Тинеины | ходы игроков | Там, где спят Мыслители...

Глаза женщины замерли на твоих руках – вытесанная из камня, он не улыбается и не грустит, глядя на них. Она холодна, неприступна, мертва для мира вокруг и смеха Думабу, твоих приказов и брошенных на ветер слов. Нечеловеческая печаль таится за душой Серой Птицы. Кровь королей древности и могучих воинов струится по венам женщины-птицы, создает её аристократичную осанку, глаза, скулы, бесстрастный и отчужденный лик.

Не размыкает губ, молчит. Провела гранитно-жесткими пальцами по твоей руке, даже сквозь перчатку ощущаешь холод её кожи. Ты силён, говорится в чёрных глазах. Помоги мне, тайно молвят руки. Я – пленница. Но также, Я – Владычица этих земель.
Не видит всего этого здоровяк Думабу, увлечённый пришедшей на уста песней. Бурчит что-то под нос, приплясывая на заснеженной лужайке. А Лора продолжает мучить твои руки. Нет в ней жалости, только требовательность. Та, с которой ты приказываешь забраться ей обратно в клетку, словно она дикий зверь. Обманчиво-нежно гладит тебя по ладони, водит ногтями по волшебной свирели. Жеманничает.

Загадочна и непонятна Серая Птица, чьи хрупкие руки подобны стали. Помоги мне, воин, шепчет тебе на ухо. Я щедра, богата, сильна. Угодив мне, ты обретешь то заветное, к чему стремишься. Чего жаждет каждый мужчина от женщины? Чего жаждешь Ты? Убей. Убей чернокожего, мой Рыцарь. И я готова тебе помочь… Убрала свою фарфоровую ладошку от твоих крепких рук – пропал голос, пропала мольба, и снова безмолвие окутало. Думабу схватил Лору за локоть и потащил к клетке.

То ли выслушал Рихтер, то ли почувствовал, все посулы Серой Птицы, и лишь вздохнул тяжело. И Думабу-здоровяк, что съесть его грозился - персона зловещая, и Серая Птица, что мягко выстилает чернокожему посмертное ложе словами коварными, явно не проста, и Коту обещание дано, уговор заключен, и чувствуется за всем этим история давняя и не из приятных. И в лучшие-то времена ситуация замысловатая, неясная, а сейчас-то и вовсе неодолимая. Даже удержать ее в голове задача непосильная, не то что разобраться, да по уму все сделать. В другое время сильно загрустил бы Валь, да раскладывать бы все по полочкам принялся, рассуждать спокойно и взвешено, работой грусть изгоняя. А сейчас не хватило его даже на чувство тоскливое, так и сидел молча, в одну точку уставившись, отстранено наблюдая за тем, как тащил Думабу Лору к клетке, да слова ее уместить пытался в нынешний свой куцый разум. И только где-то на задворках сознания пульсировала мысль, а может и не мысль даже, а лишь отголосок ощущения неправильности и странности всего, что вокруг творилось, но этот отголосок так и остался отголоском, просто потому, что не хватало Валю сообразительности и памятливости, происходящее осмыслить и принять решение продуманное. Ограничен оказался разум Рихтера, вещами простыми и жизненными, какой уж тут анализ, да выводы глубокие, когда того и гляди как дышать позабудешь. Крепко ошибся Мыслитель, недооценив Королеву Тинеинов, и теперь в полной мере пожинал плоды своей излишней увлеченности и опрометчивости.

Отстранённо наблюдаешь, как ведёт чернокожий Серую Птицу. Не сопротивляется женщина, пытается всё также гордо и высокомерно держать себя, и не обращает внимание на грубые подталкивания пастуха. И ты не обращаешь на них внимания. Совсем скоро всё закончится, если тебе не солгали, поэтому обожди, посиди у черного камня, выполни уговор и уйди, ясный и здравомыслящий, помнящий.

Отстранённо наблюдаешь, как отливает серебром в руке Лоры маленький нож. Не видит этого Думабу, увлечённый песнопениями и беспечный в своём неведении. Спокойна и осторожна женщина. Босые ноги тихо ступают по земле, шелестят перья в тяжелых серьгах и короне. Не знаешь, что в такой ситуации делать тебе, поэтому просто сидишь и смотришь.

