Лимес | ходы игроков | II — "Дождь леденящую влагу обрушил, ветром сотрясся эфир"

Перед объявленным построением Архип успел получить обратно своё оружие, часть которого (ростовой лук и колчан стрел под него) он вытер насухо и перепаковал обратно в походный футляр. Кажется, всё возвращается на круги своя, только теперь пока что и за самим телохранителем Флавии Лупицины ходят его собственные телохранители. Смех смехом, но судьба его ещё не решена окончательно.

Поняла ли госпожа то, что он хотел сказать про людей и зло? Правильно ли передаст его слова магистриану? А тот что? И вообще, какой он? Тиран и самодур, или мудрый и внимательный командир? В начале похода, перед переправой и во время неё, Архип видел Луция разве что мельком, издалека, и никакого впечатления составить не сумел. Не его ума это было дело, о начальниках судить. У него вон своя была, а если подумать, то ещё и в наборе со своим отцом. Это же комит Фракии нанял победителя того рокового состязания лучников...

Сейчас, однако, намечалось что-то большое. Давненько Архип не участвовал в таких построениях, с позорными столбами да после жуткого ночного боя под ледяным дождём. Ёкнуло сперва под сердцем при мысли о вероятном наказании. Высекут при всех? Привяжут и прижгут что-нибудь? Глаз за глаз?! Но как лучнику без глаза!!! А колдуну каково теперь? Но ведь госпожа кивнула, почти оправдала, приказала вернуть оружие! А может... а может его бросят у этого столба на милость готов? Хотя каких ещё готов, звери-призраки из леса появятся раньше.

Из строя Архип выходил на едва гнущихся ногах, по пути едва не поскользнувшись у одной из луж.
А возвращался же, возвращался он совсем ошарашенным, прямо по луже, до дна на всю щиколотку.

Его наградили. Луций Цельс Альбин оказался строгим, почти суровым не смотря на бледный после отравления вид, рассудительным и лаконичным, не похожим на сухопарого морщинистого старика-ветерана. Напротив, подтянутая и стройная фигура, красивая осанка, цепкий взгляд внимательных глаз ー всё в магистриане дышало крепко-накрепко запомненной бодростью юности. Голос его не разламывал прутья клетки дождя громким тоном, а разгибал их и стремился к слушателям уверенностью, плавностью и чёткими сильными акцентами. Магистриан был оратором (или мог им быть при желании), и это чувствовалось.

Архип восславил Августа, стараясь говорить чётко и отрывисто, и чтобы в самом лагере готов было слышно, не смотря на дождь. Только выдержать взгляд Луция долго не смог, смутился, спрятался в полупоклоне. Что ж, Луций не Август, простит раз уже наградил.

Про виру и вину за нанесенное Тиесту увечье Архип в какой-то момент забыл. Словно то были мелкие проблемы старого Архипа-декуриона. Архипу-центенарию же надо было привыкнуть к своему новому статусу, примерить плащ славы, взвесить на руке на удивление тяжёлый дубовый венок. Намок что ли? Или то груз ответственности? А в чём именно она теперь у него состоит? А какже Флавия Лупицина? Всё сейчас Архипу казалось странным, неточным, расплывающимся как следы под дождём.

Ни додуматься самостоятельно, ни разглядеть госпожу подсказки ради центенарий не успел.

Вперёд вызвали того, для кого, видимо, позорный столб и предназначался. Трибуна, что помог легионерам отбиться в лесу. Прокурсатора, что арестовал Архипа. Совсем недавно стояли они друг напротив друга, и Архип думал, что возмутись он, и боевые товарищи, ветераны Звериного Леса, встанут единым строем у него за спиной. А вышло наоборот, и совсем не так. Теперь они все стояли единым строем за спиной Требония Артория Пульвиса. И стояли не ради его защиты.

Архип стиснул зубы и сжал кулаки. Этот человек честно дрался с волками в лесу, рискуя наравне со всеми! А может не должен был? Он трибун, он прокурсатор, его оружие не диковинный меч, а голова на плечах. И последствия ошибки такого человека ー не укус зверя и не вира за выбитый глаз. Вот она, ответственность.

Центарий выдохнул и обратился весь во внимание.
Стоило запомнить столь важный урок во всех подробностях.

