[InHuman] Tales of Redlands | ходы игроков | Эпизод 28: Опасные условия (ЗАВЕРШЕНО)

-А теперь выслушайте меня, комиссар, и выслушайте внимательно, - на этот раз тон Джона был холодным, совсем непохожим на его обычный мелодичный голос: в его словах скользили нотки льда, отдающие дыханием Той стороны.
-Прежде чем вы совершите ошибку – подумайте сами: таких волшебных совпадений не бывает. Как у человека, старающегося поймать каждую деталь в этом расследовании, неужели у вас не возникало ощущения, что вы постоянно что-то упускаете? Оно проходит сквозь пальцы, ускользает от взгляда, заставляет путаться и топтаться на месте. Она – эта деталь, и сейчас больше всего на свете она боится меня. Задайтесь вопросом – почему? Почему девушка незаурядного ума, придумавшая такой сложный план и с блеском его осуществившая, боится случайного прохожего на улице, безвестного музыканта? Я скажу вам почему – потому что только я могу ее остановить. Вам кажется, если дать ей закончить начатое – что произойдет? Я знаю, и именно поэтому она сейчас прячется за этими дверьми, надеясь, что они меня остановят. Я прошу вашей помощи в надежде, что вам дорог этот город и порядок в нем, так, как все есть сейчас. Вы стали комиссаром, человеком, наделенным властью хранить дисциплину и спокойствие – и сейчас, в тот самый момент, когда город нуждается в вас больше всего, вы ударились в эксперименты? Пошли на поводу у той, что без колебания инсценировала самоубийства, сфабриковала личность, подбила целый завод на почти революционный настроения? Может, я и не был примерным гражданином, но разве я оказался замешан в чем-то подобном? Сейчас своим упорством вы отнимаете у города единственный шанс, который у него остался. Грант за этими дверьми находится лицом к лицу с опасностью, о которой вы вместе со всеми вашими агентствами не знали до того момента, как она сама не решила вам открыться – и теперь вы решили оставить все как есть, но в надежде на что? На что? – последние слова он почти прорычал в лицо комиссару, глядя прямо ему в глаза. Сейчас он наконец поймет, что Хэнд пытается ему втолковать – или можно считать, что он уже потерян.

  Дорогого стоило видеть лицо комиссара в тот момент, когда ему высказывали нечто подобное. Мужчина явно отвык от такой манеры речи со стороны собеседника, но дело было не только в этом. Хэнд говорил возмутительные вещи, не в плане общения и этикета - их он как раз держался, тут упрекнуть нельзя - но возмутительные в том плане, что рушили устоявшийся шаблон, в рамках которого действовал и комиссар, и военные, и вся система. Пожалуй, никогда ещё глас народа не был так близок к сознанию тех, к кому он обычно норовит обратиться, когда видит непорядок в стане власть имущих. И если бы его сейчас слышал тогдашний Майнер, то... впрочем, люди никогда сильно не меняются, даже если стараются казаться совершенно другими, и в том, что сказал музыкант сейчас, даже нынешний Клаус нашёл бы революционный, бунтовской настрой. Он же и проявил его, проводив друга через порог Торговой Гильдии. И сейчас настала очередь Джона, а старый коллега по творчеству мог лишь наблюдать и лишний аз убеждаться, что, как и раньше, они близки по духу.
  - С первой же секунды, как увидел тебя, я понял, что ты будешь проблемным. - едва разжимая скрежечущие от злости зубы, процедил Райвл, остервенело вылупившись на мужчину, но только этим и ограничвшись, - Но даже и представить не мог, насколько. Когда понял, что вы спелись с Уотсоном, то подозревал его влияние в первую очередь, но теперь ясно вижу, кто тут на самом деле командует парадом. Таких как ты арестовывать нельзя, о нет, нет, ни в коем случае. Таких, как ты... надо на месте расстреливать.

  Головокружителньое фиаско? С треском провалившаяся авантюра, дерзкий план? Любый именно так и подумал. Ежели из уст уполномоченного принимать такие решения и тут же приводить их в исполнение прозвучало слово "расстрелять", то уши заслужившего такую расправу, как правило, его уже не слышали. Как правило. Но в этом и заключалось принципиальное отличие между крахом предприятия и невероятной удачей, лихо замаскировавшейся под фатальную ошибку. Джон услышал то, что ему прочили, а, значит, это ему точно не грозило. Скажете, чушь? Но он всё ещё стоит на ногах, а комиссар даже не дёрнул руку к кобуре.

  - Стойте здесь, и ни шагу в сторону. - Райвл утвердительно ткнул пальцем в пол, попутно выкидывая и дерзко втаптывая окурок, - Я сейчас поднимусь, задам пару вопросов сидящим там и... а, впрочем, какого хрена я вам рассказываю? Стойте здесь и ждите, пока вас позовут.
  И после этих слов он ушёл, решительной и скорой поступью направившись по лестнице вверх, к залу для совещаний, где всё и происходило. Вот бы и Джону так просто можно было подойти к беретам, обменяться парой строгих слов и пройти через дверь. Но на то полномочия были у комиссара. Музыкант же располагал иной силой, и сейчас она здорово ему помогла. Нужно только подождать. Совсем немного. Всё будет хорошо.
  Казалось, разум музыканта сейчас соображал на предел ясности и продуктивности. Совершенно трезвый, совершенно сконцентрированный на деле, он имел возможность решительно отметать все лишние образы, коими полнился зал. Живые люди, не живые - они наблюдали, ждали развития. Зрители, благодарная публика, разыгрывавшееся представление было достойно их, хотя, видит небо, Хэнд предпочёл бы "играть" в другом месте, на другом инструменте, нежели человеческая психология, и в финале своего выступления слышать бурные овации. Но что ждало его в конце всего этого?
  Сосредоточенный, Хэнд весьма остро воспринял несильное похлопывание по плечу. Майнер сделал это, но только лишь из стремления поддержать. Старый друг, даже здесь и сейчас, будучи технически по другую сторону фронта, оставался другом.
  - Похоже, эта игра настолько сложна, что только ты и эта девушка понимаете, что делаете и как высоки ставки. Но твоя решительность заслуживает оставаться на твоей стороне. У тебя всё получится, Джон.

  Двери открылись спустя минуту. Из них вышел Райвл, хмурый и сосредоточенный до мрачноты, почти смотрящий в пол и будто испытывающий очень сильное чувство вины, никак не сочетающееся с его собственным желанием оной не допускать, но, тем не менее, вынужденно соглашающегося. И сперва на это обратили внимание лишь немногие. Но вот створки пошли назад, норовя вновь закрыться, и в тот момент даже музыкант мог подумать, что на этом всё. Но, не успев сомкнуться, они распахнулись вновь, и тогда ещё большее число людей подняли голов и обратили свои взору в ту сторону. А через секунду каждый, кто носил форму, встал по стойке "смирно - да и не только они, но и люди в штатском, проникшись духом, приосанились и побросали все свои суетливые дела.
  - Господи, голова просто квадратная. - в образовавшейся почти могильной тишине эти слова, сказанные вполголоса и сквозь устало прижатые к лицу ладони, прозвучали отчётливее некуда.
  Но уже вслед за этим вышедший человек обратил взор вниз и практически сразу нашёл среди множества присутствующих того, кто видел предводителя своего народа, главнокомандующего армией и, как его обычно называли, Председателя, впервые. Уж насколько сильным и волевым мнил себя Хэнд всё это время и особенно в момент, когда пришлось, буквально рискуя всем и своей жизнью тоже, доказывать комиссару его неправоту, настолько превосходяще сильный дух он ощутил в том, на кого поднял неотрывный взгляд. Возможно, так только казалось. Возможно. Как бы то ни было, Джон видел своего тёзку, Гранта собственной персоной, и тот тоже имел нескрываемое желание рассмотреть музыканта получше.
  - Ну что же вы стоите? Поднимайтесь, потолкуем.
  Дверь в зал для совещаний была закрыта. Поднимаясь по лестнице и ощущая на себе, равно как и на вожде всего народа Красных Земель, пристальны взгляд, исполненный не только замершего воодушевления, но и готовности в любой миг броситься на защиту последнего, Хэнд понимал, что прежде, чем удастся встретиться с Лиллит, ему предстоит пообщаться с Грантом. Но даже сейчас вопрос казался решённым. Главное, не ударить в грязь лицом - и это музыкант умел лучше всех на свете.

  На секунду замерев, подобно всем остальным, Джон быстро оправился и пошел вперед, протискиваясь между толпящимися вокруг людьми – черная клякса в этом море замерших лиц и взглядов. Да, Грант производил впечатление – что и ожидалось от лидера, способного удержать послевоенный город от полного распада и анархии – но дело заключалось не только в силе его личности. Так же, как музыкант не мог в одиночку заменить собой всю свою группу, пускай и был самым знаменитым ее членом, можно даже сказать «лицом», так же и за этой внушительной фигурой чувствовалась общественная поддержка, множество светлых умов и сильных рук, стоящих на страже порядка.
  И вот они встретились, два лидера, два Джона, дисциплина и чувство, власть и народ. Хэнд не чувствовал страха, хотя в животе действительно почему-то стало беспокойно, нет – это было уважение, подобное тому, что он испытывал к Уотсону, но на этот раз куда более острое. Искушение патриотического порыва было велико, но брюнет смог обуздать свои чувства – ему всегда это удавалось в самый ответственный момент, а переоценить важность этих событий было бы сложно.
  -Товарищ Председатель, меня зовут Джон Хэнд, хотя вам скорее всего это уже доложили, - оказавшись перед Грантом, музыкант все не мог решить, вытянуться ему по стойке смирно, отдать честь или просто протянуть руку. Решив лишний раз не совершать резких движений – все же местные солдаты изрядно нервничали – он выпрямился и просто посмотрел собеседнику в глаза, насколько ему позволял рост.
  -Я – простой музыкант, собирал с группой небольшие концерты и даже пару раз попадал на радио, но это сейчас неважно. Главное – я помогал комиссару Уотсону в расследовании запутанного дела как гражданский специалист и сборщик информации. Наше расследование шло по пятам загадочной серии самоубийств, проходивших в разных частях города, и оказавшимся куда более широким, чем мы предполагали – к ним относились поджог в рабочем квартале и еще несколько смертей, не относившихся к расследованию напрямую. Девушка, которая назвала себя Реджина, или Лилит, как вам будет угодно ее называть, является главной подозреваемой и одновременно единственным свидетелем, у которого мы можем узнать правду. Более того – есть веские основания полагать, что ее присутствие на сегодняшнем собрании тоже не является случайностью, о чем вам наверняка уже доложил комиссар Райвл. Есть не одна причина, чтобы арестовать эту девушку на месте – но, как вы прекрасно видели, этого пока не произошло, более того – она успела предупредить о моем приходе официальных лиц, и если бы не мои друзья и некоторая поддержка со стороны – я бы не смог разговаривать с вами сейчас. Все, что мне нужно – постараться убедить ее поступить правильно, какой бы сложной ни была эта задача.