Легко двигается женщина – обвила тонкой рукой могучую шею Думабу и вонзила нож прямо в горло дикаря. Меняется Думабу, ошеломлённый, искаженный яростью. Оттолкнул от себя женщину, запутался в ногах и упал на землю. Темная кровь заливает чёрную кожу на груди. Кровоточит глубокий шрам вдоль ключицы. Жив оказался пастух, и проведённого на заснеженной траве времени ему вполне хватает, чтобы понять, кто есть кто. Фыркает широкими ноздрями, словно гигантский краснокожий вепрь, скалит тупозубую пасть и ловко подводится на ноги. Замахнулся рукой и бросился на Лору… Но, не успел. Захрипел, кровь с пухлых губ сплёвывая. Рука женщин по локоть в его распоротом брюхе копошится. Хлюпает что-то в её невидимых пальцах, скрипит противно, масляно. Затрясся Думабу, будто рыба вытащенная из пруда, глазами круглыми на Серую Птицу смотрит. Вопрос в них, непонимание, злоба, печаль загнанного в угол животного за миг до звона охотничьей тетивы. А лицо женщины не изменилось, только глаза чуть-чуть по-другому смотреть стали. Счастливо? Не берешься ответить.

Рухнула черная туша на землю, подняв после себя хороводы белых снежинок. Лениво смотришь, как расцветают на пепельной траве бардовые узоры – это вываливаются разорванные внутренности Думабу, сеют землю чистой южной кровь, тёплым паром дышат. Подошла к тебе Лора, Серая Птица. По её правой руке бегут тяжелые красные капли, но лицо безмятежно и свежо, словно потоки горного ветра. Протянула тебе чистую руку.

Пойдём со мной, человек, пришедший с той стороны скалистого хребта. Тебя заждались там, где ты нужен. Там, где твоё место.

Некогда наставник показал Рихтеру интересный опыт, сперва посадил в лабиринт без выхода мышь, бегала-бегала мышь по лабиринту, и выйти никак не могла, по понятным причинам, нет для нее выхода, как ни крути. А затем заменил наставник мышь на паука большого, тот поползал-поползал, уткнулся в ближайшую стену и по ней полез, так, без спешки особой, перелез и оказался на свободе. Много было моралей у истории этой, и одна из них была такой - временами встречаются ситуации, действуя в которых привычным образом, ты обречен на череду бесконечных неудач, но стоит его изменить, и решения окажется также близко, как выход из лабиринта для паука.

Вот и Рихтер сейчас мотался по лабиринту чужих решений, и не в силах был найти выхода. Но ни о чем таком он не думал, по понятным причинам, просто наблюдал за тем, как выпотрошила Птица Думабу, а затем руку помощи Валю протянула. Помощи. Вроде бы. Не самый приятный помощник, что и не говори, но другого-то не предвиделось. Потому, после попыток раздумий бесплодных, принял руку эту Рихтер, с земли поднимаясь, хоть и косился на нож не без опаски.

Взяла в свою легкую руку твою ладонь и повела отсюда, в туман, в первый снег. На границе нет ни осени, ни весны, нет промежуточных пор года, тяжелое лето здесь сменяется резкими снегопадами, а зима – гроздями подснежников, разбивающих снежную кору укрывшую землю. Край безумный и непонятный, поскорее бы убраться отсюда. Серая Птица ведёт тебя белыми лугами. Призрачно мерцает, время от времени, вечнозелёный лес. Только что ты шел полем, а теперь блуждаешь между чёрными колонами, потеряв небо над головой, бледный рассвет и далекие горы на той стороне мира. Видишь усы покрытые инеем и пушистый хвост, свисающий с ветки высокой сосны. Любопытные глаза Кота смотрят на тебя, подмигивают, и рассыпаются на миллионы снежинок. Кот – ты помнишь, кто это, но забываешь, как свела вас вместе судьба.

Мерцает лес, и пульсируют темные кроны вокруг, пульсируют иглы меняя свой мутно-зелёный на прозрачный. Всё еще идете по полю, не видно конца и не видно края дороге. Ты выдумал лес или он был на самом деле?

