Демоны железного века | ходы игроков | Эвандер Лав

В Калькутте можно ненавидеть всё. Можно ненавидеть грязь и сутолоку, беженцев, нищету, болезни, чванливых англичан, беспардонные толпы нищих, наглых солдат-американцев, горы отбросов на обочинах дорог, праздношатающихся коров и детей, которые умываются их мочой. Ненависти достойны трупы, лежащие прямо на улицах вперемешку с живыми, многочисленных проповедников и еще более многочисленные толпы их последователей, обветшалость и запустение, которые постигают здесь всё и вся и куда раньше положенного срока.

Но первой это священное чувство в неопытном чужестранце пробуждает она – погода.

В Калькутте не бывает хорошей погоды. Здесь неизвестна освежающая утренняя прохлада, земля не знает трепетных прикосновений нежного весеннего солнца, томная вечерняя нега не расслабит тело и душу. Густая, удушливая взвесь, которая в этом городе заменяет воздух, в мгновение ока покрывает кожу мыльной пленкой, заставляя зудеть и чесаться. После каждого вздоха чувство такое, будто только что вынырнул из болота – трудно сдержаться от попыток выкашлять гнилостную влагу из легких. При этом совершенно не важно, светит ли солнце или его скрывают низкие, густые облака – жара сдавливает виски стальным обручем и не отпускает даже на минуту. Одежда мгновенно пропитывается потом а через пару дней носки приобретает стойкий аромат Калькутты – смесь болотных миазмов и городской свалки. Независимо от того, как часто ее стирать.
Единственные, кого погода устраивает целиком и полностью – это насекомые. Их бесчисленные полчища кружатся в воздухе, ползают по полу и стенам, норовят забраться в одежду, залезть в уши и в глаза.

Говорят, человек может привыкнуть ко всему. По всей видимости, автор высказывания никогда не был в Калькутте.

За тонкой, фанерной стеной слышится какая-то возня, сопровождаемая противным повизгиванием. Не иначе соседи – вполне солидного возраста пара – снова затеяли случку посреди бела дня. Омерзительно. Интересно, они и до отъезда из Китая так себя вели, или это могучее влияние Кали, чье око неотрывно взирает на посвященный богине город?

Щелкает дверной замок – это Билли вернулся из прачечной, неся на вытянутой руке белую сорочку хозяина, аккуратно упакованную в оберточную бумагу. Предосторожность не лишняя – с десяток темных точек покрывают упаковку. По дороге кто-то обдал Билли грязью. А сегодня нужно выглядеть хорошо, очень хорошо. Сегодня эзотерических тайн возжаждали услышать в доме на Парк Роуд. А это может означать не только достойный заработок, но и пропуск в другие, не менее привлекательные, но до сих пор закрытые дома Белого Города.

Что-то противно треснуло за спиной. Эвандер оборачивается достаточно быстро, чтобы стать свидетелем медленного и величественного отделения куска штукатурки от внешней стены. С неприятным звуком пласт извести, смешанной с травой и песком, ползет вниз, обнажая щербатое тело стены, словно кожу престарелой шлюхи. Наконец, он падает вниз, чтобы проскользнув между стеной и лежаком билли глухо стукнуться об пол.

- По дороге из прачечной я слышал крик сокола, - говорит Билли, аккуратно вешая рубашку на один из крючков, ввинченных в стену. – Это хороший знак, духи обещают нам удачу!

Эвандер не помнит когда и кто именно сделал крик сокола добрым знамением. Возможно, он сам. А может Билли просто что-то напутал. Лав смотрит на часы – без четверти пять. В доме на Парк Роуд им нужно быть, самое позднее, к половине седьмого. Лекция начнется в семь, плюс время на подготовку…

Дверь распахивается, с противным хрустом вырвав хлипкий замок. В комнате сразу становится тесно – в нее, как селедки в бочку, набиваются китайцы. Прежде чем Лав успевает что-то сказать, его бьют под дых и валят на пол. Кто-то взбирается сверху, больно надавив коленом между лопаток. Твердая, шершавая ладонь прижимает голову щекой к полу. Коротко вскрикивает Билли, вибрации и тональность его крика совпадают с тремя глухими ударами.

«По лицам не бьют, - вдруг мелькает в голове мысль. – Это хороший знак»

Через мгновение все затихает, и Эвандер, не меняя позы, созерцает разбросанные по полу бумаги и две пары туфель, не самых плохих, но жутко грязных. То же можно сказать о брюках, начинающихся выше обуви.

В комнату входит еще кто-то. Мужчина, не самый худой, если верить скрипу досок.

- Ну здравствуй, Лау-сяншен. Давненько не виделись.

И голос, и манера искажать фамилию Эвандеру знакомы. Даже слишком хорошо знакомы. Толстяка зовут Бу Линь и родом он из Циньтао. В Шанхае их пути пересеклись и результатом этого пересечения стало небольшое недоразумение, ставшее одной из причин отъезда Лава в Тибет. Нет, не то чтобы самого отъезда – скорее, оно несколько сдвинуло его сроки.

- Знаешь, Лау-сяншен, я очень удивился, когда узнал, что ты тоже в Калькутте. Знаешь, что я сказал себе в тот день? Я сказал: «Это может быть лишь рука божественного провидения!» Я так и сказал, можешь мне поверить. Тем более, что сказал я это вчера вечером. Так вот, когда я гворил это, я знал, что мы с тобой встретимся. Я очень рад нашей встрече.

Недоразумение, которое произошло в Шанхае, само по себе не было таким уж серьезным – но кто знает, какие проценты набежали с того времени?

- Поднимите его! – на китайском приказал своим людям Линь. Лава грубым рывком оторвали от пола и поставили на колени. Теперь он мог смотреть Бу Линю в лицо. Правда сверху вниз.