Аделф мучался в бредовых кошмарах. Ему снилось как демоны с желтыми как золото глазами дрались за его тело с ангелами Христовыми. Они бились друг с другом, но не забывали вонзить в него то клыки, то острия своих мечей. Аделф все силился приподняться и посмотреть есть ли спасение или хотя бы на то, кто побеждает и будет мучить его дальше, но его тело казалось покрытым ледяной коркой образовавшейся из его собственной крови, так что любая попытка опереться заканчивалась тем, что он подскальзывался и больно ударялся об землю под ним. Но вот вдалеке появилось сияющее облако. Оно было чисто белым, но из него тут и там торчали молнии, почему то прямые словно скальпели. И Аделф услышал. Твое время еще не пришло. Ты еще не сделал все для чего был рожден. Но только от тебя зависит то, сколько тебе еще осталось. Помни слова Эйтни, помни вид господина, помни что ты сделал и чего не сделал.

Кошмар отхлынул сменившись беспробудным забытьем черным как души злодеев и тихим как око шторма.

Флавия стояла с непроницаемым лицом, похожим на сжатый кулак, по обе стороны - два громадных черных пса. Она на минуту расслабилась только для того, чтобы ободряюще кивнуть Архипу - мол, все в порядке. Он уже не ее телохранитель, и сейчас об этом узнает. Как ни жаль его отпускать, надо признать, что Архип нужнее Луцию, а значит, и всем остальным. То, что Архип больше не ее подчиненный, Флавию даже больше устраивало, и она была уверена, что без охраны не останется.
Так что насчет Архипа Флавия была совершенно спокойна, и смотрела только на врытый в землю столб. Она уже знала, для кого он предназначен, и ничто в ее душе не возмущалось, потому что она знала от Луция, что сделал этот человек. Что достоинство Рима растоптано в клочья. И что в лагере готов сейчас в мучениях умирает семилетний мальчик - таким же одиноким, каким жил, без друга и без собаки. Не только сыновьям, но и дочерям Рима не свойственна излишняя мягкосердечность и чувствительность, и Флавия никогда бы не призналась в этом Луцию, но смерть Видериха лежала на ее сердце тяжелым грузом. "Не хочу давать пустых обещаний, но я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ваши люди не бедствовали". Она это обещала на пиру, а обещания мертвым тем более надо выполнять. Были и другие причины, но и эта тоже была, и не последней.

  - Требоний Арторий Пульвис! - произносит Луций с расстановкой, борясь с яростью, чтобы не сорваться на вульгарную латынь. - За уклонение от своих обязанностей, за преклонение перед врагами Рима и слепое оказание им доверия, за преступную потерю бдительности, за саботаж приказов и за дерзкое поведение ты лишен звания трибуна. Ты с позором уволен из армии Рима с лишением всех наград и выплат. Твоё имя будет вымарано из истории всех подразделений. Далее. За беспримерную небрежность при выполнении особо важного задания, из-за которой пострадали интересы Империи и возникла угроза жизни старшего по званию, ты должен быть сожжен заживо. Но в память о том, что Август когда-то награждал тебя, я заменяю эту казнь на растерзание псами. Славь Августа!
  Легчает. Отпускает. Жало надо иногда показывать, а то исколешь сам себя изнутри.
  - Разденьте его и привяжите к столбу, - говорит он конвою. - Вещи передать мне. Приговор будет приведен в исполнение по команде.

  Дальше очередь Метаксаса.
  - Тиест Метаксас, подойди ко мне. Я разобрал случай о лишении тебя глаза Архипом из Фракии. Это - тяжкое увечье, а глаз ученого ценнее глаза обычного человека. Но Архип был веден в заблуждение врагом и действовал, ошибочно считая врагом тебя. Поэтому я присуждаю ему заплатить тебе штраф в 20 000 денариев, которые должны быть выплачены им не позднее полугода после окончания службы. Но поскольку Архип солдат и может погибнуть на службе, а также в качестве благодарности тебе за спасение моей жизни, я выкупаю этот долг и беру выплату на себя. Она будет произведена после завершения нашего похода. Если ты согласен с таким решением - пожми ему руку и скажи, что не держишь на него никакого зла.

Тиест вышел вперёд, опираясь на свой посох при хотьбе. Стук-стук, стук-стук, глухо, но в тоже время звонко стучит посох по земле, как по дереву. Остановившись, маг внимательно выслушал Луция.
- Эти слова правдивы. Введен Архип был в заблуждение. Его вина лишь в меткости стрелы. А возлежит она на деле на Руисе, неведомом мне человеке, но плодящем зло.

Подойдя к Архипу, Тиест замер, глядя на того и протянул руку.
- Служи Риму верно, Центенарий Архип. И смотри не только в оба глаза, ведь иногда даже они не позволят усидеть тебе правду, - грек усмехнулся, но видно то было лишь Архипу.