Что-то холодное дышит в спину. Оборачиваешься, чтобы увидеть Город. Его стены позади вас – в тридцати, двадцати шагах, – разрезают время и материю, уносясь в небо, и не видно им конца. Сверкает кварц, и что-то необычное шевелится в толще стен. Глаза, лица, руки, оставляющие запотевшие ладони на внутренней стороне стены. Огромные и крохотные, плавают они внутри Города. Оно сморит на тебя тысячей глаз, тянется тысячей рук и беззвучно раскрывает вопящие рты, лишенные губ. От края до края тянутся стены, башни, а в них – человеческие Я, уснувшие навек и никогда не пробудившиеся.
Спотыкаешься, ускорила шаг Серая Птица, крепче твою ладонь сжала. Впереди дверь. Застыла посреди поля, посреди зимы, лишенная петель и смысла.

Шел Рихтер следом за Серой Птицей, устало и безрадостно, потому что очень уж ему не нравилось происходящее. Дорогую цену пришлось заплатить Мыслителю за обладание свирелью, тяжело дались ему и последующие поиски, да и на горизонте улучшений не предвиделось. Не то, чтобы их вовсе не было, или все было однозначно плохо, нет, как раз наоборот, здесь можно и нужно было поработать, подумать хорошенько и разделаться с навалившимися невзгодами. Но после потери способности ясно мыслить, сделать это было положительно невозможно, и именно это очень не нравилось Валю. Только кажется, что просвет намечается, какую-то осмысленность увидел в действиях странных и своевольных местных обитателей, как оказывается, что лишь в который раз обманулся, в силу урезанного своего сознания, и на самом деле всё не так. Впрочем, Мыслитель все равно не сдавался, и механически монотонно переставляя ноги, пытался оценить происходящее, пусть и в рамках коротких и лишенных глубины мыслей.

Холод. Он окутывает плечи, стучит зубами и щипает красные заиндевевшие щеки. Ты неосознанно крепко держишь Лору за руку, но она ускользает, липкая и легкая! Пальчик за пальчиком теряешь её, и ветер, взвыв над самым ухом, резко разрывает вас друг от друга, раскидывая по разные стороны невидимой стены. Оглядываешься в панике, чтобы осознать одну простую, ужасно смешную вещь – ты здесь один. Нет Серой птицы, а может, никогда и не было. Воет вьюга, а ты застыл посреди голодной зимы, маленький человек с потерянным взглядом и спутанными мыслями. Густой снегопад скрыл всё, что ты раньше видел, скрыл Город, скрыл Дверь, скрыл страшную женщину-птицу, чьи руки выпачканы кровью.

Заблудился. Стёрт с лица загадочного тебе мира. Поглощен комьями снега. Ты. Ты… Р?... Человек, по имени Рихтер Валь, въедается в память до абсурда своё имя! Замер, открытым ртом вдыхая колючий ледяной воздух. Что-то лопнуло внутри, у самого сердца, и там, где раньше было пусто заискрилось тепло, знание, рассудок того, что ты – это ты.
Замираешь перед лицом открытия. Вещи, которые раньше были совсем несущественны, сейчас вызвали бурю эмоций, повергли в шок, удивление. Кем ты был раньше? Никем. Человеком, оказавшимся по ту сторону горного хребта. Сейчас ты здесь же, в этом же крае, только в другой ситуации. Знание – это сила, а ты был и остаешься сильным человеком.
Лежит в снегу свирель. Она треснула, разлетелась на щепки, расколов ту сердцевину, что хранила тайну тебя.

Скрывает острые опилки снег, скрывает он и человека, замерзшего, простуженного и продрогшего. Всё сгинуло в снежном буране, и вскоре путника ждёт та же участь. Кто-то бродит вокруг, скрытый густыми снежинками. Хрустит снег справа, хрустит снег позади. В ветре слышится голос женщины. Звонко и печально поёт она о неведомом, грустном, ледяном, про то, чего не осознать. Далёк её голос и загадочен, а зима – вот, совсем рядом. Утаскивает в свои глубины.