Бу, кажется, совсем не изменился. Разве что округлое, колышащееся пузо стало еще больше, а волосенки на голове – еще жиже. На Лине были парусиновые брюки и белая рубашка с коротким рукавом. На груди, животе и подмышками виднелись темные пятна пота.

- Ты, наверное, думаешь, что я пришел убивать тебя, а Лау-сяншен?! – хохотнул толстяк. – Не бойся. Сегодня ты не умрешь. Твое недостойное поведение тогда, в Шанхае, принесло мне убытки. Ты мне их возместишь. Тысяча долларов в любой твердой валюте, завтра в это же время, ты меня понял? А потом мы решим, что с тобой делать дальше.

Бу Линь выходит из комнаты – степенный и неторопливый как слоноголовый бог Ганеш. Черт, хорошо быть степенным, когда с тобой три мордоворота! Эвандер медленно поднимается на ноги, разминая затекшую спину. За окном противно визжит автомобильный клаксон, разгоняя суетливых. Судя по звуку – американский грузовик. Таких, впрочем, в Калькутте сейчас было немало.

На американской армейской раскладушке сидел, держась за бок, немолодой уже мужчина в майке-алкоголичке и трусах, с трёхдневной щетиной.
— О-ой, — протяжно простонал он.
— О-ой, — в тон ему откликнулся юноша в нейлоновой рубашке и шортах, на карачках переползший по полу с одного места на другое, без видимого смысла.
— Ох, — прокряхтел мужчина.
— У-у-уф, — заскулил юноша.

Некоторое время прошло в нечленораздельных вздохах. Натешившиеся китайцы из-за стены, наверное, могли подумать, что лаовай со своим китайским служкой занимаются какой-то особо извращённой формой содомии, медленной, болезненной и жалостной.

— Немолод я уже, чтобы меня бить, — наконец подал голос Эвандер.
— Ох, — простонал Билли, у которого причин жаловаться на возраст не было.
— Бывало и хуже, впрочем, — рассудительно сказал Эвандер.
— Бывало, — тяжело согласился Билли.
— А сколько у нас денег, Билли? — понизив голос, спросил Эвандер. Здесь нужно следить о том, что и как говоришь, — из-за стены всё слышно.
— Пара сотен, наверное, — ответил Билли, и, совсем уж сбился на шёпот, — мне проверить тайник?
— Не надо, — махнул рукой Эвандер. — И так ясно, что тысячи до завтра мы не соберём.
— А что делать? — вскинулся Билли. — Может, убежим?
— Ку-уда? — протяжно вздохнул Эвандер. — Назад в Китай, что ли? Так там война.
— Можно в Европу или в Америку, — пожал узкими плечами Билли. Ну конечно, это его золотая мечта — уехать в Америку.
— В Европе всё разрушено, а в Америке своих масонов хватает, — махнул рукой Эвандер. — Нет, Билли, бежать от всякого пинка — это низко и пошло.
— Тогда что? Может, занять у кого?
— Нет, — покачал головой Эвандер. — Отдадим ему завтра, он нас доить начнёт. Через неделю будем в долгах и у него, и у того, у кого ты займёшь, и вообще у половины Бенгалии.
— Тогда что?
— Придумаем, — фаталистски отмахнулся Эвандер и со стоном растянулся на раскладушке. — Вот что, Билли. Пора собираться. Приготовь мне ванну внизу и, о-о-ой, — Эвандер схватился за поясницу, — закажи таксомотор на нужное время.
— Может, на рикше лучше? — хмыкнул Билли.
— Чтобы приехать все в грязи? Нет, поедем на таксомоторе. Давай-давай, — Эвандер хлопнул пару раз в ладоши, — вперёд! Время не ждёт!

Присутствие духа и бодрость потихоньку возвращались.

— Замок сломали, гады, — в пустоту пожаловался Билли, выходя из комнаты. Эвандер поднялся на раскладушке, оглядывая рядок книг на полочке. Блаватская, Олькотт, Джинараджадаса, Лебитдер, Джадж и куча брошюрок, на плохой бумаге, с узкими полями и расплывающимся шрифтом — по теургии, каббале, мартинизму, — чего здесь только не было. Эти книги занимали полный чемодан и изрядно отягощали багаж путешественников, но были нужны как воздух. «Это орудие нашего труда, — говорил Эвандер ноющему под тяжестью чемодана Билли, — Без этих книг мы никто.»

Нужно было готовиться к лекции, но из головы не лез чёртов китаец. И чего ему не сиделось в Шанхае? Говорят, генералиссимус сейчас решил придушить Зелёную банду, вот многие и побежали. А может, бегут, потому что не верят, что Чан Кайши сумеет справиться с Мао. Эвандеру как-то до войны довелось проводить спиритический сеанс с министром финансов Китайской Республики (тот почему-то вызывал дух Томаса Эдисона), и оккультист тоже не слишком-то верил в возможности Гоминьдана победить в этой войне. Люди — дерьмо, коррумпированные, глупые, суеверные. Стоп.

Суеверные. Правильно, все китайцы суеверны, а бандиты, миллионеры и политики — вдвойне. Ду Юэшэн, босс шанхайской мафии, как Эвандер помнил из своего личного с ним знакомства, носил на спине высушенную голову обезьяны и сверял свой каждый шаг с гороскопом, а Бу Линь… Эвандер не очень хорошо знал его по своей шанхайской жизни, но полагал, что и у этого голова была забита всевозможными суевериями и страхами, а уж тем более в этой чужой стране, со своими богами, демонами и мистическими силами, в которые он, как настоящий язычник, не может не верить. И вот на этом мы будем играть. В конце концов, играть на страхах и глупости других людей — это единственное, что мы умеем, но это мы умеем делать хорошо.

Через пятнадцать минут Эвандер стоял перед разбитым зеркалом в своей спальне. Из зеркала на него смотрел уже не помятый и небритый мужик в грязной майке, а посвежевший, гладко выбритый мужчина с тонкими чёрными усиками в безукоризненном костюме. Эвандер сбрызнул себя одеколоном и снова глянул в зеркало, репетируя отработанный демонический взгляд.