- Теперь ты сам по себе, Луций - произносит Пульвис. - Сам по себе. Впрочем, как всегда и было.

- Архип, я взял с собой по две пристяжных на конника, и ещё много всякой полезной мелочи - не забудь про неё, пригодится.

Требоний сам пошёл к столбу, помог солдатам раздеть себя, и продел руки так, чтобы его было удобнее привязать. Видно было, что он молится, только непонятно - кому.

Потрясённый суровым приговором, Архип не сразу понял, что разжалованный трибун обращается к нему. А как, он же только что был в строю? Ах да, его вызвали вновь, теперь уже для объявления миры, и он повторил сомнамбулическое шествие на вновь негнущихся ногах. Вот и Тиест протягивает руку, смотрит одним своим глазом серьёзно, страшно, будто видит в Архипе кого-то невидимого для всех окружающих.

Нервно сглотнув, центенарий молча кивнул Требонию. Он ведь теперь руководит конницей отряда, значит, предстоит принять дела бывшего прокурсатора. Вещи, кони... будет видно. Раз уж даже госпожа Флавия смотрит спокойно и с лёгкой улыбкой, значит, всё обсуждено. Без него? А как же воля комита Фракии, как же долг телохранителя?! Архип чувствовал себя то ли перепроданным рабом, то ли перекупленным должником, то ли просто круглым дураком. Опасения подтвердились ー магистриан действительно назначил ему выплатить просто неподъёмную сумму. Даже с повышенным жалованием центенария придётся отрабатывать всю жизнь до самой пенсии, только лишь для того, чтобы на старости остаться ни с чем. Боги, что за жестокая судьба!

Впрочем, могло быть куда хуже, и пример Требония тут более чем красноречив.

Сжав и разжав вздрогнувший кулак, Архип ответил на рукопожатие Тиеста. Правда, молча ー в голове кружилось слишком много самых разных мыслей, от возмущения и ужаса до признательности и благодарности. Вычленить что-то для достойного ответа было сложно, и тогда уж лучше обойтись без слов. Может, получится сойти за умного. Время слов придёт позже, когда всё успокоится и войдёт в привычное деловое русло. А пока мир, Тиест Метаксас, и спасибо, что согласился на денарии.

Аспург стоял, слушал, и мотал на ус.
Кое-какие вещи были ему непонятны, но он и не ждал ни разъяснений, ни перевода. Римляне очень странные. Не все понятные. Некоторые простые, некоторые сложные, но все люди такие. Не все простые.
Раньше ему не приходилось встречаться с Луцием, который был в этом походе вождем. Раньше Аспург не понимал, как можно стать вождем, если тебя назначили. Звание вождя получают, добывают в бою, вырывают зубами, зарабатывают храбростью, умом, хитростью. Но не получают свыше. Однако же, Луций в его глазах в этот момент возвысился до вождя. Фрагменты мозаики встали на свои места. Почему Луций был назначен вести этот поход ему стало ясно.
И сейчас Луций судил и миловал. Еще немного, и он объявит, что решил сделать с Аспургом. Скорее всего, как предполагал Аспург, ему выдадут меч и велят сражаться с кем-нибудь, пока его не убьют. Что ж... это хорошая смерть для воина - с мечом в руках, сражаясь. За это надо будет сказать Луцию спасибо. И быстро потому, что сейчас он долго не продержится даже против новобранца.
Он поднял глаза на Луция. Постарался поймать его взгляд. Смерти надо смотреть в лицо без страха. Чтобы она знала свое место. Кстати, где его меч, который был ему обещан?

У Тамар в этот день было довольно потрясений и испытаний. Начиная со встречи с потерянным братом, и кончая почти смертью ее мужчины. Что-то треснуло в ее душе. На какой-то миг воительница почувствовала себя зависимой и уязвимой. Умри Луций, и для остальных римлян она станет просто рабыней. Придется их убивать и уходить к своим. Благо, теперь девушка знает, где их искать. А еще колдун Руис и таинственные гунны, что разбили и заставили бежать ее народ... Да и сил с нервами она потратила на скачку с умирающим и во время его лечения немерено.
Остальные римляне, кроме Луция Цельса Альбина, оставались для Тамар врагами. В редких случаях нейтралами или временными союзниками. Так что она смотрела на подготовку к казни без каких-то сильных эмоций. Ну, растерзают псы крепкого нагого мужчину. В другой день кровавое действо может и развлекло бы аланку, а сейчас казалось просто тратой времени.

