Тинеины | ходы игроков | Баллада о доброй Мысли и бравом Деле.

- Всему свое время, а сейчас время огня. - подвел итог разговорам Мыслитель, не склонный к излишним сантиментам. - Очищать будем это место, на работу тонкую ни времени, ни возможностей нет, поэтому по старинке предадим все огню. Так что думай, Гаату, может и в самом деле пора тебе в пески жаркой Да`Араск. А нам надо немного помочь огню заняться и двигаться дальше.

Вышел на улицу Рихтер, постоял немного, ветер послушал, определяя умело куда тот огонь направить может, и принялся Густаву помогать таскать масло и дома ближайшие к сожжению готовить, c таким расчетом, чтобы огонь сам потом по селению распространился, а у товарищей время было место это покинуть.

Огонька у Гатуу не нашлось. Когда всё приготовления наконец закончились, и уже вылилась последняя капля керосинового масла, а в руках остались только пустые бочонки, то пришлось поджигать по-старинке – огнивом. Рихтер несколько раз чиркнул кремнем по кресалу над грудой древесины, обильно сдобренной маслом, и высек сноп искр. Зажглось масло, и заплясали на обломках органа языки огня. И всё дальше, дальше – росло пламя, шипел снег и трещали щепки, будто пробудился из долгой спячки древний зверь, заурчал, гриву алую разметав по полу. Зажглась дорожка, пропитанная маслом, и огненный хвост неспешно поплыл по белым просторам к кучке тесно прижавшихся домов на площади. Добрался до распростёртых дверей одного из домов. Бросился на стены, на крышу. Умчался в чёрную глубь дверного проёма. И повалил оттуда дым.

Через несколько минут дом уже горел. Из выбитых окон тянулись длинные оранжевые пальцы. Клубы сизого дыма коптили и без того серое небо. А жадный огонь уже перекинулся на соседние хибары. И полз всё дальше, дальше, опьянённый свободой, ветром и холодом, пытался что-то доказать наступающей зиме. Вот он уже пляшет на крыше кузницы.

Всё здесь сгорит – ясно, как Божий день. Бросая взгляд на тесные дома, чьи стены вросли друг в друга, и на сильный ветер, приходит ясное осознание того, что огонь пожрёт всё человеческое. То, до чего дотянется, он поглотит сам. А то, до чего ему далеко, ветром. Он разнесёт пламя по округе.

Посмотрев немного, ушли с задымленной площади по тихой улице в сторону трактира. Где-то в церкви эхом гремит хохот Гатуу, но теперь и его не слышно. Ветер закручивает клубы дыма и рассеивает вокруг. То ли снег, то ли пепел, падает на плечи. При другой погоде всё бы здесь потонуло в едком, вонючем дыму. Повезло?

Вот и постоялый двор. Прошли на задний двор к стойлам. Отсюда пожара не видно – только воздух слабо пахнет чем-то, – но зверьё всё чувствует. Неспокойно встречаю вас кони, но рука хозяина быстро их успокаивает.

Вещи собраны, а дела сделаны – пора дальше.

Забрав свои пожитки из комнат, они покинули трактир, в котором уже никто и никогда не сможет опрокинуть кружечку другую или провести холодную ночь. Сгорит, как и всё здесь, этот домина, и ничего, кроме чёрного выжженного пятна после себя не оставит.

Навьючили коней, взобрались в сёдла и выехали из городка. Медленно проехали вдоль улицы и покинули пределы мёртвого посёлка. Оглядываясь назад, можно было увидеть и, если внимательно прислушаться, то даже услышать, как позади, хрустя деревом, буйствовал огонь. Его яркие языки уже плясали на одной из крыш дальней лачуги.

Поехали туда, куда указал Рихтер – по едва видимой тропе, что тянулась вдоль речки и вела в сосновый лес. Не обратно, к Грачину, а еще дальше вглубь этого края.

Белеют лесные вершины вдалеке. Рихтер что-то вспоминает, глядя на шумящий лес. Приходится остановить коней.





