Мне холодно | ходы игроков | Сцена 2: Как во сне

      Сегодня ему повезло остаться в живых. А водителю автобуса — нет.

      Сторонний наблюдатель счёл бы это смешным, но в первые минуты своего везения Оливер плакал. Плакал всё то время, пока лежал на боку, опасно вывернув шею, и впитывал вернувшимся сознанием одну деталь произошедшего за другой. Из полутьмы салона проступали горбы кресел и чёрные кляксы окон во вставшем с ног на голову пространстве, а слёзы обиды и злости текли по щекам Флора. Он плакал по всем причинам сразу: от отчаяния, от страха, от ненависти к криворукому ящеру за рулём, который не смог справиться с простейшей задачей. Он должен был просто вести машину. Просто, блядь, вести этот ёбаный автобус. Сукину сыну ничего не нужно было делать! Только держать руки на руле. А потом этот кретин ещё и умер. Бросил всех подыхать, а сам трусливо спрыгнул на тот свет первым. Оливера больше всего выводила из себя эта мысль.

      «Какой же козёл. Ненавижу тебя.
      Ненавижу тебя, уродливый старый пиздюк».

      Оливер ещё позавчера понимал, что возвращение в родной город станет ошибкой. Два дня назад под воющие гитарные риффы он запрокидывал голову, втягивая в лёгкие густой дым марихуаны, и запивал её водкой. На фестивале было круто, реально круто. Башню срывало от понимания, что становишься свидетелем музыкальной истории. Все три дня бешеного рок-концерта, где группы сменяли друг друга, Шон и Алекс звали его в Портленд. Предлагали не возвращаться и просто сесть на автобус в другую сторону: а там металлический чёрт не бросит или кривая вывезет. И так хотелось сигануть с головой в этот омут, навсегда скинув с ног невидимые кандалы. Оливер обсасывал эту мысль как губы малолетней рокерши из Де-Мойна, снова запивал водкой, полировал шмалью и всё больше чувствовал, что именно так и следует поступить. А музыка рвалась со сцены. Они ночевали в отапливаемых палатках и мотелях как попало: пьяные, голые или в хрустящей не по погоде хромовой коже, прямо друг на друге или на кафельном полу душевых. Они плевали на январь, на холод, на весь мир. Несколько тысяч душ, нашедших друг друга на белых просторах дальнего Запада. Трахались, курили, пили и жарко спорили обо всём на свете. Провожали улюлюканьем возмущённых местных жителей; заливаясь хохотом, бежали от копов и пытались подобраться ближе к сцене, чтобы кинуться в отвязный мош. Чёрт подери, как же Оливеру Флору было весело! Наверное, так, как не было никогда в жизни. Но теперь только афиша с лицами «Лед Зеппелин» напоминала о том, что вчерашний день не был сном.

      На самом деле, на сон куда больше походило то, что Оливер ощущал сейчас. Или даже не сон, а глухой откат после дозы диэтиламида лизергиновой кислоты. Большой и солидной дозы.

      — Чтоб тебя... — застонал Оливер, руками помогая себе вывалиться из узкой ямы между сдвоенными сиденьями. Левую ключицу прострелила боль, а позвоночник взвыл, отзываясь спазмами на каждое движение.

      Не возвращаться. Ага, так и следовало поступить. Но вместо того, чтобы сесть в автобус, идущий на восток по двенадцатому шоссе, он взял рейс на север. Домой. Он знал, что ошибается, знал, что сестру можно кинуть — она ведь кинула его, правильно? почему же он не может? — но всё равно поехал. И теперь даже голос Оливера, осипший от трёх дней непрекращающегося ора и пьянства, пласкиво дрожал. Как же Оливер ненавидел этого мудака-водителя!

      — Полное дерьмо, чувак, это полное дерьмо, — рухнув на колени в проходе, делившем салон пополам, Флор закрыл лицо руками и затрясся в немой истерике.

      Только теперь он до конца осознал, что над ним висит труп. Что автобус принял вертикальное положение, задрав рыло к небу, его стёкла и крыша со стоном прогибаются под массой чего-то тёмного, а темнота постепенно наполняется холодом. Даже его собственное дыхание, рвавшееся сквозь исцарапанные пальцы, подвешивало перед лицом облака слабого пара. Флор в полной мере почувствовал, что замерзает в железной могиле наедине с распятым над рулём мертвецом. Видимо, при аварии или чем там была эта катастрофа, шофёра сперва бросило на руль с такой силой, что рычаг коробки передач пропорол ему грудь, а затем автобус перевернулся второй раз, встав на корму.

      Издалека водитель был чем-то похож на отца Оливера. Впрочем, половина Монтаны, наверное, была похожа на его отца. Широкие плечи, сплавленные из мясистых мышц и жира, высоко бритый затылок, кепка и рубашка из толстой двойной фланели. Прочие детали терялись в темноте на фоне белёсого прямоугольника. Почему-то Флора прошила ещё одна мысль, вдвойне мерзкая на фоне ситуации: как выглядит живот водителя над ремнём его джинсов. Висит ли? Скукожился в жирной дрожи?

      — Чёрт, чёрт, чёрт... Эй! Есть кто-нибудь?! Эй! Суки...

      Его крики перешли в ненормальный визг и быстро затихли. Даже у него хватило гордости, чтобы понять, как жалко они звучат. Оливера всё ещё колотила дрожь, несмотря на толстую жёлтую куртку. Подросток понимал, что дрожит не только от страха, но и от холода. Конечно, под снегом наверняка теплее, чем снаружи, но, судя по рыжему оттенку лобового стекла, скоро закат, а затем ночь. Температура может упасть на десять градусов или даже ниже. Нещадно ныла шея, почти вывернутая, когда спавшего Оливера сбросило с кресла и прижало к задней стенке. Ощупав левое предплечье, мальчик нашёл под пальцами пульсирующую боль, которая снова отозвалась вспышкой ненависти. Ну неужели дебил, который обматывает колёса цепями и водит большие автобусы, не мог просто довезти его, куда следует?! Ну почему!

      Пытаясь унять дрожь, Оливер на четвереньках выбрался в проход и кое-как поднялся, поворачивая голову влево и вправо. Он пытался высмотреть вещи на сиденьях или полках, надеясь, что на самом деле помощь уже здесь, эвакуация идёт полным ходом, а о нём просто забыли. К сожалению, Оливер Флор вырос в Монтане и знал, что эвакуация слишком часто приходит поздно — если случается вообще. Ноги дрожали. Закусив губу, Оливер ухватился пальцами за подголовники кресел, образовавшие своего рода лестницу, и пополз к мертвецу за рулём, упираясь коленями в оледеневшую крышу. Мысли о том, что следует делать, бестолково толкались между висков, выпихивая одна другую. И только образ водителя, так похожий на мёртвого отца, оставался ясен. Должно быть, Оливер слишком уж мечтал о том, чтобы его папаша сдох. Возможно, только ненависть оставила подростку силы шевелиться.

Стекло угрожающе затрещало над головой Оливера, заставляя его поминутно поглядывать наверх. На бэйджике, выглядывающем из-под расстёгнутой тёплой куртки, рядом с расплывчатым тёмным пятном фотографии, парень с трудом смог разглядеть имя ненавистного водителя.
Тобиас АркбольтНичего себе имечко для чернокожего. Этому имени самое место не на бэйджике, а в заголовке древнего свитка с заклинанием.
Подошвы Флора норовили соскользнуть с пластиковых подлокотников, несмотря на то, что его ботинки были предназначены для горного туризма. По-видимому, взбираться по горам было проще, чем по шатающимся спинкам кресел, обтянутым узорчатым синим велюром. Парень рисковал в любой момент оказаться болтающимся на одной руке над узким чёрным колодцем, в который превратился автобусный салон. Слабого света, проходившего сквозь снежный щит над лобовым стеклом, едва хватало, чтобы выбирать места, за которые ухватиться. А затем этот щит треснул. Его пересекла рыжая молния, наполненная закатным светом, и водопад льда вперемешку со снегом обрушился в проход с оглушительным и страшным гулом.

      Всё случилось так быстро, что Оливер не успел испугаться больше, чем уже был напуган. Он забарахтался в проходе, шаря ногами в пустоте, пока не упёрся во что-то мягкое и относительно ровное. Находка оказалась спинкой крайнего кресла с левой стороны, и с неожиданной от самого себя прытью Флор буквально всосался в тесную расщелину между сидениями. Комья снега тут же забарабанили по «крыше» его укрытия и посыпались в проход в дюйме от его лица, заглушив вскрик. Забившись вглубь сидений, Флор прижал колени к груди и едва успевал отмахиваться ладонями от снежинок и льда. Что-то грохнуло наверху, затем ещё раз, а потом кресла правого ряда затрещали. Увесистая глыба льда, которая и продавила стекло, рухнула в автобус, проломив несколько сидений подряд. Если бы Оливер выбрал ряд у противоположного борта, то оказался бы раздавлен пластиком, льдом и металлом.