— Сейчас! — донёсся крик Билли из соседней комнаты. — Мистер Лав! Машина уже подъехала!
— Иду! — отозвался Лав и прокашлялся. — Иду, — повторил он таинственным баритоном и взял из щербатой тарелки серебряный перстень с египетским иероглифом, надел его на указательный палец и подхватил трость, сверху донизу испещрённую загадочными тибетскими знаками.

Август. Август в Калькутте означает не просто дожди. Дожди – это июнь. В июне утро начинается с дождя, а вечер им оканчивается, но днем будет вполне ощутимый фрагмент, когда небо заткнется и низкие, серые тучи просто укроют его, как старое ватное одеяло. В августе так не бывает. В августе бесконечные дожди идут с короткими перерывами, когда солнце без всякого стеснения прорывает пелену облаков и в несколько минут обращает изрядную часть упавшей с небес влаги в густой, удушливый пар. Любите финскую баню? Одна августовская неделя в Калькутте обратит вашу любовь в острую аллергическую реакцию. Даже креольские пижоны, бахвалящиеся свей Луизианой, здесь сдуваются в считанные дни.

Таксист, устрашающего вида сикх, судя по разорванному уху и раздробленной и сросшейся в невообразимое месиво безбородой скуле, был ветераном войны. В Калькутте вообще очень многие из таксистов были сикхами. Как и многие из полицейских.

Грозно потрясая несимметричной, всклокоченной бородой, отчаянно давя на клаксон и громогласно изрыгая проклятия, сикх продвигает свой таксомотор (видавший виды Остин Норфолк, не самый надежный, но просторный и вместительный) по улицам Калькутты. Дорога из Тангры, южной окраины, где разместился калькуттский чайнатаун, к центру напоминает путешествие Данте по девяти кругам Ада. Знакомый и привычный еще по шанхайским годам птичник китайских улочек сменяется бесконечным нагромождением бедняцких трущоб, на местном наречии называемых чолья.



Раскисшая от дождя дорога петляет среди ужасающего нагромождения тростниковых хижин, навесов и шалашей, часто лишенных даже стен и поднимающихся над землей всего на пару футов. Все вокруг цвета коричнево-рыжей грязи – кажется, она толстым слоем покрывала людей, их одежду и пожитки, убогие жилища, домашний скот, даже птиц. Улица (если можно так назвать извивающуюся, полузатопленную тропу) здесь оказалась несколько свободнее – немногие местные обитатели перемещались куда-то. Большая часть просто лежала и сидела, кажется безразличная к окружающему их миру.

Резко, словно кто-то провел здесь невидимую границу, чолья сменяется промзоной. Огромные, угловатые здания цехов из рыжего кирпича, обросшие укоренившихся прямо в стенах и карнизах кустами, нависают над дорогой. Ржавые эстакады проходят над ней, подобно диковинным мосткам. Трубы, как пальцы исполинских статуй указывают в небо, густой черно-коричневый их дым неразличимо сливается с облаками, едва успев подняться. Здесь производят джут – грубую мешковину из местного тросника, главный продукт Калькутты. Сикх начинает барабанить пальцами по рулю и тихонько мурлыкать себе под нос что-то протяжное и аритмичное.



Промзона остается позади быстро, уступая место индийским кварталам центральной Калькутты. Здесь, вблизи Белого города, ощущается дыхание европейской цивилизации, отдающее впрочем местным гнилым душком. Улицы становятся уже, число людей на них возрастае значительно – только теперь к пешеходам и повозкам добавляются рикши, велотележки, разбитые, дребезжащие как старое ведро, грузовики и, конечно же, коровы. Таксомотор попадает в пробку – просто потому что какой-то скотине вздумалось постоять прямо посреди дороги поразмыслить о своей счастливой судьбе. На всякий недовольный возглас или резкий гудок клаксона из дальних рядов тут же отзывались возмущенные голоса, обличающие глупого святотатца. Вынужденное стояние продлилось почти полчаса, под конец уже заставив Эвандера и Билли занервничать. К счастью, корова наконец решилась продолжить свой путь, и пробка стала постепенно рассасываться. Теперь уже никто не сдерживает своих чувств – перекрывая шум дождя к небу возносятся отчаянна ругань, рокот перегазованных моторов и визг клаксонов.

Спустя почти час Остин, фырча и чихая разношенным движком, вкатывается в Белый Город. Не то, чтобы различие разительно – улицы шире, машин больше, нищих меньше. Полицейские на перекрестках, но парадные фасады такие же растрескавшиеся и заплесневелые – разве что кустарник из крыш и стен выкорчевывают. Почти везде.

Такси останавливается у кованых ворот особняка на Парк Стрит. Сикх поворачивает к пассажирам свою уродливую физиономию и провозглашает:

- Пять рупий!

Цена немного завышена, можно было бы обойтись четырьмя, но сквозь не до конца сросшуюся щеку таксиста виден ряд крупных, коричневых зубов, слегка ходивших туда сюда – или от нервного тика или просто по дурной привычке. Бумажная рупия не стоила и десяти пенсов, то есть, проезд обошелся эзотерикам чуть дороже двух шиллингов – или сорок центов.

Эвандер оставил водителю сразу десятку — пускай подождёт у входа, им ещё назад ехать. Он вышел из машины и поднялся по ступенькам особняка. Билли поспешал за ним, зажав под мышками школьную грифельную доску и треногу. Cегодня Эвандер проводил лекцию по нумерологии.

Слушателей было немного. В отличие от вводных, на которые приходило много народа, на специальные лекции собирались лишь посвящённые, с которыми Эвандер виделся уже не впервые. Кошельков на таких лекциях было меньше, зато все кошельки уже были свои, прирученные, послушно раскрывающиеся при виде Билли с серебряным подносом.

