Псы Господни | ходы игроков | Глава 1

Ролден сделал шаг в сторону, но кончик палочки, как заговорённый, смотрел ему в сердце. Казалось, Хончо стоит совершенно неподвижно, а палочка живёт своей жизнью и, подобно стрелке компаса, сама собой поворачивается следом за своей целью.

Первый удар Хончо отразил легко, отступил на полшага назад и одновременно, используя преимущество в длинне клинка, быстрым кистевым ударом полоснул по запястью нападющего. Широко замахнувшись, бросился в контратаку, отскочил и снова замер.

А потом началось неистовое стокатто безумного танца. Danza de la muerte. Хончо Панчо отскакивал и снова срывал дистанцию, нападал и защищался, рубил и колол. На какое-то мгновение он забыл про святую обитель, про пыльный двор и даже про горькую свою участь. Он снова был в фехтовальной школе и слышал суровые окрики учителя: «быстрее», «ещё быстрее», «держи угол», «движение от бедра»... В дни пылкой юности нелегко было выслушивать подобные замечания, но, Господь Всемогущий, как же они помогали сейчас! Ролден был очень хорош, очень хорош. Рыжей молнией он метался по двору, налетая с самых неожиданных сторон и снова отступая. В теории, такая манера ведения боя должна была его быстро измотать, в то время как скупая точность движений школы Дарди должна была, напротив, экономить силы. На практике же, был ли тому виной возраст или же тот факт, что Хончо Панчо не успел толком отдохнуть после тренировки, но выдохся он первым. Солёный пот заливал глаза, лёгкие горели, а мышцы начали наливаться свинцом, и каждое следующее движение давалось ему на крохотную долю секунды медленнее, чем предыдущее. Пока что противники успели лишь обменяться парой небольших (условных, разумеется) порезов, но никто так и не нанёс решающего удара, но у Хончо не было никаких сомнений, что, если так пойдёт дальше, то решающий удар пропустит именно он.

Со следующим отскоком он сделал вид, что оступился и потерял равновесие. Раскачиваясь на пятках, он нелепо размахивал широко расставленными в стороны руками. А то, что положение правой, отведённой далеко в сторону, руки идеально подходило для нанесения амплитудного рубящего удара — что с того? Кто вообще обращает внимание на такие мелочи, когда противник раскрылся, верно?

Прыжок, шаг, удар, прыжок, шаг, удар - они ритмично рисовали в пыли, не выпуская из виду друг друга, и каждый стремился сломать ритм второго. Кому там Ролден собирался напомнить о несправедливости боя, право слово - он очень, очень недооценил соперника, и теперь кружился вокруг него, обманывая - но и обманываясь сам.


Он всегда считал себя внимательным, да и был им, собственно говоря. Он заметил, как участилось дыхание врача, как рыжая пыль села на мокрое лицо, а движения стали резче. Кто из нас выносливей, Хончо? На твоей стороне опыт, на моей - юность, так кто же победит?


Юность, понял Ролден, глядя, как оступается вдруг медик. Юность, это было очевидно - вот и неловкий шаг, и вскинутые руки. Юность - ведь так уязвим открытый торс, так беззащитен перед ударом "ножа", что лёгкого касания хватит, чтобы доказать всем, что Ролден победил в этой пляске.


Победил!..


Удар палки приходится прямо под рёбра, напрочь выбивает дух и, что самое страшное, ломает наконец выверенность движений, сбивает шаг - и Ролден лишается равновесия. Сперва всего на секунду, но уж больно порывисто он рванул к противнику, и сила движения играет против него самого - и он неловко взмахивает руками, роняет нож - и с размаху бьётся лбом о землю, не успев даже выставить вперед руки.


Всё-таки не юность. Определенно не она.



Пыль забивается в рот, и Ролден приподнимается на локтях, закашлявшись, а потом вдруг заливается хохотом и с трудом садится.


