Судьбы человеческие|Дом разделённый | ходы игроков | Жизнь и смерть М. Статтсона

В 40-х годах в Вирджинии быть отцом семейства означало нести ответственность за всех его членов. Мужчина был главой семьи и дамам еще не пришло в голову бороться за равноправие. Роли были четко распределены и всем понятны: мужчина работал, а женщина занималась домом и детьми. Это было привычно и не вызывало никаких вопросов. Да и разве можно было иначе? Любой американец в то время даже не сомневался в правильности подобного положения вещей.

Вот и отец Майкла, мистер Джонатан Статтсон, работавший помощником судьи в Линчберге, успешно справлялся с отведенной ему ролью. Он мог прокормить семью, был добрым христианином и примерным мужем для горячо любимой им Сьюзен Статтсон, урожденной Джефферсон. Джонатан женился поздно, в целых тридцать лет, а в жены взял совсем юную девятнадцатилетнюю девушку. Впрочем, в то время это не казалось странным никому - обеспеченный и состоявшийся мужчина женится на девушке из небогатой, но хорошей семьи... здесь не было ничего необычного. Правда, ходили слухи о связи этой пары еще до свадьбы, но такие сплетни почти всегда распускают те, кому нечем заняться, кроме выдумывания разных непристойных глупостей.

Майкл родился в небольшом доме на самой окраине Линчберга. Дом этот был старый, с протекающей крышей и давно уже требовал хорошенького ремонта, но у семьи не было на это денег: расходы семьи постоянно грозили превысить доход. Куда уходили деньги, может спросить иной внимательный читатель? Ведь Джонатан Статтсон был помощником городского судьи, а это немалый доход, связи, престиж... Пускай это пока останется загадкой, тем более, что и жене, и детям этого уважаемого человека это тоже было неизвестно.

Майкл рос в окружении заботы и внимания, но не со стороны матери: ей было недосуг заниматься ребенком, ведь в городе так часто проводили званые вечера, а ей, совсем еще юной девушке, так хотелось там побывать! Поэтому Майклом занималась бабушка, миссис Эмилия Джефферсон. Это была невысокая женщина с крепко собранными в пучок волосами и таким выражением лица, будто ей прямо под нос положили нечто невероятно мерзкое. Это выражение, впрочем, исчезало, когда она возилась с внуком. Эмилия любила детей вообще, но своего внука - больше всех. Когда через два года после рождения Майкла на свет появились сразу две его сестры: Сюзанна и Моника, бабушка переключилась на них, однако и первенцу старалась уделять максимум внимания.

Именно бабушка, тайком от родителей, которые целыми днями пропадали где-то, учила мальчика читать и писать, она дарила ему игрушки и сладости, водила в церковь и рассказывала сказки. Эмилия была умной женщиной. В свое время она даже увлекалась философией. Но для Майкла главным было то, что она знала огромное количество сказок и легенд, которые умела рассказывать так, что хотелось затаить дыхание и слушать, слушать, слушать.

Первые семь лет своей жизни мальчик почти не видел родителей. Отец работал и только вечерами приходил домой, уставший и почти всегда не в духе, а мать то пропадала у подруг, то ездила куда-то к океану, где жила ее тетя.

Зато мальчику никогда не запрещали играть на улице, а ведь там было столько всего интересного! Другие дети, огромные лужи, каждая размером с небольшое море, всадники, фыркающие лошади, которых можно было кормить яблоками и добрые соседи, угощающие мелюзгу разной вкуснятиной. Это было хорошее детство для маленького Майкла.

Майкл Статтсон был счастлив.

Сегодня бабушка опять угощала его сливочными тянучками! Она принесла целый бумажный пакет их, а после того, как Майкл показал ей собственноручно переписанные - пусть и всё ещё несколько коряво, но зато без единой ошибки! - те три строчки, что она раскритиковала вчера, даже разрешила ему взять немного с собой. Майкл надеялся услышать еще и какую-нибудь интересную историю, но бабушку Эми отвлекли Сьюзи и Мони, и она начала рассказывать им сказку про кролика. Эта сказка была совсем детская, и Майкл помнил ее наизусть - так что, не став дожидаться окончания рассказа, только крикнул громко, что он идет гулять - и, торопливо набрав, пока бабушка не смотрела, полные карманы тянучек, выбежал за дверь.

