Однажды в Гродно (1385 г.) | ходы игроков | Общегородские события

НЕДЕЛЯ ВТОРАЯ. ПРАЗДНЕСТВО

  - Ч-что это за шум за стеной? Ик! Да ты, парень, как с луны свалился! Или из Тракая приехал, не знаю уж, что хуже! Это не Орден пришел с боем, не попы крестный ход затеяли – то народ гродненский веселием полон! Гуляют… и-ик! …все, от мала до велика, и я тоже. Как почему! Так славный добрый пан юси... юцы… законник, в общем, Казимир Будикидович, память предка своего почитает, а вместе с ним и нас, простых людишек. Г'рит, дескать, хочет, чтоб все о Будикиде ентом знали, да о потомках евонных. Ну так чего бы не вспомнить, - бульк!, - тем паче что бесплатно наливают. Так что ты, хлопчик, не менжуйся, а ходи або до площади центральной – тама сейчас скоморохи выступают, або за ворота городские, на поле Ярморочное – тама и ряды торговые, и все, что душеньке угодно. А коли до вечору не упадешь, то и на реченьку можно сходить: тама такое бууудет…

  Ежели мы с вами, наслушавшись старого пьяницы, осоловело навалившегося на выщербленный и изрезанный десятками символов и надписей стол в корчме, выйдем на широкую улицу, то, щурясь от яркого солнца, увидим чуть вдалеке, на перекрестке, нескольких громкоголосых зазывал, оповещающих всех, у кого есть уши, что славный пан Казимир подарил Гродно в эту нелегкую годину замечательный денек отдыха. Таковые группки глашатых, как мы вскоре выясним, разбросаны тут и там – чтобы никто из горожан не остался в неведении ни о празднестве, ни о благодетеле. Вон, впереди идет почтенное семейство, возглавляемое пышноусым мужчиной, нацепившим на себя по такому случаю нарядную белую рубаху вместо обычной грязно-серой, да дородной матроной в цветастом платке – пойдем за ними, чтобы не отстать.
  Наши невольные проводники пришли на центральную площадь, где обыкновенно кипит торжище. Но сегодня купцы перебрались за пределы городских стен, и лишь немногие продают свои товары тем, кто пришел посмотреть на огроменный балаган, где сейчас показывают сценку про Лиса и глупых собак. Матрона с выводком детишек отправилась туда, не стесняясь прокладывать себе дорогу локтями, а ее благоверный приотстал, задержавшись у повозки с несколькими здоровыми бочками. Короткий разговор со служкой, и мужчина, подергивая ус, выбирает между пивом, вином и сливовицей. Остановив выбор на последней, он с громким хэканьем опрокидывает в себя килишку, гаркает после подсказки возчика громкое «слава Бидикиду-герою», и утеревшись, довольный, уходит. Еще бы, какой литвин откажется выпить задарма! Выпьем и мы, но чего полегче: в отличие от приведшей нас к площади семьи, мы еще хотим погулять.

