Олена, Даня, Маринка
Выстрелы прозвучали почти что синхронно. Данька упал, и понял две вещи – в него попали, и он по-прежнему жив. Тень Шепота угодила ему в грудь, и пуля пробила Казимиров легкий доспех, но растратила на это всю силу, что вложил в нее порох. Чтобы добраться до Данькиного сердца, ей уже не хватало сил, и пуля просто засела где-то в груди, причиняя боль. А вот пуля Данькиного пистоля угодила Шепоту прямо в голову. Тот не успел уйти, атакованный злыми ядовитыми пчелами и скованный льдом и страшной сонливостью. Так и упал на пол, растворяясь черной дымкой, как и другие тени. Эта дымка, клубясь и формируясь в тонкие струйки, спешно начала расползаться по темным уголкам, боясь света от Данькиных свечек и излучаемого Жар-Птицей сияния.
Олена Олена добежала до дверного проема, и бросила клетку на пол. Птица внутри забилась, и что-то чирикнула своей охрипшей глоткой. Видать, голос она тоже потеряла от тоски. Как только хлынуло сияние Жар-Птицы за дверь, разгоняя тьму – Оленка увидела прямо перед собой, совсем близко, взирающего на нее с нескрываемой злостью настоящего Шепота. То, что он настоящий, она поняла, когда увидела, что из-за свечения Жар-Птицы позади него вытянулась по полу длиннющая тень. Жаль, что только во вторую очередь она увидела направленное на нее дуло пистолета.
Олена не услышала выстрела, произведенного в нее. Просто через долю мгновения для нее исчезло всё, кроме страшной боли в пробитой груди. Зато подымавшийся Данька отчетливо увидел, как Шепот выстрелил в ничем не защищенную Олену с двух шагов, и пуля пробила ее тело насквозь, срикошетив о пол и зарывшись куда-то в золотую груду. Олена безмолвно завалилась на клетку, и на золотое оперение растревоженной Жар-Птицы закапала ее кровь . Странно – но от этого сияние будто бы усилилось.
Шепот не стал терять времени. Еще одна его тень-двойник выскочила из-за сундуков, чтобы встать между настоящим Шепотом и Маринкой с Данькой. Единственной ее целью было принять на себя все атаки, что предназначались хозяину, пока тот небрежным движением ноги спихивал с клетки тело Олены, и подхватывал заветный трофей сам. А подхватив – выкрикнул.
- Она выживет, если оказать ей помощь! Спасите ее, или бегите за мной, герои! Ваш выбор!
И следующим звуком стал непривычно-громкий для кощеевского убийцы топот удирающих ног.
Олена
После так и не услышанного рокового выстрела для Олены наступила всепоглощающая, звенящая тишина. В этой тишине растворилось даже ее собственное сознание, словно бы девица оказалась в тяжелом сне без сновидений. О том, что она не умерла, говорила нестерпимая боль и ощущение чугунной тяжести собственного тела. Чтобы пошевелить хоть пальцем, нужно было приложить силы, что не снились никакому богатырю, а Олена такими силами никогда не располагала. Но сквозь тишину начал пробиваться какой-то другой звук, и от него Олена будто бы просыпалась от своего сна. Звук был далекий, но чем ближе он звучал, тем легче и невесомее казалось тело, будто бы растворяясь, и тем яснее Олена осознавала саму себя, и то, что произошло с ней.
Шкряг! Шкряг! Шкряг!
Этот звук раздался совсем близко, и одним махом прогнал тяжелую, сковывающую дремоту. Олена на одних рефлексах рывком поднялась с пола, в который будто бы сросла – и воспарила над ним безо всяких усилий. Но ей все равно не удалось воспарить выше Смерти.
Шкряг! Шкряг! Шкряг!
Костлявая была точно такой, какой ее рисовали на рисунках исказывали в сказках. Сгорбленная, черная фигура в длинной, мешковатой накидке, похожей на истрепавшийся погребальный саван. Ее лицо скрывал капюшон,но в тени различались провалы глазниц, отсутствующий нос и плотно сцепленные белые челюсти. Две костяные руки торчали наполовину из широких рукавов, и одна из них цепко сжимала древко огромной, сверкающей косы, а вторая резкими рывками водила по лезвию оселком, затачивая его до бритвенной остроты. Это движение и порождало злосчастный «Шкряг».
