- Оно злое, да. Дерево-зверь, что чудовищ родит. Только на злую его душу печать вроде наложена. Надо на него взглянуть сперва получше, прежде чем рубить, не то плохих дел натворить можно... - начала Оленка, да запнулась, а тут Даня такое вдруг понес, словно лошадь, оводом ужаленная!
С вещами говорить она сама не умела. Вещи неживые, неподвижные, какой с ними разговор? Чтобы сделать вещь, скажем, стол срубить либо хоть корзину сплести, человек должен сперва убить живое дерево иль куст, а потом уж расчленить, согнуть и заново скрепить по своему хотению да по своему умению. Если оживают они, то разве что от частички души, вложенной в них творцом-человеком. А что ж Даня, это он Вере зубы заговаривает или действительно возвысился мудростью и знанием настолько, что в самую суть вещей проник? Вещей, то есть, человеком сотворенных? Говорит так складно, глаза горят, а сам будто все верит, что говорит, верит... голос у Дани тихий, а тут говорит как в колокола бьет!
- Ой, Даня! - сдавленно пискнула Оленка, вскочила и метнулась из-за стола вон; добежала до двери, за косяк схватилась, стоит, слушает. В голову странное пришло: мертвое дерево, из которого дом этот срублен, и калитка, и забор, и утварь в доме - оно до конца мертвое? Может, оно еще помнит, как зеленело по весне, как соки гнало под корой? Прислушалась, шепнула балке косяка: слышишь ли меня? Скрипни хоть, коли слышишь!
А то может, не придется дом-то жечь? И без огня по бревнышкам раскатаем!
Скорей-скорей, пока Вера не ответила. А она ответит, как же! И с чего это Даня решил, что Вера освободиться хочет? Вроде ей и так хорошо, вот сестра-покойница из-под земли перечить перестанет, и ладушки... Не свободы ей хочется, а власти единоличной, хоть над этим местом да мужем-рохлей.
А вообще, сказать по правде, Оленка растерялась. Хитрая Вера нарушила ее ожидания. Как же, девчонка думала, хозяйка о сватовстве разговор заведет, а она им: яблоню срубите...