[D&D 5] Принцы Апокалипсиса | Партия

Большинство выросших в “Туманном взморье”, да и вообще большинство беспризорников до какого-то возраста предпочитают врать о своих родителях всем, кто готов их слушать, а иногда даже себе самим. Обычно они придумывают истории о любящих, добрых и, непременно, богатых людях, иногда даже дворянах, а то и могущественных колдунах, у которых их украли, и которые вот-вот за ними вернуться. А если не “вот-вот”, то, по крайней мере, “скоро” или “когда разберутся с врагами”. Прозябающие на самом дне жизни, брошенные всеми, кто должен был о них заботиться, они закрываются этой жалкой ложью от мерзости реального мира, и многие так сживаются с ролью, что уже и сами верят в придуманную ими же сказку. Так и сбиваются в полудикие уличные стаи грязные и оборванные самозваные потомки аристократов, купцов и магов, каждый из которых готов поведать остальным свою грустную и фантастическую, но “абсолютно правдивую” историю, и правдивость которой готов защищать кулаками.

Бран (хотя в то время все звали его “Крысенышем”) по многим причинам был чужим на этих собраниях нищих принцев, и врожденная нелюбовь к глупой и наглой лжи была далеко не главной из них. Он бы, может, и придумал какую-нибудь связную и логичную историю, благо с мозгами у него всегда было хорошо, но даже самый последний обитатель дна и так не слишком презентабельного “Туманного взморья” знал, что те отбросы, которым посчастливилось стать родителями мальчика, сменяли его на две бутылки низкопробного бренди и полкруга сыра. Теперь, немного возмужав, он даже почти простил их, ведь ими с сестрой пожертвовали ради остальных детей, но именно, что почти. “Пижона” чужая глупость бесила задолго до того, как он заработал эту кличку, и, встреться ему родители сейчас, по перу в бок они получил бы не за сам факт продажи ребенка бессердечному выродку низшего сорта, а за унизительно-низкую цену. Подумать только, им даже не хватило ума или смелости на то, чтобы продать его за горсть серебра, как они сделали с Элли, которая отправилась в далекий Амн в трюме корабля калишита-работорговца. Непростительная глупость. Просто непростительная.

Так или иначе, носивший в то время какое-то другое имя Бран попал в руки жестокого и злобного вора-неудачника, именовавшего себя “Крысиным королем”, и стал частью шайки забитых и запуганных беспризорников, которыми тот правил железной рукой, полагая себя при этом каким-нибудь бандитским вожаком из легенд. Опираясь на пару шестерок, еще более тупых и бездарных, чем он сам, этот самозваный “Король” пытался занять хоть какую-нибудь нишу в порядком опустевшем после недавних рейдов криминальном мире Глубоководья, и помочь ему в этом, по гениальному плану собственного сочинения, должны были его “крысы”. То есть купленные за бесценок или украденные дети. Большую часть времени он просто устанавливал сумму в деньгах или товарах, которую каждый из его подопечных должен был достать любым способом, параллельно жестоко наказывая тех, кто приносил недостаточно или пытался убежать, но иногда и сам снисходил до планирования “дел”. Дела, впрочем, обычно были такими же жалкими, как и все их участники, и ни чему кроме удовлетворения личных амбиций и сиюминутных желаний “Крысиного короля” не способствовали. Так Бран, который всегда ограничивался карманными кражами, попрошайничеством и мелким воровством из домов в более приличных кварталах, в возрасте двенадцати лет впервые поучаствовал в убийстве человека. Они тогда ввосьмером набросились на какого-то бедолагу, которому просто не повезло оказаться не в том месте не в то время, и, пусть даже никому из них не было и тринадцати, страх перед вожаком и крепкие дубовые палки быстро сделали свое дело. Тело с вывернутыми карманами они бросили в том же вонючем переулке, и еще многие годы “Пижон” будет приходить на место, где окончательно распрощался с детскими иллюзиями, в тот-самый-день. Это, конечно же, был не последний прохожий, познакомившийся с палками “крысят”, но первого забитого до смерти человека помнишь чуть ли не лучше, чем первую женщину.

Он не гордился содеянным ни тогда, ни сейчас, но воровать и бить людей палкой у него выходило неплохо, есть хотелось постоянно, и однажды его “ментор” даже решил, что в тихом парнишке есть талант и даже соизволил немного обучить его части тех примитивных фокусов и уловок, которые называл секретами профессии. В следующие два года Бран научился вскрывать замки, избегать лишних взглядов и, пусть и не стремился к этому, обращаться с ножом. Конечно, не какие-то запредельно секретные знания, но прокормиться и даже подняться над остальными “крысятами” они, тем не менее, позволяли. Дни сливались в месяцы, месяцы в годы, и вот, как-то, дождливым осенним вечером “Его величество”, злое и раздраженное даже более чем обычно, сказало, что Брану пора пройти последнее испытание и, наконец, стать его полноправным партнером. Все уже пройденные тесты были один гаже другого и ничего кроме неприязни у юноши не вызывали, так что новость он воспринял без особого энтузиазма, но реальность многократно превзошла его опасения.

