Зверь | ходы игроков |

21 апреля

...Выступаю на сцене я не в первый раз, но все равно волнуюсь как ребенок. Вон, даже руки трясутся. Мысли все время убегают, сменяют друг-друга, как в калейдоскопе стекла. Вот я и решил немного расслабиться и описать события, которые меня окружают в этой маленькой записной книжке. Письмо всегда приводит меня в норму: возвращаются уверенность, легкость. Заодно я могу легко оценить произошедшее со мной с точки зрения читателя и впоследствии вынести из этого какую-нибудь пользу. Что не говори, а бумага и перо - сильный инструмент для управления окружающим миром.

Итак, почему же я нервничаю? Наверное потому, что сам король будет смотреть мое выступление мы репетируем новую пьесу?. Ладно, просто ощущение такое. Кажется, что сегодняшний вечер, как и тот перевернет мою жизнь вверх тормашками, откроет окно и прогонит прочь из комнаты моей жизни застоявшийся воздух. Ворвется ли в мою комнату зимняя стужа, или же это будет летний зной? Не знаю. Знаю только, что случится.
Но, кажется, меня зовут. Сейчас я надену свой парик и проверю грим. Не потекла ли тушь? Кажется, все в порядке.

<...>
*Почерк рваный, рука ощутимо трясется. Буквы скачут.*
Разгром, ужасный разгром! Эта пьеса погубила меня! Завтра уже никто не скажет "Освальд Златогласый"! В лучшем случае прокричат, что я крикливая глотка, а в худшем, что я убийца.

*Рука все еще трясется, но строки уже ровные.*
Итак, обо всем по порядку. Какое-то чувство во мне кричит, что я должен это записать, пока картина сегодняшнего вечера не стерлась из моей памяти.

Выступление сразу не задалось. Я заметил это, еще за кулисами, когда поссорились Ханс и Грета. Они были не разлей вода, а тут отчего-то разругались. Затем в лампах потухли свечи и на сцене стало темно, что беззвездной ночью. И потом еще этот сумасшедший старикан, которого я встретил утром... Нет-нет, старик к делу отношения не имеет.

Итак, играли мы более-менее сносно. Да и не ради игры собирали полный зал. Все в зале: от мала до велика - мечтали лишь услышать мою партию. А потому мое явление на сцене встретили рукоплесканьем.
Я даже не помню как оказался посреди сцены. Не помню, что пел и куда смотрел. Все, что помню, это две сотни улыбок, двести пар глаз и оглушающий взрыв аплодисментов. Опомнился я тогда, когда тело мое обласкал жар. И не какой-нибудь эфирный жар, наподобие того, коим ученые умы потчуют пациента для скорого выздоровления, а самый настоящий.
Театр горел! Горел, словно сухая щепка в костре. Стены и потолок покрылись черными волдырями, краска весело вспыхивала там и тут. И все двести человек, что недавно рукоплескали мне, с умиротворением ожидали кончины. Вот что больше всего меня поразило - никто не бежал, никто не прятался. Все молча сидели и улыбались. Обернувшись, я увидел и труппу. С лицами блаженных они обступали меня, бормоча под нос свою однобокую молитву: "Пой, пой, пой..."

...Ну и что мне оставалось делать? Я стал петь. Но уже не текст пьесы. Я стал петь о вещах, которых я больше всего хотел сейчас: я хотел дождя и покоя. И ничто не говорит о покое больше чем колыбельная. Кошмар. Сущий-сущий кошмар. И откуда у меня даже мысль такая возникла?

И что стоило бы тут об этом написать. Огонь, слова и незнакомые люди. И все хотели что бы я пел. Небо надо мной, пол подо мной. Люди вокруг меня и пламя, которые было во всем. И все это хотело слышать мой голос. И я спел. Die Lorelei, Филип Фредерих Силчер.

И немедленно, я увидел результат. Те, что секунду назад тянулись ко мне, как безумные, застыли в с маской блаженства на лицах. В их очах я больше не видел разума - лишь затуманенные его остатки, что тянулись к песне. Но вскоре сознания их рассеялись полностью. Не осталось ничего - только сладкая нега, что вскоре их всех погрузила в дремоту.

Спали все - от осветителя до короля. Даже те, что вышли ко мне на сцену, погрузились в сладость дремоты. Их не заботили ни языки пламени, пробивающиеся через щели меж досками под их ногами, ни искры от догорающего занавеса!

В тот момент я пожалел, что моему второму пожеланию не суждено сбыться. Эх, если бы я мог, я бы целое наводнение устроил, лишь бы остановить пожар!