  - Приведите сюда Аспурга Медведя, - говорит Луций.

  Кажется, это последнее, что нужно сделать.
  "И правда храбр. Не все умеют так смотреть в глаза смерти," - думает он, глядя в глаза языгу.
  - Аспург Медведь, - говорит он. - Сегодня ты сражался за нашего врага, но ты не знал об этом. Ты сражался с храбростью, как и положено воину, но ничего за неё не получил. Я спросил, как ты хочешь умереть, и ты попросил, чтобы тебе дали меч и сказали, с кем сразиться. Так тому и быть.
  Луций протягивает ему меч погибшего всадника.
  - Возьми этот меч. Он теперь твой. Новых клятв от тебя я не требую, но помни, кто тебе его дал, и думай, на кого его направляешь. Если того захочет Бог, ты умрешь с ним в руках. Но не сегодня. Отпустите его. Думаю, он сможет идти сам.
  "Я сжигал людей заживо, но не за то, что они посылали меня на хер," - думает он.

Псам передалось общее возбуждение, короткие уши встали торчком над массивными лбами, глаза налились кровью.
Не было ужаса, но и удовлетворения, что справедливое возмездие свершается, тоже не было. Просто воскресла полузабытая антиохийская Флавия, которая вскакивала с места с азартным воплем, когда песок арены пятнала кровь. Флавия обернулась на Луция и вопросительно посмотрела на него: "Пора?"
Помни, Требоний, Видериха.

  Смотрит на Требония. Все готово. Пора заканчивать.
  - Теперь совершится казнь.
  Луций поворачивается к Флавии, кивает: "Давай".

Звенящим от возбуждения голосом Флавия крикнула, указывая на привязанного к столбу мужчину:
- Эрра, Ганнибал! Взять его!

Получатели: Когда с поводка спустили псов, Требоний зычно гаркнул, как орут строевое приветствие:

- Служу Римской Империи!

Он улыбнулся, глядя в глаза первому из псов, рвущихся к нему.

Аспург вышел вперед. Он не знал, что требуется сейчас сделать по обычаю римлян, но незнание обычаев никогда не заставляло его задуматься больше, чем на несколько секунд.

- Я не благодарю тебя за то, что ты не казнил меня, но благодарю за меч. Теперь я понимаю, Магистриан, - сказал он раздельно и громко, - почему свободные люди идут за тобой по своей воле. Был бы ты рожден там, где я, быть тебе вождем вождей. Если все люди твоего кесаря такие, как ты, Риму нечего страшиться.

— Слава центенарию Архипу! Слава декану Феликсу! Слава магистриану Луцию! Слава Августу Валенту! Слава Римской Империи!

Дружным возгласом встречают солдаты награждение героев схватки в лесу. Их лица немного проясняются, каждый легионер мог представить себя на месте Архипа — подравшимся, облажавшимся, может даже покалечившим какого-нибудь колдуна сомнительного вида. И, что уж там, в глубине души солдаты боялись, что их начнут вызывать по одному. Бывают командиры-самодуры вину за любую свою ошибку сваливающие на солдат. Мол, "эй, пехотинец, а почему ты не нашёл яд? Выйди вперёд и покончи с собой!"
Милосердие магистриана мигом поднимает авторитет Луция до небес. Люди выдыхают с облегчением. Может быть обойдётся без казни? Ну разве что степняк... Да и с тем говорят Требоний зверски обращался, самовольно заковал в цепи, так что и это прощение хотя и не было встречено славословием, принято оказалось благожелательно...

Но вот настало время ареста. Пехотинцы из "почётного эскорта" не церемонятся. Заламывают уже не трибуну руки, сдергивают плащ, уронив в грязь серебряную фибулу, доспехи, украшенные наградными фалерами, шлем...
И вся фигура Пульвиса как бы скукоживается, уменьшается, вновь, как некогда в колонне пленных, скукоживается до крепкого тела. В конечном счёте все мы — лишь тела. Тогда его хотели отправить в каменоломни. С другой стороны стоять вот так, в грязи, перед солдатами, уже наказание.

Что же отряд Требония? Вступятся ли разведчики за своего командира?