  Внезапно наше внимание привлекают громкие стоны и смех, доносящиеся в стороне, там, где обычно стоят загородки Воловьего угла. Подойдем? Протиснувшись сквозь толпу, состоящую в основном из молодежи, мы видим блестящий столб, на самом верху которого, ах!, стоят прекрасные расписные девичьи черевички. Все оказывается проще простого: тот умелец, что сможет их достать, может прямо тут преподнести их своей панночке. Звучит несложно, и к тому же выискался новый претендент. Постоим, посмотрим. Светловолосый красивый росич скидывает рубаху, вызывая у девиц восхищенный вздох, а у мужчин, легкую зависть. Скинув и сапожки, он подпрыгивает к столбу, обняв его руками и ногами и… начинает скользить вниз! Столб обмазан маслом, и простая на первый взгляд задача становится куда как сложнее. Парубок несколькими мощными рывками еще как-то умудряется подняться наверх, и до обувки уже рукой подать. Но при попытке отнять руку, чтобы схватить приз, он скатывается вниз, ругаясь на чем свет стоит. Окружающие хохочут, приятели невезучего парня утешают его. Ну а мы, пожалуй, пойдем дальше.
  Миновав вынесенные на улицу столы, где любители попытать удачу играют в кости, мы войдем под обширный шатер, где несколько женщин с азартом не меньшим, чем у игроков, что-то вышивают. Поговорив с богато одетой девушкой, оказавшейся служанкой в доме юстициария, мы узнаем, что здесь шьют на котту герб Будикидовичей, и у кого выйдет достойнее, того одарят мотком серебряных нитей – приз, за который стоит побороться. Покинув шатер, мы видим, что балаганщики сменились на скоморохов, веселящих публику различнейшими представлениями: например сейчас мы можем видеть сценку о том, как славный Будикид изгнал из леса волка самых что ни на есть медвежьих пропорций. А в стороне несколько артистов уже наряжаются в некое подобие рыцарских доспехов, котты поверх которых подозрительно напоминают орденские. Им, видимо, суждено стать следующими жертвами главного героя. Оставив зрителей наблюдать, мы двинемся дальше, через распахнутые ворота на обширное поле, где сейчас раскинула свои ряды ярмарка…

  Ах, чего тут только нет! Прослышав о празднестве, все окрестные купцы стеклись к Гродно, и теперь прилавки просто ломятся от товаров! Ткани и ювелирные украшения, оружие и обереги, детские игрушки и выпечка – от богатства глаза разбегаются! А мы, пожалуй, купим пару колдунов, завернутых в лопуховый лист, у полесской крестьянки, и пойдем гулять дальше. Вон в стороне под раскидистым дубом белобородый старец ведет сказ о дикой охоте княза Стаха, что Гедыминов престол пытался оспорить, и от жуткой истории слушатели бледнеют. Чуть дальше – смех и веселье: юнцы показывают удаль молодецкую, состязаясь, кто дальше бревно бросит. И немаленькое, попрошу заметить! А еще дальше лучники устроили состязание за чашу, полную доверху монетами – тоже есть чем полюбоваться. А устанешь – на самом краю поля еще один балаган, на сей раз – с лавками. Можно выпить киселю и закусить, пока перед глазами разворачивается новое смешное действо.
  А коли горло промочить захочется, так тут те же повозки, что и в городе. Пожалуй, к ним нам и надо. Попросим плеснуть пивка в здоровенную кружку, вместе со всеми прокричим славу Будикиду и дому его и поспешим туда, где собирается большой хоровод. Сейчас время отдыхать и веселиться, а не уподобляться мрачным городским стражникам, которым и выпить нельзя, и за порядком надо следить пуще прежнего. Но то их забота, а пока…
  Долгих и лет и многой славы Казимиру из Будикидовичей!!!

  Пан Болеслав на праздник не явился, но зато пришел Анджей – младший брат. Людей посмотреть, себя показать, да попробовать, что тут наливают, да послушать, что говорят. Да из оружия кое-что прикупить, раз удобный случай.

  Иногда старые сказки запутанны и жестоки.

  Они начинаются светлым осенним утром, укутанные в платье из пестроцветных лепестков, и встречают всех радостной улыбкой, доверчиво заглядывая каждому в глаза: а не ты ли мой герой? Они берут прохожих за руку своим чуть холодноватым касанием, и требовательно ведут за собой туда, где вершится история. Поначалу кажется, что все будет чинно и достойно: добро в честном состязании победит зло (а то и не зло вовсе, а просто сухонькую серость, или того хлеще – всего-то меньшее добро), и корона властителя увенчает мудрое чело мужественного героя.
  Вот только на деле финал их часто выходит совсем иным: усталостью ломящим спину, пачкающим лицо мокрым от соленого пота пеплом, с медным вкусом крови на разбитых губах и непониманием – а когда же была пройдена та незримая черта, что разделила жизнь на «до» и «после»? Тем, кто остался в живых, придется довольствоваться догадками, пока они будут восстанавливать разрушенное. Те же, кто услышат конец этой сказки, вольны судить сами.