Недолго Валь всматривался в зимний пейзаж, пытаясь вспомнить маршрут. Вновь захрустел снег под копытами лошадей. Припорошенная снегом тропа привела к самому лесу. Подвела к шершавым, высоким стволам сосен, чьи бело-зелёные верхушки терялись где-то вверху. И затянула вглубь.



__________________________________


Смеркалось. Ожили и зашевелились тени, и трели неизвестных птиц загуляли по верхним ярусам леса. Ехали долго, нудно, и уже порядком устали. Но Рихтер по-прежнему уверен, что ещё далеко. Только сейчас предполагать стал, что к сумеркам они должны уже прибыть на место. А может, и к самой ночи. Дороги здесь непроходимы. Много присыпанных снегом корней, бугров, ям. Зазевавшись, легко можно вывихнуть ступню или даже сломать ногу. Поэтому, продвинувшись вглубь лесной чащи, пришлось слезть с коей и вести их под узду, а самому идти пешком. Слишком опасно было на таких дорогах ехать верхом. Скоро стемнеет, а там и вовсе землю не разглядеть.


Только к ночи они добрались к логову ведьмы. Когда на лес опустился мрак, а сквозь щели в массивных кронах было видно захватывающее небо северного полушария. Мерцали созвездия и неведомые дали. Но только здесь, на земле, этого всего не было, а опасная дорога быстро отучила смотреть в облака - здесь было темно и мрачно. Ни красоты звёзд, ничего такого. Лишь шорохи и крики ночных зверей.

Продираясь сквозь чащу, глаза внезапно увидели где-то вдалеке лесной глуши слабый огонёк. Чью-то хижину в лесу.

Долго шли к ней, прежде чем подобрались настолько, что можно было разглядеть старую хибару. Двухэтажное здание по типу тех, что были в деревушке. Маленькие окна, приоткрытые двери, и мягкий золотой свет мерцает за ними.
Привязали коней к дереву и обошли дом вокруг. Как выяснилось, двери только одни. Есть ли там кто? Неясно. Не уверен так же Рихтер, что это Тот-Самый-Дом.

- Ну, других-то вариантов все равно нет. - озвучил собственные мысли Валь, разглядывая не особо-то и гостеприимный на вид дом. - В общем всё как всегда, когда ничего непонятно, идем вперед. Ты первый, я за тобой, если никого нет, устроим привал, если кто-то есть, тоже устроим привал, только уже на другой лад. Хе-хе.

Пошутил Рихтер просто, но со вкусом, спешился, привязал лошадь к дереву узлом хитрым, чтобы если что, могла она отвязаться, меч из ножен вытянул, и принялся выжидать настроженно, чтобы за Густавом следом к дому выдвинуться. Целиком и полностью сосредоточился на деле Мыслитель, ни красотами местными, ни угрожающим видом дома не отвлекаясь, не время сейчас для рефлексии, ох не время.

- Есть... - тихо сказал Густав, воздух на вкус пробуя. - За нами следят.
Сказал и будто не говорил ничего - замкнулся, погрузился в тишину. Как и мир вокруг.
Спешился аккуратно, привязал коня. Подумал и решил все же щит и бастард достать - новый клеймор будет в доме не очень удобным.
Сразу набычился охотник за щитом, собрался и пошел.

Крепчал ветер, и проснувшаяся вьюга заглушала шаги. Ни один человек, обладай он самым острым слухом, не смог бы разобрать сквозь вой ветра чьё-то движение. Шумели ветви, и на некоторое время лес оживился, забурлил неизвестным, и каждая тень каждой иголки злобно огрызнулась, получив свой, особенный голос в ночном зимнем ветре.

Они подошли к дому. Никто, казалось, не заметил их. Двухэтажная лачуга мрачнела чёрной развалюхой над головами мужчин. Окна снаружи покрылись морозными узорами. Свет проходил сквозь окно и падал на снег холодным золотом. Присмотревшись к грязному стеклу, можно было разобрать очертания большой комнаты за ним. Много света. Посредине стоит большой стол. Что-то висит на стенах, стоит по углам, темнеет чёрными пятнами и тенями. Кажется, лестница на второй этаж есть чуть поодаль. Не слышно шагов. Разговоров. Дом пуст и тих с первого взгляда. Только скрипит приоткрытая дверь на ветру, и ворчит крыша, грозясь обвалиться вниз в виде нескольких сломанных досок.