– Ты... Здорово меня проучил, - произнес он, когда наконец отсмеялся и смог немного отдышаться. Вставать он даже не подумал - только после падения он вдруг наконец понял, как на самом деле устал, и теперь был просто не в силах не то, что куда-то пойти, а даже подняться на ноги. Подогнув под себя одну ногу, он попытался придать себе максимально невозмутимый вид - пусть это и было трудно с рубахой, липнущей к телу, и лихорадочным румянцем, - и взглянул снизу вверх на Хончо. - Я не ожидал от тебя такого трюка. А я-то думал, что мастер в этом!


Он снова посмеялся, но потом резко оборвал смех, сжавшись.


– Эй, Хончо, - Ролден заговорил куда тише. – Посмотришь потом моё лицо? Пожалуйста, - добавил он торопливо.

Тяжело дыша и обливаясь потом, Хончо протянул партнёру руку, но, не удержавшись на ногах, сам шлёпнулся в пыль рядом с ним. И неожиданно рассмеялся. Лёжа в пыли, он хохотал неистово, самозабвенно, пока слёзы не покатились из глаз. Когда он последний раз смеялся? Ведь это было не просто до ареста, это было задолго до него, много лет тому назад. Хончо Панчо попытался вспомнить и не смог. И внутренне ужаснулся этому. Неужели через непомерную гордыню, через головокружительное падение, через боль и унижение Господь привёл его сюда, в эту пыль этого двора этой святой обители, чтобы напомнить ему, как смеяться? Чтобы напомнить, как быть человеком?

— О, вы тоже многому меня научили, юноша. Вы даже не представляете, насколько многому. Благодарю. Даю слово, что я этого не забуду.

– Эй, Хончо, - Ролден заговорил куда тише. – Посмотришь потом моё лицо? Пожалуйста, - добавил он торопливо.

— Всенепременно, — Хончо вмиг посерьёзнел, поднялся на ноги и снова протянул Ролдену руку, — идём. Беспокоит? Щёку не дёргает? Трупного запаха нет? Мне придётся слегка надрезать кожу, чтобы удалить из-под неё скопившуюся кровь. Совершенно не о чем переживать, это простейшая процедура. Даже швы не придётся накладывать. Если, конечно, заражение тканей не началось. Но будем надеяться на лучшее.

Врач поджал губы и остаток пути прошагал молча. Только возле самых дверей кельи решился добавить:

— Моя алхимическая лаборатория пострадала при обыске, назовём это так, но небольшой запас... некой эссенции сохранился. В малых дозах она лишает субъект чувствительности к боли, а в больших погружает в сон. Достаточно смочить ей платок, плотно прижать его к лицу и подержать несколько секунд, всё очень просто, главное знать дозировку. Злоупотреблять ей не стоит, для здоровья это неполезно в долгосрочной перспективе, но, если всё окажется серьёзнее, чем выглядит, боюсь мне придётся тебя усыпить. Надеюсь, ты не против?

Ролден, кажется, не так уж плохо разбирался в людях – по крайней мере, ему пришлось научиться. За годы своих странствий он сделал несколько выводов, в которых был уверен – и один из них предписывал считать всех честными людьми, но вести себя с ними, как с мошенниками.* Но только что он, кажется, сделал ещё один. Он не сформулировал его ещё до конца, но так или иначе облекал его в грубоватую мысль, что доверять можно и человеку, который смеется вместе с тобой, а не над твоей шуткой.


Он принял протянутую руку, легко поднявшись, и кивнул Хончо, когда тот велел идти за ним, махнув перед этим Вильгельму с Джоном. Он чувствовал себя странно лёгким, шагая с этой площадки – пока Хончо не начал задавать вопросы.


– Она болит всегда, когда я пытаюсь улыбнуться. Смешно, да? – он фыркнул. – Она пульсирует изнутри. Знаешь, как сердце бьётся, вот так же, – он попытался изобразить пульс, постукивая пальцами о запястье. – Меня ударили кривым кинжалом. Наверное, поэтому она так себя ведет, да?