  Вырастим себе на миг крылья и поднимемся над Гродно, чтобы, купаясь в лучах заката, узреть, как оно изменилось за полмесяца. Как и прежде, неспешно несет свои воды Неман меж высоких берегов, стелются плодородные луга – душа благородной литовской земли, и лишь редкие огоньки на этом темнеющем просторе шепчут, что где-то на лоне этой первозданной Эдемской красоты живут люди. А за ними – только глянь! – простираются бескрайние пущи, где над пологом темных крон высятся исполины старых дубов: так над простыми людьми поднимаются те, кто стал главными героями этой истории.
  А что с прекрасной жемчужиной Великого княжества Литовского – славным Гродно? На фоне подступающей ночи город озарен яркими огнями: но это не уютный свет из окошек, а догорающее зарево пожаров. И если мы спустимся поближе, то увидим не патриархальную сонливость, но отчаянную, дерганную суету людей, старающихся не допустить, чтобы голодное пламя перекинулось на соседние дома. Наш слух заполнит неумолчный гомон и плач, а перед глазами еще долго будут стоять распростертые на улицах тела тех, кто еще днем были врагами, а ныне принадлежат только той, что вечно косит.

  Но давайте я расскажу обо всем по порядку.

  Когда Гродно расцвел яркими шатрами, простецы радовались. Они пели и плясали, поднимали здравицы за род Будикидов и славный город, и даже не думали о том, что во всем этом веселье есть двойное дно. А вот многие из тех, чье слово имело вес, ожидали, что празднество окончится чьими-то поминками. Однако этого не произошло: юстициарий, подаривший народу возможность отдохнуть перед тяжкими долгими днями сбора урожая, не держал кинжала за пазухой.
  За всей этой беззаботностью покажется ли странным, что мало кто из горожан обратил внимание на покинувший Гродно обоз, где могучие тяжеловозы невозмутимо тащили за собой прикрытые сукном телеги? И на них, и на отбывшую на охоту кавалькаду всадников всем было наплевать. То – дела шляхтерские, и совать в них нос холопам не престало. Вот только незаметный мужчина со слабыми руками писаря, отправивший почтового голубя «брату в Тростянцы», так не считал. Солидарен с ним был и получатель письма, чье широкое лицо с вислыми усами было скрыто под широкими полями простой крестьянской шляпы, так не вяжущейся с шитым золотой нитью хустом. С громкой руганью на смеси польского, литовского и роусьского он распинал своих подельников, и вскоре в ночь с хутора вышел тонкий людской ручеек. И как вода, принимающая в себя поток, в него с окрестных деревенек вливались все новые и новые фигуры: и все, как один, в широкополых шляпах.

  В середине второго дня, когда солнце светило в глаза погонщикам, перед колонной с визгливым скрипом обрушилась старая сосна, и почти сразу за ней вторая, за спинами не ожидавших нападения охранников. Стаей перепуганных птиц взмыли в воздух стрелы, и тишь леса разорвали предсмертные крики. Негодяи ринулись вперед, рассчитывая поживиться богатой добычей, но вместо сундуков с золотом из-под прикрывающего борта сукна их встретили тупые рыла арбалетных болтов. Не успели разбойники оправиться от первого залпа, как скрытые досель в телегах воины ринулись в бой, вплетая в стоны и крики благородный звон стали. Бандитов отбросили от каравана, но они, вцепившись в свою добычу, никак не желали ее оставлять. Маршалек ревел медведем, скликал бойцов и без боя отдавать княжье добро не собирался. Мерзавцы отошли было, чтобы скрытые в кустах лучники вновь осыпали стоящих на дороге солдат стрелами… и тогда в тыл им ударили латники Вилковского и младшего Будикидовича. Теперь вместо относительно честной ратной страды началось форменное избиение: нападавшие, обрушившись на обоз в самой чаще, лишили себя возможности хоть сколько-нибудь организованно отступить, и теперь их давили без жалости, как кнехт – вошь. Только вокруг фигуры в изумрудно-зеленом хусте, ловко орудовавшей большим топором, еще какое-то время держалось сопротивление. Этот отряд, бывший, видимо, ядром шайки, мог бы прорваться, но Якуб Юхнович отдал короткий рубленных приказ, и разбойников просто и незамысловато перестреляли. Немногие оставшихся в живых подняли руки к небесам, молясь о том, чтобы судьи оказались милостивее солдат. Их связали, как колбасу, и бросили в телеги. Довольные собой, победители неспешно двинулись назад. Но на привале их настиг гонец от пана Кульчицкого, поведавший о том, что за это время стряслось в спокойном мирном Гродно…