      Только через несколько долгих минут подросток заметил, что его тяжёлое дыхание осталось единственным звуком в салоне. Снег больше не стучал по верхним сиденьям. Несчастный и совершенно вымотанный двумя паническими атаками подряд, Флор не сразу набрался сил, чтобы перевернуться на колени и осторожно свесить голову в проход. Задняя часть автобуса, где он лежал совсем недавно, поднялась на добрых несколько футов и превратилась в неровную плиту из смёрзшегося и расколотого на куски снега.

      «Ещё минута, и я бы, выходит...»

      Прижав запястье к щеке, Оливер понял, что холоден как смерть. И бледен, видимо, как она же. Или как снег — метафора более уместная в нынешней ситуации. Некоторое время он разглядывал, как тонкая синяя венка бьётся на запястье, а потом снова полез наверх, цепляясь за подлокотники и поручни под крышей.

      Водитель всё ещё нависал над салоном, но теперь, потревоженный снегом, он походил не на распятого Христа, а на тёмный ком, скукожившийся на перегородке за водительским сиденьем. В задравшихся штанинах можно было рассмотреть шерстяные носки, облегавшие уже затвердевшие ступни. Отчего-то взгляд на тонкую полоску шерсти вызвал во Флоре позыв ко рвоте и парень поскорее отвёл взгляд.

      Конечно, теперь сходство с отцом пропало. Такой законченный расист как Флор-старший ни за что не согласился бы стать негром. С некоторым удивлением Оливер отметил, что совершенно не помнил цвет кожи водителя. Кажется, он вообще не посмотрел, кто сидит за рулём и кому протягивает билет, когда входил в автобус. Ему, честно говоря, было совершенно плевать.

      — Как будто сейчас что-то изменилось, а? — сквозь зубы прошипел Оливер в ответ на собственные мысли, подтягиваясь всё выше и выше.

      Умелый человек, наверное, перебирал бы руками и ногами в строгом ритме, чтобы подняться по всей длине «Грейхаунда». А Оливер, задыхаясь от непривычной нагрузки, молотил конечностями как обезьяна и мечтал скорей оказаться под открытым небом. Наконец, его мечта сбылась: сиденья кончились. Подъём, отнявший столько душевных и физических сил, привёл его к перегородке за водительским креслом. Снежная яма над лобовым стеклом, теперь совсем близкая, дышала холодом и светом. Оставалось только избавиться от мертвеца, чтобы перебраться за руль... только избавиться от мертвеца... проклятье, кто бы знал, что потрогать труп будет настолько сложно!

      Забравшись на второй ряд кресел, мальчик одной рукой ухватился за подлокотник, а вторую потянул к водителю, стараясь не коснуться его лица и пятна крови на груди. Перед глазами стояла кошмарная фантазия о том, как негр с библейским именем открывает глаза и хватает его за руку. Закрыв глаза и еле слышно хныча, Флор дёрнул Тобиаса за отворот куртки, стараясь спихнуть его в проход вслед за глыбой.
      «Пожалуйста, падай уже!»

И он рухнул вниз. Рычаг, наполовину выдранный из коробки передач нуждался лишь в небольшой помощи, чтобы окончательно зажить своей жизнью в мертвеце, который теперь лежал в проходе лицом вниз.
Осмотрев кабинку водителя, Оливер остановил взгляд на раскрытом бардачке, из которого содержимое не высыпалось только потому, что туда забился снег. В бардачке нашлось несколько вещей, видимо, наиболее часто пригождавшихся Тобиасу или кому-то из его сменщиков. Оперевшись ногами в спинку водительского сидения Флор быстро выгреб снег и стал одну за другой вытаскивать находки, складывая их у себя под ногами. Нашлись: стопка уже ненужных никому документов, упакованных в полиэтилен, пачка не самых изысканных сигарет «Eve», коробок спичек, три сигнальных патрона - хотя пистолета к ним по какой-то причине не обнаружилось - их Оливер сразу сунул в карман. Следом выпал старый выпуск военного журнала для обывателей «Arms & Tactics». Нашелся пакет с бинтом, ватой, баночкой спирта и пузырьком какого-то просроченного антисептика. В этом же пакете были и таблетки, но разбираться с ними сейчас Флор не стал. В полости ящичка оставались только отвертка, шило и ключ - по всей видимости, от багажного отделения, который вряд ли кому-то уже мог понадобиться.

      На ключ Флор забил, а вот отвёртку и шило по каким-то неведомым причинам сунул в тот же карман. Патроны он, вообще, брать не хотел, потому что понятия не имел, зачем они нужны. Он даже не вполне понимал, что это такое. Но при взгляде на документы и газету в его сознании вспыхнул образ ночного костра, сворачивающейся в углях бумаги, волны тепла... По-видимому, руки лучше знали, что потребуется их хозяину, если без запинок распределяли предметы на полезные и нет. Оливер засмеялся, закинув голову. Ему стало так смешно, что водитель, уже упавший вниз, перестал его беспокоить. Авария перестала беспокоить. Зима перестала. Всё перестало. Он сгибался от хохота в перевёрнутом автобусе, тряся в замерзающих пальцах пластиковые капсулы пиропатронов, шило и талон техосмотра. Он даже поднял их к снежному солнцу, призывая бога Ра в свидетели своему мародёрству.

      Как же ему было смешно!

      Как убого, ужасно, унизительно выглядело всё происходящее! Хохот душил мальчика так, что он стал задыхаться, роняя с острых зубов слюну и утираясь рукавом украденной пару лет назад куртки. Ночной костёр! Сама абсурдность этой идеи превосходила все мыслимые границы. Он что, собрался тут выживать? Как те парни из Вьетнама? Разводить костры, поджигать бумагу осветительными ракетами? Ах-ха-ха-ха-ха, а что ещё ему предстояло делать? Визгливый смех Оливера эхом носился в снежной яме и стальной туше автобуса на её дне. Он представлял себя то пожирающим собственные экскременты (интересно, они питательные?), то ставящим силки на кроликов как в тех...

      Улыбка резко замерла на губах подростка, а из глаз пропал бесноватый блеск.

      «... как в тех книжках, которые в детстве мы читали с сестрой», — хотел подумать он, но не подумал. Вместо этого Оливер рассерженным жестом сгрёб в карманы всё найденное. Истерика утонула в тусклой безадресной злобе. Вынув из ящичка ключ от багажного отделения, Флор протянул руку над снежным колодцем, который недавно покинул, и вгляделся в его глубину.

      Он не видел тела водителя. Больше никто не был распят над лобовым стеклом, и только ряды кресел тонули в копившейся на дне темноте. В каком-то смысле участники безмолвной трагедии поменялись местами: только Оливер Флор остался жив, а Тобиас Аркбольд оказался мёртв. Флор не хотел чувствовать жалость к водителю. Его было проще ненавидеть, как тогда, когда Оливер затравленно глядел снизу вверх. Почему-то подростка передёрнуло от понимания того, что совсем недавно в этой темноте лежал он сам.

      — Подавись, мудак, — выплюнул он.

      Флор разжал пальцы и ключ бесшумно исчез в темноте. Не обернувшись, Оливер несколько раз провёл предплечьем вдоль резиновой рамы стекла, смахивая застрявшие осколки. Потом мальчик ухватился за неё и полез навстречу сизому небу январской Монтаны. Он не оглядывался, потому что в этом не было нужды — Флор и без того знал, что тьма позади живёт своей жизнью, растворив в себе тело водителя. Это чувство не нуждалось в проверке. Зона-51, иллюминаты, Бермудский треугольник — увольте от скепсиса, Флор всё понимал. Этот поганый мир пожирал сам себя как хищное нефтяное пятно. Щупальца чёрного льда тянулись между кресел к его пяткам, настолько же воображаемые, насколько могли быть реальными.

      Господи, зачем вообще спасать чью-то ничтожную жизнь при таких раскладах? Кому Оливер мог сделать лучше, выбравшись из перевёрнутого автобуса? Он знал ответ и на этот вопрос.

      — Какой же я жалкий, — шептал он себе под нос, карабкаясь через руль и ставя ноги на приборную панель. — Какой же я, сука, жалкий...

      Перебирая немеющими от холода руками и ногами и то и дело срываясь, Оливер целеустремлённо двигался вверх, навстречу красноватому закатному свету, который на мгновение привиделся Флору кровавым. И было, из-за чего. К счастью, кровь ему увидеть сегодня пока ещё не довелось, а из-за холода он и запахов не мог различить. До свежего снега, который ещё не успел образовать хоть сколько-нибудь значительный слой поверх прессованной снежно-ледяной каши, оставалось всего ничего, как что-то вокруг стало меняться. Снегопад начал усиливаться, метель постепенно ожесточалась, а холод - он стал каким-то иным. Теперь он не просто находил лазейки в тканях одежды и пробирался под кожу, заставляя опасно скрипеть и трещать кости, но вдобавок добирался до спинного мозга и отчаянно давил там на маленькую красную кнопочку под названием древний ужас. Поэтому ещё раньше, чем Оливер успел осознать, что происходит вокруг — края ямы, из которой он пытался выкарабкаться, стали затягиваться гладкой наледью, которая начала медленно стекать вниз мимо Флора, тонкими щупальцами проникая в салон автобуса и распространяясь по его обшивке внутри и снаружи — он испугался. И на сей раз это был не просто испуг, какой может случиться с кем-то в повседневной жизни, и не такой, какой может случиться, загляни кто-нибудь неожиданно, скажем, в лицо смерти — кому бы оно ни принадлежало: маньяку в тёмной подворотне, выскочившему на переход на красный автомобилю или чему-то подобному — всё это не произвело бы и половины того впечатления, которое довелось испытать Оливеру в этот момент. Это впечатление очень сложно осознать и проанализировать. Человек нередко перестаёт быть человеком в такие секунды. Но Флор не потерял головы даже тогда, когда понял, что внизу что-то зашевелилось — лёд захрустел так, словно бы кто-то в нём заворочился. Оливер моментально согрелся, или по крайней мере перестал ощущать мороз. В мозг и в конечности ударила чудовищная доза адреналина.