Собрались зайти через открытую дверь, как где-то на втором этаже послышался скрип половиц. Через некоторое время – снова, но уже ближе. Кто-то ходит наверху... Теперь спускается по лестнице. Его силуэт вдруг появляется в комнате, высокий и худой. Он что-то ищет у стены. Слышно шарканье ног по полу.

- Ш-ш-ш... - сделал упреждающий жест Густав. - Осади... - добавил тихо.
Остановился возле дерева. Прислонив щит и меч к темному стволу, он, аккуратно и с заговорщическим видом полез в мешок, который у него всегда болтался на спине. Оттуда, будто ребенка, он извлек замотанный куль. Тряпки, несколько палок для жесткости, а внутри - бутыль с керосином. Темное стекло поблескивает в лунном свете. Внутри угадывается плещущаяся жидкость.
Деятель зубами выдрал сургучовую пробку и вокруг людей разлился резкий запах горючего. Запихивая свернутую узлом тряпку в горлышко, поглубже, чтобы ее хорошенько промочить, Густав улыбался:
- Пфу, - сплюнул на землю остатки пробки. Мелкими плевками кусочки сугруча отправил следом. - А теперь огоньку чуток. Не зря же я ее пер все это время.
Удар, другой - кремень по огниву. Щедро посыпались искры на ткань, она тут же занялась, побежали синеватые языки пламени.
- Погрейся, сучка, - сказал Кроц и, ухнув, швырнул бутыль в окно, широким замахом.
- А теперь можно и подождать, - добавил, подхватив щит и бастард в руки. Он явно был доволен произошедшим.

- Хм? - заинтриговано хмыкнул Рихтер, стоило его буйному товарищу начать с заговорщическим видом шариться в мешке. Это было весьма и весьма не похоже на предпочитавшего просто рубить всех подряд Густава, и от того вызывало любопытство. Дальнейшие события лишь усилили интерес Мыслителя, ничего подобного ни в одном наставлении о борьбе с ведьмами не приводилось, и было не очень понятно насколько это рабочий подход, что делало наблюдение за результатами броска ценными не только с эстетической точки зрения, но и полезными, с практической. Валь с некоторым даже раздражением подумал, что все случившееся с их отрядом из двух человек, происходило слишком быстро, и описание увиденного, в свое время, потребует недюжинных усилий. К сожалению такой была цена активной работы на выездах, где постоянная готовность к бою требовало большой сосредоточенности и концентрации, и не позволяла осмыслять полученные знания и опыт сразу.

Наблюдая за полетом огненной бутылки, Мыслитель не терял бдительности, готовый в любой момент поддержать напарника всеми доступными ему средствами. Несмотря на больший жизненный оптимизм, Рихтер не надеялся на то, что за один бросок удастся избавиться от уже показавшей свою силу ведьмы.

Разлетелось чёрными осколками стекло. Сосуд упал на деревянный пол, разбившись. Моментально зажглись брызги густого масла, заплясали огненные языки на стене. Стол задели. Вгрызлись в пол. Воздух задрожал от жара, когда комнату объяло пламя. За стеной огня было видно ведьму. Она застыла, вперив свои холодные глаза сквозь разбитое стекло в темноту, на вас. Без сомнения, она всё видела. Почуяла.
Её кожа была бледно-синеватой, словно холодная вода под толщей льда. В тонком платье, полуобнажённая, она застыла на месте, склонив набок своё светлое личико с ровным носиком и большими глазами с заиндевевшими ресницами. Не волновал её ни холод, ни жар. Хмурая и властная, она была в ярости. То, как дико плясали тени на её нежной коже, выдавало её чувства.