Во-первых, были хозяева дома — пожилая пара, мистер и миссис Лоусоны, англичане, прячущие многолетние семейные тайны и какие-то непонятные делишки по строительной части под обычной маской добродушия и гостеприимства. Миссис Лоусон вязала свитера своему мужу, который тот ввиду местной жары носить не мог, но показывал гостям, и гостям ничего не оставалось делать, кроме как хвалить довольно неумелую вязку. Кроме свитеров, гостям показывали фарфоровые статуэтки, картины, фотографии в рамках, кубки и разные другие регалии мистера Лоусона — хлам, скопившейся в особняке за целую жизнь, вещественные доказательства прошлого, по которым умелый детектив смог бы составить цельную биографию супружеской четы. Помимо прочего, среди старого барахла попадались и символы с двуглавым орлом, над головами которого парила лучезарная дельта.: мистер Лоусон был подмастерьем бирмингемской масонской ложи ещё с двадцатых годов, и сейчас, на седьмом десятке лет вновь проснувшаяся в нём страсть к тайным знаниям толкала его платить Эвандеру деньги за новые и новые лекции. Судя по пустому взгляду супругов, с которым оккультист уже был знаком, они мало что понимали в том, что им рассказывал Эвандер, и были скорее очарованы просто звучными названиями оккультных терминов, ритуалами и тайными знаками.

Присутствовала на лекции и дочь Лоусонов, двадцатилетняя Мэри. Её Эвандер видел во второй раз и подумал, что вряд ли от неё будет какой-либо прок: к тайным знаниям страсти у неё не было, на предыдущей лекции она откровенно скучала и уж точно не была источником щедрых пожертвований. Тем не менее, Мэри была хороша собой, и это некоторым образом примиряло Эвандера с её незаинтересованным отношением. Глядя на неё, маг и чародей сам собой принимал загадочный и таинственный вид, а про себя думал: «эх, был бы я помоложе…»

Ещё одной слушательницей была дама средних лет из Канады, миссис Хьюз. У неё на войне убили мужа и сына, и теперь она находила себе утешение теософией. Миссис Хьюз Эвандеру нравилась — не как женщина, а как прилежная ученица: в её глазах было столько доверчивой простоты и безоговорочной веры, что, казалось, заяви Эвандер сейчас, что земля плоская и покоится на трёх китах, — и миссис Хьюз разве что спросит, далеко ли Калькутта от края мира (близко, миссис Хьюз, почти у самого края). Миссис Хьюз не только посещала каждую лекцию Эвандера, но и регулярно снабжала его деньгами, и это ещё более располагало Эвандера к бедной вдове. Он испытывал к ней снисходительную нежность, подобную нежности к домашнему животному. Пару лекций назад Эвандер с глубокомысленным видом подарил миссис Хьюз купленную по случаю книжку Боэция с собственноручным посвящением, и сейчас бы не удивился, если бы узнал, что миссис Хьюз так её и носит в сумочке, не расставаясь с ней на минуту и не дочитав дальше титульного листа.

Здесь был и Стивен, тридцатилетний служащий одного из калькуттских банков. Этот, в отличие от большинства слушателей, был с университетским образованием, и сам Эвандер, не имевший за плечами не то что университета, а и колледжа, побаивался, что Стивен может подловить его на какой-нибудь логической нестыковке, которых, как сам Эвандер знал, в его лекциях, как и вообще в учении, было пруд пруди. К счастью, Стивен, похоже, не отличался критическим мышлением и всё, о чём рассказывал Эвандер, то ли принимал на веру, а то ли пропускал мимо ушей. Скорее всего, ему просто было очень скучно в Калькутте. Стивен сидел в кресле-качалке, заложив ногу на ногу, курил трубку и рассеяно поглядывал то на Эвандера, то на Мэри.

Следующим среди слушателей был старый знакомый Эвандера, суперинтендант калькуттской полиции Маккензи. С ним Эвандер познакомился на первой своей лекции в Калькутте, когда после окончания к нему подошёл крепкий усатый господин и доверительным шёпотом поинтересовался, что лектор думает о «Протоколах сионских мудрецов». Из последовавшего разговора Эвандер понял, что суперинтендант пребывает в уверенности, что миром правит тайная ложа, поисками которой он, видимо, и занимался — не для того, чтобы разоблачить или уничтожить, а, скорее, чтобы самому к ней присоединиться. Эвандер не стал разочаровывать полисмена и туманно сообщил, что в «Протоколах» содержится множество тайных намёков, понять которые доступно лишь посвящённым, и добавил несколько слов на гаэльском, начатки которого знал от родителей. Маккензи гаэльского не понял, но доверием к соплеменнику проникся и ответом остался удовлетворён. С тех пор он старательно посещал все лекции Эвандера, видимо, надеясь в конце своего обучения раскрыть загадки юдофобского текста.

Ещё на лекции присутствовал мистер Такрал, толстый, обрюзгший сикх с ноздреватой и потной кожей. Несмотря на тюрбан и кинжал на поясе, Такрал был человеком европейского воспитания, закончил Сорбонну и до войны, как Эвандер знал, слыл у себя на родине в Пенджабе большим поклонником Муссолини. То ли из-за этого, то ли из-за каких-то других причин, но Пенджаб он был вынужден покинуть и сейчас обретался здесь, в Калькутте. Платежеспособность его была так себе, да и большим интересом к тайным наукам он не отличался. Чёрт его знает, зачем он ходил на лекции. В индийские души Эвандер не лез, разумно опасаясь за здоровье своей.

И последним участником лекции был большой чёрный пёс Бобби. Денег от него, к сожалению, ждать не доводилось, но, проходя по тёмному коридору в гостиную, где должна была состояться лекция, Эвандер не удержался, чтобы потрепать пса по холке. У него был похожий пёс дома, в Новой Зеландии. Чёрт возьми, насколько же давно это было, и доведётся ли когда-нибудь ещё вернуться на холодные равнины Саутленда, взглянуть с блаффских скал на бушующий внизу Южный океан? В липком, потном, обволакивающем мороке Калькутты даже не верилось, что эти суровые места действительно существуют.

