Человек открывает глаза. Его тело — норовистый, непривычный к поводьям скакун, его разум — комок несвязных вспышек и теней, его память — бездна, полная пустоты. Над ним нависает незнакомый, облицованный серо-стальными плитами потолок, подсвеченный неровным свечным светом, чей источник находится где-то слева, но Человек «знает», что уже видел его прежде. В комнате (или камере?) прохладно, койка под его голой спиной, судя по всему, сделана из стали и накрыта колючим, неприятным на ощупь синтетическим пледом, и Человек вынужден подняться, как был вынужден уже много раз. Он зажмуривается в попытке побороть головокружение и тошноту, а когда глаза его вновь открыты, перед ним лежит лишенная окон и дверей зала с прикрученным к полу столом, жестким на вид стулом с высокой спинкой и люстрой на сорок свечей, что висит точно над ними. Перечеркнутые старыми шрамами губы Человека расходятся в ухмылке, обнажающей крепкие желтоватые зубы. Он ничего не помнит, но знает: «Они» сделали с ним «это». Снова.
Наплевав на обжигающий его ступни холод Человек нетвердым шагом добирается до стола, все так же ухмыляясь, и с, как кажется, привычным уже безразличием проводит пальцами по кожаной обложке лежащей на нем толстой книги. Тиснение букв достаточно четкое, чтобы их можно было прочесть не глядя, но даже это лишнее: литеры сами собой всплывают из бездонного ничто его памяти за мгновение до того, как мозг узнает их по оттиску.
— Мордекай, — удовлетворенно шепчет Человек, открывая книгу. — Мордекай Красс. Арбитр.
В книге сотни, а то и тысячи страниц, причем большая их часть девственно чиста (да, «Им» нравится делать ему больно, наглядно демонстрируя, сколь многого он лишился), но Мордекай все равно прилежно переворачивает каждую, внимательно впитывая те крохи своего «Я», которые «Они» все же решили у него не отбирать.
Вот присяга. Он знает, она всегда тут. Из нее с почти любовным усердием вымаранны все имена, привязки ко времени и месту, но она всегда остается с ним, незримой цепью приковывая его к Золотому Трону. Вот серия убийств, совершенных «Солтерским потрошителем», во время расследования которой он впервые попробовал «Звездочет». Вот расследование деятельности «Кабалы пурпурного ока», стоившее жизни почти что трем дюжинам его коллег и информаторов, чьих имен и лиц Мордекай никогда уже не вспомнит, даже если по какой-то причине он потрудился запомнить их изначально. Вот так и не раскрытые «Казни Иеронима Фальке», конечно же дополненные пикт-снимками и краткой биографией дьякона, забитого им до смерти во время допроса, и того медикуса, на которого он спихнул ответственность. Они все здесь. Проведенные им казни, официальные и не очень. Совершенные им ошибки, за которые пришлось расплачиваться другим. Приказы, которые он обязан был исполнять, и приказы, исполнение которых было нарушением Lex Imperialis. Ступени, ведущие его вверх по карьерной лестнице. Ступени, ведущие его во тьму.
И да, цеха «Ганметалла» тоже тут. Секретность. Психо-индокринация. Готовность пожертвовать всем ради достижения Цели. Три года кропотливой работы под прикрытием. Бесконечно грязной и незаконной работы. Работы на печально известное «Братство святых палачей». Сокрушительный успех и пустота в сердце, которую уже ничем не заполнишь. Сотни казненных, тысячи отправленных на каторгу и в штрафные легионы, и всего один человек, предавший себя и все, во что верил, ради того, чтобы это свершилось. Ему всегда оставляют этот кусок памяти, ибо именно он сделал Мордекая тем, кем он сейчас является. Именно он испятнал его душу, так же, как клановые татуировки испятнали его тело. И еще, там есть что-то еще.
Сухой, лишенный всякого эмоционального окраса текст, сдобренный копиями официальных отчетов, выписками из приказов и пикт-снимками, служит чем-то вроде ключа, и образы один за другим вырываются из небытия его памяти, складываясь в жалкое подобие связного повествования. Он помнит, и освещенный жаром оружейных кузен «Веселый миссионер» вновь встают перед его мысленным взором, он помнит, и здоровяк Терри, которого все всегда звали «Гроксом» cнова скалит в улыбке свои кривые зубы, он помнит, и рыжие волосы Элли снова струятся меж его заскорузлых пальцев.
Стоп! Стоп!! СТОП!
Бывший ему почти что домом клуб и правда подсвечен яростным огненным заревом, но это зарево пожаров, разоженных тяжелыми огнеметами «Репрессоров». Губы Терри все еще улыбаются, но это маска смерти, ведь Мордекай только что вышиб ему мозги. А Элли...
Человек сидит зажмурившись и крупная дрожь, не имеющая ничего общего с холодом, сотрясает его тело. Он бы и рад не помнить, но его мнение «Их» ничуть не интересует. «Им» нужно, чтобы это ранило его. Что же, пусть так. Не глядя, он протягивает руку влево, еле касаясь пальцами столешницы, и вот она, в том само месте, где и всегда. Цепочка с парой колец. Обручальных колец. Мордекай знает, что одно из них как влитое ляжет на его безымянный палец, но это именно знание. Он никогда не наденет его. Больше никогда.
— Своей рукой, — неслышно шепчут губы арбитра. — Своей, варп ее дери, рукой.
Аккуратно, будто величайшее в мире сокровище, он надевает цепочку на шею и привычно тянется на этот раз куда-то вправо, пока не наталкивается на холодное стекло графина. Да. Так было всегда, и так всегда будет. С любой проблемой можно справится, если есть достаточное количество алкоголя. Именно такой путь «Они» выбрали для него, и кто он такой, чтобы спорить с их выбором. Он ведь всего лишь цепной пес, а псы не ропщут и не возражают.
Свечи медленно догорают, а это означает, что период бодрствования окончен. Завтра будет новый день, а затем еще один, а затем еще один. Проверка навыков, проверка рефлексов, дополнительные тренировки, введение в современную историю. Мордекай не способен помнить, но его так часто стирали, что правила и последовательность «возвращения на службу» он впитал каждой клеткой своего тела, и теперь они для него что-то вроде умения дышать. «Им» снова нужна его служба, а это означает, что может быть ему удасться искупить хотя бы часть своих грехов. А может и нет.