  Хоть ночь была дождливой и слякотной, а с небес гневливый Перкунас метал свои стрелы на отринувший старых богов город, ничто не предвещало беды. Ни промокший насквозь герр фон Корф, вернувшийся наконец в свое поместье, ни мерзнущий от ледяных порывов ветра Юзефович, ни согревающийся яболоневым самогоном Белецкий носа на улицу не казали, да и запершиеся в своих домах горожане негромко молились о прекращении непогоды: кто-то Христу, а иные тихонечко богам предков. И лишь двоим гнев небес был за радость: под старым дубом на утесе, путь к которому закрывал густой ольшаник, Казимир Будикидович и Айтварс Джургис принесли в жертву Громовержцу черного петуха. Оглушительным громом и свирепыми росчерками молний ответил бог своему потомку – и мятежник склонил голову перед юстициарием, признав за ним право вести тех, кто не отринул память крови, в решительный и беспощадный бой против латинской веры, что пригодна лишь слабакам и бабам. Впрочем, от мысли освободить Гродну из-под княжьей руки фанатик не отказался – но был готов согласовывать свои действия с главой дома Будикидовичей. Между нами, помимо дипломатического мастерства Казимира, сказались еще и слухи, распускаемые церковью о происхождении Будикида: как тут было не поверить сладкоречивому оратору!

  Обстановка мало-помалу накалялась, но это были еще цветочки.

  Ранним утром, еще до первых петухов, вслед за фон Корфом под стены нашего родного Гродно пришел Орден: всего одна комтурия, усиленная собранными на скорую руку наемниками – но для почти беззащитного города и этого было достаточно. К чести Ойгена, не он их привел: но, поведав тевтонам о ситуации в городе, невольно стал виновником подобного решения. Заложником ситуации стал и суконщик фон Гриффин: фамилиар Ордена, он был вынужден исполнять полученный с птицей приказ, и под благовидной ситуацией необходимости встретить товар из Расейняя (и за скромный подарок, конечно же) упросил стражу досрочно открыть ворота.
  Немчура беспрепятственно вошла в Гродну, и комтур фон Клейст беспрепятственно взял бы город на копье, но те, немногие, что встали у него на пути, были готовы умереть, но не отдать свои дома на поживу тевтонским псам: подменившие городскую стражу бойцы Юхновичей, опытные солдаты Будикидовичей, ополчение росичей и… кожевенники. На узких улочках началась бойня, и германцы дорого платили за каждый шаг. Метался от отряда к отряду пан Казимир Будикидович, сплачивая упавших духом. Яцек Юхнович, пользуясь услугами гродненских воров, атаковал зажатых меж тесно стоящих домов кнехтов и отходил до того, как они успевали организовать отпор. Ольгерд Тышкевич и Святослав Тыверский командовали отважными пехотинцами, вставшими стеной копий на пути конницы. Но тевтоны, упрямые и неостановимые, все перли вперед.
  Дело могло закончиться для обороняющихся крайне скверно.