Раскололась свирель, треснула, разлетелась, сломалась, разрушилась, разломилась, прекратила свое существование, кончилась, пришла в негодность, отработала свое, достигла последней черты. Эти и еще с сотню определений моментально пришли в голову Мыслителю, стоило ему увидеть щепки на снегу. Расхохотался Рихтер довольно, голову запрокинув навстречу падающему снегу. Холодно, колко, не видно ни зги, а как хорошо! Ах, как чертовски хорошо! Просто отлично!
Воистину говорят, хочешь сделать человека счастливым, сперва отними у него то, чем он владел, а потом верни назад. Все вернулось, и способность мыслить, и умение ситуацию оценивать трезво и еще целая куча разнообразных возможностей и качеств, а поверх них еще и что-то трудноописуемое, что и делало Рихтера Рихтером.
Подобрал Валь щепку от свирели на память долгую, о мытарствах своих тяжких, и делом занялся. Осмотрелся вокруг, пытаясь скорее ощутить, чем увидеть, кто поет эти грустные песни, а затем попробовал на голос двинуться, а вдруг и в самом деле получится к людям выйти, по простому, без метаний и раздумий.

Чувствуешь, что нет радости в нежном голосе. Не о восхищении красотой своенравной поры года поёт незнакомка: слышно тоску в её голосе, циничность. О холоде и смерти во льдах молвит женщина. О жизни за стеклом в самых недрах Мира-Сна… И еще о многих других вещах, которых ты никогда не слышал и никогда не понимал, о чужих, недоступных пониманию законах, и ты не стараешься их осознать, продолжая пробираться сквозь сугробы к тому, что кроется за снегопадом.

За тобой следят. Пара желтых озорных глаз – это Кот, чье лицо из глины складывают падающие снежинки, но затем их сразу подхватывает ветер и теневой друг рассыпается на миллиарды белых куцых котят, и ты давишь их неокрепшие кости сапогом.

Она появилась перед тобой неожиданно, как первый снег. Нагая, в свете белого солнца её кожа сверкает льдом, чистым, прозрачно-голубым. В нём видны узоры зимы и меркнет заточённая в толщу льда душа. Коснись её руки и пальцы станут снегом. Коснись её губ – жизнь внутри тебя замерзнет. Застыли снежные локоны, замёрзли ясные глаза, чьи ресницы покрыл иней, и только губы неслышно шевелятся, выдыхая пар. Рядом с ней замерла ненастная погода и снег повис в воздухе, нетронутый, словно грозди белого винограда, бери, срывай, сколько поместится у тебя в ладонях. Поднимая голову, где-то высоко над собой видишь блеск ворот из кварца. Мерцает стекло колоссальных стен в глубине застывшей метели, а за ним беззвучно царапают, рыдают и молят уснувшие навеки.

Женщина смотрит на тебя. Гладкие черты лица, как у куколки: маленький носик, ямочки на ледяных щеках. Ласковая улыбка падает на её бледные губы, и тебе хочется остаться с ней, войти под арку Города рука об руку и узнать великую тайну, кроющуюся за толстым стеклом. Ты хочешь узнать её. Жаждешь. Но... Осмелишься ли?

Валь лишь головой покачал, ага, как же, по-простому выйти к людям. Вот прям взял и вышел. Ну, зато на певунью посмотрел, хорошо поет, завораживающе, но на Рихтера вкус все же не хватает в этой песни чего-то. Может быть огонька?
- В другой раз, малыш, в другой раз. - пробормотал Рихтер, стараясь не стучать зубами от холода, и послав певунье воздушный поцелуй, зашагал прочь, подальше от соблазнов большого Города, поближе к простым людям. На сегодня Мыслителю было достаточно великих тайн, и хоть он по-прежнему старательно примечал попадавшиеся на пути осколки мистических знаний, Рихтеру не хотелось сейчас их изучать и разгадывать, а хотелось горячего грога, и не менее горячую женщину, чтоб лежала рядом, грела, и не требовала к себе внимания.

