Лелислав узнал письмена, начертанные в книге, благо в ней к ним прилагались небольшие пояснения. Неписанный Язык - та же тайнопись, которой был выведен договор на игле Кощея, та же, что использовал Янош-Черное Перо. В определенном смысле с ним был знаком любой сказитель - вкладывая смысл между строк, он, не осознавая, записывал его именно этим языком. В совершенстве Неписанным не смог бы овладеть ни один из людей, и даже вот эти мистические закорючки - лишь некое подобие Неписанного, удобная для человечьего глаза форма. Как детское лепетание в сравнении с речью взрослого – и похоже вроде, а по сути лишь неумелое повторение без особого смысла. По мнению гусляра, указанные символы формировали примерно следующую фразу.
ДАЖЕ ДОРОГА В АД ИМЕЕТ ДВА КОНЦА
Когда Всеслав устроился на алтаре, он где-то внутри ощутил себя на своем месте. Тело стало тяжелым, промерзшие кости заныли, наконец позволяя себе расслабиться, и богатырь не сдержал усталого выдоха. По помещению прошла волна мороза. Лелислав же принялся вырисовывать символы на мерзлой броне, благо вовремя подтянулся Фока с факелом, который и подсветил, и немного растопил ледяную корку на черном железе. Закорючка на груди - каждая линия прорисовывается ровно и тщательно, страшно даже дохнуть лишний раз, чтобы не испортить символ. Несколько маленьких символов на коленях и раскрытых ладонях – тонкая работа, нужны самые легкие касания. Краска мгновенно замерзает, волос кисти прилипает к броне. Кощеевский воин то ли дышит, то ли просто волнами испускает холод. Теперь - на спине, еще символ, как тот, что на груди, но перевернутый. Может, означает возможность возврата?
- Каракули и каракули. Что в них такого? - Сомневался тем временем Гияр, следя за работой гусляра. Он, похоже, ждал чего-то эдакого, волшебного - вспышек света, небесного грома, чуть ли не чертей, лезущих из окон, но символы так и оставались символами, обычной краской, а развалины были все так же тихи, затхлы и безжизненны. – Что дальше-то делать?
И вот, работа была закончена. Казалось, ничего и не поменялось. В полном молчании Всеслав встал – железо, вросшее в тело, будто нехотя заскрипело – и медленно опустил ноги на пол. Распрямился. Сделал шаг. И тогда началось.
После первого же шага под ступней Всеслава будто расплылось в воде чернильное пятно. Через несколько шагов чернота уже разрослась на весь пол. Когда он дошел до середины – она поглотила весь храм, и начала сочиться в воздухе, словно бы стирая окружающее пространство. Становилось труднее дышать – в нос просочился тяжелый запах, напоминающий тухлые яйца, а сам воздух будто с неохотой втягивался в ноздри, застревая в них и в горле. Со временем темнота поглотила все – единственный оставшийся свет был от их факелов.
В свете факелов можно было различить что-то только на десять-пятнадцать шагов вокруг. Поначалу герои не замечали, что что-то изменилось – старый храм остался все тем же храмом, статуя Кощея осталась на месте, как и барельефы. Но глаз уловил какое-то движение, и присмотревшись, герои увидели, что теперь все иначе.
Теперь Кощей самодовольно восседал не на высеченных в камне человеческих фигурах, но на живых же людях, своих же прислужниках, сваленных в груду. Их руки и спины были придавлены неподъемной тяжестью, они беззвучно раскрывали рты в крике, и изо всех сил пытались не дать упасть своему неживому владыке, который наверняка и сам мучается где-то тут. У алтаря отбрасывалась, растягиваясь через всю залу чья-то тень, будто бы за ним кто-то стоял. Всеслав узнал силуэт проповедника, и понял, что этот несчастный изо всех сил пытается славить своего господина, читая ему хвалы, но почему-то не может. Снова и снова сбивается, начиная все сначала. Возможно ему просто причиняет боль каждое слово. Ничего, он еще успеет посмотреть, как тут все устроено. Нужно идти дальше.
Каждый новый шаг погружал все глубже в Изнанку. Вряд ли он дошел бы хотя бы до «первого круга», где не смог бы находиться ни один мало-мальски живой человек. Но даже этого малого хватало – на головы начали сыпаться крупные хлопья пепла, дышать стало еще труднее, темнота становилась непроницаемой, а теней вокруг мелькало все больше. Наступишь на такую тень – и она искажается, кривится, тянет руки в бессильной попытке схватить, удержать, излить измученную душу, разделить свою бесконечную боль. Их голоса звучат отчетливее, становясь постоянным фоном для ушей, но слышать можно каждый голос в отдельности. Начинаешь прислушиваться – и уже трудно становится выгнать из головы чужие стоны, крики боли, горестный плач отчаяния. Храмовая Зала показалась почти такой же длинной, как спуск вниз. Но вот Всеслав довел героев до двери, и раскрыл ее настежь.
За ней не было пещеры. В абсолютной пустоте просто плавали еще оставшиеся фрагменты реального мира – куски камней и фрагменты перенесенного Хапиловым строения. К храму прилегало кладбище кощеевцев , на котором не стояло ни одного креста – только покосившиеся плиты с давно стершимися именами, мраморные статуи, медленно обваливающиеся, и фамильные склепы, вычурно изукрашенные золотым узором. И в каждой могиле кто-то кричал и бился вот уже целую вечность.
Дальше было несколько узких переходов из висящих в пустоте кусков скалы. Они вели к островкам разного размера. Ближайшим было уродливое мертвое дерево, увешанное виселицами с задыхавшимися в них трупами, уже иссушенными мощами, в которых вопреки всему теплилась еще жизнь, продлевая их мучения. А на самой нижней ветке были… детские качели, самопроизвольно качающиеся. Всеслав снова же узнал это место – фрагмент сада, который он охранял в то время, как там проводил его внезапно появившийся наследник Бессмертного Владыки. Мирослава увидела больше – ту женщину, которую убил Соловей, стоявшую у этих качелей. Ее не мучали, она не видела всего ужаса вокруг нее, но ее мучала такая страшная и тяжелая тоска неизвестно по чему, что у монахини сжалось сердце. За этим участком была полуразрушенная площадь с, вроде бы, фонтаном. А за ней… Не видно, что за ней. Что-то крупное. Больше храма. Большой, каменный дом?
Мирослава, благодаря своему дару провидения, узрела еще кое-что. Она единственная видеал другие силуэты, и не могла на них смотреть, настолько ужасны они были. Стоило взглянуть – и взгляд сам собой уходил в сторону от волны ужаса. Стоило попытаться вспомнить – и становилось ясно, что ее память в панике стирает увиденное, предоставляя лишь черное пятно. Слуги Диавола. Мучители душ грешников. Для них, конечно, живые различимы даже меньше, чем для живых различимы призраки, но эти твари чуют грехи. И по ним знают – здесь посторонние. Ищут. Особенно много слуг Диавола было у того строения – там они ощущали очень много грехов но никак не могли найти душу, которая ими отягощена. Душу Родислава Хапилова, укрывшегося от смерти там, где она и не подумает его искать, и нанесший на свое тело ровно те же символы, что были на Всеславе из Варандея.
Срежь эти символы с него – и Хапилова можно будет волочь в мир живых.