      И подросток кинулся в бегство. Он не оглядывался. Как уже было сказано, он знал, что увидит позади. В каком-то смысле страх сделал всё простым и понятным: «беги, Флор!» — кричал он. Закричал и Оливер.

      Мальчик оскальзывался, падал на колени, а потом, бросив продираться сквозь сугробы, кинулся на лёд животом, преодолев последние метры в свободном скольжении. Он даже не заметил, как повторно ударился левым плечом об асфальт, когда скатился на дорогу. Оливер просто вскочил, взламывая ботинками тонкий наст, под которым темнел асфальт, и опрометью кинулся прочь, держа солнце над холмом Вряд ли он осознанно выбрал направление в этот момент. Скорее какое-то эхо прошлого мира, который сейчас тонул во льду вместе с автобусом, напомнило ему, что он ехал из Хелены на север, домой.

      Теперь он вновь мчался на север, не замечая, как дыхание раздирает горло изнутри, и слыша треск за спиной.

Мало-помалу силы юноши убывали, а дорога всё тянулась и тянулась строго на север сквозь метель, и никуда с неё свернуть не представлялось возможным. Скоро путь Оливера осложнился тем, что бежать пришлось по голому льду, который в конце концов настиг и даже обогнал Флора, полностью застелив собой трассу. Проклятая наледь встречалась теперь повсюду — на дорожных знаках, деревьях, насквозь проржавевшем куске железа, брошенном у дороги бог знает сколько десятилетий назад, когда его ещё можно было назвать автомобилем. Но всё это было неважно, потому что некоторое время назад (пять минут, час или век? — на таком морозе время ощущается совершенно иначе) сзади до ушей подростка начали доноситься звуки чьих-то шагов. Гулкие, тяжёлые, мерные, неторопливые — они раздавались всё ближе и ближе. Казалось, за Оливером шла гора. И имя этой горе Флор хорошо знал. Не только знал, но и люто ненавидел. Тобиас Аркбольт был ходячим олицетворением всей ненависти подростка. Парень не оборачивался, потому что знал, что стоит ему обернуться, случится страшное — ведь так обычно бывает в клишированных ужастиках. В них, стоит герою обернуться, как монстр непременно телепортируется к нему за спину, в первый момент герой ничего не увидит, и даже звук шагов преследователя, быть может, стихнет, но это лишь до того момента, как главный герой повернётся обратно, чтобы продолжить свой путь.
Здесь же всё происходило иначе. Далеко в тумане на короткое мгновение проступили очертания какого-то одноэтажного кирпичного строения по правую сторону дороги. Буквально на пару секунд показался уголок. Маленький символ надежды, который, впрочем, не отменял того факта, что шаги и не думали стихать. Вместо этого Оливер услышал странный, но очень знакомый звук. Такой издавал автобус, из которого Флору совсем недавно посчастливилось выбраться живым, при повышении передачи — нечто наподобие фырканья парового клапана и следующего за ним двойного выхлопа. После этого шаги участились, ещё громче разносясь по округе. Шагов через десять зловещий саундтрек повторился.

      А у Оливера не осталось сил даже на то, чтобы ругаться. Всё, что он хотел сказать, уже было сказано: выкрикнуто надтреснутым голосом, вырвалось пополам с хрипом сквозь немеющие губы, прозвучало без слов, когда Флор спотыкался на очередной льдине. Позавчера «Лед Зеплин» пели песню, которая вплеталась в события не хуже гулкого гидравлического дыхания.

      With a little bit of concentration
      And a little bit of helpin' hands
      And a little bit of raving madness
      You know it makes me feel, baby

      Ни концентрации, ни дружеских рук Оливеру отчаянно не хватало. В отличие от самых разных чувств и бьющегося глубоко внутри безумия. Он рвался сквозь снег к виднеющемуся в метели зданию как бешеный пёс, преследующий бегущего человека — только бегущим человеком был он сам. Как ни странно, остов ржавеющего автомобиля придал ему сил: Флору показалось, что он видел такой же, когда проезжал в сторону Хелены. Или другой, неважно. На дорогах Монтаны может сгнить миллион автомобилей, но ни «Дженерал Моторс», ни заботливое американское общество как обычно ни хрена не заметят. Они никогда не замечают. Оливер Флор лучше многих знал, как хорошо взрослые умеют отворачиваться.

      Поэтому он бежал сам. А когда выдохся, то волок ноги, помогая переставлять колени онемевшими руками. Если понадобилось, он полз бы вперёд, потому что привык быть один. Ни дружеских рук, ни концентрации — о да, детка, это чувство он знал очень хорошо. Его жизнь — его ответственность. Его безумие. Снова закричав в последнем усилии, Оливер бросился к строению.

      Им двигала злость?
      Нет, им двигал ужас.

      «Ненавижу».

Наконец очертания здания перестали исчезать после каждого порыва ветра, и Оливер смог разглядеть покрытую льдом полуразрушенную вывеску, на которой сохранились всего несколько разбитых букв, из которых Флор заключил, что перед ним здание давно заброшенного минимаркета. И его догадка вскоре подтвердилась. Пустые стенды, стандартный L-образный зал с кассой у входа, газетный стенд — то, что удалось разглядеть Оливеру через скалившиеся битым стеклом зияющие пасти окон.
Подростку оставалось преодолеть всего какой-то десяток ярдов до входа, но он уже не был уверен, что успеет — топот преследователя стал настолько быстрым и оглушительно громким, что казалось, будто Флора преследует не один оживший водитель, а целый их выводок, причём верхом на арабских скакунах. Несмотря на пугающее безумие всего происходящего, несмотря на то, что останавливаться Оливер не собирался ни при каких условиях, тело предало его. Мозг говорил конечностям делать одно, а они делали совсем другое. Даже собственная шея его не слушалась. Всё происходило так, как бывает во сне. И Оливер обернулся. Если бы он ещё физически был способен исторгать ругательства, то сейчас он делал бы это так, как никогда ещё в своей жизни не делал. Не было никакого облака пыли, поднимающегося позади преследователя, никаких других спецэффектов. Его было видно даже сквозь метель. Тот просто нёсся с ужасающей скоростью. И в этот миг Флор почувствовал, как дорога под его ногами накренилась и, кажется, мир вокруг отчего-то решил последовать за ней. Все свои силы парень направил на то, чтобы отклонить своё падение в сторону обочины.
Происходило всё это мучительно медленно, опять же, как во сне. Но даже для slo-mo негр двигался слишком быстро, словно позаимствовал эту способность у самого Флэша. Флор попытался зажмуриться, чтобы хотя бы не увидеть того, что с ним вот-вот произойдёт, и тут же почувствовал сильный удар в левое плечо, не сумев удержать веки закрытыми, пусть боли от падения и не почувствовал.
Негр с заледеневшими глазами, которые, вопреки законам физики и биологии, парень смог разглядеть в проплывающем образе водителя, мчался по льду, всё разгоняясь и разгоняясь. И когда наконец шофёр с говорящей фамилией поравнялся с Оливером, то... остановиться он не смог. Тобиас развернулся было в нужный момент всем телом и уже бежал в обратном направлении, но чудовищная сила инерции уносила его прочь. Оливеру Флору удалось выжить. Пока что.
До входа в магазинчик оставалось проползти всего ярда три.

      Тряся головой как оглушённый, подросток на коленях пополз к дверям. Проёмы, в которых некогда были установлены стеклянные створки и витрины, наполовину занёс снег, и температура внутри не отличалась от наружной ни на градус. Но Оливеру показалось, что из разбитых окон дохнуло теплом. Минимаркет сулил укрытие от ветра, а главное — от ужасного видения с зимней автостады. Того самого, которое поднялось вслед за юношей из чёрной пропасти на дне автобуса.

      «Я трогал его. Я его трогал!» — пульсировало в висках Флора.

      Мальчик ввалился в проём, обвалив за собой маленький снежный ручей, и затравленно обернулся, выискивая глазами преследователя.