Но вдруг она улыбнулась. Всё шире и шире тянулась её улыбка, пока и вовсе не превратилась в оскал. По спине Рихтера прошел лёгкий холодок. Она сделала шаг вперёд, и внутри дома что-то треснуло… Загрохотало, разорвалось. Вздрогнули стены хижины, и старые стёкла в окнах с грохотом лопнули под её силой, фонтаном осколков осев на земле. Провалилась вовнутрь дома крыша, подмяв под собой весь второй этаж. Выло и скрежетало старое древо. Полыхала гостиная. Она ступала по полыхающим балкам, и клубы пара струились по её плечам, тонкому стану. Безумны глаза, кровожадна усмешка. Она подходит к двери и появляется на заснеженном пороге.

Появившийся ветер подхватывает её, и снежной метелью ведьма растворяется в нём. Завыла кутерьма. Закружился снег. Пляшет безумный огонь в лачуге. В темноте вдруг снова обрисовывается её женская фигура. Раскрыла гордо руки, приглашая к себе.

- Смазливая какая. Рихтер, чтоб как в прошлый раз не оказалось - держись только позади меня и не лезь. Я соскальзываю, - процедил Густав, постепенно зверея. - Не... стой... на... пути... - уже прорычал.
Охотник погружал себя в ярость, чувствуя, как огонь поднимается по ногам, охватывает живот, раскрывает грудь, стекает в руки. Ведьма, кто знает, что она может? Лучше сразу атаковать всем, что есть. Потому что никакие козыри, припасенные на потом не помогут, если первый удар окажется слишком слабым.
Гнев докатился до головы и Густав расхохотался. Стукнув бастардом о щит, словно веточкой, он покачнулся на месте, а затем почти прыгнул над землей, атакуя.

Как и следовало ожидать, магическую сущность высокого порядка обычным огнем с ходу взять не удалось. Впрочем Густава это мало смутило, и он тут же перешел к своему стандартному запасному плану "не знаешь что делать, сначала убей тварь, потом разбирайся". В ярости Деятель, и без того опасный, становился и вовсе сверхнеприятной личностью, и Рихтер поспешил последовать его совету. Ну, не лезь так не лезь. Мыслитель отскочил на пару шагов, так чтобы и место было для драки, и чтобы совсем уж далеко от Густава не оказаться, мало ли как ведьма на его порыв отреагирует. Отскочил и приготовился встретить злонамеренную чаровницу, коль та к нему полезет, и чтоб момент не прозевать, когда самому защищаться надо будет или Густаву помогать, следил Рихтер за малейшим движением ведьмы со всем вниманием.

Густав.

Каждый, когда-либо столкнувшийся с яростью, скажет, что главное в бою – это определение правильной цели. Жертвуя здравым рассудком в пользу силы, часто забываешь и путаешь, что настоящее, а что – притворство.

Шагнул – большим звериным прыжком подлетел к белеющему на фоне чёрного леса силуэту. Разошёлся ветер волнами там, где пролетел Густав, многовековые ветви-скрипки задев. Замахнулся бастардом, рубанув по выставленному женскому предплечью. Разрубил как пёрышко. Перехватил рукоять поудобней, молниеносным движением правую руку по самое плечо отсёк. Щит в грудь вдавил – залепетали нескладно ломающиеся рёбра. С хрустом ей колено подрубил.

Летит, оседая на доспехах, капая на лицо, холодная кровь. Она белая, как снег. Не знаешь почему, но продолжаешь терзать её, будто шавку, молча и без вопросов.

И всё вокруг белым бело. Свистит меч и куски хрустящего замёрзшего снега разлетаются по земле. Холодными каплями на лезвии бастарда замирают.

Отрубил вторую руку. Раскалывается лёд, на куски разваливаясь у самых ног. Вперил яростно глаза в её неподвижный взгляд – пустой и чёрный, будто у снеговика. Два провала глубоких, сделанные детскими пальчиками. Подтаял ведьмин нос. Блестят чересчур пухлые губы.

Густав оглядывается и видит, что вокруг только снег. Неподвижно замерла ледяная груда перед ним, лишенная рук, стоящая на одной подкошенной ноге. Он растерзал снежную бабу.