Однако... однако даже в такой ситуации я не мог все сделать сам. Не смотря на то, что страх сковывал меня по рукам и ногам, существовали вещи которые я и тогда не мог совершить во имя страха. Король, король не мог так просто умереть. Не здесь, не у меня на представлении. Отбросив страх я побежал сквозь пламя, побежал к нему, к королю.

Выбежав из зала мимо швейцара, пребывающего в томительной неге, я бегом добрался до королевской ложи. Двери в нее были распахнуты настежь и свет пламени в зале плясал на полу предо мной. Пару секунд я стоял в нерешительности, опасаясь войти и вновь увидеть людей, беззаботно ожидающих окончания своих жизней. Наконец, вдохнув поглубже, я ступил внутрь.

Король был там, где ему и должно было быть. Лицо его приобрело донельзя глупое выражение, губы расплылись в улыбке. Музыка захватила его разум настолько, что он даже внимания на меня не обратил, когда я, с трудом прорываясь через окружавших его министров и телохранителей, за мантию выволок его в коридор. Усадив его на пол у стены (король был сейчас безвольной куклой в моих руках), я вытер со лба пот.

- Тяжело? - услышал я знакомый голос.

Обернувшись, я увидел пред собой давнего моего знакомого трубочиста. Как и в ночь нашего знакомства, он был перемазан сажей с головы до ног.

- Нет, нет. Я не для того, чтобы тебе помогать. Это ты решил взвалить на себя тяжесть королевского долга. - Кивнул он в сторону короля. - Я здесь для другого.

По какой-то причине, я уже тогда понял что должно произойти: трубочист обернется тем самым духом, что поделился со мной даром и напомнит об условиях сделки. И потому я совершенно не удивился, когда это произошло.

- Помнишь ли ты условия нашего договора? - спросил дух.

Как и я, он также знал наперед что должно случиться и потому ни разу не удивился, когда я кивнул. Да, я помню.

- В таком случае, позволь предупредить тебя. По пятам за тобой идет зверь - чудовище, рожденное самой тьмой, что таится в человеческих сердцах. Его невозможно уничтожить, хотя можно прогнать до поры до времени. Но даже с твоим даром в момент, когда он придет, у тебя не будет шансов на спасение... - Повисла пауза. - Но ты ведь будешь сражаться, несмотря ни на что? Тогда у меня есть последний дар, которым я поделюсь с тобой.

Дух исчез, ничего более не сказав. Но там, где он ранее стоял, я заметил дневник, мой журнал, подле которого я нашел это перо. Предоставив короля самому себе, я потянулся к журналу и распахнул его на последней страницы. Я не поверил своим глазам: там были записаны все события до этого момента, как если бы я уже писал это. Нет сомнения, это написано моей рукой! Даже вот эти строки! Это написано моей рукой, хоть я никогда и не клал эти слова на бумагу!

Я прочел эти строки. Теперь я знаю, что написав вот так, я обращу выдумку в реальность. Но нужно быть осторожным. Как эти буквы выгорают на бумаге, так и каждое изменение выгорает на моей душе. И если буду использовать свою силу слишком часто, сойду с ума.

Власть моя конечна. Даже если сильно пожелаю, буквы не смогут изменить прошлое. Лишь настоящее или будущее. Но даже настоящее меняется не полностью согласно моей воле, но по велению написанного. И даже так я не смогу приказать изменить зверя, ибо зверь сам имеет силу подобную моей.

Последнее правило касается самого зверя. Зверь боится света. Свет тот может быть, как результатом сияния светила, так и взглядом ментально здорового человека. Посему зверь охотится только ночью. Попав же под свет, зверь будет вынужден изменить мир. Коли в тот момент я буду бесстрашен, а разум мой не будет замутнен сомнениями, зверь исчезнет для следующей ночи и я смогу отдохнуть. Но ежели мое сознание будет сломлено и я хоть на секунду признаю его существование, зверь сможет без последствий являться предо мной. А коли я сойду с ума, он немедля заберет меня.

Эти буквы... сверху. Я разглядываю их сейчас, пока под ними спешно записываю свои мысли. Все так, как и написано: они выжжены на бумаге, но бумага цела и с другой стороны нет никаких следов. Странно...

Король все еще позади меня, ждет. Зал горит.

- тяжело - вздохнул я тогда, конечно тяжело, когда на тебе вес короля, королевства и всех смертей... Нужно, что бы он пошел за мной... В голову приходила старая сказка о крысолове, вот только жалко, что я не знал ни единой песни которая рассказывала о крысолове, только о дочери... Ну, тоже подойдет
Now rich and poor, both far and near,
In matrimony sought her;
But at friends and foes she turned up her nose,
Did the putty little rat-catcher's daughter.
For there was a man sold lily vite sand,
In cupid's net had caught her;
And right over heap and ears in love
Vent the putty little rat-catcher's daughter.
Doodle dee! doodle dum! di dum doodle da!