  - Неправда, вы не простой музыкант. - Председатель едва заметно улыбнулся, глядя строго в глаза своему тёзке, из-за чего у последнего даже грешным делом могло возникнуть ощущение, будто тому буквально всё о нём доложили, но от последующих слов стало легче, - Вы как минимум хороший музыкант, а это редкость для ныне живущих. Я тоже слушаю радио, даже несмотря на нередко оппозиционный настрой мистера Форда.

  И Грант выслушал музыканта внимательно, от первого до последнего слова. Казалось, никто так не вслушивался в его слова, никто не проникался таким вниманием к речам Хэнда, как сейчас - даже когда те были превращены в стихотворную форму и звучали одновременно с цепляющими душу инструментальными композициями. Возможно, ему просто так казалось - всё-таки не каждый день держишь речь перед первым лицом государства. Но, тем не менее, мужчина был уверен, что его понимают. И понимают правильно.

  - Обычно все, от мала до велика, при первой возможности стремятся поговорить со мной. Возьмите любого с площади, ему будет что рассказать лично мне, и сделает это с величайшим энтузиазмом. О том, как правильно всё организовать, как правильно руководить страной, армией, как жить вообще. Редкий человек разведёт руками и покачается головой, мол, говорить ему нечего, пусть всё будет как есть и дальше. И даже в такие моменты чувствуешь свою роль, свою важность и величайшую ответственность. - Грант строго взглянул на музыканта, - И вот сейчас мы здесь, говорим. Казалось бы, такой шанс, но вы упорно рвётесь туда, за эти двери, к женщине, что там находится. Аргументы аргументами, они весомы, не спорю, но всё равно это несколько обескураживает. Мне чуждо мнить о себе что-то, выходящее за рамки нормального представления о роли человека в обществе, но во всей этой истории есть некая странность, выбивающийся из общей концепции фактор, который и вносит сумятицу в происходящее.

  Солдаты собрались за спиной Джона, словно отрезая ему путь к отступлению в случае чего. Но куда ему было отступать и зачем? Никто не понимал, что происходит на самом деле. Понимал лишь Джон и, стоит полагать, Лиллит. Девушка наверняка если не знала, то чувствовала, зачем музыкант ступает по её душу, но что-то мешало ей просто взять и сбежать. Наверное, желание во что бы то ни стало осуществить задуманное, воплотить священную цель, ради которой было положено столько трудов, инсинуаций, мистификаций и прочего, и прочего.
  Чёрная капля ударилась о воротник шинели, повисла на ткани и, задержавшись так секунду, стекла вниз, впитываясь в материю. До этого момента Джон не ощущал влияния Изнанки, лишь видел её проявления. Но вот наступала пора, и та медленно, но верно просачивалась в его жизнь. В этом можно было и усмотреть намёк на то, чтобы действовать быстрее, решительнее, но, так или иначе, это всегда было с Хэндом. Во всём мире он был такой один, выбивающийся из его "концепции", где прошлое отделялось от будущего, а живое - от мёртвого.

  - Но я решительно не понимаю, почему она считает вас опасным. Девушкам свойственно бояться всякой ерунды вроде крыс и пауков, а тут, видите ли, целый человек, желающий серьёзного разговора. - вслед за улыбкой Председателя часть присутствующих, оценивших шутку, сдержанно усмехнулась, но далее Грант остался верен серьёзному настрою, - И если у вас за пазухой не припрятан револьвер, который вы выхватите в самый неожиданный момент и не начнёте стрелять, то опасаться в действительности нечего.
  Казалось, его раскрыли, план с треском провалился. Но ни один человек в форме за спиной Джона не пошевелился, равно как и не дрогнул никто из прочих, находившихся в поле зрения.
  - Чушь, согласен. Тем более, о вас эта девушка заговорила лишь в самые последние минуты. Словно вы появились в её планах внезапно, и ей пришлось на ходу придумывать, как это утрясти. А с высоты своего опыта я могу сказать лишь одно - избегание проблемы не есть её решение. Поэтому, несмотря на просьбу Лиллит, я считаю, что вам нужно встретиться. В противном случае, у меня пропадёт причина верить её словам. Она много всего наговорила, и по большей части оно звучало абсурдно, но подкупала прежде всего убеждённость и, как и в случае с вами, аргументированность. Как говорил мой отец: "В войне побеждает стратегия. Но стратегия в начале войны и она же в её конце - вещи и одинаковые, и в то же время совершенно разные." Так давайте же убедимся, что этот парадокс реален. Мы сейчас войдём и попросим мисс Лиллит продолжить. Но в этот раз вы выступите как посредник. Договорились?

– Да.

  Что еще Джон мог ему ответить? Сейчас, ходя по тонкой грани человеческого закона и уже даже не балансируя, а почти проваливаясь в пелену мистического мира, он чувствовал себя… Нет, не канатоходцем над бездонной пропастью, такие знакомые образы уже давно исчезли в абсурдности происходящего. Он был первопроходцем, ступающим по поверхности совершенно незнакомой планеты, такой чужой и странной, с которой он едва умел находить общий язык. Сквозь призму своей невероятной удачи он глядел на этот чужой мир, делая шаг за шагом вглубь, понимая, что чем дальше он идет – тем больше меняется все вокруг, и он вместе с ним. Останавливаться было нельзя, нельзя было даже оглянуться назад, как в каком-то невероятно древнем мифе – можно было только идти вперед, выверяя каждое движение, отчаянно надеясь, что тебе хватит времени.

  Быть посредником для Джона было не в новинку. Нет, на подобном большом собрании, перед толпой политиков, среди которых был даже сам Грант, он выступал впервые – но так ли сильно это отличалось от его обычных выступлений? В конце концов, как он смог сам убедиться, даже казавшийся всемогущим Председатель был только человеком, да – влиятельным, волевым, умным, но все же живым. От этого осознания становилось теплее на душе, и все они, даже солдаты, провожающие музыканта недоверчивыми взглядами, казались куда ближе, чем все, что могла предложить Та сторона.

  Но это собрание было особенным, ведь теперь в нем принимала участие она. Реджина, Лилит – имена сейчас были совершенно неважны, тем более что Хэнд мог поклясться, что никто не знал их настоящих имен. Забавно, как повторялась старая история, ведь теперь он снова оказался посредником между миром живых и той силой, что пыталась в него вмешаться. Осознав иронию, Джон едва заметно улыбнулся сам себе: теперь расположение сил было совсем другим. Все перевернулось с ног на голову, столько глаз сейчас сосредоточилось на этом процессе – человеческих или нет. Музыкант предполагал, что даже он не видел всех, чье внимание теперь было приковано к их небольшому собранию – и от этого по спине пробегал холодок. Только бы его план удался, только бы очередной шаг в неизвестность не оборвался в пустоту – ведь тогда все прошедшее было бессмысленно. Было? Нет, осталось только то, что есть.

  И Грант утвердительно кивнул. Настало время устроить очную ставку. Мужчины двинулись в сторону двери, и Джон готов был покляться, что по дороге слышал, как скрежещет зубами и сбивчиво дышит сбитый с толку комиссар Райвл. Но также он услышал и ещё кое-что, борлее важное. Сдержанное покашливание Майнера за спиной.
  - Удачи. - тихо бросил он вслед обернувшемуся в последнюю секунду мызканту, - Что бы ты там ни задумал.

  Хэнд вместе с Председателем, вошли в зал для совещаний. Дверь за ними крепко захлопнулась - не на замок, но символично отсекая путь к отступлению. Хотя, куда уж тут отступать? Взгляд уже собрался искать нужного человека, но прежде упирался в спину шагающего впереди Гранта. И вот, когда он отступил в сторону, Джон поначалу увидел других людей. Вот знакомый бригадир, кивает музыканту, признав и его тоже. А вот сэр Альберт Тенпенни - что он здесь делает, не совсем ясно, но в то же время и его участие не кажется из ряда вон выходящим, ведь он имеет какое-то отношение к происходящему. Мужчина очень хмур и сначала стреляет в Джона осуждающим взглядом, но после прячет его, и так пребывает до самого конца, сильно ущемлённый в своих правах, но сохраняющий гордость. Люди сидели по одну сторону длинного стола, и кроме них здесь больше никого не было.
  Когда же взгляд музыкантка упал на Реджину, он в очередной раз убедился, насколько изозрённа была её игра. Неподалёку, на полу, валялись лоскуты ткани, скомканные и перепачканные в чёрной краске. В воздухе витал запах то ли ацетона, то ли спирта, но едва ли кто-то сейчас тут мог позволить себе приложиться к спиртному. Это был запах жидкости, что растворяла краску, и частью её и были вымазаны платки. А другая часть пока ещё осталась на волосах, что из радикально чёрных превратились в нечто с синеватым оттенком, рваными пятнами покрывавшими всю площадь плохо уложенной причёски. Но вот там, где краски не было, там, где девушке удалось её оттереть, дабы продемонстрировать присутствующим доказательство того, кем она является на самом деле, Джон видел истинный цвет. Тот самый, какой видел раньше, за которым гонялся всё это время. Красный. Дело раскрыто, мистер Уотсон, и как жаль, что вас сейчас нет рядом. Но прежде, чем думать о том, как преподнести старику историю этой встречи, нужно принять в ней участие и поговорить уже с реджиной, а, точнее, Лиллит. Поговорить по-настоящему.

  Вот только красноволосая, кажется, разговоров вовсе не желала. Едва подняв глаза на музыканта, она в ужасе вскочила со стула и отпрянула назад, едва не опрокидывая массивный стул.
  - Сохраняйте спокойствие, леди, всё х...
  - Нет! Зачем вы его привели?! Вы же обещали!
  - Всё под контролем, Лиллит, нет причин для паники!
  - Нахрена вы его впустили?! Он пришёл убить меня!
  - Никто здесь никого не убьёт, девочка. Успокойся, всё будет хорошо.
  - Всё будет... - уже начиная задыхаться от приступа паники, прохрипела девушка, пятясь назад, - Будет х... нихрена не будет! Вы всё испортили! Зачем?! Я не хочу делать этого заново!
  - Да что она городит, вы только послушайте! Говорю же, она просто душевнобольная!
  Во всей этой внезапно поднявшейся суматохе понять, что к чему, было затруднительно. Грант был твёрд в своих увещеваниях, но крики Лиллит звучали громче всех, настолько же звонко, насколько и отчаянно. Попытался что-то сказать Альберт, но его мнение едва ли стоило брать в расчёт. Бригадир же просто подорвался со своему стула вместе с остальными, но точно так же он не знал, что делать, как реагировать и вообще.
  - Ты! ты не должен здесь находиться! НЕ ДОЛЖЕН! Но почему ты здесь?! Почему не со своими друзьями?! Вы должны были играть на радио! А ты за каким-то хреном здесь! Почему?!
  Дёрганные, в высшей степени нервные движения, взгляд отчаявшегося человек на грани нервного срыва. Впрочем, уже не на грани. Откуда она знает про его друзей, про встречу у Джека? Хотя, это, наверное, сейчас не самые главные вопросы. Если вообще они есть. Джон помнил, что задача у него одна, и к беседам она никакого отношения не имеет. Имеет отношение лишь к двум фунтам воронёной стали, спрятанных под пальто и ожидающих своего часа. Возможно, даже уже не часа, но минуты.