- Не бойся ее. Ты еще не умерла. – Услышала Олена чей-то вкрадчивый голос. – Это всего лишь аллегория.
Здесь негде было прятаться – кроме Смерти здесь всего и было, что густой серый туман и сырой, растрескавшийся пол княжеской сокровищницы, на котором одиноко валялась пустая, потускневшая клетка с распахнутой дверцей. Так что она быстро нашла взглядом вынырнувшую из тумана тощую, остроухую фигуру бесшерстного двуногого кота. Он шел по висящей посреди пространства золотой цепи, манерно вышагивая и заложив худые руки за сгорбленную спину. Его глаза были плотно завязаны белой тканью, но он безошибочно повернул голову в сторону бесплотной Олены, загадочно улыбаясь своими острыми кошачьими зубками.
- Всего лишь аллегория. – Повторил он, будто смакуя это слово. – Хотя, ты, наверное, не знаешь этого слова. Ну, я могу рассказать. Я вообще как раз затем, чтобы рассказывать.
Всеслав
Несмотря на то, что Скотник, кажется, уж плохо понимал происходящее, он все-таки услышал вопрос своего бывшего побратима. Прижатый к земле, он с усилием выворачивает голову назад, и единственный уцелевший глаз скашивается вбок, чтобы Скотник смог хоть немного рассмотреть своего мучителя. В ответ Всеславу раздается хриплый, слабый смех.
- Как будто ты знаешь многих, кому подойдет титул «Восьмой».
И больше Скотник не сказал ничего. Он только хохотал, пока вся жидкость в его теле превращалась в крепчайший лед. Его кожа засинела и стала наощупь будто каменной. Кровь застыла, и над алой лужей заклубился пар. Глаз закатился, стекленея на глазах. Покрытые шрамами руки в последний раз скрючило в агонии – и смех затих. Скотник превратился в удивительно похожую на человека целостную ледяную глыбу, которую можно было разбить в мелкое крошево одним ударом.
Соловей зло сплюнул наземь.
-Да ясно кто. Сынуля Кощеев. Недобиток. Надо мне было еще тогда шею свернуть щенку. Пожалел. На ребенка рука не поднялась. Думал, подожду, пока вырастет, ежели в тундре не сдохнет. А восьмой потому, что до него семеро было. Ни один не выжил.
И добавил глухо.
- А от Настасьюшки хотел девятого зачать. Видать, неудачный вышел Восьмой. Пошли, железка. Поищем Васька, подсобим. Вроде еще не должен был откинуться.
Василий, Всеслав
Соловей был прав – Василий был еще жив. При том – очень даже успешно сражался. Княжич был в своей стихии, и рубил врагов лихо, как в детстве мальчишки сбивали головы с подсолнухов палками. Вихрь оправдывал свое прозвище, носился между врагами стремительней ветра, а княжич рубил, разил, ронял на землю еще и еще мертвецов в кровавых доспехах. Но даже герой, даже удалой молодец, в одиночку он не смог бы переломить ход сражения. И хоть пало от его рук уже шестнадцать вражеских всадников, конница полочан явно терпела поражение. Ничуть не проигрывая врагу в удали, они проигрывали в сноровке, в профессионализме, в сыгранности. А завязнув в бою, полочане получили удар с флангов, когда на помощь Кровавой прибыла кавалерия Костяная. Василдию пришлось спешно вырываться из окружения раньше, чем клещи сомкнулись, раздавливая менее удачливых. Из всех полоцких всадников выжило не больше десяти, и они спешно отступали следом за Василием в еще удерживаемые союзниками части города. Костяные же бросились в погоню, стремясь не давать передышки.
Там и встретил Василий Соловья и Всеслава. Они успели присоединиться к обороняющим подходы между баррикад полочанами. Соловей могучим посвистом сшибал конников, а Всеславу и другим защитникам Полоцка оставалось добивать тех, кто оставался в живых. Увидев такое противодействие, преследователи Рощина развернулись, и отступили на перегруппировку, давая обороняющимся кратковременную передышку.