Выслушав, врач принялся говорить о том, что он собирается делать, и Ролден совсем сник. В этом была пропасть разницы между ним и всеми остальными в отряде – если они встречались с кровью и болью каждый день, то для Ролдена собственная боль ещё была в новинку, он не привык к ней и не хотел привыкать. Мысль о том, что ему придется сейчас сидеть беззащитным в минуту, когда его будут буквально резать, вызывала оторопь.


Когда же Хончо сказал о том, что его, возможно, вообще придётся усыпить, сердце Ролдена заполошно забилось.


– А ты уверен, что она нужна? В конце концов...


Он осёкся и внимательно посмотрел на врача. В конце концов, эссенции осталось мало, и он лучше знает, что делает.


Опыт победил юность сегодня.


– Я не против, – махнул рукой Ролден, входя в келью. – Делай, что считаешь нужным.


Он нарочито небрежно сел на самый краешек кровати, не дожидаясь приглашения, и сложил руки на коленях. Если бы кто-нибудь спросил, что сегодня напугало его больше: весть о малефикарах или предстоящая процедура, он солгал бы, что малефикары. Он попытался сперва наблюдать за врачом из-под рыжих ресниц, но быстро сменил решение, когда тот открыл свой драгоценный ящик. Желудок, кажется, и вовсе скрутило узлом.


– Если я это не переживу, выпивка Фэллеру за моё обучение будет на твоей совести, так и знай, – неловко попытался пошутить он, не открывая глаз.


А потом крепко сощурился, целиком отдаваясь на волю Хонча. Отступать сейчас будет глупо – и очень жестоко. Хрупкое доверие слишком легко было вспугнуть, так что довольно сомнений. Ну подумаешь, один маленький надрез...


А ещё Ролден поклялся себе, что уйдёт спать сразу после того, как всё закончится, и не шелохнётся до самого рассвета.

— Сначала нужно как следует умыть лицо. С мылом.

Сам Врач уже вымыл руки и с металлическим звяканием рылся в чемоданчике, перебирая инструменты. Наконец он достал оттуда хищного вида скальпель и чистую белую тряпицу. Зажёг зачем-то свечу.

— Если не затруднит, будь любезен, пересядь вот сюда, к свету. Вот так. А теперь не шевелись.

Боли Ролден не почувствовал, только сиюмитное давление, будто на кровоподтёк кто-то пальцем нажал, а потом резко нахлынуло облегчение. Собрав кровь тряпицей и аккуратно выдавив остатки из-под кожи, Хончо поднёс её к свету, придирчиво осмотрел, понюхал. «Кровь есть жизнь, — произнёс в голове призрачный голос, — даже в Святом Писании...» Врач вздрогнул и от всей души дал этому голосу пинка, приказывая ему заткнуться. Отбросил окровавленную тряпицу, как ядовитую змею.

— Данных за некроз нет. Другими словами, всё прошло как нельзя лучше, мы напрасно беспокоились. Посиди ещё минутку, я сейчас закончу.

Достав из чемоданчика маленькую тряпочку, пропитанную каким-то составом до такой степени, что она даже не гнулась, врач принялся греть её в пламени свечи. Вкусно запахло смолой. Когда пластырь достаточно размяк, чтобы ему можно было придать нужную форму, Хончо залепил им разрез и придирчиво осмотрел дело рук своих.

— Ну вот и всё. Через пару дней заживёт. А теперь, если позволишь, я бы хотел немного здесь прибраться.

Проводив пациента, Хончо Панчо навёл в келье порядок и в изнеможении рухнул на кровать, даже не раздеваясь. Накопившаяся усталость и треволнения этого дня взяли верх, и он провалился в глубокий сон без сновидений.

Ролден проснулся затемно, ещё прежде, чем запели первые петухи. Оно и неудивительно - он уснул, вскоре после полудня, если ему не изменяет память, и проспал, выходит, целый день и почти целую ночь. На свободе это значило бы, что сегодня он будет голоден, а его планы сорвутся, но здесь это лишь было простором для отдыха. Он криво усмехнулся, понимая, что умудрился найти нечто хорошее даже в этом своём положении. Впрочем, почему бы и нет. Потосковать он всегда успеет.