Переступив порог магазина, парень почувствовал себя очень странно. Внутри было на порядок теплее, чем снаружи, и дело было не только в отсутствии ветра. Казалось, окружающий мир вдруг отчего-то передумал уничтожать Оливера Флора, по крайней мере, пока. Наледь присутствовала и в торговом зале, но теперь — то ли с приходом парня, то ли так совпало — она уходила. Метель, бешено гонявшая ледяную крошку вместо снега отчего-то потеряла свою ярость и превратилась в обычный для этих мест ветер, а температура будто повысилась на добрых десятка полтора градусов Цельсия. Похоже, теперь можно было вздохнуть — ещё не с облегчением, но хотя бы перевести дух Флор мог себе позволить. Был ли негр-водитель лишь странной галлюцинацией или чем-то большим, с уверенностью утверждать было ещё рано, но забывать об этом Оливер не собирался. Да и не смог бы, если бы даже захотел.
В торговом зале царила атмосфера гнетущей пустоты, тлена и тоскливого одиночества, которая, по сравнению с тем безумием снаружи, ощущалась едва ли не родной и уютной. Магазинчик и в лучшие свои дни не был оживлённым местом — хорошо, если за день через кассу проходил хотя бы десяток человек тогда. Но теперь Оливер, похоже, был первым, кто решил заглянуть сюда за последние лет как минимум... пятнадцать? Впрочем, если судить по пустующим полкам, то возможно, что и нет, не первым. Полки пустовали и надежды на то, что здесь могло остаться что-нибудь из еды или других вещей, которые могли бы пригодиться, парень тут же отбросил как чрезмерно наивные. Пол магазина был устелен неравномерным слоем плотного снега, а вдоль окон образовались сугробы, препятствовавшие дальнейшему его проникновению.
Подойдя к стойке, Оливер обнаружил за ней первого из местных работников. Это был скелет девушки, судя по остаткам неплохо сохранившейся в холоде одежды. Довольно стройная при жизни и умевшая одеваться со вкусом, она встретила свою смерть за стойкой кассы. Как долго она умирала и как именно — сказать без осмотра было затруднительно даже для специалиста, коим Флор, разумеется, не являлся. Кроме неё в зале обнаружились ещё двое: мужчина в плотной клетчатой куртке с нашивкой какого-то (должно быть, местного) охотничьего клуба, и старик, лежащий на животе у входа в подсобку и туалеты. И оба — скелеты.

      — Ох... дерьмо, — всё ещё стоя на коленях пробормотал Оливер, когда понял, куда попал.

      «Подойдя» действительно получилось слишком громким словом, чтобы описать манеру перемещения парня по разрушенному магазину. Он едва ли помнил, как пробирался между полок на четвереньках, шлёпая ладонями по лужицам талой воды. Точь-в-точь собака, о которой Оливер подумал минутой раньше. Рациональная логика подсказывала ему, что спастись от живого кошмара не удастся — ни стен, ни защиты, ни даже запертых дверей. Единственной надеждой Флора осталось то, что ему удастся затаиться между полок и... и...

      Он понятия не имел, что стал бы делать дальше, однако звуки адской погони утихли. Зато сам Оливер едва не взвизгнул, когда перевернулся на спину и обнаружил костяное лицо прямо над собой. Скелеты скалились на Флора, смешав догадки и видения в невообразимую кучу. Это выходило за все пределы возможного! Но и обернувшись, мальчик не мог поверить своим глазам: мёртвый водитель, гнавшийся за ним от автобуса, исчез. Снег мягко планировал с прояснившегося неба, и сквозь редеющую снежную дымку виднелась дорога. Но по асфальту не полз оживший лёд и не мчался оледеневший мертвец. Там вообще никого не было.

      Мир больше не качался. По крайней мере, в геометрическом смысле. Ровная белизна склона переходила в далёкую ледяную равнину, размеченную тёмно-синими сполохами хвойных рощ. Ржавый закат резал Монтану на поля чёрного и белого, хранившие неподвижность. Зато крыша Оливера отчётливо ехала под уклон. Как трусливый сурок он глядел в щель между стеллажей на замёрзший мир и чувствовал всеми фибрами души, что в зимней пустоте живёт неявная тревога. Слишком странным казалось случившееся; слишком страшным для возвращения даже в настолько мерзкий город, как Аварис. В который раз Флор отметил, что его папаша, всё-таки, оказался редкостным дебилом — поселиться в городке с таким названием.

      В третий, в пятый раз Флор боязливо оглядывал дорогу, но негр, недавно напомнивший ему отца, не возвращался.
      «Может, придурок вернулся в багажник?» нервно пошутил про себя Оливер, но не смог выдавить даже мысленной улыбки.
      Снова посмотрев на скелеты, Флор покачал головой и ухватился за стойку. Куртка слишком громко зашуршала в неподвижной тишине, когда он поднимался, со всей отчётливостью подчеркнув отсутствие звуков. Смерть будто отрезала их острым французским ножом «Опинель» — тем самым, с лезвием из белой как снег керамики.

      Несмотря на потеплевший воздух, мальчика колотил озноб, и Оливер поочерёдно обнимал себя руками или прятал замёрзшие ладони в большие накладные карманы. Со скрипом поворачиваясь на пятках, он осматривал зал, не находя ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Оливер даже не помнил, стоял ли похожий магазин на пути из Хелены в Аварис раньше. Нет, можно сколько угодно насмехаться над обломками машин у обочин, но скелеты обязательно бы кто-то нашёл. Даже в Монтане живут не такие полные мудаки.
      «... наверное».

      — Ладно... ладно... сейчас я это разрулю...

      Сердцебиение подростка понемногу приходило в норму. В очередной раз сунув руки в карманы, он нашарил привычный картонный уголок и понял, что ему требуется именно сейчас — небольшая проповедь Будды. Пока Флор выковыривал «Мальборо» из красно-белой пачки и шаркал спичкой по фосфорной тёрке, его посетило воспоминание. Стоял летний полдень одного из тех воскресений, когда ему удавалось навестить дом нового мамина мужа и побыть наедине с Джесси. Подростки сидели на импровизированных качелях, раскачиваясь на подвешенных к планке автомобильных шинах, и о чём-то болтали. Джессика всегда усаживалась так, чтобы поджать одну ногу под себя. Оливер смотрел на голую коленку сестры и думал о том, что Джессика как-то неожиданно быстро выросла. Ещё вчера он помнил её слюнявым ребёнком, а теперь каштановые волосы непринуждённо лежали на плечах девушки в открытой майке. Флор как раз совал в рот сигарету — точно тем же движением, что и сейчас.

      — Побуду Буддой, — подмигнул он Джесси. Та заливисто рассмеялась:
      — Почему ты называешь сижки карманным буддизмом?
      — Потому что я придурок?
      Джессика снова засмеялась, упруго раскачивая шину:
      — Эй! Ну всё-таки! Расскажи, что такое буддизм?
      — Индийское учение о том, что всё вокруг — херня полная.

      Оливер засветил спичку, перегнувшись через стойку, и нашарил под кассой рычажок. Сигаретный дым согревал его изнутри. Выдохнув его в лицо окаменевшему скелету продавщицы, Флор со звоном выдвинул ящик и выгреб несколько смявшихся купюр и мелких монет. Как он и сказал: херня полная. Скелетам деньги не нужны. Жаль только, что баксов осталось так мало — он нехило потратился на поездку в Хелену.

      — Это тебе папа про Вьетнам рассказывал? — прозвенел голос сестры, пока мальчик бродил среди пустых стеллажей и заглядывал в туалеты, брезгливо переступив через другой скелет. В своих воспоминаниях Оливер был далеко. Там он качался на резиновом ребре покрышки и смотрел в небо.
      — Ага, — небрежно фыркнул он. — От него дождёшься. Нет, серьёзно, у них был такой прикол, что всё происходящее — это, короче, пустота. И ты плывёшь в этой пустоте, пока не умрёшь.
      — Как-то жутковато, чувак, — пожаловалась сестрёнка.
      — Ну-у... — Флор пожал плечами. — Вообще, по их мысли, лицезрение типа бесцельности бытия должно вселять в тебя гармонию и покой.
      — А ты успокаиваешься, когда куришь?
      — Хочешь узнать?
      Оливер передал ей сигарету и смотрел, как Джессика неумело затягивается и кашляет. Настала его очередь смеяться.

      Сжимая сигарету в двух пальцах, Оливер Флор уселся на стойку рядом со скелетом и принялся пересчитывать деньги. Они казались какими-то неправильными и поначалу тинейджер решил, что кто-то подсунул в кассу фальшивки. Вместо привычной серой пятёрки он видел другую пятёрку, яркую и почти акварельно-зелёную. Поднеся её к самым глазам, он смог разобрать машинописную строчку рядом с портретом Авраама Линкольна: «Серия А 1934, министр финансов Генри Моргентау-мл». Выудив из кармана мятую банкноту, Оливер сравнил их внимательнее. На «правильной» банкноте остался Линкольн, но рядом красовалась немного иная строка: «Серия 1963, министр финансов С. Дуглас Диллон».