Один или двое порываются выйти вперёд, но товарищи удерживают их. "Положил целый отряд," — слышится в их перешёптывании, — "Отправил людей защищать пиктонскую шлюху, которую предпочитал римлянам. А потом ещё и тела говорят не забрал бы, не заставь его Архип и декан Феликс..."
Постепенно, гулящий по рядам шёпот меняется. Из сочувствовенного или обвиняющего он становится насмешливым.
— А член-то хорош! Небось все девки его были, хорошо пожил мужик!
— Говорят он даже пиктонке своей никогда не засаживал. Слабосильный.
— Теперь уж точно никому не засадит, девственник Вульвис!

Толпа есть толпа.
Дайте им зрелище, и они войдут во вкус.
Некогда непререкаемый авторитет командира будет растоптан десятками сандалий и брошен в выгребную яму.
Заслужил ли бывший трибун такое?
Ведь он же был верен...
Верен Риму.
Он всегда знал в какую сторону поворачивать свой меч! Не стрелял по своим, не дрался если запрещают! Возможно, иногда он был небрежен, самоволен, но он же, сука, римский гражданин, патриций! У него есть права на справедливый суд, пусть даже военно-полевой, на смерть хотя бы и от собственного меча, с достоинством, а не голым, под смешки солдат, гадающих, какой из молоссов откусит яйца...

Псы приближаются к коленопреклонённой фигуре. Скрученные за спиной руки инстинктивно проверяют прочность верёвки, скользят из стороны в сторону по неровному столбу. "Взять!" — Звучит команда, и молоссы больше не думают, они бросаются вперёд, без лая, лишь с гремящим, утробным рычаниям.

Ослепительная голубая вспышка!
Чёрное обгоревшее пятно на земле.
Испуганные псы отступают, не прячутся, но прикрывают собой хозяйку, не решаясь больше приблизиться к опасному человеку, которого защищают сами небеса.
— Знамение...
— Знамение!
— Знамение!!!
Бежит, всё нарастая одно слово по рядам.
Легионеры напуганы. Если молния бьет между палачами и жертвой, может Бог не хочет смерти Требония Пульвиса? Может, тот заслуживает милосердия?
— Пощады!
Воскликнул кто-то из тех, кто недавно осыпал трибуна насмешками.
— Пощады!
Раздаётся ещё один голос. И ещё один.
Даже солдат с заранее заготовленным маслом и его товарищ с лампой застыли в нерешительности.


Получатели: Тиест Метаксас, Луций Цельс Альбин.


Получатели: III - Требоний Арторий Пульвис.

- Закройте пасти, твари! - Татион, сцепив зубы, шипит в строй солдат.
Пусть и казнь, но это казнь трибуна Рима, а не клоуна. Гектор с яростью скользит взглядом по толпе, вычленяя улыбающиеся лица и особо разгулявшихся комментаторов.
А потом неожиданно зашипело и громко хлопнуло. Запахло свежестью. Трибун прикрыл глаза рукой, разглядывая место, где только что ударила молнии. Фигура Требония у столба так и осталась, как и собаки перед ним. Трибун ждал, как и все вокруг.

  Луций кивает Аспургу, не меняясь в лице.
  "А если бы все варвары были такие, как ты," - думает он, - "Лимес проходил бы по реке По, а не по Дунаю."
  Да и был бы вообще Лимес?
  Как бы там ни было, языг говорит с уважением - уже кое-что. Хоть какая-то польза от всего этого дня.

  Луций наблюдает за казнью.
  Бьет молния.
  Требоний и тут ухитрился нагадить в суп командиру. Да и себе, чего уж там. Как обычно. Хорошо, что это в последний раз.
  "Господи, - думает магистриан, - ну что за человек-недоразумение? Почему он умереть-то как следует не может? Ну, попросил бы броситься на меч... А хотя, о чем я. Ушла порода. Языг прав! Мы стали мягкими. Надо собрать в горсть всю твердость, которая у нас осталась."

  - Трибун Татион! - кричит Луций. - Навести порядок в строю!
  - Солдаты! - говорит он с нажимом, когда голоса стихают. - Сегодня в лесу, вы видели много чертовщины. Вы что, удивлены, что колдун помогает врагу Рима? Не путайте божественное знамение и колдовство! Пощады заслуживает тот, кто честно выполнял свой долг. Пощады заслуживает тот, кто готов искупить свою вину. Уважения заслуживает тот, кто принимает заслуженную смерть стойко, а не прибегая к ярморочным трюкам. Этот болван попыткой обмануть своих товарищей оскверняет память Августа Валентениана. Слава Богу, я уже сжигал колдунов во славу Империи. Облейте дурака маслом и принесите факел. Я покажу вам, как это делается.
  "Всем нам улыбается смерть. Нам остается лишь улыбнуться ей в ответ. Улыбнуться! А не корчить рожи и показывать язык. Смерть такого не прощает."
  Луций подходит и качает головой, глядя в лицо Требонию.
  "Какой же ты кретин"... - написано в его взгляде.
  Он молча подносит факел.