Зашумело в ушах. Вырывается прямо из-под ног мужчины ледяной ключ, снежный столб, и глухо, словно камень, в грудь впивается. Зазвенел колокол в груди, вышиб весь воздух. Падаешь. Какие-то доли секунды лежишь, вперив слепой взгляд в ночное небо и открытым ртом глотая воздух.
Ноги сами находят опору, чтобы подняться. Вновь бурлит дикая энергия по телу – ей бы дать повод вырваться, на живом, тёплом. Мчит на встречу Густаву Кроцу буран, а в нём колдунья. Видны её белые волосы, развеваемые ветром. Бледное тело в старомодном одеянии, укутанное в ветер, снег и мороз. К ней нужно пробраться.


Рихтер.

Смотришь за тем, как товарищ вдребезги разносит снеговика. Кричал ему, но тот не услышал, забылся. Пока сам не поймёт, ты не объяснишь.

Видишь её. Руки глубоко под снег запустила, а волосы развеяла по ветру. Выбила дух из Кроца ледяным сталагмитом – так тебе показалось с первого взгляда, когда груда снега кувалдой врезалась в друга. Но ты поддержал его. Ты умеешь исцелять и поднимать на ноги павших. Только слегка губу прокусил (до крови).

Щелкнул пальцем – скользнула за спиной продолговатая тень. Оскалила ряды острых зубов. Тёмно-фиолетовая, почти чёрная в ночи чешуя. Заскользила по земле. Взмахом хвоста разворотила снежных исполинов, что росли из земли, тянулись к Густаву. Разгрызла лёд, и чёрной змеёй скрылась в буране. Ты не можешь помочь товарищу самостоятельно, поэтому посылаешь к нему подчинённого.

За пазухой покоится тёплое ожерелье.

В минуты опасности есть две беды - неспособность действовать, и бессмысленная суета, поэтому Рихтер не спешил без оглядки применять доступные ему силы или мчаться на помощь боевому товарищу. Его присутствие в сече, могло скорее помешать, чем помочь Густаву. Вместо этого Мыслитель последовательно решал встающие перед ним задачи, не забывая отслеживать действия Грапрарза. Нутряное чутье упрямо твердило, что с припасенным ожерельем не все так гладко, не замолкая даже в битве, а посему Рихтер прикрылся плащом, защищаясь от ветра, снега, и чужого недорого взгляда, и вытянул ожерелье из-за пазухи. Этот вопрос следовало решить, и сделать это быстро.

Вперед, вперед, вперед! На ноги, опору почувствовать и вперед бежать, с рыком рассекая снег. Щит с руки стряхнул раздраженно, бастард с силой швырнул в женщину. Только на нее смотрит, все в мире пропало кроме нее. Точка фокуса, точка концентрации.
Полетела вперед полоска стали, она не сбалансирована, не предназначена для метания, но Густаву все равно, он не помнит ничего от ярости, кроме того, где находится его оружие. Выхватил клеймор из-за спины, и снова вперед. Это - оружие ярости, когда плевать на защиту и нужно только рубить и кромсать, давая выход новой силе, о которой не знаешь.

(ссылка)



Густав.

Порывы ветра, вздымая снег, окутывают плотной стеной. Вспарывает воздух острие клеймора. Быстрыми шагами мчишь, обезглавливая снежных змей. Восстающих из ледяных глыб исполинов крошишь в белую пыль. Шипящих мышей давишь ногами. Белых ворон с ледяным клювом и ярко-бирюзовыми глазами взмахом лезвия растворяешь в воздухе. Пролетел сквозь холодный сугроб снега, разметав мокрые хлопья по ветру – рухнул, пополам разрубленный, белошкурый медведь. Завывает, извиваясь перед глазами причудливыми спиралями снега, метель.

Застыв в сердце искусственной вьюги, и беспристрастно глядя на тебя, владычица холода улыбается.

Ответил хищным оскалом, подскочил. Клеймор вонзился в самое брюхо, и с треском вышел остриём из спины. Насадил её, как насаживает кабана на копьё старый охотник. Не обратил внимания, как её ладонь легла на левое плечо. Льдом обратила руку. Как подобрались тонкие пальчики к горжету, и как застыл в глотке тяжелый воздух. Не обратил внимания. Повернул вокруг своей оси клеймор. Вытащил из раны и, перехватив в одной руке, рубанул наотмашь по вытянутой конечности. По предплечье отсёк кисть.