А существуют ли? — задумался вдруг Эвандер, шагая по коридору. Может, ничего этого и не было никогда: Новая Зеландия — всего лишь название, случайная клякса на карте; прохлада, ветер, свежесть океанского бриза — обман чувств и памяти, галлюцинация, сумеречный малярийный бред. Обман, Майя. Ничего нет, есть только болотное марево дельты Ганга, трущобы, липкие простыни по ночам и тяжёлая работа по обману простаков, внушению им глупых и бессмысленных вещей, в которые и сам-то не веришь. Майя укутывает тебя слоями ватных одеял, а ты накидываешь такие же одеяла на других людей и ещё радуешься, что сам-то — не под ними, сам-то понимаешь, как устроена жизнь, и всё равно задыхаешься под тяжёлыми мягкими перинами в спёртом смрадном воздухе. Голландская печка. А знаешь ли ты, Билли, что у нас в детстве называли голландской печкой? Тьфу ты, дьявол, и что только в голову лезет. Собраться, принять загадочный вид. Сейчас начнётся лекция.

И лекция началась.

Эвандер рисовал на доске мелом числа. проводил между ними линии, соединял их, пририсовывал к числам буквы еврейского алфавита и китайские иероглифы. Особое внимание он уделил священному числу иллюминатов 23. Прошло уже больше половины сорок шестого года, а в следующем это число не будет и вполовину так популярно, как сейчас, а потому сливки с него нужно собирать, пока не поздно. Затем пошло описание принципа пятеричности. «Число пять символизирует человека, здоровье и любовь, а также квинтэссенцию, действующую на материю. Это число включает в себя четыре оконечности тела плюс голову, которая их контролирует, а также четыре стороны света вместе с центром. Hieros gamos (священный брак) обозначался числом пять, так как он представлял собой союз принципа неба (три) с принципом Великой матери (два). Геометрически пять является пентаграммой или пятиконечной звездой. Оно соответствует пятиугольной симметрии, общей характеристике органической природы, золотому сечению, как замечено пифагорейцами, и пяти чувствам, представляющим пять "форм" материи», — по памяти цитировал Эвандер. Вспоминалось легко и без усилий: нумерология была в моде и в довоенной Англии, где ему довелось начинать работать, и в военном Китае, и в послевоенной Индии. Воистину, числа вечны, с ними не пропадёшь.

Всплывали в памяти и тут же материализовывались на доске и простенькие каббалистические трюки — 32 упоминания имени Бога в Торе как 32 пути к Творению «Двадцать три, двадцать три!» — тут же воскликнула миссис Лоусон, вспомнив число иллюминатов, и Эвандер многозначительно кивнул, мол, правильно. Идём дальше. «Древо познания» в числах будет 233, «Эдемский сад» — 144. Разделим одно на другое и получим — 1,618, а это, господа, не что иное, как последовательность Фибоначчи — вот такая спираль, господа, вот так!

Последовательность Фибоначчи воодушевлённого отклика в умах слушателей не нашла. Даже Саймон, от которого Эвандер с некоторой опаской ждал познаний в этой области, в математике, кажется, смыслил не больше Эвандера. Такрал и вовсе заскучал, утомлённый незнакомыми ему понятиями и словами. По-настоящему интересно, кажется, было только миссис Хьюз да псу Бобби, которые с одинаковым выражением, чуть склонив головы, следили за каждым словом Эвандера. Остальные внимали науке нумерологии с настороженным почтением, не стараясь углубляться в её зияющие глубины слишком далеко. Это поддерживало ореол таинственности и Эвандера вполне устраивало.

Потихоньку нужно было заканчивать. Билли, как обычно, обнёс всех подносом, а Эвандер в туманных выражениях рассказал о дальнейшем пути по дороге совершенствования духа. Дорога обещалась длинная, со множеством лекций по пути.

— Скажите, Эвандер, а как всё-таки реально действуют вот эти тайные числа? — подошёл к Эвандеру после окончания лекции, когда все уже расходились, суперинтендант Маккензи.
— Если это можно было бы так просто объяснить, в этом не было бы тайны, — уклончиво ответил Эвандер.
— Но можно, например, при помощи числа утопить линкор? — не сдавался Маккензи.
— Наверное, можно, — пожал плечами Эвандер. — Но вряд ли человек или, скорее, сущность, получившая в своё распоряжение такую силу, станет использовать её на то, чтобы топить линкоры.
— Я вот что подумал, пока вы говорили, — продолжал Маккензи, — ведь каббала — еврейская наука?

С тихим отчаяньем Эвандер понял, что Маккензи оседлал любимого конька. А к концу лекции, как назло, опять разболелась голова и, чёрт побери, отчаянно хотелось выпить.

— Не могло ли быть так, что Гитлер завладел какими-то нумерологическими тайнами и решил истребить всех евреев именно потому, чтобы остаться единственным посвящённым в них? — говорил Маккензи.
— Не думаю, что сам Гитлер, но кто-то за его спиной вполне мог что-то знать, — послушно согласился Эвандер. — Но каббалистические тайны давно уже не являются достоянием одного лишь еврейского народа. Они открыты многим, и нужно лишь стремиться к их постижению.

По недовольному лицу Маккензи Эвандер понял, что дал маху.

— Всё-таки у евреев есть что-то, что нам не дано понять, — убеждённо заявил Маккензи, и Эвандер решил не спорить.
— В любом случае, если бы Гитлер знал тетраграмматон, мы бы все сейчас учили немецкий, — с улыбкой заявил Эвандер.
— Японский, — поправил его Маккензи. — Индия отошла бы Японии.
— Да-да, — согласился Эвандер и в этот момент точно решился купить на вечер бутылку виски.