      — Прикол... — озадаченно пробормотал Оливер.
      Перебирая монеты, он понял, что самая молодая из них датирована 1956 годом чеканки. Ни одной монеты шестидесятых, ни, тем более, семидесятых годов. Более того, во всём торговом зале и даже в закутке у туалетов не висело ни единого телефона.
      — Реально прикол...

      Болтая ботинками, с которых медленно капал тающий снег, Флор вдруг заметил, что забыл в кассовом ящике маленький белый конвертик. В последних лучах садящегося солнца он вытряхнул из него записку на пожелтевшей от времени бумаге. После секундного колебания Оливер развернул её. Не то чтобы его сильно интересовали чьи-то письма, но наличие записки в таких обстоятельствах могло дать ему хоть какие-то ответы.

Записка, а точнее вырванный листок ежедневника за 84 год, была написана красивым мягким почерком. Флор моментально узнал его даже не глядя на подпись в конце. Но вот текст — с ним было всё гораздо сложнее:
Здравствуй, дорогой братец! Я знаю, что это глупо, ведь прошло уже -27 лет, а я всё еще надеюсь, что ты жив, что ты в порядке, что я еще когда-нибудь тебя увижу не во сне. Что мы с тобой еще не раз будем сидеть на тех качелях и ты будешь рассказывать мне про буддизм, потому что я придурок? херня полная. дождешься. папа рассказывал про Вьетнам. ты плывёшь в этой бесцельности бытия. вселять пустота всё происходящее гармонию пока не умрешь. жутковато, чувак. Прикол...Реально прикол... Прикол... Прикол... Оли... Прикол... {₹₪﷼฿θฯμ¤¿¡} Прикол... Прикол... вер, Прикол... {E309555947716283}                                     Знаешь, а ведь я начала курить. С тех самых поОр, как тебя не сталло. Курю ии думаю о тебе. Знаешь, мне всегда было с тобой интересно, несмотря на то, что говворил этот напыщенный индюк (сам знаешь, про кого я). Мама тожее никак не может смирриться с тем, что тебя больше нет, чассто пплачет и разговааривает со ссвоими мыслямии о тебе. Но меня меня никто и никогдап не убедит, чтоо ты уммер. Поотому что для меня ты всё ещё ггде-тои тамм, недалеко. Надеюсь, ты меня хотя бы иногда всппооминаешжь. Мне очень тебя не хваатаетл. Ты мне очень нуужен. Не оставляйй меня, пожалуйссттаа.
Твоя Джесси.

      Оливер долго молчал, превратившись в статую, сидящую в тишине разорённого магазина. Между тысяча девятьсот восемьдесят четвёртым годом и годом, в котором Флор поехал в Хелену, лежала разница в шесть лет. Дельта в двадцать семь лет давала пятьдесят седьмой год, что, в свою очередь, сходилось со странным состоянием магазина и старыми деньгами в кассе. В Монтану ничего не доходит быстро, но чтобы пролетело двадцать семь лет, да ещё с момента, который не настал даже в отдалённом будущем... Флор взглянул на скелет продавщицы, примеряя мысль о том, что может видеть тело своей сестры. Джессика могла сидеть здесь. Джессика, не сделавшая никакой карьеры в модных домах Восточного побережья. Это ведь были наивные мечты. Они всегда заканчиваются на фартуке официантки или бейдже кассира. И с этими мыслями мальчик чувствовал, что безумие подкрадывается к нему всё ближе. Эта зима, эта катастрофа, этот водитель — они были виноваты в том, что происходит сейчас. На бледных щеках Оливера играли скулы, заставляя острые чёрные глаза то суживаться в знакомом злобном прищуре, то снова и снова перечитывать собственные мысли Флора, написанные почерком сестры.

      «Откуда ты могла это знать? Как вы могли подумать, что я умер? Я же ехал к вам, чтобы попрощаться. Ехал к тебе, чтобы попрощаться! Я, блядь, только из-за тебя не поехал в Портленд!»

      Но вот Джесси писала, что думает о нём. Писала, что вместе им было интересно. Оливеру тоже было здорово с сестрой. Наверное, он даже любил её какой-то извращённой любовью, которую Джессика вряд ли бы приняла. Но в разговорах она никогда не выражалась так просто и точно.
      — Видимо, — вслух сказал мальчик на стойке, отняв от губ алый окурок, — с мёртвым мной легче разговаривать, правда, Джесси?

      Какие-то цифры. Двоящиеся буквы. Каракули и загадки, вроде Зоны-51 или кипящей на дне автобуса темноты. Оливер Флор поступил с ними так, как Александр Македонский поступил в античной Фригии — он поднёс сигарету к центру бумаги. По буквам поползла чёрная дыра, вскоре полоснувшая замёрзшие пальцы нестерпимым теплом. Оливер отбросил горящую записку и затушил сигарету о снег на стойке. Он не знал, что должен думать об этом. Дыра в записке, прожжённая его сигаретой, стала дырой в картине мира, куда попросту не укладывались все эти вещи.
      Безумие и смерть.
      Разве не об этом он мечтал всю сознательную жизнь?

      — Конечно правда. Я знаю это. Галлюцинации всегда милее, чем настоящие мы.

      Чтобы избавиться от надоедливых мыслей, Оливер занял руки хоть чем-нибудь. Соскочив со стойки, он принялся за тщательный осмотр подсобных помещений, перебирая инструменты в больших металлических саквояжах и называя их вслух. Что угодно, лишь бы не думать. Что угодно. Что угодно.

      — Молоток. Клещи. Разводник. Монтировка. О, тебя я забираю. Ведро. Жилет. Тебя тоже. Пожарный топор. Пожарный шланг. Аптечка... а, нет аптечки.
      Древний бинт рассыпался мёрзлой трухой в пальцах мальчика, когда он извлёк его из маленького пластикового ящичка под стойкой. Там же подросток нашёл пин-ап журнал за пятьдесят третий год, с обложки которого игриво улыбалась девушка в открытом купальнике. Её выбеленные кудри почти сливались по цвету со снегом на стойке, и Флор брезгливо откинул его. Он не любил напечатанные лица людей. Не любил красивых девушек. Не любил уродливых девушек. Он мог трахаться с кем угодно, и ненавидел, когда плотская красота пыталась вылезти на свет. Нарциссу место в Тартаре — кажется, так?
      — Провод. Три локтя. Трос. Три локтя. Канистра, — Оливер со скрипом отвинтил крышку в булькающей железной фляге. — Не знаю, с чем. И пошла бы ты.
      Канистра с грохотом полетела в зал.
      — Антифриз. Кружка... кружка, сука, кружка...

      Бросив кружку на пол, парень снова засмеялся. Вот он, перебирает то кружки, то провода чёрт знает где, а время в метели словно взбесилось. И рыжее солнце почти коснулось горизонта, напоминая о долгой предстоящей ночи.

      Следом за кружкой Оливер извлёк из-под стойки алюминиевые столовые приборы, которыми, наверное, кассирша потребляла скудный ланч. А следом появилась большая пластиковая заколка из черепахового пластика, которую Флор тоже видел на Джессике как-то раз. Он не помнил, откуда взялась эта дурацкая заколка, но ему смутно казалось, что сестра хвасталась ей как маминым подарком. Что же, мамины подарки — всегда хорошо, ведь так? И если заколка лежала там же, где письмо, вопрос получал единственный закономерный ответ. Выходит, что так? Или в единственной бакалее маленького городка продают всего три модели заколок?

      — Мало что заменит тепло маминых рук, м? — спросил Оливер у скелета женщины на табурете.
      Скелет не ответил, застыв над кассовым аппаратом как пастор за кафедральной Библией.
      — Выходит, что так.

      «Наверное, я должен плакать? Ведь в такие моменты всегда плачут? Почему я не плачу? Я вешу сто двадцать три фунта. Во мне должны поместиться слёзы. Где они? Где я?»

      Над стойкой висела старая карта, схематично изображавшая давно знакомые Оливеру окрестности Авариса. Он сразу узнал городок, раскорячившийся в центре как хромоногий паук. Всё было похоже на то, что он помнил — и главная площадь с вечно неработающим фонтаном, одноэтажной ратушей и управлением шерифа, и водонапорная башня на холме, и схематичная клетка жилых аллей. В маленьком Аварисе едва ли набралась бы и тысяча жителей, запомнить его планировку было несложно. Разве что сторожка на самом севере карты, которая в памяти Оливера выглядела сгнившим шалашом, сейчас была помечена как «лесной пост». Парень недоверчиво покачал головой, представляя, как мог выглядеть его родной городок в этой версии прошлого, где он успел не только родиться чёрт знает зачем, но и по-глупому умереть. Даже любопытно было бы поглядеть на дом, который он ненавидел. Или нет.

      Флор повернулся к карте спиной, продолжая осмотр, и нашёл под кассой стопку слипшихся от влаги брошюр. Когда-то их напечатали в красной гамме, но теперь Флор едва мог разобрать буквы на серых лохмотьях. Лифлеты вроде этих часто оставляют на заправках и в придорожных дайнерах владельцы мотелей, рекламируя свои заведения — так произошло и на этот раз.