- О, Васек! – Соловей вскинул руку в приветствии, и тут же сморщился от боли. Давало о себе знать ранение. – Кощеевские дверки я схлопнул, теперь им в город одна дорога! По трупам своих! А Железка убил Скотника! Одной главной мразью меньше!
Мирослава, Фока
Мирослава в жизни была не проворнее обычной монахини, но тут у нее будто бы выросли за спиной крылья, так лихо уклонилась она от Трояна. Даже монашеское одеяние, для такого непригодное, не помешало. Забава, вскрикнув, отлетела в другую сторону, и тут же попала в объятия Павла. Княжич успел подхватить ее прежде, чем та упала, и развернулся, чтобы укрыть невесту от возможного удара, подставляя вместо нее свою спину. Жадные пальцы Трояна схватили воздух – и вновь громыхнул мощный разряд, отбрасывая Трояна в сторону от Мирославы. Искры полетели во все стороны, целый сноп их попал на Павла, воспламеняя на нем одежду. Троян же перелетел через Катигорошка, и шлепнулся на пол, дымясь и охая – на его груди красовался уродливый ожог, расползавшийся на живот и шею, а безупречное платье тлело прямо на нем.
Но Троян будто был стальным. Он одним прыжком вскочил на ноги, издавая сдавленный, нечеловеческий рык. Кажется, он хотел немедля предпринять вторую атаку, и все-таки добраться до ненавистной ему служительницы Христа – но отвлекся, чтобы взглянуть куда-то позади героев.
Следом за ним туда посмотрела Забава – и обмерла от ужаса, прижимаясь к жениху
- Паша! – В панике вскрикнула она, и дрожащей рукой показала вдаль. Павел проследил за направлением – и тут же смертельно побледнел.
С той стороны доносилось тихое хныканье. Так хнычет только что проснувшийся и голодный месячный ребенок. Но этому не было и месяца. Собственно, не было ему нисколько, потому как не суждено ему было родиться на этот свет. Это был несформировавшийся плод, красный комочек полупрозрачной плоти с кое-как сформировавшимися конечностями, непривычно-большой головой, и огромными глазищами. Неловко перебирая скользкими от крови ручками с крохотными пальчиками, малыш полз по каменному полу княжеских палат, оставляя за собою кровавый шлейф. Несформировавшиеся ножки не были способны двигаться, и лишь безвольно тянулись следом вместе с длинной, похожей на шнурок, пуповиной. Но хныкало оно совсем как человек.
Павел сразу понял, кто это. Это было видно по тому, как он побледнел, и как дрогнула рука и разжались ослабевшие пальцы на рукояти меча. Всякая ярость ушла из его глаз, отпустила его лицо. Нет, теперь красивое лицо Павла являло ужас от созерцания результата собственных деяний, и вместе с тем – невыносимое чувство вины, от которого сами собой задрожали губы и заблестели от выступившей влаги глаза.
- Это… он?
- Она назвала его Самир. – Лицо Трояна, напротив, выражало такое злорадное торжество, что на это невыносимо было смотреть. Он искренне наслаждался ситуацией.- Твой нерожденный сын, Павел. Мы спасли Злату, но ее сына было не спасти. Так что мы его… усыновили.
И теперь стало отчетливо видно, что у малыша – змеиные глаза, а воздух пробует раздвоенный язычок. А кожа его – вовсе не кожа, а некое подобие тонкой, эластичной змеиной шкуры. И даже на пальчиках отросли, царапая пол, малюсенькие коготки.
- Ну, Самир, хочешь познакомиться с братиком? – Насмешливо говорил Троян. – Он прямо там.
Тонкий палец Трояна указал на Забаву, и та тут же в ужасе схватилась за живот. Малыш же плотоядно заурчал, и показал совсем не детские зубки и непомерно-широкую для ребенка пасть.
- Ах да, вы же не знаете. –Хлопнул себя по лбу Троян. – Поздравляю, Павел. Как ты и хотел, у вас с Забавой мальчик. Я хочу посмотреть на него тоже!
И в этот же момент маленькое, несчастное существо обратилось в стремительного плотоядного хищника. За мгновение, достаточное лишь для того, чтоб один раз моргнуть, оно сократило расстояние до Забавы в несколько шагов, и сжалось, изготавливаясь к прыжку.