Проскользнувший мимо Билли привычно шепнул на ухо сегодняшнюю кассу. Восемьдесят фунтов. Совсем неплохо для такого вечера, надо сказать. Обычно, приватные лекции давали в районе пятидесяти. Интересно, кто сегодня решил раскошелиться? Едва ли Саймон или Такрал. Скорее всего, постарались хозяева дома и мисс Хьюз. Только их совместное рвение могло дать такую прибавку.

Дворецкий миссис Лоусон, почтительно поклонившись хозяйке быстро прошел по залу и что-то шепнул женщине на ухо с видом той непроницаемой озабоченности, какая обычно бывает на лице дворецких, когда дело касается особенно деликатных вопросов семью. Но вот сама миссис Лоусон озабоченности не выразила – напротив, лицо у нее прояснилось, она слегка приоткрыла рот и подняла брови – как будто случайно нашла давно потерявшиеся очки или зеркальце. Она что-то ответила дворецкому и тот ушел. Миссис Лоусон же решительно направилась в сторону Эвандера.

- Ах, уважаемый мистер Лав! Воистину, счастливое совпадение! – начала она, готовясь картинно всплеснуть ладонями. Наверное, стоит сказать, что никакое не совпадение а заранее предопределенный высшими силами ход Небесного Механизма…. Но лучше все же в начале разобраться, почему дорогая миссис Лоусон считает его счастливым. Вот Бобби, например, счастливым не выглядит совершенно. Что-то насторожило пса. Он все еще остается на месте, но приподнял голову и не отрываясь глядел на прикрытые дворецким двери. На улице уже стемнело, но жара упорно не желала сдавать позиций. Напротив, воздух стал еще более густым и липким. Кожу под одеждой покрывал уже даже не пот, а какая-то слизь, образовавшаяся от странной реакции местным болотных испарений с выделениями человеческого тела. И слизь эта явно имела высокую кислотность – кожу ощутимо саднило.
- Есть один человек, - продолжила миссис Лоусон, - очень неординарный. Я давно искала случая представить вас друг другу. Мэри, дорогая, подойди к нам! – она требовательно махнула рукой дочери, которая с несчастным видом внимала Саймону, видимо, вознамерившемуся развлечь юную леди светской беседой.

- Мэри, твоя подруга Амрита решила навестить нас? Ты приглашала ее? Почему не предупредила? Лучше бы ей было появиться раньше, чтобы послушать мистера Лава…

Девушка терпеливо выслушала трескотню матери, не пытаясь отвечать – благо такой возможности ей и не давали. Эвандер оглянулся. Голова болела уже просто нестерпимо, а внезапная подруга хозяйской дочери грозила оттянуть отъезд без денежной компенсации.

- Я рассказывала Амрите о вас, мистер Лав, - когда мать наконец умолкла, Мэри обратилась не к ней, а к Эвандеру. – Она очень интересовалась вашими лекциями.

Будет не очень приятно, если загадочная Амрита окажется еще одним учителем-мистиком. Может возникнуть… гм… профессиональный конфликт.

Гости тем временем успели покинуть залу и, судя по напутственным репликам мистера Лоусона, и дом. Хозяйка предложила пройти на террасу, по пути распорядившись, чтобы ужин подали туда. Верного Билли пришлось оставить в лакейской – не сажать же его за господский стол, в самом деле.

На террасе было еще хуже, чем в доме. Уже несколько часов не было дождя и тяжелые тучи, кажется, задевали острые шпили особняков Парк Стрит. Воздух был абсолютно неподвижен, напоминая полузастывший кисель.

Гостья появилась, когда семейство, сопровождаемое Эвандером, уже расселось за белым овальным столом. Эвандер поднялся, чтобы оказать должное почтение даме. И получше разглядеть ее в неярком освещении террасы.

На первый взгляд было удивительно видеть ее здесь, в доме богатых британцев. Это была довольно молодая женщина (Лав не брался на глаз определить точный возраст), хинду или маратхи одетая в сари темно-зеленого шелка, украшенную шитьем. На голове величественно позвякивала украшениями сложная прическа, тонкая смуглая шея была украшена невообразимым для европейской моды количеством цепочек и ожерелий. Запястья так же звенели обилием сверкающих браслетов. Для полноты картины не хватало только цепочки идущей от ноздри к уху. Или маратхи не носят подобные украшения?

- Мисс Махартиджи! – мистер Лоусон, демонстративно степенный на окончившейся только что лекции, вдруг проявил несолидную для его возраста и положения прыткость. Поднявшись со своего места, он церемонно поклонился. Женщина ответила ему легким поклоном (почти кивком, на взгляд Эвандера), сложив руки ладонями.

- Добрый вечер, - произнесла она. Лакей-бенгалец отодвинул гостье стул и она уселась – без лишней церемонности, но уверенно, воспринимая жест слуги как само собой разумеющийся. Место она заняла рядом с Мэри, как раз напротив Эвандера. Пожалуй, она была еще девушкой, немногим старше Мэри Лоусон, решил он. Интересно, что их связывает?

-Амрита, это мистер Эвандер Лав, - представила мистика миссис Лоусон. – Мы рассказывали тебе о нем. Мистер Лав, знакомьтесь – мисс Амрита Махартиджи, близкая подруга нашей дочери.

- Вас высоко ценят в этом доме, - произнесла юная мисс Махартиджи. Выговор у нее был певучий, а голос не отличался звонкостью, характерной для местых женщин. Похоже, все-таки маратхи. Или еще более южная кровь. Тамошних этносов Эвандер не знал вообще, но Амрита в целом походила на девушек из Бомбея, которых ему довелось повидать в качестве обслуги в здешних домах.