      Гостиница «У Грейди», как подсказывал текст проспекта, стояла в полутора милях на север по шоссе. Подняв брови, Флор снова оглянулся на полузнакомую карту, соизмеряя расстояния. В Аварисе тысяча девятьсот семьдесят восьмого года на этом месте стояла старшая школа графства, в которой учился и сам Оливер, и его сестра. Школа, кажется, выглядела довольно новой — ей было двухэтажное розовое строение, окружённое лужайками и кортами для тенниса. Но сейчас карта показывала на её месте гостиницу «У Грейди», выполненную в каких-то намёках на трапперский стиль: с высокими бревенчатыми потолками и просторными комнатами в деревянных срубах.

      Итак, полторы мили на север, по направлению к Аварису, отделяли замерзающего парня от гостиницы. Условный центр города с непременной Мейн-стрит начинался менее чем в миле после неё. Оттуда было рукой подать и до дома Оливера, но Флор хорошо знал, что каждая сотня ярдов очень хорошо чувствуется в ночном морозе. Даже найденный в подсобке жилет вряд ли спасёт, когда температура упадёт до тридцати градусов. Выбор, на самом деле, был сделан ещё до начала размышлений: любая гостиница лучше, чем придорожный магазин с выбитыми витринами и снегом на полу.

      — Пока, вероятная Джессика, — сказал Оливер, покидая опустошённый магазин и надвигая капюшон жёлтой куртки. — Я всё равно не верю, что это ты. И мне пора идти. Как там пелось?

      Исчезая в круговерти вьюги, одинокий мальчик пел, закинув на плечо монтировку:
      — I'm eighteen, and I don't know what I want!
      Eighteen! I just don't know what I want.
      Eighteen!
      I gotta get away,
      I gotta get out of this place,
      I'll go runnin' in outer space...

      «Мне холодно».

Так Оливер брёл по дороге, сквозь зубы продолжая напевать одни и те же куплеты, то и дело шмыгая носом. Ближе к городу ветер понемногу начал стихать, и вскоре снег уже падал почти вертикально, а большие пушистые сугробы, скопившиеся по обе стороны дороги — что также пока не имело логичного объяснения, если принять за истину, что в городе никого из живых не осталось — порой полностью укрывавшие некоторые одно- и даже двухэтажные домики, с одной стороны вселяли какую-то надежду (и, если бы не эта авария, водитель и мёртвый магазин, а ещё лютый холод, то и ощущение зимнего уюта), а с другой — тут же её хоронили, если не кремировали заживо.
Вот и Оливер уже невольно стал мечтать об огне и горячей еде — в сущности, всё равно какой, лишь бы горячей и съедобной. Ну а мечты о тарелке маминого супа или кружке тёплого какао с молоком и вовсе остались в другой эпохе.
Наконец, Флор добрёл до развилки. Один указатель говорил, что налево — Сандерленд-стрит, а другие два — к скверу Роузуотер и Шепард-лэйн. На последней, насколько Оливер мог рассчитывать на свою память, должна была располагаться больница Гарланда и университет имени Томаса Джефферсона. Но парень уже знал, куда ему идти и, в особенности, куда идти всем остальным (кроме, пожалуй, сестры). Он опустил глаза на дорогу, сунул руки поглубже в карманы и увидел на снегу под ногами несколько тёмных пятен. Присмотревшись как следует — в предзакатном свете это было не так-то просто — парень распознал кровь. Оглянувшись вокруг, Флор различил на дороге, ведущей в сторону Шепард-лэйн, ещё похожие следы. Воображение почему-то тут же донесло до его сознания отдалённый женский вскрик, какой раньше нередко использовали в дешёвых канадских ужастиках. Однако едва парень сделал шаг в противоположном направлении, как крик — хотя Флор до конца не был в этом уверен — повторился. Притом именно с той самой стороны — Шепард-лэйн. И то ли просто по совпадению, то ли это что-то значило, но на самом правом указателе, повторно взглянув, Оливер заметил снизу ряд маленьких сосулек. Вернее, они присутствовали и на других указателях, но страх сумел убедить широко раскрытые глаза Оливера Флора в том, что на этом их всё-таки больше.

      «Не надо идти туда, где кричат».

      Это простая мысль — мысль из тех, что всегда живут с нами. Ей не учили в городской школе, потому что даже жизнерадостно-туповатая миссис Томпсон владела этим знанием, сама о том не догадываясь. Это ведь не логарифмы. Это инструкция, записанная в человеческих генах. Передаваемая из поколения в поколение, восходящая ко временам наскальной живописи и шаманских огней. Крик — это знак опасности, которым первобытный человек предупреждал своё стадо.

      Когда кричат — беги. Особенно оттуда, где пролилась кровь.
      Честно говоря, запомнить это даже проще, чем читать комиксы про Человека-паука.

      Однако Флор стоял на тёмной заснеженной развилке, окружённой высокими сугробами, и не двигался с места. Мальчику было попросту некуда бежать, если не считать шанса добраться до гостиницы. Но плана дальнейших действий у Оливера всё равно не было. Он не понимал, где — а самое глупое, когда — находится. Не знал, в какой момент водитель снова вынырнет из тумана. Он замерзал. В каком-то смысле Оливер Флор был лишён нормальных человеческих реакций. Он ненавидел полицию. Ненавидел родных. Он презирал социальное обеспечение и понятия не имел о том, что такое домашний уют. Идея семьи вызывала у него тошноту. Он не знал спокойной жизни, каждые каникулы бродяжничая по округе с несколькими баксами в кармане и подрабатывая чем придётся. Наверное, он мог чувствовать себя капитаном из грустного романа Амаду, только вместо песка вокруг расстилалась густая ночь, сшитая из белизны, городских руин и еловых лап.

      И если кто-то ещё выжил в ней, то разве это не проблема самого выжившего?
      Тот, кто ранен и умирает, обязательно умрёт — вот и всё.

      — Это к-как б-баллада о Кейбле Хоге... — стуча зубами, прошептал Оливер под оледеневшим шарфом... и побежал вниз по Шепард.

      Со своей собственной точки зрения Оливер поступал сейчас как дурак.

По сторонам дороги тянулись ряды пушистых елей, создавая широкий коридор, занесённый снегом. Городские дома, разрушенные и нет, остались у перекрёстка, а Шепард-лейн одиноко поднималась к холмам над городком. В ясную погоду Оливер смог бы увидеть островерхие крыши на Хай-стрит, но сейчас снежное небо было окутано тьмой. Следуя за цепочкой кровавых пятен, Флор всё больше удалялся от обжитого центра. Вскоре среди деревьев проступило серо-стальное зеркало замёрзшего озера, куда в детстве выходили кататься на санках и лыжах, и Оливер понял, что до больницы остаётся совсем немного. И хотя пока что Флор не замечал никаких признаков очередного ледяного наваждения, ощущение того, что это безумие вновь может вернуться в любой момент, следовало за ним по пятам, не отставая.

      Оно было таким сильным, что Оливер трижды оборачивался, крепко и бестолково сжимая монтировку в неудобной варежке — скорее как талисман, чем оружие. Но каждый раз улица позади оказывалась пустой. Хруст наста смолкал, и тишина, ощутимая с физическим напряжением в ушах, заполняла провалы между тёмных еловых лап. Солнце практически исчезло, оставив над далёкими Скалистыми горами едва заметный росчерк. Он окрашивал изломанную линию горизонта в тёмно-алый, под стать страшным пятнам на снегу, и Флор торопился дальше. Нигде во всей Америке человек не чувствует себя более одиноким, чем между рекой Миссури и городом Мизула, что в штате Монтана.

      Тем временем, улица обогнула холм, забираясь на верхний ярус природного амфитеатра. Тот служил естественной границей каньону, ныне занятому озером. Это было красивое место. Даже, пожалуй, лучшее во всём городке. Флор пробежал мимо торчащих из-под снега скамеек на смотровой площадке у обочины. Сюда иногда приезжали, чтобы любоваться озёрной гладью, раскинувшейся на несколько сотен футов, панорамой городка у подножия холма и просторной равниной, которая тянулась вдаль, покуда хватало глаз. Но промёрзший до костей и перепуганный мальчик кинул на озеро лишь косой взгляд, заметив, что лёд практически очищен от снега, а какой-то шутник вытоптал на нём огромную цифру «12». В голову снова полезли мысли о поганом водителе — как бишь его, Арчибальде Томпсоне? — и Флор быстро отвернулся. Ему не хотелось думать о нём. Воздух драл горло, а Оливер задыхался, с наслаждением чувствуя, что выматывает себя до предела. Бег вышибал из мыслей страх. Чтобы не думать, стоило не останавливаться.

