сМТ: Агония Человечности | ходы игроков | Прелюдия Грэма. Дорожка кайфа, дорожка жизни

Сладко, сладко потекёт по венам волшебное зелье. Миг - и весь этот сучий мир тает на глазах. Потом будет плохо - Грэм часто просыпался, наблевав на себя. Такая вот особенность этого ебаного организма. Наверняка просто еще один способ ссаного мира испортить кайф. Он только этим и занимается.
Сучка. Вот что: весь этот мирок - просто стервозная сучка. И какой недоёбок-ботаник открыл свою пасть и с умным видом пищит, что мир - мужского рода? Не-е-ет, чувак. Ты можешь поверить тому, кто знает его не по наслышке и фоткам в Playboy. Этот мир - капризная, мстительная, злобная стерва. Ты хочешь доказательств и аргументов?
Иди в жопу.
Сейчас время показать средний палец и поржать над ее разгневанным видом. В шкафчике, в банке из-под хрустящего завтрака с бобром, оставалось немного зелья. Этот бобер - хранитель маленького и единственного счастья Грэма. Маленький пушистый друг хозяина квартиры - хотя будем честны, просто клоповника - был под кайфом не меньше, чем сам Грэм. Или художнику, рисовавшему этого упоротого зверя отдельной статьей расходов выдавали опиум или чем еще предпочитают закидываться эти богемные пидрилы?
О да, маленький зверек. Открой секрет, поделись со страдающей душой несколькими граммами чисто, концентрированного Счастья.

Грэм встал, поморгал глазами, чтобы согнать с них пелену. И, слегка пошатываясь, поплелся на кухню. Блять, как же ему хуёво! Но ничего сейчас будет лучше, вот только бы найти эту баночку. – Ну что мой хороший? Сейчас папочке станет хорошо, да? - бормотал он, открывая дверцу буфета над газовой плитой.
Дверца тоненько и жалобно заскрипела давно не смазанными петлями, а в голове Грэма как будто расхуячили атомную бомбу. – Паскуда!!! – заорал он, одной рукой ударив не в чем неповинную дверцу, а другой зажимая правое ухо. Все еще матерясь, Грэм полез в шкафчик. – Где ты, мой пушистый дружок? – он шуршал,отодвигая и переставляя коробки и банки в буфете, пытаясь отыскать ту самую – заветную банку бобра. Многие были пусты, а что в других он уже и не помнил. – Ну же! Иди к папочке, - всего этого дерьма было на удивление много и он уже начинал злиться. - Где ты, хренов хомяк?! – Грэм уже просто вышвыривал содержимое из буфета.
Но вот и она! Та самая с этим упоротым в хлам бобром на этикетке, приветливо улыбающимся ему. Дрожащими руками Грэм открыл крышку.

Кажется, эта пушистая сука на банке скривилась в ехидной усмешке. Она-то знала, о да, знала. Наверное, именно бобер и закинулся остатками героина: в банке было пусто.
Мир пошатнулся. Мир заржал над Грэмом визгом машин, проносящихся за окном, и бормотанием телевизора. Мир снова сделал гадость изломанному торчку, и тот был вовсе не намерен забывать ему эту подлость.
Банка была пуста.
То ли последнюю порцию Грэм вкололо себе и после путешествия по миру галлюцинаций позабыл об этом, то ли кто-то из дружков-нариков просто спер его дозу. Как сейчас, к черту, разница?
Зелья нет - и это звучало приговором.

- Ёбаная хуйня! – Грэм швырнул пустую банку в стену, та отскочила, глухо звякнув, и покатилась. Казалось, что все силы разом покинули его, ноги стали ватными, он пошатнулся. Грэм сполз на грязный пол, прислонился спиной к холодильнику, закрыл лицо руками и чуть не разрыдался. Потом вдруг нахлынула злость. – Ну, нет, сучий ублюдок, - сквозь зубы прошипел Мэнсон непонятно кому, - выкуси! Он медленно поднялся, держась одной рукой за ручку холодильника. Сейчас «дурь» можно было достать только в одном месте – у этой сучке Рона, что корчит из себя байкера и приличного папашу.

Сучка Рон торговал дурью уже лет пять. Но года два назад сам подсел - и обороты уменьшились. Часть уходила теперь и на себя. Проезд до "Урагана брызг" стоил денег, которые так понадобились бы на кайф. Может быть, Рон даст в долг? Нет-нет-нет, он гребанный придурок и жмот. Попрсоит сделать что-нибудь для него. Начистить кому-нибудь рыло? Нет, нет, Грэм вряд ли сможет, разве что еще более дохлому нарику. С такими Рон и сам справится - или попросит за бутылку одного из бугаев-байкеров. Надо привести ему что-нибудь из мебели и техники! Точно, он же месяца три назад везхал в новый дом, ему наверняка нужно.