А на улице было раздолье! Там были его друзья, там были знакомые и незнакомые люди, которые жили в Линчберге, там ходили громадные лошади с умными глазами и горячим дыханием, там были пустыри, на которых так весело было играть в ковбоев и краснокожих, и тайные шалаши, в которых он частенько пересказывал остальным ребятам бабушкины истории - естественно, порой добавляя и от себя, из-за чего обычные былины и сказки порой превращались в нечто невероятно запутанное и фантасмагорическое.

- Хэ-эй, Джим! - Майклу, подпрыгивающему у ограды "почти-соседского" дома своего приятеля, очень хотелось позвать того не окриком, а залихватским свистом, но увы, из-за недавно выпавшего молочного зуба это никак не получалось. - Выходи! Посмотри, что у меня есть!..

Через некоторое время их компания почти в полном составе собралась на пустыре. Конечно, даже два почти полных кармана сливочных тянучек, поделенные на всех, означали, что каждому достанется совсем немного, но жадничать мальчик не собирался - в конце концов, другие тоже его угощали! Да и дома еще оставалась почти столько же... Зато эти сладости означали, что сегодня именно он будет верховодить, и решающее слово за тем, кто именно будет благородным и метким ковбоем, а кто - коварным индейцем, будет оставаться за ним!

...Домой Майкл возвращался тогда, когда солнце уже клонилось к закату. Игра выдалась невероятно насыщенной, и даже то, что Пирс и Трейси категорически отказались изображать индейцев - из-за чего ему самому пришлось для ровного счета становиться не шерифом, а вождем краснокожих - не могло испортить ему настроения. Пусть его индейцы и не выиграли (естественно, они никак выиграть и не могли), они неплохо потрепали своих противников, нападая "из засады", и изрядно повеселились, поймав во время штурма "индейского поселения" ногу того самого Пирса ловушкой из веревочной петли и хорошенько приземлив его в лужу. Его "племя" даже сумело захватить "пленника"... и пусть того вскоре вызволили свои, в процессе перебив немало его "воинов", возможность в качестве "ужасных индейских пыток" подразнить крупной зеленой лягушкой задаваку-Лекси вполне стоила понесенных потерь!

Дома было тихо. Бабушка поставила ему ужин, кашу с зеленью и совсем небольшими кусочками мяса, и, пока сестры были заняты друг другом, с мягкой усмешкой слушала, как он взахлеб пытается рассказать ей о событиях дня, лишь периодически напоминая о том, что говорить с набитым ртом некрасиво, а жевать с открытым - неудобно. А Майкл всё перечислял, как они обустраивали "стойбище", как делали "дротики" и "томагавки" из веток, как ставили ловушки, из которых почему-то сработала только одна... И жалел мальчик лишь об одном - что когда вернутся мама с папой, они наверняка будут очень сильно уставшими, и потому им пересказать, насколько хорош был этот день, он никак не сможет. Разве что зайдут пожелать ему доброй ночи... А может, и не зайдут. Но день-то всё равно был абсолютно замечательным!

Майкл Статтсон был почти счастлив.

В 1857 году Джонатан Статтсон совершенно неожиданно для семейства стал городским судьей. Эту новость в дом принес сам отец - слегка пьяный и растрепанный, со сбившимся набок цилиндром, он ввалился в дом вместе со своими друзьями и в гостиной сразу стало тесно. Джонатан обнимал жену и детей, дыша на них запахом дорогого виски и не менее дорогих сигар, он даже приобнял тёщу, а она на этот раз обошлась без язвительного замечания в его сторону и слегка улыбнулась.

Новый статус свалился на Джона столь неожиданно, что первые три дня на своем новом посту он беспробудно пьянствовал, появляясь дома лишь поздно ночью и заваливаясь спать, даже не раздевшись. На четвертый день нервы жены и тещи сдали и они вместе устроили главе семьи взбучку, после которой Джонатан перестал пить, купил новый костюм и начал заниматься делами. Уже через два месяца семья обживала новый дом в самом центре Линчберга: двухэтажный, просторный, с небольшим садом на заднем дворе и качелями там же. Теперь семья Статтсон, по выражению отца, держала этот город в кармане.