Странная это была гостья, незваная и нежданная. Может быть, и лучше, что её не было на лекции (дьявол её знает, что конкурирующая фирма могла бы устроить), но и странное появление к концу вечера вызывало вопросы. И пёс, гляди-ка, насторожился, будто был третьим, тайным соучастником команды Эвандера и тоже опасался конкурентов. Собачьему чутью Эвандер привык доверять: он помнил тибетские легенды о мастифах, которые видят во сне через веки злых духов, приходящих забирать душу мёртвого человека и отгоняющие их. Бобби, конечно, был догом, а не мастифом, да и не холодная пустошь Тибета была вокруг, а вязкая трясина тропиков, но чёрт их, этих собак, знает.

— О, я лишь простой человек, — вежливо улыбнулся Эвандер на слова мисс Махартиджи. — Ценить следует не меня, а Знание, — Эвандер умел произносить это слово так, что была очевидна заглавная буква в его начале.

Дьявол, какая духота, с отчаяньем подумал Эвандер, ощущая, как спускается по спине липкая противная струйка пота. Шея под тесным воротником нестерпимо сопрела, хотелось снять галстук и расстегнуть воротник. Надо было не подавать виду.

— Мисс Лоусон упомянула, что вы интересуетесь теософией? — спросил Эвандер исключительно потому, что полагалось что-то сказать.

- Теософией? – переспросила женщина. – Нет. Наука – это удел мужчин. Женщины постигают мир иным способом.

- На мой взгляд, милочка, женщины разбираются в науке не хуже мужчин. Взять хотя бы мадам Кюри. Или эту русскую, гм… Эвандер, как вы говорили?... Балватскую? Удивительная женщина, столько путешествовала, писала такие замечательные книги…

Эвандер искренне сомневался, что мисс Лоусон читала хотя бы одну из этих «замечательных книг». Впрочем, этот самоочевидный факт его не интересовал. Куда интереснее было узнать, что имеет сказать по этому поводу мисс Махартиджи.

Маратхи впервые посмотрела в глаза Эвандеру. Взгляд ее казался застывшим, остекленелым, словно у заядлого опиумиста – даже зрачки были сужены, несмотря на сумрак. Если бы не живая мимика и нормальная скорость реакций, Лав мог бы решить, что перед посещением дома Лоусонов мисс Махартиджи приложилась к янтарной смоле.

- В Индии много учителей и еще больше учеников. Женщины имеются и среди первых, и среди вторых. Это не делает их путь и путь, которым следуют мужчины – одинаковым. Наш способ познания… различен.

Интересно, что такого должна была сотворить многоуважаемая мисс Махартиджи, чтобы втереться в доверие к Мэри? Действительно, пути у нее отличаются от Эвандоровских – чтобы завлечь юную англичанку, у которой как полагается возрасту, наверняка были на уме всякие романтические красивости, требовалось что-то совсем не похожее на долгие, туманные рассуждения. И тут миссис Лоусон, неожиданно для Эвандера, решила приоткрыть завесу тайны:

- По приезду в Калькутту Мэри сильно заболела. Признаться, мы не ожидали такой тяжелой адаптации к здешнему климату. Жизни ее, слава Высшим силам, ничего не угрожало, но общая слабость, меланхолия и упадок сил приняли форму скорее постоянную… Врачи… как вам известно, наши врачи не слишком преуспели в излечении подобных недугов… Появление Амриты было просто благословением богов. Ей удалось вдохнуть новую жизнь в нашу дочь!

- Мама! – юная мисс Мэри бросила на мать умоляющий взгляд. Женщина небрежно махнула рукой:

- В моем рассказе нет ничего предрассудительного. К тому же, мистеру Лаву, посвященному в тайны подобных практик, наверняка не составило труда угадать все это при одном только взгляде на тебя! Каждый из нас является открытой книгой, если знать, как читать ее, не правда ли, мистер Лав?

«Ничего предрассудительного» вкупе с «особым путем женщин» да еще помноженные на индийские традиции… Может быть, мисс Мэри все-таки было чего стыдиться?

Впрочем, у Эвандера хватало своих проблем. И китаец Бу Линь был не последней из них. А в итоге, приходилось сидеть здесь и выслушивать… Выслушивать неизветно что. Скажем так, да. И, что хуже, еще и отвечать. Как например сейчас, под пристальным взглядом матери, испуганным – дочери, смущенным – отца и непроницаемым и пустым – мисс Махартиджи.

Вот оно что, — цинично подумал Эвандер. Подняла мисс Мэри с постели, значит, вылечила от меланхолии. Чтобы лечить от меланхолии да и самому лечиться, сверхъестественными способностями обладать необязательно, это Эвандер знал. Он-то сам регулярно от меланхолии лечился бутылкой-другой виски или бомбейского джина. У мисс Махартиджи, конечно, были другие методы, например… да мало ли, какие. В конце концов, сидела девчонка дома одна, захирела без друзей, а тут нашла себе подругу. С кем не бывает. Ему-то, Эвандеру, какое с того дело?

Появление Амриты было просто благословением богов. Ей удалось вдохнуть новую жизнь в нашу дочь!
— О, — почтительно прокомментировал оккультист, не став развивать тему.

Каждый из нас является открытой книгой, если знать, как читать ее, не правда ли, мистер Лав?
— Книгу мало просто читать, — таинственно и туманно, как обычно, ответил Эвандер. — Как говорил один из моих китайских наставников, знание без действия не есть подлинное знание.

Особых наставников в Китае у Эвандера не было, он там в основном пописывал в местную газетёнку, играл в карты, блудил да пробавлялся спиритическими сеансами. Это до войны, а во время войны он сидел в японском лагере в окружении англичан, привыкших до войны грызть друг другу глотки за прибыли и акции, а в лагере перенесшие свои привычки на мешки риса и пачки сигарет. Какие уж там наставники. Эту фразу он в книжке вычитал.

