Он не понимал, как это вообще возможно. Как судьба могла столь жестоко обойтись с ним. Он имел право, он заслуживал этого. Но боги рассудили иначе. Жалкие минуты, какие-то жалкие минуты… он не мог больше стоять и выслушивать это, и, пробормотав не слишком вразумительные извинения, выбежал из комнаты. Конечно, это не могло быть понято как-то двузначно, и не следовало подавать признаков… но он не мог. Физически не мог. Слуги шарахались с его пути, и не зря, видимо, на лице читались все его эмоции. Он шел и шел вперед, не вполне осознавая, куда ведут его ноги. Шел, пока резкая боль в ноге не привела его в чувство. Оглядевшись, он понял, что наткнулся на угол укрытого толстой, покрытой пылью тканью стола. Очертания остальных предметов проступали сквозь полумрак, и, похоже, это место было одним из заброшенных залов, оставшихся с того времени, как его семья занимала куда более видное положение в стране. Мысль об этом, и обо всем связанном, бросила его обратно в горнило отчаяния и ярости. Он размахнулся, и со всей силы ударил по жалобно хрустнувшим под его кулаком дверцам шкафа, размашистым движением смел со стола что-то, жалобно звякнувшее под тканью при падении, пнул стул, так, что тот пролетел через половину комнаты, и уже приготовился взяться за кресло, как что-то белое, мелькнувшее в глубине зала, привлекло его внимание. Кривая улыбка пересекла его лицо при мысли о том, что появилась возможность сорваться на ком-то, кто будет чувствовать боль и просить о пощаде. Пусть слуга и был плохим заменителем человеку, которого он хотел заставить страдать, это было хоть что-то.
Несколько шагов спустя, он понял, что ошибался. Источником движения было зеркало, и, подходя к нему ближе, он начал испытывать ощущение какой-то неправильности отражения, точнее, его куска, различимого под чуть сползшим набок покрывалом. Зал отражался как-то размыто, как будто зеркало было не самого высокого качества, как у бедных крестьян, использовавших начищенный до блеска металл. Внутри снова забурлило желанием что-нибудь разбить, но, прежде чем это сделать, он сдернул покрывало, желая лично увидеть, как полетят в стороны куски стекла после его удара.
И замер, пораженный увиденным в отражении.
…
Гостиная, в которой им пришлось ждать, заставляла нервничать, несмотря на все раннее пережитые ими испытания. Чем выше человек стоял в теневой иерархии Нидала, тем более странным он был со всех более-менее распространенных точек зрения. Даже с тех, что принято считать злыми: гниющие в корзинах отрубленные головы революции Галта, безжалостные интриги и представления с настоящими смертями Челиакса, простая и понятная примитивная жестокость Белкзена и чистое, незамутненное зло, рвущееся из пролома Мировой Раны – все это не содержало особой тайны, и плохие поступки творились по понятным мотивам. Мотивация большинства адептов Полуночного Бога вряд ли была иной в сути своей, но выбранный ими путь был куда более странным. Чуждым большинству.
И гостиная это непрестанно напоминала. Застывшая на полу причудливая сеть теней от переплетенных, подобно сосудам и жилам, стальных осей люстры, с которой лился иссиня-бледный магический свет, смешивалась с рисунком паркета, создавая неприятное ощущение, будто гости стояли на мясе, с которого сорвали кожу. Свет был, правда, ровным, и поэтому "жилы" не пульсировали и не двигались, но только до тех пор, пока напряжение глаз не начинало играть шутки с восприятием. В помещении имелись окна, но, несмотря на то, что был практически полдень, за ними царил полумрак. По мозаичным стеклам которых стекали струйки дождя. За те пару суток, которые гости имели сомнительное удовольствие пребывания в Нисроше, он не прекращался ни на минуту. И ни на минуту не показывалось солнце, скрывшееся за тяжелыми низкими облаками вскоре после прибытия корабля в порт. То ли магия, то ли толщина стекол, впрочем, гасили все звуки, доносившиеся с улицы. Пусть на "благородной" стороне реки Уск их было и не слишком много. Да и вообще, город поразил своей тишиной сразу по прибытии, и безэмоционально, как големы, разгружавшие корабль рабочие, откуда-то появившиеся и куда-то исчезнувшие сразу же после завершения работы, разительно отличались от любых портовых служащих, виденных гостями ранее.
Гости стояли, ибо стулья, приставленные к длинному столу из черного дерева, не вызвали доверия. Их подлокотники были покрыты небольшими, увеличивающимися к передней части треугольными шипами, а в спину при попытке сесть неминуем вонзились бы острые шипы из кресла. И то, и то не способно было причинить длительного вреда, но стоять было удобнее. Могло показаться, что это искусственные неудобства для гостей (немало влиятельных персон имело склонность заставлять своих менее значимых собеседников чувствовать себя еще более менее значимыми), но кресло, очевидно предназначавшееся хозяину и стоявшее во главе стола, было ничуть не более комфортным.
