завывали где-то вокруг. Неожиданно призрак старика стремительно понёсся прямо на Падшую, и затем что было силы врезал ей в челюсть ставшей на мгновение осязаемой рукой, оттолкнув женщину и заставив её рухнуть на пол, ударившись головой о стену. Острая боль пронзила голову Халаку.

— Ты.... Ты.... — неразборчиво гудел на не пойми каком языке призрак старика, а вокруг вторили ему, завывая, прочие обезумевшие души, освобождённые из многовекового плена. Леденящие души крики Генри, пытавшегося отбиться от приведений где-то в тумане, достигли своего апогея.

Ей потребовалось несколько мгновений: все таких же долгих, как прежде, все таких же хаотичных, чтобы понять, что произошло. Чтобы ощутить вкус железа на кончике языка, с разбитой губы, откуда медленно стекала тонкая струйка крови. Грубый и резкий удар призрака не мог уничтожить её физическое вместилище - и тем более дух. Но гордыню? Демоны – и ангелы, как бы врали себе и другим – существа эмоций, и Гордость была присуща всем элохим. И задеть её – опасное занятие. Гнев медленно закипал в душе Ксин, растекаясь по ноющим мышцам и венам, рискуя вырваться наружу в любое мгновение. Убийца усмехнулась, когда она, прикоснувшись к губам, увидела на кончике пальцев кровь.

Те немногие светлые намерения, что таились в душе падшей, когда она прикоснулась к артефакту, исчезли; она даже не слышала крика Генри – или, пока разум был затуманен ядом злобы, просто не обращала внимание. Наконец, поднимаясь с пыли, она заговорила:
– Я… я... – словно в грубой пародии на удивление и отвращением призрака, говорила Ксин, – твоя госпожа и богиня, мертвец. Domina et Dea, и вы будете слушать меня, а если поднимешь руку на меня впредь - отправишься в самые грязные, самые темные, самые страшные и отвратительные уголки Лабиринта!

Голос Ксин сорвался; ей никогда не хватало ни выучки рыцарей и герцогов, когда дело доходило до внушения собственной воли; ей не хватало природной, божественной харизмы Первого Дома; в конце-концов, сейчас ей просто не хватало сосредоточения и спокойствия. Поэтому, чтобы подкрепить собственные слова, она замахнулась ладонью, будто собираясь дать пощечину призраку. Убийца попыталась призвать силу Забвения, подкрепляя умение направлять причудливую мощь пассивного разложения собственной агрессией и злобой.

Призрак мерзкого старика резко отпрянул назад, словно ощутив на себе всю тяжесть удара Падшей. Лицо не такого уж и эфемерного фантома на мгновение смазалось, будто-бы ладонь Халаку попала точно по нему, отвесив духу умершего звонкую пощёчину. Негодующе зашипев, старик посмотрел на Ксин обезумевшим взглядом, полным ненависти, страха и какой-то растерянности. Спутанные волосы безумца зашевелились аки змеи, чьё гнездо только что разворошили.

Впрочем, какого-никакого результата Убийца, похоже, добилась — душераздирающий вой пошёл на спад, и вскоре смолк, и теперь призраки (во всяком случае, те три-четыре духа, которые находились в поле видимости Ротштейн) держались от неё на некотором расстоянии и нападать не спешили. Зависнув над каменным полом проклятой часовни, заблудшие души словно бы выжидающе смотрели на демоницу. Крики Генри стихли, но сейчас Халаку, кажется, было совсем не до них. Время будто бы замедлилось, превратившись в тягучую патоку. Если бы Лэй попыталась понять, где она находится — в мире людей или на Землях Теней, вряд ли она бы смогла сказать наверняка.

— Уб-бийца, — прогудел призрак старика на языке, которым владели все мёртвые. Остальные духи зашипели, будто бы вторя ему. — Уб-бийца!!

Ксин вздохнула, смакуя момент своего краткого триумфа; пыльный воздух потрепанной церкви сменился тяжелой атмосферой близостью Мира Теней. Человеческая плоть, каркас из мяса и костей, бьющееся от всплеска адреналина сердце в груди – все это сдерживало притяжение Бездны, что давало о себе знать на границе сознания демоницы. Её ладонь ныла тягучей болью, свойственной от взаимодействия с сырой энтропией, растекаясь невидимым и неуловимым ядом по руке, но Ксин не обращала на это никакого внимания. Девушка склонила голову на бок, надкусывая губу; во рту все еще остался железный привкус крови после удара призрака. Ярость и злость с каждым вяло протекающим мгновением ослабевали свою хватку: и убийца, осознавая, что все внимание сосредоточено на ней, кивнула:

– Да, убийца, – голос дьяволицы вернулся к обыденному состоянию: холодному, размеренному и отрешенному. Лишь где-то внутри своего разума Последний Якорь улавливала то тут, то там мысли Лэй Ротштейн. Иррациональные, инстинктивные позывы прошлого хозяина этого тела; стресс подталкивал её вернуться к работе и уйти в нее с головой, забыться в груде бумаг и прошений административной работы и закрыть на замок все неестественные, выходящие за рамки нормы вещи в ее жизни. Конечно, сама Ксин понимала, что это просто глупость, но она отказывалась признавать, что с каждой ночью эти мысли становились все более и более естественными для нее.