— Довольно! – рык, раскатившийся по залу, стоил Хэнду больших усилий и долгих тренировок голоса по перекрикиванию пьяной толпы рабочих. Горло саднило, но требуемый эффект был произведен – все притихли, то ли от неожиданности, то ли от интереса.

— Довольно, - прокашлявшись, уже тише продолжил он, закрепляя этим словом нужную атмосферу вокруг. Повернувшись к девушке, он прижал руки к груди – жест слегка театральный, но что сейчас разворачивалось перед ним, как не кульминация представления?

— Ты права – я должен был бы выступать сегодня на радио у Джека вместе со своей группой. И все же вот он я, здесь, перед тобой. Задумайся – почему так произошло? Что пошло не так в твоем гениальном плане? Бал ли он безупречным – или все же каждый раз ошибки настигали тебя как раз тогда, когда до цели было рукой подать? – шаг вперед, неслышный, почти незаметный, будто он не переставил ноги, а проплыл вперед, приближаясь к девушке.

— Может ты спросишь, как себя чувствует Лаура? Та самая, что должна была петь со мной? Что могло помешать ей выступить в такой день, о котором она мечтала столько лет? А может предположишь, что случилось с Джерри после того, как его нашли твои дружки в одном из баров? Куда делся еще один человек, исполнявший песни вместе с нами иного лет назад? Не знаешь? Я подскажу тебе, - еще шаг вперед. С каждым словом Джон приближался к ней, не отводя взгляд.

— Все они, всё, что тебя сейчас окружает – последствия твоих собственных ошибок, от которых ты бежишь. По капле они подтачивают саму почву под твоими ногами – а ты бежишь, пытаясь скрыться от последствий, каждый раз уверяя себя, что на этот раз уж точно получится. Но посмотри вокруг! Оглянись и имей смелость признаться себе в ответственности за то, что предстанет перед твоим взглядом. Посмотри на меня! – музыкант распалялся, каждое его слово было пропитано невысказанной бурей чувств, которые он хранил с самого начала этого странного расследования.

— Я здесь только потому, что ты так сделала! Ты привела меня сюда, ты привела ее сюда! Ты так надеялась на свои планы, на свои попытки, что совершенно забыла хоть однажды оглянуться вокруг! Ты заигралась, а затем испугалась – и теперь бежишь со всех ног, не разбирая дороги. Я это знаю, я сам был таким! И вот посмотри, хотя бы сейчас, куда нас это привело! Сколько еще должно пропасть, просто исчезнуть, чтобы ты это поняла? Но я могу предложить тебе другой выход, сложный выбор, в котором ты сможешь наконец-то все исправить, раз и навсегда. Нет, это не будет еще одной из твоих игр – для исправления всего этого тебе придется шагнуть дальше, чем даже сейчас ты можешь себе представить.

  - Нет! Нет, ты ничего не понимаешь! Никто из вас ничего не понимает! Это ошибка! Ошибка!

  Каждый шаг, каждое движение навстречу девушке сопровождалось её отстранением в противоположную сторону. Физически, но не морально. Джон и вправду как будто говорил с другим человек, не той девушкой с площади, но другой - как всё-таки иной раз люди преображаются, стоит им сдёрнуть маску. Но он всё ещё говорил с человеком, а это значило, что бой проходил на его поле. Бой, который вошёл в заключительную фазу.

  - Этого не должно было случиться! Почему? Зачем ты делаешь это?! Просто прекрати это делать, ты ведь и сам видишь, что это только всё портит! Я могла всё исправить, но ты зачем-то решил помешать! Всё должно было случиться так, как случилось, но ты, почему-то ты вдруг решил сделать всё наперекосяк! Моя ошибка? Нет, Джон, это не моя ошибка! Ошибка - это ты! Не в том смысле, нет... просто... просто всё должно было быть по-другому, всё должно быть хорошо, но ты зачем-то берёшь и всё портишь! И этого не было в моих планах! Словно ты.... словно кто-то тебя...

  Крики Лиллит стали тише. Хэнд ощущал, как шаг за шагом, кусочек за кусочком он продалбливал эту гранитную породу, с усилием, но уверенно шёл к конечной цели, скрытой за нею. И, если бы у него было время, он бы непременно докопался. Но времени не было. Опасные условия, складывающиеся от секунды к секунде всё хуже и хуже, не оставляли временного простора, даже если бы в их рамках были сказаны самые важные, самые сильные слова. Но мужчина не сдавался - как его предки и соотечественники на полях сражений, он был в этой битве воином, а воину полагалось идти до конца, не устрашиться ничего и сделать всё ради победы. Нет, не ради победы, но ради всей жизни... Жизни, которую... придумала...

...она

  - Она?! - девушка вдруг воскликнула, услышав последние слова, и словно вдруг прозрела, - О ком ты... чёрт... Чёрт побери, нет, НЕТ!

  Внезапно стало тихо. Нет, не потому, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Просто красноволосая прекратила кричать, резко смолкла и застыла на месте, наконец-то дав возможность Джону сделать шаг и не увидеть, как девушка вновь отходит назад, сохраняя дистанцию. Но он увидел слёзы, заблестевшие в её глазах. А через секунду та тихо вздрогнула и медленно опустилась на колени. Словно сломалась под давлением аргументов и осознания собственной несостоятельности.

  - Нет... не так... это всё... это всё должно быть не так... я же пыталась... всё исправить... но почему... каждый раз... - всхлипывая и едва не срываясь окончательно, произносила Лиллит навзрыд, после чего подняла на Джона взгляд, исполненный слёз, от которых у любого сжалось бы сердце, и едва ли музыкант стал бы исключением, ведь он как никто другой видел и понимал, что это не актёрская игра, и женщина действительно исполнилась отчаяния за гранью, - Я хотела... всё исправить... чтобы всё... было хорошо... но... теперь понимаю...

  Никто из присутствующих не смел сказать и слова. Да не то что слова - дыхнуть лишний раз боялись, будто бы их и не было совсем. Но ситуации это шло только на пользу - Джон владел ситуацией единолично, и только от него зависело всё, что произойдёт дальше и какой вид будет иметь.
  А затем Лилли медленно подняла руку и протянула её трясущейся ладошкой вверх в сторону музыканта.

  - Можно... сама... - тяжело было разбирать эти горькие всхлипы, но уж настолько внимание Хэнда было обострено, что он чётко слышал и понимал каждое слово, - Дай мне... я... сама... пож... пожалуйста... в посл... в последний раз...

  И он понял, о чём именно были эти слова. Но прежде, чем стихло их эхо, мужчина услышал шёпот, колючим жаром скользнувший в голове и напомнивший кое о чём.

  Джона называли по-разному, и не каждое из этих названий были лестными: профаном и пустобрехом его называли недовольные зрители, которым после тяжелого дня хотелось выплеснуть свою злость на такой удобной мишени; ханжой и выскочкой его презрительно называли те, кому повезло забраться чуть выше по шаткой карьерной лестнице в этом городе, так жадно трясущиеся над своим новым статусом; проходимцем и лжецом называли обманутые в своих ожиданиях девушки, наутро обнаружившие, что ветреный и красноречивый музыкант не превратился за ночь в примерного семьянина, готового тут же бежать к алтарю. Много было у него грехов, но вот убийцей он никогда не был, и не потому, что боялся однажды столкнуться со своей жертвой лицом к лицу, хотя от этой мысли у него иногда по спине все же бежали мурашки. Нет, это была старая песня, родом из тех времен, когда он только учился игре на гитаре, неуклюже дергая струны и на слух подбирая аккорды. «В этой жизни да не причиню я вреда и не стану чьей-то болью».

  Вдруг девушка, ожидавшая холодную тяжесть металла в своих пальцах, почувствовала что-то мягкое и теплое, такое живое, настоящее. Подняв взгляд, она заметила, что теперь умелые, сильные пальцы музыканта лежат в ее ладони, а сам он присел рядом с ней, оказавшись на одном уровне. Не обращая внимания на шепот в голове, Джон второй рукой провел по ее щеке, стирая слезы и еще больше размазывая копоть. Невольно улыбнувшись, он заговорил тихим, проникновенным голосом, который в наступившей тишине было прекрасно слышно всем.

— Хватит бегать. Здесь и сейчас ты можешь воспользоваться шансом и действительно сделать все правильно. Когда-то давно мой отец сказал мне: «Всегда выбирающий легкий путь никогда не оказывается там, где нужно.» Твой побег, и все эти смерти, все то, что ты называешь ошибками, и даже я – части одной системы, которую ты, желая того или нет, создала своими руками. Посмотри на нее, хотя бы в этот раз не отводи взгляд, как бы страшно это не казалось. Посмотри мне в глаза. Верь мне.

  Тепло. В тепле её ладони было что-то особенное. Живое. Не потому, что всё остальное было холодным и мёртвым, но потому... хотя, да и поэтому тоже. Джон уж и не замечал, как мир вокруг посерел, померк и исказился чёрными росчерками срывающихся капель дождя Изнанки, что как ворс и технологические дефекты плёнки мерцали в проекции всего окружения. И только один человек, находившийся здесь, будто бы был не подвержен этому влиянию. Живая. Первый и единственный человек, встреченный Хэндом на той стороне, откуда он никогда не выносил ничего хорошего - только мрак, печаль и затягивающую в себя чёрную воду смерти. И сейчас он не просто видел её - чувствовал. Так близко, ближе некуда, но... где-то так далеко, недостижимо далеко. И всё равно чувствовал, как стоящий на границе этого и другого мира.

  - Он... тоже... говорил так...
  О ком говорила Лиллит, Джон не знал и знать не мог, но в глубине души чувствовал, что этот кто-то был одним из немногих, кого девушка в своё время желала и, может быть, до сих пор желает видеть рядом с собой в трудную минуту. Отец, брат, муж, возлюбленный? Не стоит пытаться в этом разобраться, но важно то, что это стало общий и положительным моментом в их взаимодействии.
  - Ты не... Ты мой... ты моя ошибка, Джон. - говорила Лилли, с трудом сдерживая рыдания, но подняла голову и смотрела в глаза музыканту, действительно смотрела, не отводя взгляда и, будто бы с надеждой, ловя уже его собственный взор, - Ты ошибка, но не потому... Джон, ты не... тебя нет... нет в этой системе. И не было никогда. Но...