Сожжение.

Казнь для изменников, колдунов и еретиков.
Верил ли Требоний, что до этого дойдёт? Верил ли Луций, что до этого дойдёт? Верил ли хоть кто-то? Когда приходится казнить или ждать казни — всегда ждёшь, что кто-то вмешается. Остановит. Заставит передумать. Но все просто молчат.

Не предлагает магистриан отвязать бывшего трибуна, ограничившись на сей раз страхом неизбежной смерти. Не молит о милосердии сам Пульвис, как не просит и о достойной смерти. Татион, Флавия, Метаксас, Архип — никто не вмешивается. Никто не просит о снисхождении. Не воскликает: "Ведь это живой человек! А мы с вами, мы с вами сейчас его убьём! Сделаем так, что он больше не выпьет вина, не приласкает женщину, не сразится за Рим!"

Все просто ждут.
"Я покажу вам, как это делается".

Масло течёт по телу медленно, словно вторая, поблёскивающая в свете факелов, кожа, обтекает волосы, лицо, бежит вниз по мускулистому телу. На несколько мгновений Требоний делается похож на атлета перед состязанием, каждый может рассмотреть, насколько он на самом деле красив, притягателен, даже харизматичен...

О чем думал сам Пульвис в эти мгновения? Обрушивал ли проклятия на голову Луция Цельса Альбина? Или все силы души пускал на то, чтобы не обделаться?

Масло бежит вниз. Образует широкую, тёмную лужу, не спешит впитываться в голую землю. Трибун вдруг дрожит, покрывается крупными мурашками, его взгляд сейчас напоминает звериный, метается из стороны в сторону, губы что-то неслышно шепчут, так, что не разобрать, молитва это, мольба или проклятие.

Кажется, он пытается подняться. Скребёт коленями по мокрой грязи.

Луций подносит факел.
Масло вспыхивает мгновенно, наполнив воздух характерным, напоминающем о доме запахом. Секунду или две кажется, будто Требоний переживёт и это, даже охваченный огнем, он замирает, сжав зубы...

А потом кричит. Кричит так, как люди неспособны кричать, всей грудью, надрывно, захлёбываясь и давясь проникающим вместо воздуха в грудь пламенем, так что вопль обращается в сипение, в какой-то сжатый, мычащий звук, исходящий изо рта. Тело бьется из стороны в сторону, как трясутся бесноватые.

И не обмякает.
Мгновение за мгновением, минута за минутой.
Уже исчезли волосы, уже покраснело всё тело, теперь напоминающее огромную мясную куклу, нити которой спутались — а он всё бился.

— Боже мой. Боже.
Сказал кто-то из солдат.
Больше никто не шутил.

Аспург просто стоял и смотрел. Если бы он знал слово "акции", то акции Луция на его внутренней бирже взлетели бы до небес в этот момент. Он, Аспург Медведь, очень хорошо знал, что надо делать с колдунами, и вполне был согласен с Луцием.

А потом подошел и ударил горящего человека мечом в грудь.

  Луций смотрит на костер угрюмо, отсветы пляшут на его лице.
  Вспоминает, как кричали его друзья - тогда, после Мурсы.
  Никто им не помог. Никто не прервал страданий. Умирали целыми днями. А потом их трупы жрали собаки.
  Вспоминает казни. Колдунов, предателей, мздоимцев.
  Требоний был просто болван. Он точно заслужил пить чашу до конца?
  Таков порядок.
  Это империя.
  Но здесь империя - это он, Луций.
  И может, языг не прав? Может, мы как раз слишком жесткие?
  И может, не зря этот солдат поминает Бога.
  Может быть Бог за это и отвернулся от нас?
  Может быть, сейчас сказать: "Тамар, помнишь, я говорил, что твой лук может пригодится? Вот сейчас как раз этот момент."
  И как же символично, что именно Аспург его опережает. Наверное, так и должно было быть. Он не солдат, связанный приказом. Не раб, а свободный человек, пусть даже и пленник. Распорядился мечом, как счел нужным. И, можно сказать, прочитал мысли Луция.
  Магистриан молча кивает ему.
  - Слава Августу Валенту! - командует он. - Выступаем*.