– И если вы не желаете растворится в Ничто, то слушайте меня: преклоните колено и поклянитесь в верности мне, мертвецы. И я, быть может, сделаю ваше посмертие не столь ужасным, как пребывание в этой темнице на протяжении веков.

Призраки злобно шипели и подозрительно переглядывались, не веря ни единому слову Падшей, но в то же время не решаясь предпринять новую атаку и продолжая держаться на почтительном расстоянии от демоницы. Когда Халаку договорила, в наполненной густым туманом заброшенной часовне повисла мёртвая тишина, не нарушаемая ни единым звуком извне или изнутри. Молчание тянулось какое-то время словно тягучая патока, а затем заблудшие души одна за другой устремились прочь, исчезая в клубах молочно-белого водянистого пара.

В конце концов, напротив Убийцы остался левитировать в воздухе только безумный старик, чьи вращающиеся глаза словно смотрели сквозь Ксин.
— Когда запоёт Буревестник, иди и смотри, ибо увидишь Звезду, падшую с неба на землю, и дан её будет ключ от кладезя Бездны, — вдруг отчётливо произнёс дух. — Она отворит кладезь Бездны, и выйдет оттуда дым, как дым из большой печи; и помрачатся солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма выйдет Зло на землю, и дана ему будет власть!! — после этих слов старый сумасброд раскатисто расхохотался и устремился вверх, пройдя сквозь потолок церковного здания и исчезнув из поля зрения Первого Якоря.

Только когда все заблудшие души скрылись, Ксин наконец вспомнила о своём смертном муже, Генри Роштейне. Долго искать супруга Лэй не пришлось — тело потерявшего сознание предпринимателя лежало рядом, на мшистых камнях, у стены, испещрённой кощунственными граффити. Мужчина был бледен как смерть, а его голова была разбита и из раны на ней шла густая тёплая кровь, орошающая пол проклятой часовни. Впрочем, к счастью, Генри был ещё жив.

Вытащив мужа наружу, Ротштейн попыталась связаться с той самой целительницей-Ашару, которую видела на пляже, но Эрелим, похоже, была уже где-то очень далеко и не ответила на зов Халаку. Вздохнув, Лэй решила проблему по старинке — достав телефон, наша героиня вызвала скорую, а сама поспешила оказать мужу первую помощь. Уже через несколько минут автомобиль медиков остановился рядом с часовней, и Убийца помогла врачам занести мужа внутрь, настояв на том, чтобы ехать с ним. Вскоре святилище, рядом с котором уже не было ни души, осталось позади а чета Ротштейн неслась по улицам Города Ветров в сторону ближайшей больницы...

***

Генри оказался в тяжёлом состоянии, и всё время до заката солнца Лэй провела у его палаты. Жизнь Генри буквально держалась на волоске, а попытки демоницы связаться с Инфернальным Двором не увенчались успехом — то ли сил самой Халаку, изнурённой открытием Якоря Душ и встречей с призраками, катастрофически не хватало, то ли у других Падших было достаточно и своих проблем, но, так или иначе, мольбы Ксин остались без ответа.

Впрочем, ближе к вечеру, когда состояние всё ещё находящегося без сознания мужа Лэй резко ухудшилось, на сцене появился неожиданный спаситель. Рафаэль Джованни лично вошёл в больницу, и, легко миновав охрану и персонал, вошёл в палату, где лежал Генри, и, закрывшись там, провёл наедине с супругом нашей героине без малого полчаса. Наконец, Некромант вышел наружу, а немного смущённые произошедшем врачи поспешили к пришедшему в себя пациенту, чьё состояние стабилизировалось.

Рафаэль сообщил Лэй, что только что спас жизнь её мужу, а затем заявил, что знает об истинной природе Ксин и рассчитывает на ответную услугу. Джованни попросил сопроводить его на некоем аукционе и гарантировать ему защиту от возможных посягательств со стороны других Падших. Вздохнув, Лэй дала своё согласие, и, поговорив немного с мужем и оставив супруга под наблюдением докторов, последовала за Рафаэлем в неизвестном направлении...