  Она дрожала от страха, от отчаяния, от переполнявшего её внутреннего напряжения. Кроваво-красные волосы, давно лишившиеся остатков краски, не мокли под дождём Изнанки, но висели, словнонамокшие, и почти не колыхались. В изумрудно-зелёных глазах блестела влага, коей пролилось уже немало, но она всё ещё скапливалась на ресницах, будто изо всех сил стараясь экономить этот последний ресурс в ставшей безвыходной ситуации. Живая, тёплая. На её фоне Хэнд казался мрачной фигурой, теневым силуэтом, подобно тем, что бродили по Изнанке в бесконечных поисках выхода и депрессивном отчаянии. И только сейчас, наверное, он заметил, как на самом деле потемнел, почернел сам, практически уподобившись немёртвым. Сколько он уже находится здесь, за гранью? Дольше, чем когда-либо. Слишком долго.
  Короткий взгляд назад, чтобы убедиться, насколько премерзко обстоят дела. Та часть комнаты, где стояли Грант и остальные - она уже вся во тьме, затянута пульсирующей стеной дождя, за которой едва различимы лишь тёмные силуэты замерших людей. Они не здесь, не в этой реальности., а, значит, никак повлиять не могут. Всё, что было у Джона - он сам. И та, которую буквально держал в своих руках.
  - П-помоги мне, Джон. Я не знаю, что мне делать... вернее, знаю, но... что-то всегда идёт не так. Я ведь... я ведь не хочу ничего плохого... Хочу, чтобы всё было хорошо. Исправляю плохое. Но каждый раз что-то идёт не так. Всё рушится, всё становится так плохо, как не было никогда. Словно кто-то или что-то следит за мною, упрямо и всенощно, и ждёт, когда я допущу просчёт, и тогда превращает его в нечто... нечто ужасное. Я больше не могу. Мне тяжело каждый раз всё это начинать заново. Мне нужно умереть здесь, в этой реальности, чтобы создать новую. Постараться учесть ошибки, не допустить их вновь... но они появляются снова. Каждый раз новые. Что я делаю не так? Я ведь хочу только хорошего, чтобы этот мир... чтобы всё было хорошо. А в итоге всё плохо. Это какой-то ад, Джон, это какое-то наказание. За что? Что я сделала не так? Сейчас. В прошлый раз. Когда-то. Что?

  - Она задаёт себе этот вопрос каждый раз.
  Подол длинного красного платья тянется, намокший, вслед по лужам чёрной воды. Она приходит из-за спины Лиллит, и ступает будто бы неслышно, но не крадётся, и идёт с полной уверенностью в том, что победа за нею. Всегда была и будет. Красное платье, красные волосы, зелёные глаза. Так похожа на Лиллит, но в то же время не похожа - духовное зрение не даст соврать, в отличие от физического. Другая. Другое. Это даже не человек, в чём Хэнд уже успел убедиться, но предстаёт в образе, в каком человеку это удобнее всего воспринимать. Кто так поступает, музыканту, кажется, известно из книг и... не важно.
  - Она думает, что может всё исправить, но не исправляет главного. Того, что сама натворила перед тем, как это стало возможным.

  - Джон, пожалуйста... помоги мне... я хочу понять... - Лиллит, горько всхлипывая, льнёт к музыканту, норовя утонуть в его объятиях, но мужчина почему-то не хочет ей этого позволить.
  Или не может. От теней немёртвых, обступивших его, словно толпа зрителей боксёрский ринг или, лучше будет сказать, круговую сцену в центре зала, его уже мало что отличало.

  - Сколько их уже было, этих "попыток".
  Она шла и менялась. Вот на шаг ближе становится Перкинс. Вот ещё на один шаг приближается Маргарет, а через секунду вместо неё ступает уже Габриэлла. Становится тяжело дышать, когда она превращается в Майнера, а уже через секунду шаг вперёд делает старый Генри, и следом сразу же мельком превращается в незнакомую медсестру, виденную на фотографии в доме бывшего хирурга, но только чтобы зачем вновь изменить облик на кого-то ещё, кого Джон уже точно не знал, но которого, по всей видимости, хорошо знала Лиллит. И с каждым шагом, с каждым перевоплощением она подходила к девушке.
  - Жалкое зрелище - светлый ум, но безумный, способная творить миры сила, но абсолютное бессилие перед одним единственным человеком. - она опустилась позади девушки на колени, и положила руки ей на плечи, чуть наклонившись вперёд и нависнув над её плечом, не забывая при этом улыбаться как хищный зверь, дорвавшийся до загнанного в угол зверька.

  А Лилли будто не замечала её присутствия. Или замечала, но изо всех сил старалась не оборачиваться, не реагировать, игнорировать до последнего, словно от этого что-то да зависело. Но одно Хэнд понимал точно - она верила, что что-то зависит и от него. Что-то очень важное.
  - Помоги мне... пожалуйста... Я не выдержу... - уже не в силах сказать громче, шептала она, умоляюще глядя в глаза мужчины.

  - Каково это, когда ты создаёшь целый мир, и горазда контролировать в нём всё, до единой песчинки. Но находится один единственный человек, который не принадлежит твоей власти, но который, пускай и является в сравнении с твоим миром и могуществом той самой песчинкой, и об него всё спотыкается. И так всегда, каждая попытка, раз за разом, ошибка за ошибкой. - она повернула лицо к девушке так, что её губы стали напротив её уха, и прошептала, - Быть может, пора бы уже сделать вывод? Но ты ведь не способна этого сделать, верно? Может быть, прекратишь свои бесплодные попытки играть в бога и уступишь место тем, кто имеет на это право?

  - Помоги...

  Джон так и не понял, когда в его руке появился револьвер. На самом деле, его там ещё и не было, но мужчина ясно видел, как тень его руки, но уже не собственной, а какой-то чуждой его воле, взяла оружие. И, поднося чёрный ствол к лицу рыдающей девицы, развеялась, будто тем самым обозначая, что нужно сделать. Что он должен сделать. И что он обязательно сделает, если...

  - Хочешь оставить этот мир, твой родной и горячо любимый, для себя? Со всеми теми людьми, которых знаешь, со всей памятью о нём и жизнью, которую в нём прожил? Или предашь их всех, бросишь, принеся себя в жертву во имя... чего? Ты даже не знаешь, ради чего готов пожертвовать всем. Даже она не хочет этого делать, не хочет терять то, что у неё пока ещё есть, хотя знает..

  И немёртвые пришли в движение. Кольцо теней, протягивающих свои руки и зловещие мольбы к медиуму, стало сужаться.

  «Черт, похоже на этот раз я действительно забрался слишком далеко», - с какой-то затаенной тоской подумал про себя Джон, окидывая взглядом происходящее. Но в этом и была его способность – не просто попасть на ту сторону завесы, а остаться собой, то, что терпеть не могли ее обитатели и что притягивало к нему столько проблем.

— И это – то будущее, которое ты мне предлагаешь, - фраза больше походила на вопрос, однако в голосе Хэнда не было слышно неуверенных интонаций.

— Хуже того – ты пытаешься сохранить статус кво, отправить все на новый виток цикла, чтобы эта бесконечная пытка продолжилась. Ты действительно ее ненавидишь, не правда ли, - и снова вопрос, не звучащий вопросом. Джон поднял взгляд от заплаканной девушки и в упор посмотрел на ту, что пыталась использовать ее форму как очередную маску. «Кажется, сделай я еще шаг глубже в сумрак – и вся эта фальшь спадет, и может я даже увижу, кто она есть на самом деле. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения»

— И как дешево ты пытаешься откупиться, оставляя всего лишь один из осколков, созданный даже не тобой. Черт, и это действительно считается щедростью? – музыканту было не по себе, по спине ползли холодные капли пота – но он их не замечал, распаляясь все больше, чувствуя, как вдохновение будто поднимает его над землей, подгоняет мысли, заставляя слова срываться с языка легко и чисто.

— Ты можешь считать нас тенями, ошибками или чем хуже, но знаешь, что я понял за то время, которое успел прожить в этом мире? Мы всегда поступаем так, словно в мире существует идеальный порядок, словно существует справедливость во вселенной, меркой которой можно судить. Мы искренне верим в это, в то, чего не существует, на какие бы мелкие частицы ты его не раздробила. Она тоже хотела создать такой мир, в который верила, а ты считаешь себя в праве ее судить, обрекая на вечные муки. Смотря на тебя, я не вижу сердца, из которого может быть рожден мир; вся эта сила – и ни капли сострадания. Даже сейчас ты торгуешься со мной, преследуя только свои цели. Хватит.

  Нагнувшись, он подхватил руку девушки, сжал в своих ладонях, сплел их пальцы воедино, и как только она подняла взгляд продолжил все так же горячо и убежденно:

— Еще не поздно решить проблему, взять мажорный аккорд, красивую тему. Если сейчас ты не решишься – все начнется заново, и тогда уже я тебе не помогу. Будет поздно считать ошибки, никто не даст тебе новой попытки, поздно молить о смерти – кричи не кричи никто не ответит, поздно, послушай, ты так не хотела одна умирать. Отзовется одно лишь эхо, ни женской улыбки, ни детского смеха не будет отныне, ты одна в холодной мертвой пустыне, поздно, послушай, уже не спасешь никого. Но сейчас у тебя есть шанс пройти последнее испытание. Возьми меня за руку, встань и взгляни в лицо своим несчастьям. Ничего не бойся, я с тобой.

  - Будущее. У людей, у которых нет прошлого, нет и будущего.

  Она отпрянула от Лиллит так, словно сказанное вызвало у неё гнев, какой-то внутренний бунт. Но ни один мускул не дрогнул на лице красноволосой, однако, её восстание заставило тени остановиться и чуть попятиться. Джон выиграл время.

  - Как можно любить глупое, грязное, недоразвитое физически и духовно животное? Как можно любить его, когда оно дерзновенно и богохульно крадёт то, что принадлежит тебе по праву? И, невзирая на все предупреждения, на все просьбы и мольбы со стороны своих друзей и близких, невзирая на все смерти, совершённые по причине этого и в попытках отговорить, заставить бросить это, оставить, невзирая на весь тот вред, который она причиняет сама себе, обладая этим - как можно любить то, что, вцепившись в краденую вещь, губит всё вокруг и себя в том числе? И уже погубило, но продолжает держаться из последних сил, потому что знает - это единственное, что не даёт ей разделить участь тех, кого она погубила.