Грэм снова сел на пол, перебирая варианты в затуманенном мозгу. Он поежился, его уже начинала бить мелкая дрожь, а на лбу выступил пот. Надо будет что-то дать Рону за дозу. Но все, что он мог предложить этому гребанному уебку, был маленький черно-белый телик, который стоял в его спальне. Он чего-то там показывал, хотя чтобы разобрать чего, надо было быть «закинутым» по самые «помидоры», но вот вместо звука были один треск и шипение. А из мебели, по крайней мере то, что мог утащить Грэм, только стул без спинки и табуретка, одна из ножек которой была замотана скотчем. Не кровать же ему переть? Так, блять, хватит! Если тупо сидеть и дрочить, то денег не прибавится. Ему до херовых зеленых чертей не хотелось получит на завтрак «ломки», а они ему обеспечены - идет уже второй день, как он без дозы. Появилась даже мысль съездить к отцу, но этот старый пердун не откроет ему, как в прошлый раз! Сейчас Мэнсон потихоньку подбирался к той черте, когда нарик готов практически на всё, чтобы надыбать дозу. И это бесило ту часть сознания, которая ненавидела и презирала Грэма-торчка и его обдолбанную жизнь.
Грэм потянулся к духовке, от крыл её и, нащупав там рукоять широкого кухонного ножа, поднялся с пола. Уже выходя, он накинул засаленную джинсовую жилетку - единственное, что он унес из отчего дома, сунул нож в карман и вышел на улицу. Сегодня долбанный Новый Год и на улицах полно народу, у которого есть деньжата, а Господь, мать его, велел делиться.

Некоторые бандюги чувствовали себя охотниками. Другие - сильными, могучими и всесильными. Но Грэм чувствовал лишь жжение в венах. Жжение - и ничего больше. Он не сравнивал себя с охотником и даже не думал упиваться своей властью - его влекло совершенно иное наслаждение. И он был готов на всё, что угодно - ради него. Убить старуху или ребенка, отнять последнее у бедняка, испортить Новый Год милой семье, отняв у мамаши игрушки, заботливо упакованные в подарочные обертки.

И ближе к центру сейчас кучи народа, сорящего деньгами на бессмысленные фейерверки и шампанское, когда ему, Грэму, нужно совсем немного, чтобы тоже почувствовать себя счастливым.

Что он собственно собирался делать, выпершись из дома с ножом в кармане? Грэм представлял себе это довольно расплывчато. Мысли его бегали и путались. Сколько торчков вот также шли на это - грабили или вообще мочили кого-то, а потом их кидали за «решётку»? А скольких упрятали просто потому, что надо было на кого-то свалить очередной «весяк»? Этого Мэнсон не знал. Но одно он знал твердо – в тюрягу он попасть не хочет, а значит нехера быть таким долбоёбом, как другие. Соберись и подумай, парень! Соберись и подумай! Хорошенько. Слышал меня, угребищный торчёк?! Грэм мысленно накричал на себя и это немного помогло. Во первых в центр ему нельзя, там слишком оживленно и много копов. Во вторых надо найти относительно тихое место. Первое, что пришло на ум – городской парк. Там могут тусить парочки. А дальше нож к горлу или под ребра и потребовать отдать всё ценное. Нет, до крови лучше не доводить, если не вынудят. Грэм кивнул своим мыслям и решительно двинулся в сторону парка.

Тёмный парк, покрытый белым ковром. , как этот хрустящий снежок напоминал о наркоманском Рае - поле чистого порошка. Деревья в коксе, поляны герыча, а на кустах вместо ягод растет ЛСД. Ка-а-а-айф. Конечно же, под новый год, по парку тут и там прогуливались парочки, семьи - он кишил счастливыми мордами. Тошно становилось глядеть на радостные искорки в глазах этих сытых и довольных котов.
Но вот прошла толпа людей ,а за ними тянулась одинокая мамаша с маленькой дочкой. Вокруг - никого, лишь голоса временами раздаются то оттуда, то отсюда.
Женщина лет сорока, в вязаной шапочке и вязаном же пальто, напоминающая повзрослевшую хиппарку,не нашедшей денег на новые шмотки. Маленькая девочка - в таком возрасте хрен поймешь - бегает вокруг и смеется, когда мама пытается поймать дочурку. Идиллия.

Черт как же тут холодно или это из-за «ломок»? Мэнсон переминался с наги на ногу, стоя в тени деревьев, которые росли рядом с вымощенной красноватой плиткой дорожкой. Он торчал тут уже прилично и начинал замерзать. Мимо него проходили молодые люди, парочки, семьи. Грэм уже пропустил несколько шумных компаний. Но вот на дорожке появилась женщина с ребенком. И вокруг ни кого. Он еще немного помялся. Грэм побаивался женщин – никогда не знаешь, что взбредет в голову бабе и как эта сучка потом себя поведет. Но тянуть было нельзя, оставалось рассчитывать на то, что здоровьем мелкой мамаша не рискнёт. Сейчас он разобьет эту идиллию в дребезги.
Грэм решительно шагнул наперерез матери, доставая из кармана нож, и изо всех сил стараясь, чтобы руки не тряслись, тихо сказал:
- Не ори и без глупостей. Отдавай деньги. Отдашь по хорошему – ни тебе,ни это соплячке ничего не будет.