Ожидание протянулось ровно столько, сколько гостям потребовалось, чтобы впитать в себя царившую в помещении атмосферу.
Затем двери распахнулись, и в них вошел невысокий, коренастый человек в дорогих, но помятых одеждах. На лице его несложно было прочитать беспокойство. Пожалуй, даже боль, хотя ее источником могли быть как эмоциональные переживания, так и шипованные внутрь наручи, круглые головки шипов которых поднимались и опускались, когда вошедший сжимал и разжимал кулаки. А делал он это постоянно. Одновременно с его входом гости услышали где-то на границе сознания шепот на множестве языков, сливавшийся в одно и то же многократно произнесенное имя и прилагающийся к нему титул: Барон Марк Тиборос.
- Хвала Полуночи и Черному Триединству, вы тут!
Воскликнул он хриплым, но при этом достаточно высоким голосом, несколько не шедшим к его, как оказалось вблизи, довольно полной фигуре. Коренастости ей придавал какой-то твердый контур под одеждами.
- Я рад, что вы откликнулись на мой призыв.
Он оглянулся. Кашлянул. После чего достал свиток и прочитал с него несколько слов, заставивших свет в помещении дрогнуть на мгновение.
- У нас не слишком много времени. Моя младшая дочь, Аня, вышла замуж за Стефана Бороя, барона Карпад, это к северо-востоку отсюда. Это место, не столь строго относящееся к заветам нашего покровителя, но, несмотря на это, партия была достойная. Древний род, древняя кровь.
Взгляд в сторону окон был почти незаметен. Почти. Он подошел и дернул за шнур, поморщившись, когда скрытые в плетении иглы вонзились в плоть.
- Болью вознагражае… так о чем я, древняя кровь. И, похоже, древнее безумие. Увы, дремавшее, до самого последнего времени. Аня писала, что после рождения сына он стал куда более подозрительным, начал вести себя странно, особенно по отношению ко всему, что связано с тенями.
Барон тяжело вздохнул.
- И я не думаю, что официальное расследование пойдет моей дочке и ее мужу на пользу. Поэтому вы здесь. И поэтому вы отправитесь в Карпад, чтобы разобраться в происходящем. Я оплачу ваши расходы и обеспечу беспрепятственный проезд по Нидалу, но вы должны позаботиться о безопасности Ани. Любым возможным способом. Я щедро вознагражу вас в случае успеха.
Он стиснул губы.
- А если вы принесете мне плохие новости… что ж, это будет моя боль, и я не буду делиться ею с чужестранцами.
…
Это было чуть более недели назад. За спиной осталась река Уск, за спиной остались многие мили пути по мрачным, во всех смыслах этого слова, дорогам вечносумрачного Нидала. Казалось, здесь всё боится хоть как-то рассеять эту павшую на земли тень. Окна в деревушках, которые проезжала повозка вечером, были закрыты, и лишь изредка пробивалась сквозь них полоска тусклого света. Тучи по-прежнему висели низко, и, дождь был оставлен позади, постоянно казалось, что они ждут лишь подходящего случая, чтобы обрушить на землю потоки воды. Солнце начинало казаться чем-то из далекого прошлого, и уныние, отражавшееся в глазах редких встречных на дороге торговцев и работавших в простиравшихся вдоль дорог полях крестьян, просачивалось и в сердца чужестранцев.
И задерживаться в этом месте, отравляющем души, не стоило дольше необходимого. Карпад должен был быть уже недалеко. И какой-то неприятный голосок в душе нашептывал, что чем скорее там закончатся дела, не важно, чем, тем лучше.
Повозка остановилась, но ее немного потряхивало. Лошади, похоже, волновались. Их нервное ржание эту догадку лишь подтверждало.
Генрик, молчаливый возница, которого не удалось по-настоящему разговорить за все путешествие, постучал по небольшому окошку с задвижкой в передней части повозки.
- Господа, подъезжа-а-а…
Последний звук внезапно превратилась в смешавшийся с откуда-то взявшимся приглушенным рычанием крик, источник которого куда-то сместился, прежде чем заглохнуть. Что-то корябнуло окошко, и рядом с повозкой раздался удар о землю. Находящихся внутри рвануло назад, когда лошади понесли, но через пару секунд, до того, как пассажиры смогли сгруппироваться, их дернуло, но на этот раз уже в сторону, и бешенное ржание лошадей превратилось в какие-то захлебывающиеся звуки.
Повозка остановилась вновь.