А Майклу было 14. Он ходил в школу, лучшую в городе, изучал латынь и французский, математику и историю, иногда получал розгами по причинному месту, а иногда кто-то из учителей лично приходил к бабушке Майкла (родителей застать дома было все так же сложно) и рассказывал о новых выходках или успехах Майкла. Бабушка, впрочем, никогда не ругала мальчика. Она стыдила его - и этого было довольно. Почему-то было страшно не соответствовать ожиданиям.

Переезд в центр города для Майкла означал одно: он больше не будет играть со старыми друзьями. Их компания не сразу это поняла. Сначала им казалось, что всё будет как и прежде, просто Майклу дольше придется добираться к их традиционному месту встречи. Но оказалось, что сыну городского судьи зазорно играть с детьми кузнецов и бакалейщиков (это Майклу объясняла вся семья и даже бабушка согласилась с этим). Теперь у Майкла своя жизнь, его ждет большой успех и высокие посты, дорогие костюмы и просторные кабинеты. А еще - это сказал отец, когда рядом никого не было и заговорщически подмигнул - женщины. И лошади. И еще дорогие сигары и не менее дорогой виски.

Сестры Майкла воспринимали перемены с радостью и счастливым писком. Им купили новые платья и они чинно прогуливались с бабушкой по центру города. Сюзанна и Моника были невероятно милыми, но не интересовались ничем из того, что привлекало их старшего брата. Их занимали платьица, куклы и разговоры и какой-то девчачьей ерунде, от которого Майклу хотелось взвыть и закрыть уши.

Майклу тоже купили новый костюм. И сладостей в их доме стало больше. И мама теперь чаще бывала с семьей, хотя и возилась в основном с дочками. Кажется, для счастья больше ничего не было нужно.

Казалось бы, мелочь - одно-единственное слово. Но, как оказалось, не тогда, когда оно является частью названия должности. Был Джонатан Статтсон помощником городского судьи, а стал судьей... И всё изменилось, будто бы по волшебству.

Проблемы с деньгами разом ушли куда-то далеко в прошлое. У их семьи появился хороший просторный дом в самом центре Линчберга, хорошая еда на столе и внимательная прислуга, а сам Майкл наконец-то получил возможность поступить в настоящую школу - и не абы какую, а в лучшую из всех возможных! Учиться было интересно, мальчик впитывал знания, как губка, и совершенно не стеснялся при необходимости применять их на практике. Подрался с в полтора раза более тяжелым старшеклассником? Импульс зависит не только от массы, но и от скорости, а значит, лучше всего пнуть его с разбегу! А еще, оказывается, очень любопытно наблюдать за экспансивным развитием колонии одноклеточных организмов на примере девчачьего туалета и солидного куска дрожжей... Хотя розгами он за тот случай получил изрядно, и за дело - получившийся сверхвонючий кошмар сорвал всю учебу в здании почти на неделю. А еще явно не стоило жаловаться приятелям на "отсутствие результата" спустя пару часов после начала эксперимента - но кто же знал, что до поверхности процесс доберется только на следующий день?..

В общем, после того случая натурные испытания знаний Майкл старался проводить в более скромных объемах - вроде изучения психологической стойкости крикливой миссис Моп методом подкладывания ей в портфель невероятных размеров жабы или аккуратного намыливания листов с прописями задаваке Тому Ланцу. И всё равно бабушка очень сильно расстраивалась каждый раз, когда до нее доходили вести о новой выходке внука... И почему-то это было куда неприятнее и розог, и нотаций вместе взятых.

Впрочем, самому себе Майкл мог признаться, что толкали его на эти все выходки в первую очередь одиночество и скука. Его друзья с городских окраин, с которыми раньше он проводил целые дни... Теперь родители прямо запрещали ему водиться с ними, и заявляться в их прежнее "тайное убежище" так же запросто, как к себе домой, теперь он не мог. Разумеется, запрет Майкла не останавливал - вот еще!.. Но теперь он не мог быть со своей компанией постоянно, не мог уследить за всеми новостями стремительной дворовой жизни окраин, не мог запросто измазаться в грязи и травяном соке вместе со всеми - его одежда теперь стоила куда дороже, а рвалась и пачкалась как бы не легче прежней... Мальчик чувствовал, что несмотря на все усилия держаться наравне с остальными, он становится всё более и более чужим для других парней - и что теперь его ждут разве что ради сладостей, таскать которые теперь он мог куда проще и в больших количествах. Потому со временем его визиты становились всё реже, хоть и не прекращались совсем - Майклу отчаянно хотелось хоть ненадолго выглянуть из навязанной ему узкой клетки правильной речи, хороших манер и вежливого поведения.