А она стоит. Сквозная рана в животе. Ледяная культя вместо правой руки. Змеёй кинулась к тебе и огромной своей рукой схватила за горжет, кроша сталь крепкими пальцами. Замерзает слюна во рту. Не можешь поднять клеймор в руке, чтобы отбиться от неё…

Сметает ведьму чёрная туча, под противный лай и грызню утаскивая в сугроб снега.


Рихтер.

В одной руке замотанный в тёплую красную ткань амулет держишь, а второй, протянутой вперёд ладонью, ласково на ведьму указал, в снег упавшую и подмятую твоим верным псом. Щелкнул пальцем, искру высекая... И всё. Зашипел снег вокруг женщины. Не поддастся твоей мощи потому, что сильнее тебя. Скулящий, чернилами истекающий, отлетел в соседнее дерево твой друг, чёрным клубком застыв.

Уничтожь ожерелье - и сделаешь её слабее на некоторое время. И тогда Густав сможет убить её.

Удары настигли ведьму, но не было понятно, причинили ли они особого вреда. Да и как понять, кому, если Густав ничего не видел дальше своей злобы?
И ярость его все сильнее распалялась, чем больше боли он ощущал. Красная пелена заволокла взор, он, словно бешеный пес, исходил слюной, инеем замерзающей на бороде. Ошметки пены превращались в снег на лету, изо рта рвался горячий пар вместе с диким воем.
Когда он перестал чувствовать руку. Когда клеймор отяжелел в другой. Когда рука схватила за горло. Тогда Густав Кроц, а может быть кто-то другой в его теле, закатил глаза и забился всем телом, всей грудой мышц, сметая мысленные запоры и запреты. Он кинулся вперед, оттолкнувшись ногами, которые его пока что слушались. Ударил лбом, еще раз, еще, еще, еще!.. Схватил зубами, сомкнул их, снова и снова стараясь ухватить, откусить кусок побольше, выплюнуть, снова ухватить!
Бил, кусал, бодал, наваливался всем телом. Когда нет рук, есть зубы. Все тело - оружие. Главное, иметь смелость его использовать.

Спустил с цепи Мыслитель огненных псов своей воли, помчалась сила ярая, стоптать-сокрушить чаровницу снежную, столкнулась с ней и паром белом истаяла, безобидным и мимолетным. Много повидал созданий странных Рихтер, но такое видел впервые, сильна была ведьма, да так сильна, что видать надежда оставалась лишь на Густава с мечом его. Напарник и в самом деле показал себя куда лучше, чем призванные Рихтером силы, хоть и одним Богам было ведомо, чего это ему стоило. Проткнул ведьму, кисть отсек, и явно не собирался останавливаться на достигнутом, хоть поморозило его изрядно.
Впрочем, не из тех людей был Валь, что пустым размышлениям предаются, а потом не только следил за происходящим в оба глаза, подмечал все, но и действовал. Ибо ведомо любому мудрому мужу, что теория без пратики мертва. А потому, сбросил Мыслитель ожерелье в утоптанный снег, ударил в него всей огненной своей силой, а после принялся кромсать мечом, чтоб если вдруг магии окажется мало, свое дело сделала старая добрая сталь.

Рихтер.

Смотришь, как чернеет вокруг ожерелья снег, и грязными грудами крошиться, словно кусками угля. Властным жестом руки заставляешь металл налиться теплом. Струиться по украшению красный сок, приятно греет нечто в ладонях. Мерцает, пузыриться металлическая оправа. Лопаются чёрные топазы. Под звуки змеиного шипения рождается дым, зловонный и чёрный, потугами ветра уносимый прочь. Зажглось, заплясало пламенем ведьмино "Сердце". И раскалённой кляксой растеклось по земле, медленно застывая.