Пел я, надеясь что все те, кто остались здесь пойдут. Хотелось умереть и сгореть в этом зале, но кто согласится умереть после такого? Я хотел жить, я и сейчас хочу жить. Прорваться сквозь пламя, к выходу, и в место, где нет этого огня, где нет этого ужаса. Дальше. Дальше!


Vent the putty little rat-catcher's daughter.
Doodle dee! doodle dum! di dum doodle da!

Не успел я закончить, как возня в зале достигла моего уха. Пустив мимо обезумевших королевских министров и лакеев, вдруг пожелавших покинуть лоджию, я воглянул сквозь дверной проем в зал.

Представшая моим глазам картина была один к одному подобна той, что я представля себе, распевая эти куплеты. Одна из девушек выпрыгнула из зала, должно быть, ощутив себя в роли дочери крысолова. Остальные же, соскочив со своих мест, последовали за ней. Прочь от опасности.

Король не был исключением. Его величество, спохватившись, нелепо прискакивало вослед за умчавшейся вдаль какофонией министров.

И вот, не прошло и минуты, а в театре не было слышно ни звука. Сие означало лишь одно - люди покинули помещение и опасность им боле не грозит. Мне также стоило поторапливаться: каждый вдох отдавался порцией жжения в груди. Я закашлялся.

Мой кашель прервал густой приглушенный рык, дошедший до меня из королевской лоджии. *Рука дрожит, буквы прыгают.* Холодный липкий страх пробежал змеей по спине. Слова духа тут же загорелись в моем сознании огнем, напоминая о расплате за содеянное. Кто-то все-таки погиб сегодня по моей вине.

Странная идея - этот Зверь. В нем есть многео от парадоксов, которые я недавно стал вынужден изучать. Все-таки общественному человеку нужно уметь общаться на умные темы. Так в чем парадокс - что бы спастись от зверя нужно уметь не признать его существование. Однако возможно это в первую очередь при свете. Ищу я след что бы избавится от зверя, однако при этом я должен отрицать его существование... Как же такого можно достичь? Я думал над этим некоторое время. *почерк стал слегка угловатым и неровным - автор явно писал последующие слова несколько взволнованно* и тут я понял в чем дело: моя задача не отрицать существование Зверя в принципе - а отрицать его существование здесь. Все дело в вере. Силе веры. Я решил на оставаться дальше с публикой и решил больше не давать королю пострадать больше чем он пострадал уже и отправился в единственный действительно надежный источник света в ночи любого города - это хороший трактир. Я бежал, конечно же я бежал. Мои одежды не приспособлены к таким нагрузкам да и сам я, признаться честно, успел значительно потерять в форме. Но я верил что короткие перебежки смогут мне помочь. От фонарика к фонарику. От горящего окна к другому такому же. Я бежал сбивая дыхания, спотыкаясь и тихонько рыдая. Но я также говорил себе постоянно под нос: "При свете не быть зверю. При свете не быть зверю...", веря что хотя бы это сможет меня спасти в эту ночь.

Но, к вящему моему сожалению, той ночью мне не суждено было спать покойно.

Я было собрался уже идти, когда осознал, что остался совершенно один. Не было более рядом ни зрителей, ни короля, ни министров. Остался только я, один на один с угрожающим рокотом пламени и, быть может, чем-то куда более опасным.

Впрочем, если бы я поспешил, то мог бы его нагнать. Этот коридор театра был довольно короток - не больше сцены по ширине. У противоположного своего окончания он сворачивал за угол, где по моей памяти была дверь на лестницу. Оттуда можно было попасть в парадное и, как следствие, на улицу.

Еще могу точно сказать, что особых украшений коридор не имел. Пара-тройка парадных ковров, да с десяток глиняных бюстов, изображавших не то царей, не то проходимцев. Должно быть, это послужило причиной тому, что сей проход был свободен от пламени. Так что, хоть жар, прорывающийся сквозь дверные проемы из зрительного зала, и начинал уже донимать, я все еще мог свободно бродить по этому коридору.

Но с другой стороны это значило что и спасительного света здесь было немножко меньше. Я не хотел давать противнику лишнего шанса и потому сделал, возможно, единственное разумное действие в данной ситуации - я побежал прямо по коридору. А ещё предпочел лишний раз не оглядываться. Возможно, зря...

Мой бег окончился у дверей в конце коридора. Его величества не было видно и потому, я решил, что король уже добрался до парадного. Я спешно схватился за дверную ручку, дабы последовать его примеру, но в момент, когда моя ладонь коснулась холодной (!) латуни, что-то провело когтями по двери с той стороны. После этого оно уже не свершало никаких движений, отчего коридор окунулся в неприятную тишину.