С друзьями же на новом месте как-то не складывалось. Изначально росшему совершенно в иной атмосфере мальчику не нравились чопорные и прилизанные "правильные" одноклассники, не нравилось их постоянные разговоры о важности и успехах их отцов... О, да - тут Майкл обошел своих новых знакомых на два корпуса. О нем говорили не только потому, что он был сыном судьи, но и потому, что он стал известен благодаря своим поступкам! И хотя слава "Майкла-тридцать-три-проказы" не так грела душу, как прежняя слава "Майкла-заводилы" и "Майкла-рассказчика", но зато она хотя бы была полностью его собственной.

Незадолго до своего тринадцатилетия "уже почти взрослый" Майкл, доведенный до ручки, устроил отцу полноценный скандал, требуя большей свободы и возможности заняться хоть чем-нибудь кроме учебы и чинных прогулок по мощеным улочкам центра - и в ответной речи Джонатана Статтсона, перечисляющего "подобающие настоящему мужчине" увлечения, и мелькнули слова про оружие. Майкл вцепился в них хваткой породистого английского бульдога, и у судьи не осталось иного выбора, кроме как взять отпрыска с собой в тир на выходных... И парень нашел свою отдушину именно в стрельбе. Стрельбе из настоящего, боевого оружия! Пусть он пока был маловат для такого интересного и мощного тяжелого штуцера, пусть отдача чуть не вырывала из рук даже средний револьвер... В тире он мог вволю отдаться своим фантазиям, стреляя в выдуманных бандитов и краснокожих конокрадов, а потом, осматривая выбитые пулями отметины на деревянных чурбанах, оценивать, остался ли бы он жив, происходи нафантазированное им взаправду. А еще это сладкое чувство превосходства - он уже взрослый, у него есть в тире свой настоящий "именной" револьвер...

В общем, к четырнадцати годам Майкл... не то, чтобы полностью смирился, но успокоился. Шалости его стали крайне редкими и тщательно продуманными вплоть до полного отсутствия доказательств, языки, науки и изящная словесность давались парню по-прежнему легко, отчеты о чем неизменно приводили его родителей и бабушку в благодушное настроение, и он даже послушно поддерживал если не приятельские, то дружелюбно-нейтральные отношения с детьми "важных людей", указанных ему отцом. И в очень немалой мере на это повлияло его новое хобби.

Майкл по-прежнему скучал по своим прежним друзьям, но уже не так сильно - воспоминания подергивались дымкой, и порой даже сложно было узнать в той плечистой оглобле на противоположной стороне улицы прежнего Шепелявого Джима, с которым на пару был съеден не один фунт домашней выпечки. Он привыкал к мысли о том, что теперь его мир находится не там, с ними, среди бескрайних пустырей и травы, а в душных залах "высшего общества"... Привыкал, но по неискоренимой детской привычке продолжал мечтать, что так будет не всегда. В конце концов, исполнилась же его детская мечта о всегда доступных сладостях?

...Мальчик - или уже юноша? - усмехнулся, потянулся и отодвинул в сторонку тетрадь с решенным примером, тут же отправляя в рот очередную сливочную тянучку. Бабушка теперь готовила совсем редко, но иногда любимому внуку всё же удавалось упросить ее расстараться... И что бы там не говорили Мони-Сьюз, бабушкины тянучки всегда получаются куда вкусней, чем у нанятой кухарки!

С сестер мысли парня перескочили на других девчонок, более близких ему по возрасту. В последнее время при встрече с ним они начинали вести себя довольно странно - краснеть, запинаться или начинать глупо хлопать глазами. Или еще чего удумывают... Как Мери, "случайно" встретившаяся ему во время прогулки вокруг школы четыре раза за пятнадцать минут! И почему отец с таким заговорщицким видом утверждал, что женщины - это интересно? Они ведь странные. И глупые. Бывают умные - вот как бабушка - но пока они до такого еще дорастут... Вон, Элис, старшая дочь отцовского знакомого - она же и красивее всех этих дур вместе взятых, и никакими подобными глупостями не занимается, зато тоже любит всякие шутки и не боится лягушек - сама сказала! Жаль только, что она уже совсем старая - ей девятнадцать должно исполниться в этом году... Эх.