Она замерла и побледнела. Ее кожа стала почти того же оттенка, что и любимая дурь Грэма.
"Вот бы вколоть её себе в вены" - пронеслась идиотская мысль, вызванная двухдневным периодом серо-серой жизни.
Трясущимися руками она стала доставать кошелек, в то время как малышка, вряд ли понимая происходящее, но инстинктивно чувствуя страх матери, прижалась к её ноге.
Медленно, слишком медленно опускались снежинки.
Медленно, слишком медленно тянулась рука женщины к карману, пока ее глаза неотрывно сверлили грабителя.

Кровь в висках стучала. Мгновенья растягивались в вечность. Он сглотнул подступивший к горлу комок.
Как же тут холодно… Тупая овца! Быстрее! Быстрее, черт тебя дери!
Грэм начинал звереть, и от напряжения ему становилось всё хуже.
- Быстрее, - прорычал Мэнсон, делая угрожающий жест рукой с ножом в сторону этой жирной коровы и её девки.

Женщина испуганно закивала и быстро достала бумажник, протянув его целиком Грэму. Паранойя и нервы, натянутые сверх всякой меры чуть-чуть не привели Грэма к краю: еще немного, и голова бы взорвалась от подозрений. А вдруг там нож? Перцовка? Дамский пистолет? Молот? Нет, последнее уже слишком.
Как только Грэм получил то, что хотел, женщина с ребенком начали медленно отступать назад. При этом мамаша держала девочку за спиной.

Нарик цапнул кошелек. Заледеневшие пальцы слушались его плохо, и он чуть не выронил его. Грэм еще несколько мгновений стоял, тупо пялясь на результат своих «трудов», на бабу с девчонкой он уже не обращал внимания.
Потом в мозгу как будто что-то щелкнуло. Голос в нутри его головы истошно заорал, чтобы он уносил ноги к ебеней матери от сюда. Мэнсон послушался этого голоса и опрометью бросился бежать, спотыкаясь и чуть не падая. Нож он по-прежнему сжимал в руке.

Снежинки радостно смеялись, звеня. Ветер ободряюще подталкивал в спину. Деревья ласково склонялись ниже, чтобы поздравить дружескими хлопками по спине Грэма. Даже земля, на которую ступали ноги, улыбалась ему, понимающе подмигивая. Жизнь прекрасна! Сама судьба, вся природа и ночные небеса радовались: теперь у их любимчика Грэма, этого очаровашки-парня, есть деньги на дозу!
Как был счастлив мир.
Как был счастлив Грэм.

Он бежал пока не начал задыхаться от колючего морозного ночного воздуха. Сердце бешено колотилось, а в глазах плясали радужные огоньки, но он был счастлив. Он чувствовал себя превосходно. Всё получилось, черт возьми! Отсоси, стервозная сучка! Тебе так просто не поставить раком Грэма Мэйсона! Грэм остановился, наконец, спрятал нож, отдышался и направился на другой конец парка к автобусной остановке. Теперь у него есть чем заплатить Рону.

Автобус трясся в предвкушении радости Грэма. И даже счастливые лица ожидающих праздника людей не вызывали раздражения. Потому что у Грэма тоже будет праздник. Хороший, белый праздник, будоражащий растекающийся мозг и кипятящий вены. Вот только у этих неудачников праздники раз в месяц, а у Мэнсона - каждую пару дней. просто лузеры.
Не то, что Грэм.
Мимо плыл утопающий в радости и веселье город. Тихо падал снег, вызывая ассоциации с близящимися несколькими граммами настоящей, дистиллированной радости. Грозно нависали дома - но это больше походило на попытку города защитить Грэма, нежели испугать, как обычно.
Все будет хорошо.
Все будет хорошо.
Все будет хорошо!

Мэнсон прижался щекой к стеклу. За автобусным окном мелькали огни города, падал снег. Грэм моргнул, на секунду ему показалось, что в бликах света от фонарных столбов он видит фигуру матери, снег падает сквозь нее, но она улыбается. Нет, её там нет. Не может быть. Она мертва. Всё будет хорошо. Мертвые не возвращаются. Всё будет хорошо. Его начинает бить дрожь, а суставы ломить. Она не вернется! Всё будет хорошо!

Вот и бар. О, райские врата. О, чудесный храм! Ты предназначен в эту ночь для радости. Как чудесно мигает вывеска! Нет, нет, что вы - это не перегоревшие буквы! Это она подмигивает улыбающемуся Грэму. Что? Нет, это не толстяки-байкеры, а купидоны, порхающие по прекрасному городу. и сзади могучим старшим братом, Михаилом с пламенным мечом, нависает новостройка.
Вновь мерещится мать.
Нет, нет, нет! Мертвые не встают!
Сзади катится чёрный фургон с белым скандинавским вороном, какой рисовали на парусах драккара, на дверце. Он тормозит метрах в пяти от бара, через несколько секунд после того, как Грэм торопливой походкой зашел в бар.
С переднего сиденья вылазит полуголый мужчина с татуировками кельтской вязи, в тёмных очках и с длинными светлыми волосами.
Мёртвые не встают.
Они ходят.