  Город наверняка пал бы, если бы оставшийся безымянным в летописях посланец магната Кульчицкого не нашел победителей атамана Шляпы. Никто из них не сомневался и доли секунды: оставив телеги и пленных под охраной раненных, остальные поспешили к отчему дому, куда явился коварный и жестокий враг. Господь не оставил их милостью своей, и они успели: загоняя коней, задыхаясь от бега. Могучий удар в спину уже чувствующим сладких запах победы орденцам решил исход кровопролитного сражения.
  Но цена победы была велика: много славных горожан полегло, и еще больше осталось без крова, когда зажатые между обороняющимися и подкреплением немцы решили отгородиться от воспрянувших духом литвинов стеной пламени. В последние часы боя погиб солтыс Тышкевич, не давший вырваться одной из наступающих колонн. Обливаясь кровью, упал тяжело раненный Анджей Вилковский, самоуверенно скрестивший клинки с комтуром Луитпольдом фон Клейстом. Тело Гжегожа Будикидовича нашли только на следующее утро, с дырой от рушницы в спине. Узнает ли когда-нибудь безутешный отец, что его сын погиб по указке епископа? Не знаю. Погибли и молодые Волковичи: почти без солдат, вышедших на улицу, они славно бились за родные стены и прах Антанаса, но кнехтов было слишком много.
  Погибли Гинтарас Кантис и Чесько Млодек – хорошие парни, я с ними не раз усы в пиве мочил. Не выпить теперча с ними, и пива такого, как у Радковича подавали, не будет. К удивлению многих, этот день стал последним и для Доброгоста: правда, в своей смерти был виновен только он сам. Решив под шумок устранить конкурента – всем нам известный бордель «Сладкие Бедра», трактирщик собрал маленькую ватажку и пошел на штурм. Ему даже удалось ворваться внутрь – но тонкий кинжал под ребра поставил точку в амбициозных планах мужчины. Оставшись без руководства, его люди бежали.
  Зато фон Корфы уцелели все. Будучи отрезанными от города, они оказались осаждены толпой окрестных холопов, боящихся выступить против рыцарей, но решивших сорвать злость на «бохатой подлой немчуре». Крепкое поместье они не взяли, но успели пожечь призамковое хозяйство, потоптали поля и вдосталь пограбили хаты господских слуг. Солдаты Корфов их разогнали, конечно, но к Гродно «наши немцы» прибыли, когда все уже было закончено: неплохой исход для тех, кто пытался усидеть на двух стульях!

  Разгром тевтонцев был безоговорочным. Пехота Юхновичей и ополчение стояли насмерть, когда солдаты Вилковских и Боровца врубились в ряды кнехтов Ордена, сея смерть. Воины Будикидовича и Тышкевича отсекли им пути к бегству, и все чаще и чаще грязно-бело-черные группки сдавались на милость победителя: особенно когда Болеслав отомстил за брата, зарубив в честном бою опытного и хваткого комтура. А вот конюшенные предпочли славе ратной немногим менее почетную, но куда более выгодную охоту за знатными пленниками, и, как итог, из четырех пленных рыцарей троих захватили они. Ушли из Гродно немногие нападавшие, но не вернулся в замок никто: и только Казимир Будикидович знал, что остатки германцев порубила внезапно налетевшая татарская конница.

  Спустя несколько дней городская Рада, хотя и в несколько усеченном составе, исполняла повеление Ягайлы, досрочно выбирая нового князя: владыка земли Литовской решил больше не рисковать одним из важнейших своих городов. Архиепископ направил письмо, что его поддержка отдана Болеславу Вилковскому, а гонец от Ягайло объявил, что Великий князь согласен видеть на княжении спасителя Гродно Казимира Будикидовича. Как итог, все решала Рада. Маршалек Боровец, епископ Бенедикт и магнат Кульчицкий безоговорочно поддержали Болеслава. Получивший неслабый удар по мошне Юзефович, так и не раскрытый в предательстве своем Гриффин и злой на весь христианский мир Джургис отдали свои голоса Будикидовичу.
  А вскоре определились и два сомневающихся дружка, вновь примирившихся благодаря войне. Белецкий по настоятельным просьбам Лидки, к которой нередко хаживал, поддержал Болеслава, а Тыверский присовокупил свой голос к голосу друга – тем паче, супруга Вилковского сама была из русичей. Гродненская Рада наконец приняла решение.