      Вероятно, неведомый Оливеру богач, который некогда выстроил усадьбу на дальнем берегу, имел больше времени для наслаждения прекрасными видами. Кампус университета, который в цивилизованных местах не потянул бы и на церковную школу, проступал из снежного сумрака как бесформенный призрак, как уродливое нагромождение деревянных флигелей и каменных башен старого поместья, обнесённого кованой оградой. Оливер понятия не имел, зачем провинциальному городку на триста домашних хозяйств и тысячу коров собственный университет. Серьёзно: кому нужно высшее образование в этой глуши? И какой идиот добровольно подвергся бы такому издевательству, чтобы после университетской скамьи остаться во вшивом Аварисе? Однако в ратуше решили, что раз уж городку досталось такое поместье, не грех сделать из него университет. Наверное, тогдашний мэр мечтал о каких-то дотациях. Или о новом автомобиле. Дело всегда в деньгах.

      Занятый мыслями, Флор почти не заметил, как обогнул злополучное озеро. После того, что произошло с дорогой, выходить на его лёд не хотелось, и парень предпочёл повторить траекторию Шепард-лейн, которая упиралась в городскую больницу. В семьдесят восьмом году её белое здание славилось разве что бесполезностью и выложенным на фасаде силуэтом птицы. Сейчас оно напомнило пробегающему в темноте Флору приют сквоттеров, обросший уродливыми глыбами бараков, похожих на лепрозории. На памяти Оливера в больнице Авариса редко работало более трёх человек и лежало более десяти, поэтому большая часть палат стояла закрытыми. Подросток не имел понятия, зачем местным свинопасам это крупномасштабное дерьмо. Видимо, досталось в довесок к университету, в котором никто не учился.

      Сейчас больница производила ещё худшее впечатление, но хотя бы снег не справился с её тремя этажами — ряды окон второго этажа слепо таращились на улицу поверх сугробов. Но именно тут к пятнам крови начали примешиваться следы, которые не успел занести снег. Их оставили две пары обуви, одна крупнее, а другая меньше, чем ботинки Флора. Не приходилось сомневаться, в каком порядке они возникли.

      Мальчик перешёл с бега на торопливый шаг, отдирая с губ обмороженную корку шарфа.
      — Да что тут у вас творится...

Спустя некоторое время, Оливер стоял на очередной развилке, где прерывался правый ряд елей, чтобы пропустить сквозь себя очередной отросток основной дороги. Этот путь вёл мимо озера прямо к главным воротам университета, где, предположительно, и заканчивались следы. Как следует вглядевшись в темноту, парень заметил чей-то яркий силуэт на площадке возле входа. Незнакомец был одет во что-то яркое светлое — то ли в длинную куртку, то ли в плащ, — хорошо заметное даже с такого расстояния. Фигура стояла неподвижно и смотрела на здание, и ничто в её виде не выдавало жертву.

      — Ох, чёрт! — сдавленным шёпотом воскликнул Оливер, тут же зажав себе рот, и бросился под защиту деревьев.

      Стоило только сойти с освещённой просеки, как обе ноги немедленно провалились в снег по самые колени. Отфыркиваясь и разгребая снег монтировкой, мальчик заковылял глубже в тень, молясь про себя, чтобы человек у ворот не обернулся. Как назло, в таком снегу он мог разве что неловко ковылять, опираясь на свою монтировку. Это было неудобно, наст хрустел под ногами и с потревоженных веток на капюшон Оливера густо валился снег. В голове билась единственная мысль: «Ох чёрт, ох чёрт, ох чёрт».

      Между съёжившимся под деревьями парнем и человеком в плаще лежало около восьми сотен футов. Этого хватило, чтобы незнакомец не услышал треск снега. Притаившись, Флор вглядывался в сумерки, щуря глаза как старик. Ему казалось, что кроме светлого плаща он видит и другое нарушение в ровном снежном покрове у ворот. Поначалу Оливер решил, что это кровь, капающая с левой руки мужчины, образовала мутную лужицу у его ног. Однако с такого расстояния Флор вряд ли смог бы её разглядеть — и тогда мальчик решил, что на снегу лежит другой человек. Вторая тень.

      Он больше не слышал криков. Мужчина стоял перед университетом как статуя, а в гробовой тишине медленно реяли снежинки. Холод начинал пробираться в ботинки, а щель между джинсами и носками заполнила неприятная снежная каша. Флор снова чувствовал, что дрожит, но вряд ли причиной того был холод.

      — Чёрт... чёрт... чёрт, ладно... — бормотал он, выбивая зубами быструю дробь. — Я... с-сейчас я просто...

      В эту секунду подросток понял, что не сможет пойти назад. Его настигло острое осознание того, что он скорчился и спрятался в темноте, схватившись одной рукой за ледяной ствол северной ели. У него не было ни ружья, ни револьвера, чтобы выстрелить в воздух и напугать того стрёмного ублюдка. А крупной комплекцией Оливер никогда не отличался (странное дело при лоснящемся от жира папаше). Ноги утонули в снегу. Мышцы ныли от усталости и бесконечного бега, а холод, как понимал Флор, прикончит его в любом случае.

      — Чёрт... ЭЙ, ГАНДОН! ЭЙ!

      Переваливаясь с ноги на ногу, Оливер побрёл обратно к дороге и замахал рукой.

Незнакомец обернулся и продолжил стоять неподвижно. Вместе с тем Оливер заметил какое-то шевеление в окне на втором этаже правого крыла университета. Там определённо кто-то был. И судя по следам, можно было сделать определённые выводы.
Приблизившись достаточно, Флор понял, что тень — это всё-таки не лежащий замертво человек, а именно кровь, жадно впитываемая тонким настом снега — площадка перед входом в университет также оказалась расчищена. И всё ещё не было понятно, кем — Арчибальдом-Тобиасом-Как-Его-Там, этим странным типом с пораненной рукой (в другое руке он, похоже, сжимал что-то острое), или тем (а может быть, той?), кто находился внутри здания? Ведь это пока были все, кого Оливер видел в относительно живом состоянии с момента, как очнулся в автобусе. Но сделав ещё несколько шагов, Флор вдруг понял, что всё ещё не видит лица странного типа, но уже не потому что до него слишком далеко. А потому как лицо у этого существа напрочь отсутствует — ни глаз, ни носа, ни ушей, ни рта. Ни намёка на что-либо из этого. Лишь гладкий белый овал. И руки без перчаток — такие же белые. Вот только кровь... У недоделанных манекенов не должна течь кровь! Они вообще не должны двигаться! Хотя то же можно было сказать и про водителя, который носился не хуже самого автобуса с рычагом в грудной клетке.

      Оливер до последнего убеждал себя, что видит шарф. Что лицо человека просто замотано шарфом белого или телесного цвета. Но чем ближе он подходил, тем яснее понимал, что реальность куда страшнее. Чувство ирреальной, гибельной необратимости нахлынуло на него вновь, повторяя пережитое в тёмном автобусе. Он карабкался к свету, а лёд и тьма позади бурлили, выплёскивая ему вслед гибкие чёрные щупальца. И как водитель восстал из ледяной могилы, так и это пластиковое лицо родилось в невозможных закономерностях пространства и времени. Как Зона-51, как ведьмы из Салема. Безумие снова тянуло его на дно, в чёрный водоворот. К разбитому стеклу, к лавине, к распятому на руле водителю. Безумие становилось всё ближе.

      Как же Оливеру хотелось в этот миг упасть на колени и отдаться сладкому безвременью рассудка. Протянуть руки к целлулоидному убийце. Упасть в нефтяной омут на дне. Больше не осталось бы вопросов, не осталось горящих записок и скачущих лет.

      О, как всё стало бы просто.

      Только у некоторых людей ничего не бывает просто. Некоторым везёт как утопленнику.

      — Дерьмовая была идея... — прошептал Оливер, имея в виду то, что следовало выбрать Портленд.

      А потом он завопил, разбегаясь и занося монтировку.

Убийца, оказавшийся на полторы головы выше Флора, продолжал стоять неподвижно. И в последний момент, когда монтировка была в дюйме от его отсутствующего лица, тот чуть отклонил голову вбок (и сделал он это настолько резко и мощно, что стало ясно: бросаться на это существо в лоб было не самой лучшей идеей), и удар прошёл по касательной, лишь немного содрав кожу там, где должно было быть ухо. Попутно инструмент зацепил и капюшон, сорвав его с головы убийцы и обнажив абсолютно лысый, идеальной формы череп. Идеальной для манекена, не для человека — никаких впадин, выступов, асимметрий. Не голова, а нечто всего-навсего её означающее. Символизирующее.
Когда же Оливер оказался позади, манекен тут обернулся к нему, угрожающе нависнув над парнем. В руке его Флор наконец-то смог разглядеть крупный и наверняка отлично заточенный мясницкий нож.

      «Охренеть, он...» — успел подумать мальчик, пока его взгляд перемещался от головы к ножу.

      Ноги сами собой понесли его к дверям. Оливер и сам не понял, как сумел отступить на несколько шагов, отмахиваясь монтировкой, и побежать — ноги, ставшие легче ваты, сделали всё за него.