  Что-то заставило Джона оглянуться вокруг, но в конце концов он сделал это по своей воле. И только сейчас, кажется, всмотрелся в лица теней. Все, кого он знал, были ими. Вот сержант Гурин, а вот он же, чуть поодаль, немного другой, но всё тот же, словно близнец. А вон жена сэра Тенпенни, и её копия неподалёку, а за ней ещё одна. Нет, не ошибка восприятия, но одни и те же люди из разных миров, разных действительностей, наслаивавшихся одна на другую из числа тех, что, выходит, быди созданы красноволосой, что музыкант сжимал в своих руках. И, должно быть, кочуя из попытки в попытку, они оставляли за собой след в виде тени. Тени, которая когда-то жила, но умерла, так и не поняв, в чём же было её предназначение, и утратившая связь с тем, кто наверняка живёт в другой действительности, но так же обречён на подобную "архивацию". Изнанка, как некогда описал её Джон сам для себя, оправдывала название - за лицевой стороной действующего мира в тени оборотной стороны пылились и чахли все его прочие версии. Версии, в которых какая-то девчонка, наделённая силой менять мир, допустила ошибку, и которые по этой причине отвергла. Возможно, сейчас Хэнд держал в руках действительно глупое, по-детски наивное, но настоящее зло, исполненное уверенности в том, что рано или поздно она добьётся успеха, но совершенно не считающаяся с тем, сколько жизней и судеб будет принесено в жертву. Но ведь он именно от этого её отговаривал, верно? Ведь верно же? Да?

  - Я? Я ли назвала тебя ошибкой хоть раз? - она засмеялась, и засмеялась пусть и надменно, но от души, ибо в тот момент они с Хэндом прекрасно понимали, что последний не мог взаправду попрекнуть её этим, чего, однако, не мог сказать о Лилли, - За всё время, Джон, хочешь, а хочешь нет, я ни разу не повлияла на происходящее. Я просто наблюдаю, Джон. Слежу. Но если что-то и произошло по какой-то причине... значит, так и должно было произойти. Разумеется, по воле той, кто всё это создал.

  И девушка, словно осознавая, в какой невыгодной позиции с точки зрения мужчины и всех остальных находится, ещё крепче вжалась лицом в его грудь. Сказать ей было нечего - лишь топить слёзы в чёрной шинели и мелко содрогаться от подступающих чувств. Но были ли они настоящими, было ли это истинное раскаяние? Может быть, это всё игра, подвод к очередной попытке всё исправить, а потом, как говорится, сыграть на бис? Музыкант, который и себя-то уже ощущал не совсем внятно, мог полагаться только на то, что слышит и видит. А видел он лишь двоих - две сущности, две личности, каждой из которых терять нечего. Вот только у одной уже ничего не было, а вторая... просто не теряла в принципе ничего. Это как... как с музыкальными представлениями. Музыкант рискует потерять время и средства, потраченное на подготовку выступления, рискует потерять любовь публики невзрачной игрой, равно как и зритель, уплативший за билет и вход, рискует получить не то, что хотел, огорчиться и уйти с плохим настроением, а то и не высидеть концерта вовсе. Но вот организатор, хозяин концертного зала - он не терял ровным счётом ничего. Получив свою мзду, он просто наблюдал и ждал, когда закончится концерт, и, каковы бы ни были итоги, он не поимеет с этого ничего. Разве что кто-то в порыве творческой импровизации или же гнева на недостаток оной подпалит сцену. Тогда... Нет, такими возможностями Хэнд не располагал. Его сила была в другом, но сейчас, увы, пред её лицом она будто бы не стоила ничего. Она не называла его ни тенью, ни ошибкой, это правда. Но коль скоро он сам сейчас как тень, то кто же ошибётся, назвав его таковым? Или... или он всё ещё что-то может?

  - Она сама себя обрекла на долгий, нестерпимый, но всегда повторяющийся ад. Ты ведь знаешь, что такое ад, Джон? Это именно то, что ты сейчас видишь. Она будет пытаться от раза к разу, каждый раз ища поддержки на стороне, каждый раз пытаясь, но допуская ошибки. Допуская людей вроде тебя. Будет полагаться на них, но никто, никто ей не поможет. Не может помочь, потому что вожжи в её руках, и она ни за что не захочет их отпустить. Но и курса тоже не изменит. Я видела это, Джон. Я следила за каждым её шагом, каждой попыткой, и я знаю, чем это заканчивается каждый раз. Всегда. Это её персональный ад, Джон. И ты сейчас в нём, стоишь на повороте. Но так и останешься стоять, а она пролетит мимо, оставив всё, и тебя, и твой мир позади, и всё начнётся заново. Уже без тебя. Я это увижу, Джон. У меня очень много времени. Я всё увижу, всего дождусь. И, может быть, даже дождусь момента, когда глупое, наивное животное устанет, одумается. Но ты... ты можешь. Можешь заставить её изменить курс прямо... сейчас?

  - Я так... устала... но я не могу... сдаться... па...

  - Остановиться. - в этот момент голос красноволосой словно стал рокочущим, как у кошки, завидевшей беспечную птичку на ветке в непосредственной близости, - Ты можешь помочь ей остановиться. Пусть отпустит свою силу, и тогда...

  Хэнд чётко услышал условие. Лиллит откажется от своих способностей, от всего их величия, в чём бы оно ни заключалось, и продолжит существовать здесь, в этом мире. И Джон, и все остальные, и всё то, что в нём осталось. Навсегда, на всю жизнь, и никто, ничто больше не вмешается в него. Красноволосой... этой сущности можно было доверять. Нет, не потому, что она содержала в себе милосердие и верность обещаниям. Вовсе нет, и тут Хэнд был абсолютно прав - этой сущности было чуждо всё человеческое. Но то, что она получала в конечном итоге, позволило бы ей не расцениваться на такую мелочь как какая-то девчонка, многострадальный музыкант и весь остальной мир, один из сотен и, может быть, даже тысяч других. Ей было совершенно всё равно. А Лилли... она действительно слишком устала. Настолько, что, наверное, готова была внять единственному доступному ей голосу со стороны. Голосу, который не подчинялся её силе.

  Какой бы ни была цена ошибки, которую столько лет – или миров – назад совершила Лилит, она заплатила ее сполна уже много раз. Джон мог только догадываться по целому сонму теней, окружающих их, сколько раз ей пришлось умирать, уничтожать все созданное ранее из-за одной мелочи и снова начинать с чистого листа. В холодной темноте Изнанки его бледное лицо, не выражающее эмоций, казалось гротескной маской, смотрящей на ту, что никогда без нее не появлялась. Несколько секунд, показавшихся вечностью, они смотрели друг другу в глаза – неестественно-зеленые, почти изумрудные и карие, в неверной пляски света и тени казавшиеся красными. Тишину этого мгновения не посмел бы нарушить ни один призрак или живой, все еще ходивший по земле – а затем музыкант снова склонился к прижимающейся к нему девушке и заговорил:

— Хватит страданий – и твоих, и тех, кто остался позади. Отпусти их. Отпусти тех, кто без цели скитается по этой пустыне. Слишком много раз все начиналось сначала только для того, чтобы снова кануть в пропасть. Отпусти то, что уничтожает тебя изнутри – и я смогу показать тебе новый путь.

  Она действительно была по-детски наивна, раз Хэнду приходилось объяснять ей то, что сам он понял где-то на рубеже юношества – однако он делал это без злобы или снисходительности, просто продолжая держать девушку в руках.

— Мир вокруг невероятно сложен – ты сама видела, по какому запутанному пути он идет. Но его курс должны определять человеческая воля и чувства, а не божественная сила. Подталкивая умы к переменам своим творчеством и трудом, каждым самым маленьким поступком, мы создаем реальность вокруг себя. Сейчас ты ее ломаешь, ранишь себя об осколки и идешь дальше, надеясь на новый результат. Хватит. Остановись, и я помогу тебе залечить раны, покажу, как прекрасен может быть мир без этой безумной, бесконечной погони. Еще не поздно.

  Подняв взгляд на сущность, в которой действительно прослеживалось что-то кошачье, он склонил голову на бок.

— Ты действительно не назвала меня ни ошибкой, ни тенью. Что же, некоторые слова не нужно произносить вслух, чтобы донести их смысл. Такая сила не должна находиться в руках людей – в этом нет никаких сомнений. Ты показала мне весьма красноречивый, печальный итог такой ошибки.

  - Хватит... страданий... Слишком много... Я... должна отпустить... остановиться...
  Казалось, Лилли просто повторяет за Джоном в исступлении, но музыкант видел - нет, не видел, но на экзистенционально чувственном уровне понимал, что девушка осуществляет выбор. Выбор, который должен был быть сделан очень давно, возможно, в тот же самый момент, когда она обрела эту силу или даже непосредственно перед ним.
  И вместе с тем, как это происходило, Хэнд ощущал, как всё вокруг него рушится. Последние отголоски действительности в виде серых контуров, расчерченных уже не дождём, но чёрным ливнем, исчезли, растворились в плотной завесе теней, обступавших его со всех сторон. Они клали на него руки, хватали, рвали, а он, становясь частью их, уже не мог не взаимодействовать - хватался, рвался. Оставалось только подойти тому, кто схватит его за горло как тогда, и... А, вот и он. Ты был здесь слишком долго, Джон. Но, даже несмотря на это, наверное, ты опоздал.
  - Прости...

  А чего ты ожидал? Вспышки? Фееричного зрелища, танца цветов и света? Хорошие вещи случаются и приходят тихо, порой незаметно, из-за чего многие их и впрямь не замечают. С канонадой и фанфарами чаще бывает что-то плохое - вспомни войну, там грохота и спецэффектов предостаточно, но едва ли хорошо то, что они приносят. А тут тихо настолько, что, наверное, впору подумать о хорошем. Например, о смерти. Непроглядная тьма, ноль света, ноль звуков. Ноль чувств. Если как-то так и выглядит небытие, то оно соответствует ожиданиям. И даже голоса собственных рассуждений ты не слышишь. Потому что нет ни их, ни того, кто может мыслить. Некто из древних сказал: "Я мыслю - значит, существую". Так вот оно как всё закончится. Неужели это... всё...

  . . .

  . . . Умею ли я ждать?

  . . .

  . . .Думаешь, что можешь просто так уйти?

  . . .

  . . .Кристи, ты не... Я могу! Я могу это изменить! Ты даже не представляешь, насколько это прекрасно! Это прекрасно, Кри...

  . . .

  . . .Спи спокойно, Лиллит. Твой новый мир... он весь твой.

  . . .

  . . .Умею ли я ждать?

  . . .

  . . .

  . . .