  Новым князем Гродненским стал славный Болеслав из рода Вилковских.

  Но осталось немало недовольных язычников, считающих, что единственный защитник веры отцов обойден несправедливо. Были и татары, к удивлению самого юстициария пришедшие к нему на помощь не только людьми, но и золотом, и готовые помогать и впредь.

  Был Орден, желающий реванша и верящий, что на сей раз, с помощью Корфа, у них все получится.

  Были дружки Юхновичей, готовые за скромную мзду устроить новому князю столько проблем, что его выкинут за пределы княжества быстрее, чем ретивый монашек пробормочет «патер ностер».

  И было странное и страшное пророчество от древнего седого ведуна Кюстаса, одного из последних верховных жрецов старой Литвы: «На доброгостовом погосте еще недавно были гости». И вряд ли он имел ввиду, что на могилку Радковича кто-то пришел: что-то древнее и злое таилось за этими словами. Колдовство или происки вельнаса, или воля Велса тому причиной – кто знает.

  Так оканчивается эта сказка. А что было потом – это совершенно другая история…

  Пан Вилковский стоял у свежей могилы.
  Он смотрел на могилу брата и думал о том, что вот, так и не успел тот почуять, что такое своя земля, а уже и голову сложил, сражаясь за неё.
  "А может, – думал он. – Было бы честнее, если бы я погиб? Кого бы тогда выбрали князем? Да уж наверное не Анджея. Выбрали бы Будикидовича, а уж к добру бы это было или нет – вот вопрос. Для города – вряд ли! Черта с два стал бы судья тогда мириться с епископом, а в городе, где епископ и князь друг друга ненавидят, добра не жди."
  Серо было на душе у пана Болеслава. Все там было запорошено пеплом и вымазано кровью. Не чистая это была печаль, и не делала она и без того грубое его лицо светлее. Мрачен он был, как тот, кто зачерпнул воды в колодце, а вытащил целую бадью крови, и вместо того, чтобы сблевать, молча выпил до капли.
  "Четыре года назад только сына хоронил. Три года – дядю, хоть и был он мразь, а своя кровь. Теперь вот брата. Вот так, Анджек, на чужбине пропадать – умрешь, а никто по тебе не всплакнет. Кто ты Анне-то был? Ей что – убили и убили. А мне теперь и слезу-то и проронить некогда. Да и нет у меня слез для тебя, брат. И не для кого теперь нет."
  Пан Вилковский поднял горсть земли, размял в пальцах и медленно пересыпал с ладони на ладонь.
  "Ну, князь, – подумал он. – Какая разница? Земля всё та же. Люди всё те же. Город... вот город да, уже не тот."
  Вилковский знал, что не скоро придется ему улыбаться. Может, уже и никогда.
  "А чего ж ты тогда княженья этого так добивался? Ездил, вино пил, договаривался, мечом махал? Целый, мать его план придумал. Тростянский, сука, конь! Придумал... А в результате вон – пол города в руинах, Джургиса еще выковыривать придется, как клеща из ранки. Что ж его-то слобода не сгорела, провались она под землю? Судья палок в колеса натыкает, это он умеет. Да и сынок его хлопот прибавит, молодой да ранний. Хочешь не хочешь, надо год продержаться, тогда уже и Марию можно замуж выдать за кого поумнее – тогда уже шиш ему без масла! Ну, ладно, это всё не беда. Беда в том – чего не знаешь."
  Смотрел он на комья глины, пачкавшие руку.
  "Ради чего все было-то? Ради того, чтобы над могилой вот так стоять? Только ещё один ошейник на меня надели, чтобы от волков стадо охранять. Как будто мало их мне. И еще камней на шею повязали, чтобы бегать сложнее было. Юхновичи небось дурить начнут, придется их одной рукой укорачивать, а другой орден сдерживать. Корф тоже вон... Ну, понятно же всем и так, что в орден ездил. Теперь ясное дело – будет за себя трястись и может тоже в какой-нибудь момент сзади куснуть. Ну и ради чего это все?"
  Ему захотелось запустить эту горсть земли за ограду, надеть перчатку, надеть шлем, и уехать навсегда из этого Богом проклятого города. Где ты князь, а ничего, что действительно хочешь, все равно нельзя.
  "А хорошую жизнь Анджек прожил. Погулял, повоевал, мир посмотрел, да в честном бою голову и сложил. Есть чему позавидовать! По-волчьи это было, брат, по-нашему. Жаль, мне так теперь уже нельзя. Да и никогда нельзя было."
  Он осторожно ссыпал землю с ладони. Ну, видно, Богу так угодно: есть победы, которые ты одержал, а есть такие, которые пришлось одержать – иначе некому было б и могилы рыть.