– Старая пьянь Эльсмир, – прохрипел старый вор, обдавая Брана чесночно-колбасным облаком перегара. – Он слишком много болтает. И выказывает слишком мало уважения. Ты проследишь за ним, когда он потащится в свою нору из “Крабьей матери”, и преподашь ему урок. Последний урок. Ты понял меня, крысеныш?

Не испытывая к своему “учителю” ничего, кроме замешанного на страхе омерзения, Бран, тем не менее, не видел для себя никакого другого выхода, кроме подчинения. В шайке он хотя бы ел каждый день, спал на почти что сухой соломе, от которой совсем немного воняло гнилью, и мог не беспокоится о том, что его продадут предпочитающему мальчиков Гларду из “Продажной каракатице”. С другой стороны, ему было уже не двенадцать, он понимал, что собирается сделать и почему, и необходимость хладнокровно зарезать безобидного выпивоху ради того, чтобы услужить купившему его как товар выродку, вызывала только тошноту, близкую к панике нервозность и даже что-то вроде угрызений совести. Незаметно следуя за неуклюже переваливающимся с ноги на ногу Эльсмиром до его крохотной комнатки в слепом переулке около Рыбной площади, Бран размышлял о том, что еще не поздно сбежать и попробовать затеряться в доках, и поэтому очень удивился, когда на его запястье стальными крючьями сомкнулись пальцы его цели. Нож выпал из вмиг обессилившей руки, задребезжав по мостовой, а в горло уперлось лезвие, которое “беспомощная жертва” достала боги знают откуда.

– Кто послал тебя, щенок? – не очень связно пробурчал Эльсмир, и во второй раз за вечер Брана обдало ни с чем не сравнимым ароматом кисло-горького пивного перегара. – Черная сеть? Культ дракона? Вешатели? Отвечай, сопляк, или я тебя выпотрошу, как лосося!

В таких ситуациях принято рассказывать, что ты держался как лев, был нем как рыба и тверд как скала, но Бран, так уж сложилось, патологически не приемлет явного и тупого вранья. Ему было пятнадцать, к его горлу приставили нож, помощи было ждать неоткуда, и, конечно же, он всех сдал. С потрохами и всеми подробностями. Хорошо, хоть, не обгадился в процессе. Рассказав все, включая собственную историю, о которой его никто и не спрашивал, юноша с замиранием сердца ждал, убьет ли его Эльсмир или просто изобьет до полусмерти, но, к его величайшему удивлению, старый пьяница только добродушно рассмеялся, булькая залитым в его необъятное пузо пивом.

– Главарь шайки беспризорников! Король, мать его! Надо же, – пробурчал он, вдоволь отсмеявшись. – Ляг на дно на пару деньков, сопляк, а потом приходи ко мне. Ты неплохо липнешь к теням, у тебя ловкие пальцы, да и нож ты держишь сносно. Из тебя еще может выйти толк.

Понимая, что невыполнения поручения ему не простят, Бран четверо суток скрывался в трюме стоящего на приколе лусканского торгового судна, а когда голод таки выгнал его на улицу, оказалось, что его ненавистный ментор и наставник уже три дня как кормит рыб. Говорят, что он сидел в “Крабьей матери” со своими дружками и случайно пихнул у стойки какого-то дворфа, которого там никто раньше не видел. Слово за слово, и вот через четверть часа трое бородачей выбили дверь таверны, переломали кости Броку и Гроку, а само “Величество” утопили в мешке как безродного пса, которым тот и был. Говорят, что всему виной был его длинный поганый язык. Говорят, что “Королю” просто не повезло нарваться на Сторри “Бешенного Тесака” с кузенами. Пусть говорят, но, когда, спустя много лет, Бран спросит Эльсмира напрямую, тот только ответит ему, что дружба арфистов называется семьей, а в семье каждый бьется за всех остальных. Даже совершенно двинутый на почве чести и оскорблений и готовый взорваться по любому поводу Сторри.

Еще пару дней Бран не решался подойти к человеку, которого собирался убить, но, в итоге, любопытство пересилило страх, и ранним утром он постучался в удивительно ладную, пусть и не броскую дверь коморки, в которой обитал Эльсмир. Вооруженный початой бутылкой бренди хозяин открыл ему спустя пару минут и еще некоторое время рассматривал юношу, будто бы пытаясь вспомнить, кто он такой.

– Да, Арво, это тот щенок, который чуть не зарезал меня на днях, – вроде как недовольно бросил старик через плечо второму мужчине.

Тому было около сорока, он был темноволос, и все в его облике, от внимательных зеленых глаз и покрытого шрамами лица, и до пары мечей в потертых ножнах, на которых все еще угадывалось тиснение в виде орнамента из лоз и музыкальных инструментов, кричало о том, что перед Браном человек дела. Наемник или, может быть, охотник за головами. Юноша тогда и представить не мог, что в тот момент проходит что-то вроде смотрин перед парой арфистов, в подмастерьях у которых ему предстояло работать все последующие годы.

– Лови, – коротко рубанул названный Арво мужчина, не глядя кидая ему что-то.
– Неплохие рефлексы, – удовлетворенно кивнул он, когда Бран буквально вынул нож из воздуха. – Эльсмир стар и слишком привязан к своей любимой отраве, но сейчас он прав, из тебя может выйти толк. Теперь заходи внутрь и показывай, что еще ты умеешь.