Эвандер перевёл взгляд с миссис Лоусон на Махартиджи. От пустого взгляда стало даже не по себе. но тут же Эвандер внутренне одёрнул себя: ему-то ли не знать, как и с какой целью такие выражения лица репетируют в ванной комнате? Всё-таки шарлатанка ты, Махартиджи, шарлатанка и прохвостка. Ну ничего, мистер Лав тоже умеет таинственно и демонически глядеть: не зря же он столько часов провёл перед зеркалом.

Остаток ужина прошел в подобном же ключе: короткие, напыщенно-неопределенные высказывания с одной стороны и возбужденно-радостное поддакивание с другой. Проуедура весьма утомительная. Впрочем, вполне сносная плата за приличный ужин, сэкономивший Эвандеру пару долларов и порадовавший измученный алкогольно-рисовой диетой желудок. Надо полагать, Билли тоже не остался голодным.
Мисс Махартиджи откланялась первой, не особо распространяясь о причинах своего ухода. Семейство Лоусонов восприняло ее уход без особых эмоций – видимо, подобное поведение было для них не внове. Немного погодя, когда с ужином, наконец, было покончено, откланялся и Эвандер .

Пока он, сопровождаемый вежливым, но осоловело-молчаливым хозяином, пробирался по запутанным коридорам от террасы до парадного входа, на улице снова задождило. Дождь начался внезапно, заполонив пространство за входными дверями мерцающей, непроницаемой пеленой. Он отчаянно барабанил по жестяным карнизам, тяжело пузырился в мутных глинистых лужах и шуршал в деревьях словно стая гигантских нетопырей-крыланов, обитающих в местных джунглях.
Билли терпеливо дожидался Эвандера под небольшим козырьком – единственным укрытием, какое тут нашлось. Мог бы, конечно и забраться в машину, но не стал. Таксомотор стоял чуть в стороне от ворот. Было видно, что таксис спит, запрокинув голову и распялив темный рот.
Не тратя лишнего времени, спиритисты отправились к машине. Билли напористо затарабанил костяшками пальцев в стекло. Шофер вскинулся, едва не ударившись головой о крышу машины, хрюкнул, фыркнул и только потом сфокусировал мутный спросонок взгляд на стоящими под дождем пассажирами. Поспешно выскочив, он раскрыл перед белым дверь, предоставив желтому обслуживать себя самостоятельно. Дверцы захлопнулись, коротко чихнув, ожил мотор и машина неуверенно дергаясь, выбралась с обочины на дорогу. Таксист коротко поинтересовался следующей точкой маршрута, затем отвернулся, почти уткнувшись носом в мутное от водных потоков стекло и крепко сжав баранку.

- Индийска женщина просила передать вам это, - осторожно обратился к Эвандеру Билли, доставая небольшой джутовый мешочек, едва ли с спичечный коробок размером. – Красивая женщина. Я пытался отказаться. Но она сказала, что нам нужна помощь и это поможет. Я подумал, что договорились с ней.

Неожиданно. Эвандер осмотрел мешочек. Простая, грубая ткань, незатейливая вышивка – орнаментальный узор. По края вшит тонкий шнурок, затянутый и завязанный аккуратным узелком. Судя по тому, как Билли держал его, мешочек тяжелым не был и что бы не лежало внутри, оно было явно небольших размеров. Во всяком случае – не пачка банкнот и на пригоршня монет.

— А нам разве нужна помощь, Билли? — задумчиво спросил Эвандер, так и сяк покручивая мешочек в пальцах.
— Вообще-то не помешает, — буркнул Билли.
— Я почему-то думал, что у нас и без того всё замечательно, — сказал Эвандер скорее с безразличием в голосе, чем с сарказмом. Билли не ответил, хмуро уставившись в окно.

Все молчали. Молчал Эвандер, молчал Билли, молчал шофёр, шумел мотор, барабанил дождь, за окном мелькали неясные в потоках воды летучие огни, призраки азиатского города, в ладони лежал джутовый мешочек.

Давно уже Эвандеру не делали подарков красивые женщины, и уж совсем он не припоминал случая, когда они предлагали ему свою помощь — бескорыстную? конечно-конечно. Откуда она вообще могла узнать, что им с Билли требуется помощь — ведь не магическим же зрением увидела? Или… да дьявол его знает.

По поводу того, как разбираться с Бу, у Эвандера уже была своя идея, да и чем мог помочь этот мешочек — что, джинн из него вырвется, когда Эвандер развяжет тесёмку? Злой дух-подручный богини Кали? Нужно выпить.

Эвандер сунул мешочек в карман, похлопал по сиденью шофёра и назвал адрес лавки, которая, как он знал, работала допоздна. Остановились. Билли вышел и через несколько минут вернулся с бумажным пакетом, который довольно бесцеремонно сунул Эвандеру.

— У нас пожрать есть что-нибудь дома, Билли? — спросил Эвандер, заглядывая в пакет. Там, в отличие от мешочка, тайн не было: небесно-голубая бутылка джина (и кто тут раб лампы, а?) да пара вогнутых, мокрых от сконденсированной влаги бутылок кока-колы; хоть что-то холодное в этом удушливом аду.
— Рис оставался со вчерашнего дня, — сказал Билли. — Овощи ещё есть, пожарить можно. Да вы ж там наелись.
— А ты что, не наелся? — спросил Эвандер, лихо сбил пробку с бутылки колы о ручку дверцы и с наслаждением приложился к горлышку.
— Ну, кое-что и мне перепало, — ответил Билли и тоже полез в пакет за колой.
— Не натощак же пить, — сказал Эвандер, оторвавшись от колы и вытирая рот ладонью.
— Вы и натощак можете, — ворчливо заметил Билли, стукнул по бутылке на манер Эвандера раз, другой, но пробку так и не сбил. Водитель хмуро скосился на пассажира.
— Я натощак пить уже староват, — рассудительно заявил Эвандер. — В общем, как приедем, приготовишь мне чего-нибудь перекусить. А я буду сидеть у себя и составлять план завтрашней кампании.

Билли фыркнул и отложил бутылку, которую открыть так и не сумел, назад в пакет.