Тело и душа | ходы игроков | 1. Карл Маркс

АКТ О РОЖДЕНИИ № 231

В году тысяча восемьсот восемнадцатом, седьмого числа мая месяца, в четыре часа пополудни передо мной — чинов­ником ратуши Трира, ведающим делами гражданского состоя­ния в Трирском округе — предстал господин Генрих Маркс, тридцати семи лет, проживающий в Трире, адвокат высшего апелляционного суда, показал мне ребенка мужского пола и зая­вил, что этот ребенок появился на свет в Трире пятого числа мая месяца в два часа утра от господина Генриха Маркса, адвоката, проживающего в Трире, и его жены Генриетты Пресборк и что этому своему ребенку они пожелали дать имя Карл.

После того как был показан ребенок и было сделано выше­приведенное заявление в присутствии двух свидетелей, а имен­но: господина Карла Петраша, тридцати двух лет, правитель­ственного секретаря, проживающего в Трире, и Матиаса Кроппа, двадцати одного года, служащего, проживающего в Трире, я обо всем этом в присутствии лица, показавшего ребенка, и свидетелей составил настоящий акт в двух экземп­лярах, которые после их зачтения были подписаны лицом, показавшим ребенка, свидетелями и мною.

Совершено в Трире в день, месяц и год, как указано выше. Карл Петрам. Кропп. Маркс. Э. Грах.

1 июня 1835 года,
Трир

Сонной мухой жужжал в душном классном помещении монотонный голос Иоганна Шнеемана, но давно забытые людьми, мёртвые языки не лезли в голову ученикам по такой жаре: хотелось окунуться в грязные, но зато прохладные воды Мозеля или выпить освежающего. Не одному Карлу этого хотелось, судя по всему. Ганс Бауэр* – славный отпрыск виноградаря и будущий духовный пастырь заблудших душ воздал должное Бахусу ещё до начала урока, а сейчас то и дело нырял под стол, выныривая всё более и более красным. Пользовался тем, что Шнееман на ученика привычно не обращал никакого внимания. Греческие глаголы давались Гансу, как венские вальсы быку из крестьянского стада. Но детина отличался упорством не меньшим, чем тот самый бык. Десять лет он ошивался в стенах гимназии, не сумев взять науки штурмом, решил пробиться осадой. Учителя просто махнули на него рукой, у одного лишь преподавателя пения Бауэр ходил в любимчиках.

Очередной раз нырнув под парту, Ганс вынырнул совсем осоловелым. От жары и вина его окончательно разморило. Глаза сами собой закрылись, будущий духовник разве что не захрапел. Карл поймал себя на мысли, что не прочь приложиться к бутылке, всего несколько глотков, чтобы промочить пересохшее горло и освежить голову. Незаметно наклониться, Шнееман, сам убаюканный своим бормотанием, даже не смотрит в их сторону. Вино у виноградаря должно быть выше всяких похвал.

Вечером идти к Вестфаленам, там будет Женни. Милая Женни... До последнего времени Карлу казалось, она его совсем не замечает.

– Мой дорогой, не могли бы вы передать Софи, что я буду ждать её в субботу на лодочной пристани?
– Карл, ваша сестра завтра будет дома, я хотела бы зайти.
– Как, вы уже уходите? Погодите немного, мне надо кое-что передать для Софи.

Таким же тоном она могла говорить со слугой. Или со стулом. Если бы решила поговорить со стульями. Но совсем недавно ему стало казаться, что всё изменилось. Женни поглядывает на него с интересом. Она ненароком оказывается подле Карла, приходя к Софи или когда Карл обсуждает что-то с её отцом. Стоит набраться храбрости и поговорить, но как? Эд, должно быть, знает, только Эд не советчик, когда речь идёт об обожаемой сестрёнке.

Как же хочется пить! Когда уже этот чёртов звонок!

Я воплочусь и изменю историю... Ради будущих поколений, я буду помнить. Я должен помнить..


Когда мир вокруг слишком шумел - он всегда вспоминал и оживлял внутри головы тексты песен. Музыка затмевала ему всё - головную боль, жажду и даже чувство своего полного, абсолютного ничтожества в этом мире, куда он пришел чужим, будто какая-то злая рука подложила ему, Карлу Хайнрику Марксу, жребий самый жалкий, ничтожный, невзрачный из всех. Перед его пытливым взором вновь и вновь проходили образы и образцы - Шекспир, Руссо, Гете... Все они появились в самых передовых странах своего времени, у каждого из них от рождения несомненно была некая предопределенная Богом цель, а в каждом из них находилось что-то вроде пламени, подобное которому ощущал в себе и сам юный Маркс...

Так почему же ему суждено было родиться в самой отсталой, закостенелой в своем деспотизме, Пруссии, способной даже из философии великого Гегеля сделать что-то вроде колбасок к пиву, которые обладают непревзойденным вкусом мещанства, но при том не имеют и малейшего сходства с живой свиньей...