Он ужом выскользнул из своей кельи. В монастыре были толстые стены, но как знать, кого он может разбудить неосторожным шагом? Ноги по давней привычке несли его совершенно бесшумно, и Ролден с трудом сдерживал порыв останавливаться перед каждым поворотом и сторожко заглядывать за него. Всё-таки некоторые привычки въедаются слишком глубоко.

Он вышел во внутренний двор и подошёл к бочке с дождевой водой. Прежде, чем умыться, он долго вглядывался в своё отражение в ряби. Рана выглядела совсем не так ужасно, как он себе вчера насочинял, но всё-таки была довольно жуткой. Что, если бы Хончо не было среди них? Обязательно ведь подцепил бы какую-нибудь заразу. Надо будет потом как-нибудь отблагодарить врача – Ролден, конечно, не ушел вчера без заверений в вечной признательности, но был слишком опьянён избавлением от эссенции, чтобы подумать о чем-то большем. А ведь Хончо даже не намекнул, гляди ж ты...

Ролден стянул рубашку и плеснул в лицо холодной водой, а потом и вовсе окунул в бочку голову.

В трапезную на завтрак он входил в бодрейшем расположении духа, с тщательно вычесанными позаимствованным у монахов гребнем волосами и подпоясанный красным поясом. Формально это поясом не было, но кого волнуют такие подробности? Уверенность в себе и собственных силах читалась у него на лице столь явно, что наблюдательному человеку становился виден налёт фальши.

Он шумно уселся на лавку прямо напротив Амадиса.

– Доброе утро, дружище, – он улыбнулся так широко, как позволяла рана. – Как тебе спалось, брат-монах?

Амадис приветственно кивнул подсевшему к нему Ролдену, пытаясь отогнать прочь свои мрачные мысли, и не казаться чересчур уж угрюмым:

- Упорная вечерняя молитва помогла мне заснуть крепким сном, но всё же я совру, если скажу, что не постигла меня тревожность в эту ночь.

Монах посмотрел рыжеволосому мужчине в глаза, едва заметно покосившись на глубокий шрам, что пересекал лицо кожевника. За время своей религиозной деятельности Амадис Дельгадо не раз встречался с самыми невообразимыми уродствами человеческого тела: от изувеченных с рождения детей кровосмесительных связей до прокажённых инвалидов. Таких людей часто можно было встретить у церквей и монастырей, обыкновенным делом являлось для них выпрашивание милостыни, надеясь на доброжелательность христиан и их религиозные чувства, что охватывают каждого верующего у домов Господа. К подобным людям Амадис выработал своеобразное отвращение, ибо не нравилось ему как те пытаются играть на чувствах богобоязненности, понимая, что испытывающий грех человек, помолившийся в храме, вряд ли после надежд на прощение Бога сможет пройти мимо страдальца, ибо не по заповедям Господа не оказывать помощь ближнему своему, не проявлять милосердие к жаждущим. И попрошайки, зная об этом, часто этим намерено пользуются. Амадис уже привык подмечать уродства людей, часто и на молитвы в церкви приходят личности неприглядного и болезненного вида, так как таким людям спасение требовалось больше всего. Монах считал, что всякое уродство, в том числе шрамы, есть не случайность, но воля Господа и этим он наказывает людей за всякий грешный проступок по своему усмотрению. Амадис на мгновение задумался в размышлениях о том, какой грех взял на себя Ролден, чтобы получить за это кару Господа в виде исполосованного лица. Но вскоре оставил эти мысли и продолжил, выдержав паузу:

- Как же не тревожиться теперь, когда мы стали смертниками на службе у Святой Инквизиции.

Тихо проговорил Амадис и, тяжело вздохнув, осмотрел стол и сменил тему разговора:

- Слышал, вы вчера провели тренировочные схватки друг с другом. Боюсь, я слишком рано и слишком сильно погрузился в молитвы свои и не смог присоединиться к вам, хотя, признаться, человек я совсем не из тех, кто привык применять оружие, так что предпочёл бы не выступать чьим либо соперником даже в тренировочном бою.