Густав.
Улеглась метель, и что-то в глазах женщины изменилось... Эти мысли накатили в голову внезапно, стоило с хрустом вырвать ей ухо. Рухнул на неё всей громадой, с наслаждением слушая, как затрещал тонкий лёд её кожи, лопаясь. Ты был стремителен - она не успела отреагировать, так ловко подскочил, осадил, взял верх. Осколками разлетелся хрустальный нос. Мелкие трещины покрыли женское лицо. Схватил здоровой рукой её шею и сжал, как снежок. И ещё долго-долго молотил её неподвижное тело, пока не остыл, заметив, что её бирюзовые глаза, широко раскрытые и устремлённые вперёд, уже не выглядят живыми.

Поднялся на ноги, струсив с груди осколки льда и налипший снег. Мертвая ведьма со сломанной шеей лежала перед Кроцом. Кажется, последнее слово осталось всё-таки за ним.

Рихтер некоторое время не без удовольствия наблюдал за тем, как разошедшийся Густав молотит ведьму, а когда напарник успокоился, медленно двинулся в его сторону. Мыслитель не спешил по двум причинам, во-первых надо было дать Густаву остыть, отойти от горячки боя, а во-вторых, в следствии тяжелого жизненного опыта, Валь не исключал, что ведьма ловко притворяется, и потому был готов вжарить ей для надежности "пепелищем" при первом же подозрительном шевелении.

- Готово... - сипло проговорил и сплюнул в сторону. Повел шеей осторожно, ощущая жжение, рукой пошевелил. Плоть постепенно отмерзала, была надежда, что ничего не отморозила охотнику ведьма. "Ну, хорошо, что не за хер схватила", подумалось ему.
Склонился над телом, вытягивая из-за пояса разделочный тесак. Со сноровкой, полученной годами практики, наступил ногой на грудь трупу, потянул голову на себя и несколькими сильными рывками перерубил мясо и хребет на тонкой шее. Отшвырнул голову под ноги напарнику:
- Дальше сам проверяй, я пойду железо свое собирать.
И пошел. Нож о труп обтер, за пляс убрал. Отправился за клеймором, полуторником и шитом своим. Еще неизвестно, в каком состоянии остались после бури.

Рихтер.

Она мертва. Мертвее мёртвого выглядит брошенная на землю отрубленная голова. Не дёрнется, чтобы очередной фокус выбросить. Бездыханное тело лежит, неподвижное и холодное в лучах рассвета.

Падает слабый солнечный свет сквозь кроны леса. Поют птицы. У одного из деревьев, на снегу, отпечаток исчезнувшего тела твоего Пса остался.


Густав.

Поднял с земли клеймор, смахнув с его лезвия талый снег. Тёмное пятно щита лежит на земле совсем неподалёку. Рукоять бастарда торчит из снежного сугроба. Всё целое, не сломанное.

Мыслитель осторожно подошел к обезглавленному телу, присмотрелся, убедился без спешки в том, что ведьма и в самом деле мертва. В другое время, он бы сам улыбнулся таким предосторожностям рядом с истерзанным и обезглавленным телом, но за время путешествия на север, пришлось увидеть Рихтеру вещи в высшей степени странные, и от того не спешил Мыслитель выводы делать. Постоял, посмотрел немного, по всякому, все свои умения и знания прилагая, и по итогам осмотра вынужден был признать, и в правду мертва ведьма, ну или такой чудовищной силы морок наведен, что пробиться сквозь него выше способностей Валя. Философски решив, что в обоих случаях с ситуацией ничего больше сделать нельзя, Рихтер принялся заниматься делами насущными, первым делом товарища следовало осмотреть и по возможности подлечить, а после уже готовиться к обратному пути, да перед тем голову ведьмы в мешок упаковать, а тело сжечь и по ветру рассеять, для надежности.

Радости особой, или прилива сил от победы не испытал Рихтер, очень уже волнительной битва выдалась, и если бы не сказочная мощь Густава, кончилось бы все для Мыслителя печальней печального. Но и по этому поводу Валь расстраиваться не стал, ибо знал, что через некоторое время, на отдыхе, у костра или в мешке спальном, пробьется через усталость и переживания опасности смертельной, простое, но великое чувство, чувство того, что все сделано правильно.