Отца арестовали, грозили судом и лишением практики за то, что тот пожелал королю царствовать вместе с народом, а не против него... Рабы, рабы, кругом рабы. Кругом жажда кнута и добрых надзирателей... Если же и станет кто из них надзирателем, возьмет в руки кнут, то не отшвырнет его, но напротив, с удвоенной решимостью примется хлестать бывших друзей и братьев, точно стремясь доказать порочному кругу, что вся его особенная жизнь (а всякая успешная жизнь - особенна) служит единственно собственной особенности. Потому так много забытых хороших ученых, писателей, мудрецов - к себе самим обращали они свои строки, высокомерно забывая о толпах, которые оставили отнюдь не внизу, как им мнилось, а всего-навсего на соседней улице, под собственным крыльцом...

Несомненно, Карл не был столь высокомерен, так почему, почему Пруссия? С малых лет он воспитывал в себе самоотверженность и величие духа... Впрочем, быть может, ему только казалось это. Стоя одной ногой в будущем всегда подводишь прошлое к этому шагу, и все же вспоминая сейчас себя, запрягающим сестру дабы на ней торжественно выехать в церковь, явственно виделось - этот мальчик знал, что станет великим.

"Все люди делятся только на две категории - тех, у кого есть Гений и тех, кто его не имеет" - Сказал, кажется, кто-то из римлян. Гений, кстати, это не качество, а младшее божество, направляющее человека и дарующее ему доступ к интуитивным прозрениям.

Про абстрактных существ, конечно, чушь. Но то, что примитивные люди в меру развитости своего сознания интерпретировали объективное явление - в этом Карл был уверен.

Раздумья отвлекали его от всего. Раздумья и какая-то тихая песенка, кажется, из Готфрида Бюргера.

Впрочем, отвлекаться становилось всё тяжелее. Вновь и вновь мысли Маркса возвращались к зеленым глазам и белым рукам, смешиваясь с чувством, которое юноша и сам назвать толком не мог. Сначала оно казалось ему любовью, потом в минуты отвращения к самому себе - тщеславием... Наверное, истина была где-то посередине, но вот для этого озарения сил пока что не хватало. Лишь одно несомненно, причина того, что Карла влекло к Женни, была не в том, что она была первой красавицей Трира. Одно, и может быть другое - если бы дело обстояло иначе, никакого влечения бы не возникло.

"Несомненно, я стану великим. И в тот момент рядом со мной будет прекрасная женщина. Она полюбит меня, хотя я буду черным как мавр и злым как черт, потому что увидит во мне то, что никто кроме меня самого во мне не видит... Увидит, что я хочу совершить для будущих поколений и останется неравнодушна. Вместе мы пройдем через пламя, отвергнув обывательскую скаредность, ибо как сказал Гегель, история вершится в душе каждого из нас. А я - тот-самый новый человек, обязан отыскать женщину, способную стать мне парой, и взрастить ее до своего уровня. Так и Ева была ребром Адама..."

Такие мысли играли в уме. Но как и всегда, любование собой сменяется острым отвращением к себе.

"Но это не Женни. Несомненно не Женни. Женни отвергнет черного мавра, потому что к Женни сватаются офицеры... И вообще, что ты заладил, Женни-Женни-Женни..."

Хочется вина. Незачем тратить жизнь на глупые мечты, когда человек создан для счастья, а Особенный человек для очень, очень большого счастья. Счастья всего человечества, которое для него будет своим. Уже было потянулся Карл к бутылке... Но тут вспомнил отца. Как бледен тот был, когда чудом избежал суда.

- Видишь, Карл.
Сказал тогда Генрих Маркс
- Я всю жизнь работал чтобы получить свою практику, и все же у меня могут отнять ее простым росчерком пера. Потому ты должен закончить университет и стать доктором, сынок. Это нельзя отнять.
- Но папа, я не хочу быть юристом, я хочу философом, как Руссо.
Сказал тогда, год назад, шестнадцатилетний мальчик.
- После университета присваивают степень доктора философии, так что ты им станешь, Карл.

Вино коварно. Выпьешь стакан - хорошо. Два стакана - хорошо. А после третьего начинаешь делать глупости.

Нельзя позволить себе ошибиться. Не сейчас, за два месяца до экзаменов, когда для сына неблагонадежного еврея безупречная учеба - единственное, что может проложить дорогу в университет, к заветному званию философа. Нужно приложить усилие и слушать. Разбираться в греческом...

Писать.

"ТО Тϒ ΤΩ ФА ФЕ ФН ΦΙ ФО Фϒ ΦΩ
ХА ХЕ ХН XI ХО Хϒ ΧΩ."

Слоговая система. Азы.

Это скучно. Это уныло. Но Карл точно знал, что признаком хорошей диссертации для ученых является работа с древними текстами в подлиннике. А стало быть, изволь читать кодекс Юстиниана, написанный, кстати, на двух языках...