  А могил еще вырыть много придется.

  Но может, однажды небо и просветлеет? А если нет – так хоть никто нас не упрекнет в том, что мы мало разгоняли тучи.

  Князь Вилковский сел на коня, кликнул Ельнишицкого и поехал с кладбища править тем, что осталось от города Гродно.

Ворота дома Будикидовичей были распахнуты настежь. Несколько разномастных солдат со свежими боевыми отметинами несли службу у въезда. За теремом подымался к облакам столб дыма, а Рута суетилась на заднем дворе то с дровами, то с ведрами, командуя парой ребятишек. Там же ошалевший от нежданной свободы петух гонял кур от дома к бане и обратно. И только застывший под навесом Германн смотрел на происходящее большими глазами, полными печали, то и дело ударяя копытом в землю. Уж третью неделю славный конь не подпускал никого к себе.

Пан ждал гостей. Облаченный в отцовский кафтан, одевал который лишь по большим праздникам, Казимир с юношеской удалью сновал по двору, проверяя, чтобы приготовления шли ладно. День предстоял долгий, а вечер - славный. И все должно было быть как надо.

Минуло уж седьмицы две как пан воском свечным руки марал в церкви. Но стоял стойко подле убитой горем Николетты, крепко держа под руку беременную сноху. Не мог Казимир отказать матери внучки единственной и похоронах по её обряду. Да и сам он не то чтобы плохо относился к церкви, просто епископ какой-то дурной попался. Неправильный. Не так он вещал как отец Олаф, крест которого Казимир целовал. И, стоя под сводами церкви, смотря на гроб с сыном, поминал слова друга своего старого, который о вере своей вещал. Что конец света вскорости грядет. И выйдет архангел Гавриил и будет демонов кромсать мечом горящим. Что Христос явится на землю вновь, который в рог дул и стены Иерихона рухнули. Тот самый, который победил в поединке самого Тора, коленопреклонного после того боя. Христа, который берсерк и за паству свою всех порвать готовый! Где тот Христос? Смотрел пан Казимир то на Гжеся, то на свечу догорающую и не слушал святого отца подвывавшего что-то. Искал он ответы на вопросы свои: где тот бог, который из семьи Будикидовичей забрал к себе того, кто веровал в него более всего? Где пил горилку этот конунг евреев, когда люд гроднецкий под мечами Орденскими стенал? На чьей стороне этот воспетый божок? Не было веры в него у Казимира, да и быть после случившегося не могло. Только крепче сжимал он зубы и руку Николетты, да ярость свою унимал, веруя, что те молодчики, что золотом от Янека вперед платы половину получили, вызнают кто сделал то с Гжегожем, а уж потом... Не веровал Казимир, что Господь сына его убийцам воздаст по заслугам. Скорее небеса разверзнутся... Впрочем, небеса еще разверзнуться, но то будет потом.