  Я постоянно задаю вопросы. Они думают, что я спрашиваю их, пытаются найти ответы. На самом деле я спрашиваю всегда себя. Знаю много, больше, чем всё остальные. Но ответы... они не являются ответами на эти вопросы. Ответы в тебе самом, в том, что ты делаешь, ради чего живёшь. И в конце тебя ожидает... правильный ответ. Возможно, обретёшь счастье. Но что будет, если у тебя нет конца, если ты бессмертен? Тогда ты будешь вечно задаваться вопросами, и никогда не узнаешь ответов. Проживи одну жизнь или тысячу, но все они закончатся, рано или поздно. Но если жизнь у тебя одна, и она не закончится никогда... что же...

[tab]. . .Я умею ждать . . .

  . . . б е с к о н е ч н о . . .

  . . .

  В небытие возникает что-то. Кто-то. Не вспомнить самому, кто это, но она сама навевает воспоминания. Лилли. Она пожертвовала своими амбициями и силами в пользу того, чтобы этот ад наконец-то прекратился. Единственное, что ей хотелось потом, из того, что она сама не могла сделать, но что, возможно, могла другая, имевшая способность распоряжаться этой силой куда эффективнее - чтобы действительно исправить то, что она сделать так и не смогла.

  Но я не собираюсь ничего делать. Ни вредить, ни помогать. Не мой выбор, не моя ответственность. Я оставлю всё как есть. Так, как вы сами это сделали. Наказание ли это? Благословение ли? Пройдите свой путь до конца и узнайте правильный ответ сами. Тем более что ваш путь заканчивается. Мой же... продолжается в бесконечности, вновь обретённой.

  . . .

  . . .

  ...руки сжимают худые девичьи плечи. Сама девушка зарылась лицом в мужскую грудь и не двигается, не хнычет и даже будто бы не дышит. Он обнимает её, держа в одной руке револьвер, но вовсе не для того, чтобы пустить его в дело. Это уже не нужно. Нужно лишь успокоиться, придти в себя, встать и... жить дальше?
  Лилли издала глубокий вздох, прогоняя остатки слёз, и наконец подалась назад, отнимаясь от музыканта. На её бледном, заплаканном лице медленно, но верно вырисовывается вопрос касательно того, что же всё-таки произошло, а вместе с ним и робкая улыбка надежды. Надежды на то, что всё наконец-то закончилось хорошо. И Джон смотрел на неё и видел, что всё закончилось...
  Что-то красное растекалось под полосатой кофтой, продырявленной, словно выстрелом, в районе груди. Но револьвер Уотсона в руках музыканта был холоден, и даже в воздухе не витало и малейшего намёка на выстрел. Однако, огнестрельное ранение на теле Лиллит было более чем очевидным, и оно в некоторой степени обуславливало бледный вид девушки, что становилась только бледнее с каждой секундой.
  - Прости меня, Джон... - тихо проговорила девушка, а затем её голос стал ещё тише и зазвучал с хрипотой, из-за чего разобрать слова было почти невозможно, - Но это... я это... заслужила...
  А за спиной слышатся шаги, торопливые, бегущие, и возгласы, встревоженные и отчаянные. Кто-то бежит к Джону, кто-то в обратную сторону. Переполох, до которого музыканту не будет дела ещё несколько секунд, а, может быть, и потом тоже. Но эти несколько секунд он ещё будет держать в своих руках женщину, в которую совершенно точно не стрелял, никак и никогда. Рана же эта - должно быть, отголосок того, что случилось где-то, когда-то, очень давно и, наверное, в другой действительности. Что-то, за что Лилли должна была расплатиться. За что раскаивалась всё это время и искренне жаждала исправления этого. Возможно, об этом было рассказано Гранту, но... Хэнд этого никогда не узнает. Из её уст точно. Потому что они, пускай и не закрылись, обессилев, но смолкли навсегда. Путь той, что создала мир, в котором он теперь живёт, закончился. Та, другая, получившая назад свои силы, просто не стала ничего менять. В конце концов, она своё обещание сдержала. Для Джона...

КОНЕЦ?

  Подвал где-то в застенках столичного комиссариата. Может быть, не комиссариата, а чего-то другого, но явно военного, потому что с того момента, как он попал сюда, видел только людей в форме. Разные звания, разные должности. Одинаковым было лишь одно - отношение. Его били. Здорово отлупили сначала, при задержании, а потом лишь грубо пихали, ведя сначала в камеру, а потом в комнату для допроса, но оставленные после первых побоев синяки от этих толчков болели очень сильно. Ни есть, ни пить, ни курить не давали - как последнего бандита, его скрутили и посадили в карцер словно зверя, словно действительно представлявшего огромную опасность человека, вторгшегося в личное пространство главы государства и тех людей, с которыми он общался. Никто не стал разбираться поначалу, что случилось. Револьвер в руках мужчины и свежее огнестрельное ранение в теле девушки, рядом с которой он находился, были более чем объективными поводами для того, чтобы действовать решительно. Возможно, перестарались, и потому тот факт, что из оружия никто не стрелял, отметили уже много позднее. Если отметили - Хэнда никто в известность не ставил. Единственное,что он слышал - это несколько грубых ругательств в свой адрес, а более ничего. Словно он всё ещё остался наполовину той самой тенью, что едва не сгинула в небытие. Но ведь он был жив, возможно, даже более жив, чем когда-либо. И сейчас, когда за ним вновь пришли, он мог думать, что будет отведён на расстрел - расхожая практика. Насладиться последними минутами жизни, размышляя над тем, где он свернул не туда. Или, может быть, туда? Как она говорила перед тем, как оставить его в том мире, который был ему завещан? Дойди до конца - и там получишь ответы на все свои вопросы. Правильные ответы.
  Но нет, не на расстрел его повели. Комната для допроса - её внешний вид чётко отражал назначение. Выглядела она более сурово, нежели то место в участке, где они допрашивали Перкинса, но всё равно так же. Даже возникало лёгкое ощущение дежа вю - вот сейчас войдёт Генри, и всё мигом встанет на свои места. Старый друг, старый комиссар, он всё разрулит, ведь так?

  Джон сидит на жёстком железном стуле. Перед ним стол и точно такой же стул напротив. Под потолком горит лампочка без абажура, а возле стальной двери стоит солдат в боевом обмундировании, в шлеме и даже бронежилете, с помповым дробовиком в руках. Словно не человека сторожит, но монстра какого-то, и взгляд такой же, будто в любой момент готов застрелить демона в обличье устало и болезненного выглядящего после побоев и всего случившегося черноволосого парня.
  В дверь постучали несколько раз, а через секунду она открылась. Солдат не обернулся, лишь отступил вбок, освобождая проход. В комнату для допросов тихо просочился седой мужчина в простой шинели без опознавательных знаков, на гражданский манер, без фуражки и иных знаков причастности к военной структуре. Лишь по походке и косвенным признакам в нём ещё угадывался кто-то, законно носивший форму.
  - Могу ли я попросить вас оставить нас наедине? - знакомый голос был обращён к охраннику.
  - Нет. - ясно и чётко дал ответ тот.
  - И всё-таки...
  - Нет.
  Старик подошёл к столу и медленно, словно пытаясь прежде спросить разрешения, сел напротив. Теперь музыкант мог поднять взгляд и хорошенько его рассмотреть. Мужчина тяжело вздохнул и выдержал паузу прежде, чем заговорить.
  - Думаю, спрашивать, как у тебя дела, смысла нет. - Уотсон запустил руку в нагрудный карман, чем заставил охранника в дверях немного напрячься, но достал лишь свежую пачку сигарет и зажигалку, которые положил на стол и придвинул к Джону, - Тогда начну с этого. Ну а кому из нас говорить первым и о чём, как-нибудь решим. Торопиться нам уже... эх... незачем.

  Было холодно. Негнущимися пальцами открыв пачку сигарет, Джон достал одну, с третьей попытки все же смог зажечь огонек, поднести его к обернутому в бумагу кончику и затянуться. Хрипло закашлявшись, он выпустил струю дыма в потолок и прикрыл глаза; искусственный свет лампочки отбрасывал не его лицо резкие тени. Он думал. Думал о том, что с ним произошло, что он может рассказать старому другу, законникам, общественности, Гранту. Размышлял, снова затягиваясь, что лучше – оказаться в тюрьме или сумасшедшем доме, кто вообще может поверить в его россказни, да и есть ли кому до этого дело?

— Грант… Он же не думает, что я собирался его убить? – голос музыканта звучал эхом его обычной энергии, но комиссар мог заметить в нем нотки знакомого чувства юмора, последнего оставшегося у него пристанища.

— Если бы ты знал, в какую переделку мы попали, Генри. Но ты прав – торопиться действительно уже некуда. Все мы сделали свои выборы, хорошие или плохие, и теперь разбираемся с последствиями. Лилит, - он предупреждающе поднял палец, ожидая, что у комиссара возникнет множество вопросов, и, затянувшись, продолжил, - Мне правда жаль, что с ней все так получилось. До последнего я пытался ее спасти от чудовищных ошибок, которые были когда-то совершены и которые даже я с трудом могу себе представить. Но все закончилось, и настало время расставлять точки над «и». Задавай свои вопросы, друг мой, но помни, что все это – части одного большого паззла. Если убрать все невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно не казалось на первый взгляд, и будет тем, что ты ищешь, = он затушил сигарету в стол и потянулся за новой.

  - Председателю Гранту нужно думать о стольких вещах государственной важности, что для такой мелочи как мысли о возможной твоей попытке его убийства попросту нет места в голове.

  И это тоже был ответный юмор со стороны Генри, чтобы поддержать друга. Иначе и быть не могло - не мог старый комиссар выражаться подобными терминами на полном серьёзе, не в его духе это было совершенно. Но и другая радость была для музыканта в этом - он, как и прежде, вновь чувствовал себя кем-то, кто понимает, что происходит, что думают и как мыслят другие. Привычный формат жизни, казалось, вернулся и даже утвердился в своём прежнем естестве. Не хватало лишь двух вещей - возможности встать и пойти куда глаза глядят и... Изнанки.

  - Мы сделали всё, что от нас требовалось. Всё, что было в наших силах и даже немного больше. Нет, не немного... намного больше. - Уотсон достал свою верную флягу и хорошенько приложился к содержимому, заставляя воздух вокруг себя пропитаться дразнящими душу парами брэнди, после чего, прикинув остаток, протянул флягу Хэнду, - Но, несмотря на все труды и риски, эта жизнь всё ещё хочет урвать с наших настрадавшихся тел последний клок. И нам решать, отдать его ей, и пусть подавится, или же остаться при своих. Так что вопросы... вопросы я тебе, конечно, задать хочу, но это не те вопросы, которые ты ожидаешь. А начну, пожалуй, с того же, с чего и обычно: как поживает твоя пломба? Надеюсь, эти придурки не повредили произведение искусства, заботливо выточенное моими руками?