      Рванув дверь за массивную ручку — хотя назвать это ручкой язык не повернулся бы даже у Оливера, скорее миниатюрной колонной, вытесанной из дерева, — парень мгновенно проскользнул боком в тонкий зазор. Сделал он это почти одновременно с тем, как справа от него, возле самого уха, в полотно толстое деревянное полотно что-то оглушительно ударило. Потянув за собой дверь за щеколду, Флор успел заметить широкое лезвие. Похоже, ему повезло вновь, что вне художественных картин случается довольно редко — особенно так, чтобы подряд.
      Заперев вход, включая вторую пару дверей, Оливер только теперь смог выдохнуть. Когда он обернулся, перед ним предстал тот самый — просторный и с первой секунды ненавистный ему — холл университета. До того ему приходилось здесь бывать пару раз в школьные годы, и он не думал, что когда-нибудь окажется здесь вновь, что снова увидит эту широкую, до ужаса скрипучую двойную лестницу, ведущую на второй этаж, эту истёртую столешницу стойки вахтёра — удивительно, но сейчас выглядела тошнотворно, всё также чудовищно не вписываясь в относительно богатый интерьер учебного заведения. Впрочем, к богатому интерьеру можно было отнести разве что бордовые и зелёные обои с золотистыми узорами и орнаментами, а также небольшие и безвкусные, а потому не особо запоминающиеся, картины в резных рамах. А также свисавшую с потолка большую люстру, покрытую блеском инея и крохотных льдинок. Мебель здесь была самая обычная — современная, если брать пятидесятые за современность. И это, пожалуй, диссонировало куда сильнее, чем та же стойка (к слову, за ней обнаружился скелет в истлевших коричневых брюках и жилетке, со всей очевидностью принадлежавших мистеру Одли — бессменному вахтёру, работавшему здесь с начала времён — как будто у него никогда и не было другой одежды).

      — Твою мать! — взвизгнул Флор, трясущимися руками запирая дверь, и, едва развернулся, заорал снова: — Твою мать!

      Его голос эхом заметался по холлу, отражаясь от промёрзших камней и покрытых блестящей коркой снега картин. А парень едва дышал, вжавшись спиной в тяжёлые двери, и таращился на скелет за стойкой. Уж его-то униформу Оливер узнал издалека. В Аварисе просто не существовало другого человека, который согласился бы работать охранником, консьержем и распорядителем университета в одном лице.

      Пожилой мистер Одли ещё в семьдесят пятом казался городским подросткам таким же старым, как священник в «Изгоняющем дьявола» или престарелый дон Корлеоне на последних минутах «Крёстного отца». Оливер видел эти фильмы в открытом кинотеатре на съезде с Интерстейт-15 к озеру Хелена-лейк, и почему-то сейчас ему представилось, что погружённая во мрак стена позади скелета — это рябящий киноэкран. Мистер Одли с утра до вечера бродил по коридорам старого поместья, подметал двор или отправлялся в городскую бакалею за покупками. Один раз он даже приглашал Оливера-старшего, чтобы тот помог сколотить раму для нового окна — и, что характерно, больше никогда и никуда его не вызывал.

      На самом деле, Флор не имел ничего против мистера Одли. Редкий случай, но улыбчивый старичок как будто радовался даже злобному и подлому мальчишке, который прогуливал школу и не чурался воровства. А в детстве Флору университетский вахтёр приносил в школу конфеты. Конечно, не только по доброте душевной, а ещё из-за того, что в пятом классе учился внук мистера Одли — смирный мальчик Саймон в больших круглых очках.

      Эта информация, совершенно бессмысленная и бесцельная, бултыхалась в голове Оливера как бумага под промышленным вентилятором. С усилием заставив себя прекратить, Оливер почувствовал, как по спине градом льётся пот, а сердце бухает прямо в ушах. Куртка с надетым поверх жилетом вмиг показалась слишком жаркой. Колючий клубок в животе заставлял сжимать стучащие зубы так крепко, что эмаль неприятно скрежетала. Но Флор боялся, что его стошнит, если он откроет рот.

      Целлулоидный овал лица, восковая гладкость кожи, мясницкий нож и ночная драка перед воротами только теперь проступили в его сознании во всей полноте. Если прежде Оливером двигало чувство, которое он не смог бы определить, то теперь запоздалый страх заставил его отшвырнуть монтировку и с криком броситься на колени. Он орал, заново пугаясь лица без глаз. Кричал, вспоминая отсутствие рта. Кричал, понимая, что едва не сдох в самый-пресамый настоящий первый раз. Или второй? Или третий?

      — В пизду тебя... в пизду... в пизду вас всех... нет... — сквозь плотно сжатые зубы шипел он, срывая шапку и шарф.

      На узком, скуластом лице Оливера чередовались ужас и потрясение. Оглядываясь то на двери, то на скелет за стойкой, тощий подросток бросился к лестнице. Его ботинки оставляли на потемневшей от времени ковровой дорожке мокрые следы, но Флору было плевать, что мог бы сказать мистер Одли: ведь мистер Одли сдох. Он надеялся только на то, что двери выдержат. Вопрос о том, почему они не были заперты до его появления, если кто-то уже спрятался от демона внутри, благополучно остался не заданным.

      Стремясь убраться подальше от холла, Оливер двигался перебежками по коридору, пригибаясь и шарахаясь от стены к стене — его изрядно шатало, ноги Флора получили команду и исполняли её как могли, из последних сил — подавляя и без того мёртвое любопытство, чтобы выглянуть в окно, и ища самый далёкий угол, куда наконец сможет забиться и хотя бы перевести дух, если не совсем испустить. Позади не было никакого шума. Впрочем, если мясник не спешил ломиться незапертую дверь, то факт, что в запертую он не делал этого тем более, казался логичным (по крайней мере, в первом приближении).
      Наконец, миновав поворот или два — Флор не особо понимал, куда несут его ноги, хотя очень на них надеялся — парень оказался перед широкой дверью, на которой на одном гвозде висела, а точнее свисала дубовая табличка с золотыми, но изрядно облупившимся буквами. Надпись сообщала:

РЕКТОР
В. Ниддлтон
      Оливер знал эту фамилию. Фамилию, но не имя. В. Вирджил? Да кому какая разница? Сойдёт, щёлкнуло в голове Флора, и он дёрнул за ручку. Однако с первого раза дверь не подалась. А потому, прошипев сквозь зубы нечто нечленораздельно-матерное, Оливер рванул дверь что было сил, и... произошло что-то ещё. Что-то очень мощное, стремительное и потенциально опасное смертельными травмами. Нечто, связанное всё с тем же с везением? Или нет, скорее со спинным мозгом и рефлексами. Что именно — парень смог восстановить лишь какое-то время спустя.
      Заметив движение, а точнее почувствовав его за долю секунды, необходимую спинному мозгу, чтобы сформулировать команду конечностям, Оливер с прытью мангуста, реагирующего на смертоносный выпад кобры, бросился вбок, перекувыркнувшись в воздухе и приземлившись на четвереньки. Одновременно с этим, деревянный стул, ударившись в противоположную двери стену, разлетелся чуть ли не в щепки. Ожидая очередного нелепого и невозможного монстра, Флор вскочил на ноги и дёрнулся было бежать, но тут, к счастью, подоспел мозг с его наблюдением о том, что парень в общем-то находится в тупике и за ним только окно (а там кое-кто пострашнее метателя стульев). Мгновение спустя в коридор вылетел смазанный быстрым движением образ с большим красным пятном где-то на уровне головы. Всё тот же мозг, еле успевая ориентироваться в происходящем, вдруг сообщил Оливеру неожиданную новость. Точнее две или даже три.
○ Первая: существует ещё один стул.
○ Вторая: в данный момент он мчится на Оливера с привычной для стульев этой модели скоростью, и самое мудрое, что можно сделать — это раствориться в воздухе, или хотя бы слиться с окружением (например, с одной из стен).
○ И третья: тот, кто несётся на Флора вслед за стулом, орёт что-то очень похожее на «А-а-а-а-а-а-а!!!!!», причём крайне отчаянно и вдобавок женским голосом.
      Похоже, из пугающей ситуация начинала становиться нелепой.

      — Блин, — обречённо сказал мальчик, глядя снизу вверх на мчащийся стул. Он всё равно не успевал отползти или подняться. Да и слишком много всего выпало на его долю в эту ночь.

      — Блин. Не в лицо, ладно?..

      Боевой клич неожиданно трансформировался в вопрос:
      — А-а-а-а-а?! — и на нём атака и запнулась. Вернее, запнулась не атака, а девушка. Стул удержать она уже не смогла бы в любом случае и просто беспомощно летела за ним вперёд, пытаясь сделать хоть что-то, чтобы недоразумение не зашло слишком далеко. С огромным усилием ей всё же удалось отклонить траекторию потенциального орудия убийства вбок, чтобы оно врезалось в стену, а не разбило окно (и тем более чью-нибудь голову) и не увлекло её за собой. Выпустив стул из рук, незнакомка налетела на Оливера, повалив его на пол, и врезалась лбом в подоконник. Она не заплакала, но слёзы против воли потекли у неё из глаз. Тут же отпрянув в сторону от Флора, она схватилась за лоб.
      — Блин-блин-блин-блин-блин! — тараторила она, растирая ушибленное место ладошкой. — Что за...?! Ты кто? И как здесь...? Что вообще...? Блин, как же больно!