Монах подвинул к себе тарелку с едой и достал деревянную ложку из своей рясы.

- Сейчас только плотный завтрак поможет мне почувствовать себя лучше.

Последствия физического напряжения предыдущего дня дали о себе знать утром. Мышечная боль наложилась на другую - от перенесенных побоев и пыток. Тем не менее, "Псы" нашли в себе силы подняться к завтраку.
В трапезной было людно. Монахи наскоро завтракали, торопясь утолить голод и приступить к своим ежедневным трудам во славу Всевышнего.
Найдя свободные места за столом, бывшие арестанты принялись набивать животы овсяной кашей, сдобренной мёдом. К великому сожалению, из напитков на столе была лишь вода в глиняных кувшинах.
На аппетит не жаловался никто - долгие дни голодания в темнице и вчерашняя физическая активность заставляла с жадностью набросится на еду. Единственное, о чем могли пожалеть гости монастыря - это о том, что порции были не такими большими, как им бы хотелось.
Отец Хоакин появился в трапезной, едва ложки соскребли со дна тарелок последние остатки овсянки. Оглядев всю компанию, отмечая про себя внешний вид и состояние своих подопечных, инквизитор произнес:
- Итак, заблудшие дети мои, настала пора отправляться в дорогу. Я не могу вам дать больше времени на отдых, обстоятельства заставляют нас поторопиться. Жду вас во дворе через двадцать минут.
Как говориться, нищему собраться - только подпоясаться. Это изречение вполне подходило "Псам". Практически все личные вещи были конфискованы при аресте, так что - сборы были недолгими. Выйдя во двор глазам арестантов предстала следующая картина: воз, запряженный крепкой лошадью явно готовился к оправлению. Несколько монахов грузили на него какие-то сундуки. На козлах повозки сидел дюжий монах. Шириной своих плечей он если и уступал Джону Фэллеру, то ненамного. Сам отец Хоакин с безразличным видом наблюдал за погрузкой. Едва последний сундук занял свое место в повозке, Инквизитор перекрестился, пробормотал под нос короткую молитву, и занял место рядом с возницей.
- Вы можете идти пешком, либо же расположиться в повозке, если найдете место. Ну, тронулись, с Божьим благословением!
Несколько монахов открыли тяжелый створки монастырских ворот и повозка выкатила наружу, покинув гостеприимные стены монастыря Святого Стефана...

Ролден пожал плечами в ответ на слова Амадиса об оружии.

– Надеюсь, и не придётся. А учитывая, с кем мы встретимся, то очень может быть, что твоя молитва будет нашей единственной защитой.

Он решил не озвучивать свои соображения о чуткости Господа к тем, кто однажды от него отвернулся. Монаху и так было не по себе, как и всем им.

Когда в трапезную вошёл Инквизитор, Ролден как раз выцеливал кусок лепёшки с соседнего стола, но, увидев мрачную фигуру, оставил эту идею. Он осуществил её после ухода Хоакина, белозубо улыбнувшись сидящему монаху и открыто хватая лепушку под его одобрительный кивок – и тихонько стаскивая с того же стола ложку, которую после спрятал за голенище. Во двор он вышел, как раз дожёвывая хлеб.

Воз определённо не внушал доверия. Ролден скептично посмотрел на него, на возницу, на свой отряд, печально выдохнул и пристроился рядом с повозкой. Он бы предпочёл время от времени меняться местами – сидя в тесноте, можно устать больше, чем свободно шагая, но и постоянная ходьба утомляет. Впрочем, высказывать это он не стал – как и пытаться занять место. Он ни на секунду не сомневался, что сядет Хончо и попытается сесть Амадис. Воины... Чёрт их знает.

Выходя из монастыря, он обернулся на закрывающиеся ворота и, прижав к губам пальцы, прошептал короткую молитву – и тут же заозирался, надеясь, что никто этого не заметил.