  Охранник удостоился ухмыляющегося взгляда и помрачнел то ли от смущения, то ли от негодования. На самом деле, музыканта приложили по лицу лишь пару раз, и оба раза были в момент задержания. После его никто не бил, и общались пусть и грубо, но без агрессии, свойственной преступникам с доказанной и всем очевидной виной. Из-за этого парня до последнего момента не покидало чувство, что с ним ещё хотят разобраться. Но как именно?

  -Ты же знаешь, пока ты тут творил удивительные вещи, я уезжал в Сансет-Вэлли. Ты знаешь, там есть госпиталь, самый крупный в стране, и при нём детский дом для сирот и брошенных детей. Не спрашивай, при чём здесь он, это я объясню тебе как-нибудь потом, но я кое-что нашёл там. Вернее, кое-кого.

  В дверь постучались и сразу же отперли её. Дёрнувшийся охранник, признав своих по ту сторону порога, утвердительно кивнул, пробормотал что-то и наконец-то соизволил выйти за дверь. Но вместо него никто не вошёл, и дверь захлопнулась. Мужчины остались наедине. Генри решил использовать этот момент, но при этом выглядел сосредоточенно спокойным, и тем будто хотел заразить Джона, дабы тот слушал наивниметельнейше.

  - Через несколько минут сюда придут "красные береты". Возможно, и сам Грант с ними. У вас будет разговор, который может оказаться как коротким, так и не очень. Но волноваться не о чем, никаких обвинений тебе не предъявляют. Ради этого мне пришлось пожертвовать своей должностью комиссара, сложить полномочия и всё такое, но заслуга в этом не только моя. В конце концов, пора уже и на пенсию. Но ты действительно ни в чём не виноват ни перед Грантом, ни перед государством, ни перед кем-либо ещё, а потому самое простое, к чему вы придёте по итогу переговоров - это просто закончить со всем и разойтись, пообещав друг другу никому и ни при каких условиях не распространяться о случившемся. Но возможен и другой вариант. Вариант, ради которого своей личной жизнью потребуется пожертвовать и тебе, но который даст делу о девушке с красными волосами новый ход, а он в свою очередь позволит разобраться с куда большими проблемами. История эта, безусловно, всколыхнула столицу в самых её верхах, но на деле же она затрагивает интересы куда как более чем одного города. И даже более чем одной страны. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю, Джон.

  За пределами комнаты всё ещё было тихо, и никаких намёков на шаги по коридору, но Хэнд уже чувствовал надвигающуюся ответственность. И можно было подумать, что всё это уже не имеет никакого смысла, что парень сделал всё от себя зависящее, а ежели большие дяди хотят продолжать игру, то пусть сами этим и занимаются. Устал ли Хэнд от всего этого? Ведь, если верить Генри, а верить ему можно было безоговорочно, с минуты на минуту всё решится так, что мужчина сможет просто встать и уйти, сначала под конвоем, до ворот, а дальше своим ходом, как совершенно свободный и никому ничего не должный человек. Впрочем, насчёт долгов... кое-какое обещание всё-таки осталось невыполненным, и то, что оно имело прямое отношение к музыке и к его друзьям-музыкантам, только усугубляло грусть.

  - Так вот, я посетил тот детдом в Сансет-Вэлли, навёл справки через старых знакомых, и выяснил, что...

  Договорить врач не успел. Шаги, возникшие столь же внезапно, сколько и вновь открывшаяся дверь, вторглись в пределы комнаты. Два боевых офицера в красных беретах сопровождали своего верховного главнокомандующего - Джона Гранта. Но не столько по лицам, сколько по духу, исходившему от них, музыкант уже понял, что сказанное Уотсоном минуту подтверждалось.

  - Мистер Хэнд. - Грант, строго, но не враждебно хмурясь, кивнул им обоим, - Комиссар Уотсон?
  - Боюсь, сэр, что в этой должности я более не состою. - Генри резко поднялся в знак уважения, выпрямился как подобает дисциплинированному человеку, и мигом спрятал флягу с глаз подальше.
  - Вам ведь известно, что я лично назначаю комиссаров? Люди могут совершать ошибки, но после заслуживать прощения и восстанавливать доверие. Последнего к вам и не терялось вовсе, а потому...
  - Сэр. - доктор едва заметно улыбнулся и потупил взор, - Думаю, что этот случай можно считать моим личным волеизъявлением. Я уже стар, но не безответственнен, чтобы...
  - Вас понял, Генри. - главнокомандующий утвердительно кивнул, давая понять, что к этой теме они больше не вернутся, - Но теперь мне нужно поговорить с мистером Хэндом. Этот разговор очень важен и имеет государственную важность, равно как и большую секретность. Впрочем, хорошо, что вы зашли, так как...
  - Сэр...
  Генри переступил с ноги на ногу в смущении, и в таком состоянии Хэнд видел его, наверное, впервые в жизни, но сейчас старика и впрямь переполняли эмоции - и, к счастью, отнюдь не негативные. Он всё подготовил, всё привёл в порядок, обо всём позаботился. Не было у музыканта ни одного такого друга из числа старшего поколения, и едва ли у кого-нибудь будет. Но сейчас ему пора было уходить на покой, и лучшего момента придумать было просто нельзя.

  После того, как Уотсон, сопровождаемый понимающими взглядами офицеров, покинул комнату, его место за столом занял сам Грант. Главнокомандующий принёс с собой увесистую папку, от которой пахло не только старой канцелярией, но и чем-то таким, что мог почувствовать только человек вроде Джона. И когда она плюхнулась на стол, то парень в очередной раз убедился - это действительно важный разговор. Вопрос лишь в том, отшатнётся ли он от него как от чёрта после всего пережитого, или...

  - Мистер Хэнд, я от лица всех своих подчинённых, равно как и от лица государства... - председатель закашлялся, и далее его тон приобрёл уже более доверительный, свойский, но в то же время не лишённый предельной серьёзности характер, - Ладно, отбросим формальности. Джон, простите, что так вышло, но, как сами видите, всё вдруг стало вверх дном, и я прикладываю огромные усилия, чтобы вернуть это обратно, однако, просто так и уж тем более само по себе оно уже не вернётся. Я прошу вас не держать обиды, хотя имеете на это право, но взываю не как к униженному и оскорблённому, но как к человеку, осознающему важность каждого принятого решения в этот час и в эту минуту. Будем говорить прямо и начистоту: я знаю, кто вы и что из себя представляете. Знаю, в каких вы отношениях с вещами, лежащими за гранью простого человеческого восприятия, и сейчас мне, а, точнее, всему Рэдволту нужна ваша помощь в этом вопросе. Сразу оговорюсь и подчеркну - одно лишь ваше слово, и вы встанете и уйдёте отсюда без какого-либо преследования со стороны государства и армии. Вам возместят убыток финансово, если такое вообще будет для вас уместно, и даже те, кто в тот злополучный день нанёс вам побои, лично и от чистого сердца принесут извинения. Но и я врать не стану - такой выбор огорчит меня и поставит в тяжёлое положение. Поставит в тяжёлое положение всю страну.

  Не надо было иметь орлиный взор, чтобы рассмотреть крупные буквы на краешке бумаги, выпиравшем из туго набитой папке наравне с прочими документами. И Джон ясно прочитал там её имя.

Джон действительно устал. Неожиданная встреча со старым другом, также как его добровольная отставка, лишь слегка привели его в чувства – а затем слова Гранта рассыпали только что приобретенную надежду в прах. Что он мог ответить? События происходили слишком быстро, такая мимолетная, но знаменательная последняя встреча с Лилит еще не успела полностью уложиться в его голове, а ведь было еще беспокойство о Гловере и Лауре, Клаус, появившийся в самый подходящий момент, Марго с ее отцом – ох, что он успеет ей рассказать – или Габи, с которой он встретился лишь мельком? Все те люди, которые успели стать частью его обычной, пускай и наполненной странностями жизнью, они ведь рассчитывают, надеются, ждут. И все-таки…
И все-таки приоткрытая завеса тайны манила, подзывала, обещала множество ответов и еще больше новых вопросов. Что станет с Изнанкой? А с той сущностью? Что будет дальше? Что ему предложит Грант? Куда это его приведет? Отчетливо понимая, что уйди он сейчас из этой комнаты – не городские солдаты станут его головной болью, а бессонные ночи, в которые он будет корить себя за упущенную возможность – Джон посмотрел на тезку сквозь клубы сизого дыма и молча кивнул, подтверждая уже известную им обоим истину: Хэнд будет продолжать игру.