Никто не хватал за руку. Никто не разливал медовые реки. Ты отвернулся – исчезло и загадочное место. Пусть глаза вновь утратили из виду хрустальные стены, но сердце чувствует, знает, как за твоей спиной трещит от стекла и кварца земля, растёт и вширь, и ввысь, громадный город пожирающий спящих. Повалил снег. Отвыкнув от тишины, больно заскрежетал в ушах ветер. Будешь долго идти, прежде чем снова увидишь поднятые ворота и певицу с ледяным голосом. Но сколько не иди, когда-нибудь, через века или столетия, ты сделаешь тот единственный шаг, который и отделяет тебя от той стороны зеркальных башен. Все, рано или поздно, уходят туда, чтобы стать целым, вопиющим и ужасным чем-то. Очевидно, такова плата за твой дар. За твои глаза и светлый ум. Не первый, но и не последний – скольких до тебя знавали эти края, сколько сотен ушло, чтобы растворится в снегах границы? Но сейчас, странным образом, сделанные открытия слабо тревожат разум. Гораздо важнее выглядит перспектива найти огонь. Еду. Женщину. Отдохнуть после безумного сна, который никак не закончится и не сойдет с век.
Человеку снится то или это потому, что так устроено его сознание. Ты узнаешь смысл видения только тогда, когда человек научится заглядывать в него и распознавать свои мысли, объяснять их источник. Копаться в прошедшем – лить воду в дырявый кувшин, и проку будет мало. Некоторые вещи, как известно, не в силах объяснить даже Мыслящий.

Закутался в плащ и ступаешь по глубоким сугробам. Кто-то другой теперь смотрит из-за метели. Смотрел, правильнее будет сказать. Тощий и серый, он был похож на обуглившуюся деревяшку. Большими выгоревшими глазницами он наблюдал за твоими шагами, а потом ушел, так же незаметно и просто, как появился в хлопьях падающего снега.

Там, где он растворился, чернеет каркас стены. Наполовину рухнула и села на добрый метр в землю. Посередине – белеет дверной проём. Двери кто-то давно снял с петель, а остальную часть здания словно оторвали гигантскими лапами. На месте снятых с петель ворот – ничего, лишь продолжение зимы, снега и ветра, дыра в никуда. Потратив пару минут на путь, ты оказался у обветшалой стены. Черное сгнившее дерево. Ветер гоняет снежинки сквозь дверной проём. Что-то на той стороне манит… Желание шагнуть и оказаться с той стороны развалин пьяняще гуляет внутри черепа. Ты уверен, что-то грядёт.

- Кто насмерть замерзнет, ужинать может не приходить... - подбодрил себя перспективой неизбежной гибели от переохлаждения Рихтер, и глубоко вдохнув для храбрости, шагнул в дыру в никуда.

Нырнул туда, где, казалось, была лишь безжизненность зимнего ландшафта. В глубины материи скользнул носком башмака и не услышал там ни ветра, ни зябкого хруста снежинок под ногами. Канал. Здесь подземные тропы уносят мёртвое и живое вглубь мира, к сердцу из раскалённых металлов и магмы, тёплому и опаляющему. Говорят, ничто не исчезает бесследно, а лишь возвращается к своему исходному виду, чтобы заново, из пепла и огня, возродится. Рокочут и рождаются горы. Рвут по швам невидимое, вырываются из недр глубины незнакомые, жуткие. Шагая, не ощущаешь сопротивления земли, столь въевшейся и характерной тяжести. Ноги, легкие пустышки; волочишь их по невидимому дну, задевая вязкий ил. Неосязаемые потоки несут тебя, чья природа тебе непонятна, страшна, ведь ты всего лишь крохотная частичка в большом цикле. Вырвалась из черных недр, едва не придавив тебя, горная цепь, раскалённым гранитом орошая вакуум. Твой мир дрогнул, съежившись в кулак, налился кровью, ведь он боится за своё существование.

Канал – это Дверь. Вокруг их миллиарды. Цепляют красотой фрактальные миры, свитые из двух частей: солнечного света и ночного паучьего веретена. Глазеет мёртвое, шевелится живое. Ты здесь диковинка и гость. Странный попутчик. Что-то острое ткнуло в плечо, но прежде чем безвольная голова сделает полуоборот на ржавеющей шее, оно уже скроется на дне вымышленного моря.

Врывается снег сквозь открытое окно. Он ложится на голую грудь и тает на раскалённой коже. Тает вместе с ней… Шевелится в глубинах мрака и клокочет огненное чрево земли. Разбитый на безвкусные мысли, плывешь, шагами касаясь горячего, взбурлившего ила.

Шаг, сделанный тогда, скоро оборвётся.