Через некоторое время он подошёл к Фэллеру, привлекая его внимание похлопыванием по плечу.

– Ты взял свои инструменты? Если у нас ещё будет время, могу я одолжить?

Амадису решительно не нравилось то, что их отправляют в путь, не рассказав перед этим, куда именно и на какую миссию их посылают. Но возразить он не мог, не распоряжался он более своею судьбой сам. Видел он, что отец Хокаин замалчивает суть их поездки, и распространяется лишь некими туманными фразами, но не было более желания у монаха наседать на служителей католической церкви, за свою дерзость и свободомыслие он уже поплатился и вот куда они его привели. И всё же, пусть и несколько наивно, но до конца надеялся монах, что на всё оставалось воля Господа, а не прихоть Святой Инквизиции.

Как и предположил Ролден, Амадис Дельгадо неуклюже забрался на повозку и постарался усесться на ней как можно удобнее. Монах не был особо хорошим ходоком, и, пожалуй, единственной его нелюбимой католической практикой являлась процессия. Все эти шествия слишком будоражили аппетит и без того требовательного его желудка. Выбрав себе место, Амадис подобрал свою длинную чёрную рясу, стянув её под себя. Наконец усевшись, монах вновь спрятал ладони в широких рукавах своих одежд, слегка наклонив голову. В таком положении он проведёт весь путь, отречено погрузившись в собственные мысли, обдумывая и гадая грядущее.

Проснулся Хончо Панчо, как ни странно, в приподнятом расположении духа. Мышцы ныли после вчерашних экзерсисов, живот подводило от голода, ибо вечернюю трапезу Хончо благополучно проспал, но на душе почему-то было легко и светло. За окном ещё была ночь, начинали просыпаться первые, самые настырные, птицы. Глядя в тёмный потолок, новоявленный Пёс Господень пытался понять причину своего веселья. Не веселья даже, а тихого ровного светлого спокойствия, что низошло на него в этих стенах. Он думал, что обычно люди идут на смерть с животным ужасом, или с тупой обречённостью, или с лихим злорадством... Ничего этого не было. Было чувство, что всё идёт так, как должно. Даже не чувство, а непоколебимая внутренняя уверенность.

Когда позвали к трапезе, Хончо был уже умыт, одет и полностью собран в дорогу. Завтракал он молча, чинно, отрешённо, с какой-то даже торжественностью. Возможно, в каком-то смысле он в этот момент походил на монаха более, чем иные из присутствующих в здесь же монашествующих.

Когда подали и загрузили повозку, и отец Амадис устроился в кузове, Хончо Панчо подал ему свой чемоданчик.

— Святой отец, если вас это не слишком обременит, не могли бы Вы присмотреть во время пути за моими пожитками? Я имею настроение пройтись, а чемоданчик этот достаточно тяжёл, и вряд ли было бы разумно нести его в руках, когда можно устроить его среди остальной поклажи. Премного благодарен, святой отец.

Затем молча отошёл в сторону, дождался, пока повозка тронется, и молча пошагал следом. Взгляд его был обращён внутрь.

   Хороший сон в постели, а не на куче прелой соломы, придал сил наемнику. И хоть вчерашняя тренировка была не самой удачной - этот ублюдок все таки слишком силен для человека - она дала то, чего Хенкеру не хватало всё это время. Энергии, будоражащей кровь, когда все может решит один пропущенный удар, и все зависит от того, кто будет более ловким или живучим. Поэтому у Вилли был прекрасный аппетит, который позволил буквально смести свою порцию пищи и даже пожалеть об отсутствии добавки.

   После обеда и того, как все желавшие уселись, он обратился с вопросом к инквизитору: - Святой отец, разрешите совершить пробежку пока данная телега движется. Я привык поддерживать свое тело в форме, и раз выдалась такая возможность, то не хотел бы её упускать. Сбегать мне все равно смысла нет.

   Получив разрешение, наемник повернулся к остальным соратникам, кто предпочел идти пешком: - Ну что, братья, кто со мной решит пробежаться воооон до того дерева и обратно?