Минули дни горечи и печали. Когда оплакивал город сынов и дочерей своих. Когда поняли горожане, что несет с собой орден и слуги Христа. А те кто не понял - ну и пусть их. Дурь! Что с них взять? Не пороть же каждого, кто хороняя друзей своих не памятует о том, чьих то рук дело. Но... минули дни те, а сегодня день другой случился. Намедни новым князем Гродненским стал славный Болеслав из рода Вилковских. И дело это пан Казимир не отметить никак не мог!

Длинные столы в светлице ломились от яств. Кувшинов было не меньше чем кубков, и с половину чарок. Сало стекало с подносов, на которых возлежала свинья с яблоком во рту и петухи, зажаренные до черной корочки. Репы, лучку и солений было столько, что упиться можно было не раз и не два, а доброй закуси запас не иссякнет. Свечей на столе не было, дабы гости добрые ненароком не устроили беды. Но стол столом, а время и гостей перечесть. По правую руку от пана восседал в роскошном кафтане Ян, за ним сидели сразу две девицы фон Гриффина, а по левую руку от Казимира стул пустовал. Дальше на скамьях разместились гости, коих желал видеть пан Будикидович и коих зазвал заранее. Подле дочерей восседал весьма поникший будущий сват фон Гриффин, печали которого пан Казимир никак не мог выпытать, а подле стула пустого, вцепившись в нож, восседал Джургис с детьми (вернее сказать детинами), подарок которого спас жизнь пану в день роковой. Кожевник недобро поглядывал на собравшихся, но, встретившись с укоризненным взглядом хозяина, поглядывать злобно начал на еду. За ним развалился на два места пан Юзефович. Довольный и добродушный с виду, он перебирал пальцами по столку в такт собственным мыслям. За дорогими гостями разместились капитан Анджей Щестный, несколько татарченков, Агнешка из Тышкевичей, осиротевшие Волковичи да пара друзей Гжеся из немецкой слободы. Стул же в конце длинного стола, ровно против хозяйского, приготовлен был для князя Гроднецкого, пана Вилковского.

- Ну-с... - начал Казимир, возвышаясь над столом с доверху наполненным кубком. - ...спасибо что пришли, стало быть. Рад видеть вас в этом доме, и буде нужда случится - знайте, что покуда жив хоть один Будикидович, всегда найдете вы здесь поддержку и защиту. Ну а первый тост поднимаю я за князя Гроднецкого, пана Вилковского. Долгие лета и славного правления ему от нас! И за нас с вами, ведь должно стать нам Болеславу первыми помощниками и верными советчиками.

Не лукавил Казмир. От чистого сердца говорил. Улыбка разве что вышла у него чуть вымученной, но не от зависти и не от злобных мыслей. Жаль ему было Болеслава. Смотрел он на него, потерявшего всю родню, и слезы наворачивались. Вот взять Казимира. Ян в самом расцвете сил, свадьба на носу да и гулянья свои, похоже, забросил. В невестке души не чает. От Гжегожа внучка осталась, да Премысл намедни шепнут, что Николетта в чреве сына носит, на роду которому начертано прославить род Будикидовичей. Да и сам он еще о-го-го! Поминая Динару, храбрился Казимир. А что у Болеслава осталось, кроме Гродно? Вот и улыбался, пан Будикидович, не открытой добродушной улыбкой, к которой привыкли едва ли не все, а тоскливой и чужой.

Впрочем, после звона кубков дело пошло на лад.

- Будем! - громыхнул пан вместе с друзьями.

И небо за окном, вторя доброму тосту, разразилось рокотом и крупными каплями дождя.