Подсадить, что ли, той же Мери крупных саранчуков в пенал? Четыре штуки, чтоб для ровного счету. Впрочем... нет. Не поймет она ничего, да и некрасиво это. Недостойно настоящего мужчины! А он уже почти настоящий мужчина - ну, или, самое позднее, станет им в следующем году...

Майкл закинул в рот очередной кусочек конфеты и широко улыбнулся заглядывающему в окно солнцу.

В 1860-м, весной, когда до окончания старшей школы оставалось всего полгода, отец вызвал Майкла в свой кабинет в их доме на серьезный мужской разговор. Джонатан Статтсон, вместе со статусом городского судьи получивший, похоже, самоуверенность и чувство превосходства над прочими жителями Линчберга, был уже немолод. Его короткая аккуратная бородка почти полностью поседела, хотя это даже придавало его облику некоторую импозантность. Дорогой костюм только добавлял уверенности в том, что перед вами - важный человек.

Однако для Майкла он был родным отцом, пускай и не слишком ревностно исполнявшим свои отцовские обязанности. Разве что деньги всегда давал в достаточном количестве и в то же время требовал, чтобы Майкл давал ему полный отчет о расходах, не желая спонсировать какие-то глупости. Вот тир - это по-мужски, это отец одобрял и даже сам несколько раз ходил вместе с сыном пострелять. Владел оружием он так себе, но для Майкла важным было просто почувствовать, что отец рядом, ощутить его тяжелую ладонь на своем плече и приятный запах дорогого мужского парфюма. Кроме того, хозяин тира, поджарый дядя Джим, по прозвищу Деревяшка из-за деревянного протеза правой ноги, при виде мистера Статтсона несказанно радовался и заводил с судьей долгие разговоры о политике, о "этих чертовых выскочках из Вашингтона" и "остолопах-сенаторах".

Городской судья Линчберга был ярым патриотом. Однако же его патриотизм распространялся в первую очередь на родной штат, а уж потом - на государство. Впрочем, это не было чем-то странным для тех времен и большинство американцев, выезжающих по делам в Европу, отвечая на вопрос о происхождении называли именно родной штат, а не страну. По их мнению, союз штатов на то и был союзом, что каждый из его членов был вполне себе самостоятельным образованием, а любые попытки Вашингтона вмешиваться во внутренние дела той же Виргинии должны были пресекаться местными властями. При этом мистера президента господин судья уважал безмерно. "Демократия и свобода выбора - вот краеугольный камень всего американского миропорядка", - говорил Статтсон-старший, бывало.

Но весной 60-го отец вызвал Майкла не для разговора о политике. Он хотел знать, в какой именно юридический колледж сын желает поступить. Вопрос о других специальностях даже не ставился.
- Посмотри на меня, - скала отец, - Посмотри, чего я достиг благодаря своей профессии. И представь, сынок, чего сможешь достичь ты с дипломом юриста и моими связями. Лет черед двадцать будешь судьей штата, не меньше.

Мама, отсутствующая в доме уже пару месяцев (она в последнее время чувствовала себя худо и из-за постоянных головных болей часто уезжала к Атлантике, "подышать воздухом", как она выражалась), давно уже заводила разговоры на эту тему. Ее мнение полностью совпадало с отцовским, ведь профессия юриста в ее глазах была крайне достойной и к тому же прибыльной, а для своего сына она, конечно же, хотела только лучшего будущего. Бабушка, хотя и говорила, что мальчик сам должен выбирать, чем ему заниматься, юридический колледж тоже одобряла.

Юридического колледжа в Линчберге не было. Это значило. что если Майкл примет отцовское предложение, ему вновь придется переезжать и на сей раз не из окраины в центр, а в совершенно другой город. 4 года колледжа - и он станет достойным продолжателем отцовского дела. Сможет судить и стоять на страже правосудия. И лет через 10-20...

Такого ли будущего хотел себе Майкл? Об этом ли мечтал семнадцатилетний юноша, когда, лежа на своей кровати и заложив руки за голову, глядел в потолок, представлял себя через пять или десять лет? Нужно было делать выбор и это, как оказалось, было не так уж просто.