  Грант кивнул в ответ. Соглашение было достигнуто, и примитивность способа поставить точку в вопросе уже не играла никакой роли. А вот мужчинам ещё предстояло сыграть роль. Кому-то - буквально.
  - Тогда с этого момента всё, что будет обсуждено и оговорено между нами, имеет характер строжайшей государственной тайны. Даже больше скажу: в какой-то момент вы будете знать больше меня и кого-либо из ныне живущих, но это лишь подчёркивает ту важность, которую имеет ваше участие.
  Главнокомандующий развязал шнурок папки, открыл переплёт, обнажая наспех, но старательно пошитую россыпь документов разной степени свежести - от пожелтевших страниц давно минувших дней до задокументированных событий дней недавних и вплоть до сегодняшнего.
  - Лиллит многое мне рассказала. За то короткое время, что мы общались, она, конечно же, не могла рассказать всего, но она сделала две важные вещи. Во-первых, она убедила меня в том, что это не бред сумасшедшей, и что всё в этом имеет важность. Для меня, для народа, для всего мира. А, во-вторых, она показала, где и как надлежит искать ту информацию, которую она рассказать просто не успевала, и что потом с нею делать. И всё это было сделано по такому точному расписанию, что чем больше я слушал и наблюдал, как развиваются события, тем больше убеждался - это реальное послание из другого мира, который, возможно, погиб вместе с этой девушкой, но которое даёт надежду этому. При условии, если всё будет сделано правильно. А сделать это будет очень тяжело, и мы, опять же, не обойдёмся без помощи Лилли. Но...
  Грант достал потрёпанную карточку-открытку, раскрыл её и, не читая, передал Джону. Свидетельство из детского дома в Сансет-Вэлли на имя... Лилли Блэкмор? Фамилии для сирот обычно не указываются, но только потому, что мало кто из них обзаводится семьёй. А тут, выходит, девочке повезло, но... Что всё это значит? Грант уже собирался ответить.
  - Лиллит, которую мы знаем, пришла к нам из другого мира. Из какой-то паралелльной реальности или действительности, но суть не в этом. Я, конечно, не знаю, как это работает, но фантазией, благо, не обделён, могу представить. В общем, если без лирических отступлений: в нашем мире существует вторая Лилли, но о её судьбе нам пока что ничего не известно с момента её ухода из детского дома. Многое возможно отследить с нашей системой, но, увы, не всё и не всегда. И хотя мы будем работать над этим вопросом, основную задачу всё-таки выполните вы. С нашей помощью, при нашей полной поддержке, разумеется. На карту поставлено буквально всё, и то, что славы с этого не снищет ни один из нас, нас нисколечко волновать не должно. Как сказал бы мой отец: "Святое дело". Но всё-таки.
  В папке были документы не только на красноволосую (там, к слову, она также была на фотографиях и с чёрными волосами), но и на какого-то другого мужчину. Джон готов был поклясться, что где-то уже видел его лицо, уж больно оно знакомым было, но всё никак не мог вспомнить, где. И это точно не один из ликов мёртвых - их он помнил почему-то лучше чем живых.
  - Вам нужно будет найти Лилли. Лилли из этого мира. И не просто найти, но помочь ей осуществить ту великую цель, для которой она предназначена, и от которой зависит судьба всего мира. И, подобно тому, как она не могла всего объяснить за пять минут, не могу этого сделать и я. Но, к счастью, у нас, мистер Хэнд, будет и время, и возможность всё обсудить, узнать и обдумать. Время, оно... буквально в наших руках, некоторым образом. - Грант вдруг сделался каким-то загадочным, но в то же время в его голосе зазвучал авторитет не просто главы государства, но могущественного деятеля, готового бросить даже самые сокровенные свои козыри ради дела, которому он поклялся служить как Верховный председатель Рэдволта и главнокомандующий Красной Армии, - И вам, мистер Хэнд, выпадает уникальная возможность использовать эту нашу возможность ради того, чтобы... скажем так, прожить жизнь заново, но уже другим человеком. Человеком, который найдёт Лилли, ту самую нашу Лилли, и станет её опорой в опасном предприятии. И, само собой, от этой жизни вам придётся отказаться. Вам уже не удастся встретиться со своими старыми знакомыми, друзьями, родственниками и возлюбленными. А даже если удастся, то вы ни при каких обстоятельствах не сможете им что-то рассказать, намекнуть, даже тайно, даже если будете однозначно уверены, что это ни на что не повлияет. Потому что оно повлияет, мистер Хэнд. Я сам ужасаюсь того риска, на который мы идём, но поверьте мне - если спешных переговоров в том зале и пары дней после, наполненных смятением, убедили меня, человека, осознающего всю ответственность как никто другой, то и вы должны понять.
  В команту вошёл ещё один человек. Женщина с длинными чёрными волосами и зелёными глазами. На секунду Джону показалось, будто это Лилли, но это была не она - волосы и глаза подкинули мысль, однако, персона всё-таки была другая. На ней был лабораторный халат, а из отверстия одного из рукавов выглядывала не рука, но нечто, похожее на протез для выполнения каких-то явно специфических задач. И уже потом, присмотревшись к её лицу внимательнее, музыкант увидел, что не глаза заставили его на мгновение обознаться своей зеленью, но зелёный огоньки как от лампочек на гирлянде, парно и синхронно вращающиеся словно у марионетки. И всё-таки это был человек... но какой-то очень... чужой.
  - Барбара, объясни в двух словах.
  - Мистер Хэнд должен будет встретиться с Лиллит до того, как она покинет детский дом в Сансет-Вэлли, и в дальнейшем будет находиться рядом с нею, выполняя те задачи и акцентируя своё внимание на том, о чём ему будет рассказано позже. Но для этого ему потребуется полностью сменить личность и пройти длительный курс интенсивной подготовки. Отчасти подготовки к конкретным задачам, отчасти для подготовки к любым нештатным ситуациям, что могут произойти. Проблема в том, что с определённого момента мы не сможем в принципе контроллировать мистера Хэнда, так как фактически он перестанет для нас существовать...
  - Довольно. Джон? - Грант вновь сделался мягким, доверительным и полным надежды в голосе, и, демонстративно прикрыв кипу документов обложкой, положил на неё ладонь и придвинул папку к мужчине, - Вы готовы переселиться в другой мир? Он будет чем-то отличаться от нашего, в нём будут всё те же люди, что и здесь, но, возможно, другие. Кого-то, может быть, и не будет, но не это важно. Важно то, что там будет Лилли, живая и обладающая теми возможностями, что смогут спасти и вас, и нас, и всех вообще от неминуемого конца. И вы поможете ей, проведёте по этому пути как наставник, как военачальник, как... как отец, в конце концов. И вы, возможно, станете её отцом в некотором смысле.
  Словно назло, из папки выбился край ещё одного документа, того самого, что принадлежал какому-то другому мужчине. Хэнд снова прочитал его без труда - словно сама судьба намекала ему на то, в чём он и так уже был уверен. Ричард Блэкмор. И не важно, кто это был. Теперь им должен был стать Хэнд. Другим человеком в другом мире, без права отойти от сценария и что-либо делать от себя. Или с таковым, но уже после точки невозврата. Как сценарий концертного выступления, в рамках которого Джон примерял на себя те или иные образы. Но это уже будет не концерт - это будет один огромный и непрерывающийся гранд-тур, где сценой будет весь мир, настолько же новый, насколько же и старый, а публикой люди, его населяющие. И условия этого тура будут далеко не самыми приветливыми. Они будут очень, очень опасными.
  - Вы пройдёте всю необходимую подготовку, которую мы способны предоставить. В вашем распоряжении окажется всё самое лучшее, что мы сможет употребить в деле. Но, самое главное, ваши способности - они сыграют ключевую роль. И не думайте, что в рамках этого разговора мы всё разъяснили. У нас будет время, будет всё. Не будет только одного - возможности повернуть назад. Вернее, она есть, но не в этом смысле, а...
  - Джон, я не думаю, что сейчас самое время разъяснять ему концепцию перемещения в пространстве и времени. - вмешалась та, что, Грант называл Барбарой, и перебила его, - У меня даже есть некоторые сомнения, что это именно тот, кто нам нужен.
  - Это он. - решительно, но в то же время с какой-то нескрываемой святой убеждённость отрезал Грант и хлопнул по папке, - Потому что наша Лилли так сказала. Это должен быть именно он.

  - Он уже не вернётся. Как и Клаус.
  - Понимаю, как тебе тяжело, у меня самого якорь с души не слезает. Но после того случая в "Боржче" я его больше не видел. Как в воздухе растворился, а тут ещё эти бандиты. Клянусь, вся жизнь перед глазами пролетела в тот момент, когда тот хмырь на меня пушку наставил, но там у него что-то заклинило, и это было просто легендарное везение.
  - Ты рассказывал, я помню.
  - И его мы тоже будем помнить. Эх, дружище Джон, ну зачем ты полез в эти грязные воды.

  Сигарета, едва подожжённая единственной затяжкой, опустилась на дно банки с окурками.

  - Я должна была ехать в Сансет-Вэлли, но вместо этого, как дура, осталась, обнадёженная. Думала, что вывезу на этот раз. А, может, думала, что это будет в последний раз. Не знаю. Но я здесь, мне некого ждать и нечего делать. Однако, я почему-то жду. Дурацкое чувство, когда думаешь, что что-то должно случиться, но в то же время знаешь, что не случится ничего. Ничего хорошего, Джерри. Нихрена.
  - И что будешь делать дальше?
  - Не знаю. Серьёзно, не знаю. Но уверена, что если судьба не даст мне какой-нибудь знак, я всё-таки куда-нибудь уеду. Куда-нибудь, лишь бы подальше от этого места. Подальше от всего того, что напоминает мне обо всём плохом, что произошло с нами.
  - И от того, что напоминало обо всём хорошем?
  - Ты неиспровимый оптимист, Джерри, и всегда им был. Но, увы, я так и не смогла заразиться этим от тебя. Никто не смог. Но ты уж извини, я больше так не могу. Вообще, и так слишком много слов сказано. Я должна была уйти молча.
  - И ты всё-таки уйдёшь?
  - Ага. Только сделаю кое-что перед этим.

  Девушка подошла к старой акустической гитаре, с пыльной кепкой, висящей на одной из колок. Словно предчувствуя, что она собирается сделать, Курт и Гловер вскочили с дивана. Но сделать ничего не решились - должно быть, уважали право последней воли, как бы больно не было на её исполнение смотреть. Да и не сказать, что сама Палмер делала это с радостью - в глазах, что держались сухими весь вечер, всё-таки блеснула влага.

  - Долбанный Клаус! У нас была группа, у нас был ты, но с тебя всё началось, и теперь у нас нет ни тебя, ни Джона! Так пусть на тебе, сукин сын, всё и закончится!

  И Лаура в гневе схватилась за гитарный гриф, замахнувшись инструментом под самый потолок.

  - Так, может, пусть на сукином сыне оно и закончится, а не на ни в чём не повинной шестиструнке?

  Дека замерла, опасно соседствуя с краем люстры, но уже не рискуя сорваться вниз в оглушительном грохоте разбития. Но три пары глаз уже смотрели в сторону дверного прохода, где за порогом бесшумно открывшейся двери стояла фигура в потрёпанной армейской шинели, лишённой всяких опознавательных знаков, и блестящая в свете лампочки коротко стриженной башкой с чуть видневшимися залысинами. Мужчина держал в руках электрогитару, и их обоих не узнать было очень тяжело. Электрогитара принадлежала гитаристу Джону Хэнду, пропавшему без вести члену группы. Сам же мужчина тоже принадлежал к этой же категории, но, увы не был тем, кому принадлежал инструмент.

  - Так, а пока шок ещё не прошёл, сделаю важную вещь. - Клаус свистнул в сторону Курта и жестом приказал подойти и взять инструмент, - Мне тут разведка донесла, что ты чуть было дьяволу душу не продал за эту машинку, зная, что она тебе не принадлежит. Так вот не забывай об этом, и когда будешь на ней играть, вложи эту самую душу в твою игру.

  - М... Майнер? - слова едва слетели с губ обомлевшей Палмер, и следом за ними едва не последовала гитара, выпавшая из разжавшихся пальцев, но, к счастью, Гловер успел её перехватить.
  - А теперь нам предстоит долгий и очень тяжёлый разговор. Охренеть какой тяжёлый. Но я так соскучился по вам, друзья, что готов быть и сукиным сыном, и кем угодно, лишь бы по окончанию всех разборок мы снова сыграли квартетом.

  И был разговор, долгий и тяжёлый. И было много вопросов, часть из которых всё-таки осталась без внятного ответа. Но Клаус не мог ничего сказать, потому как его и впрямь никто не посвящал. Но самое главное было в конце...

...в конце концов...

...они всё-таки сыграли.

КОНЕЦ