Мечи были протерты и убраны в ножны. Щит убран за спину. Голова колдуньи - в мешке.
Густав задумчиво посмотрел по сторонам, затем оглянулся на товарища и сказал:
- Ну что, пошли, что ли. Нам еще за головы королевы и колдуньи деньги стрясти надо. Время не ждет.

Возвратившись к лошадям, Кроц задумался о том, что с ними произошло за два дня в этой деревне. Слишком глухое место, со столькими сущностями пришлось бороться, однако они живы, с прибылью и выполненным долгом. Одного себе охотник простить никак не мог - шкуры теневого лиса. Но потом махнул рукой. Не замерзнет он без нее, а на его пути это была вряд ли последняя из особо мохнатых сущностей.
- Ну что, Рихтер. Приедем в город, получим деньги, лишнее сторгуем - сразу в бордель, на неделю как минимум. Чтобы горячая вода была, девки хорошие и еды навалом. А потом уже дальше пойдем, но никак не раньше всего этого! Мы с тобой пострадали, намучились. Так что надо когда-то и отдыхать.
Густав сел на коня и толкнул его каблуками в бока несильно. Покачиваясь в седле, он медленно вдохнул морозный воздух. Белое облачко пара вырвалось изо рта, когда он сказал тихое, но твердое:
- Да. Отдыхать.

/ссылка/




Миновали шуршащий подлесок, чтобы выкатить на заснеженное побережье незримого поля. Серое небо, крошась, падало на землю – в руки, на грязные сапоги, на загривку лошадей. Зима укутала дикий край. Лениво проплывали над головой тяжелые ветви хвои, усыпанные снегом, словно грозовые тучи. Где-то, совсем тихо, выла и гудела подо льдом река. Трещало пламя, играя на пепелище старых домов. Где-то за серой стеной падающего на землю бренную холодного, колкого неба. Там выл ветер, и по снежным дюнам прогуливалась метель. Щуря глаза, не увидишь этого. Но оно есть.

Окунулись в снежное облако, и черный лес за спиной исчез, хотя ещё долгое время его стоны и старческий кашель резали ухо. Гуляли в тумане перекошенные фигуры. Следы босых человеческих ног то тянулись вперёд, то резко терялись на едва заметной тропинке. Детские, взрослые. Призраки зимы, что до самой весны будут бродить по округе, пока не растают под жарким солнцем.

Их, как сладкий мёд, манят отрубленные головы в мешках.

Впереди три дня пути. Сон под отрытым небом. Дорога сквозь безлюдные, опустелые земли. Здесь уже нечего делать. Некого спасать. В Грачине получите достойную награду. Уже совсем скоро будут видны его грозные, хмурые стены и башни, каменные соборы и церкви. Щуплый граф в соболиной мантии, поглаживая седые усы, будет долго-долго смотреть в мёртвые глаза колдуньи, размышляя, настоящая ли она. Но рано или поздно он кивнёт, и на стол упадёт мешок с деньгами. Вино. Женщины. Вдали от людей медленно отвыкаешь от их тепла.

Хрустит снег под копытами лошадей и воет, забираясь под плащ, вьюга. Выехали из редколесья и бредёте по тайге. Чёрный шлейф лесов тянется по бокам, где-то за белыми холмами. Под его кронами чьи-то глаза, могилы. Всё тяжелее и тяжелее возвращаться обратно, будто с каждым годом рвётся в груди маленькая ниточка человеческого. Когда-нибудь там уже ничего не останется, и нечего будет терять. И каждый знает, что в тот день окажется он где-то в той непроходимой, богом забытой глуши. Забудет про отдых. И станет зверем, на которого сам же когда-то охотился. Но это будет потом, ещё не скоро. Много лет пройдёт, и многое в мире изменится, прежде чем сгниют во рту зубы и нальются кровью глаза. Прежде чем две безымянные могилы возникнут на ничейной теперь земле.

Стелиться по земле снег. Два всадника бредут по тайге, и твари земные, простирая к ним руки, в безмолвном крике пускаются прочь.