Долго тянулись недели осады. Короткие зимние дни проходили одинаково, сменяясь кажущейся бесконечной ночью. По утрам Лаура разжигала камин в большом зале, экономно подбрасывая в него большие поленья. На маленькой плите готовили еду: кондитер не жалел себя, словно в насмешку над голодным измором творя всё более и более фантастические блюда: заварное безе, яичные десерты, мясные омлеты и невероятные конструкции из тончайших как лён ягнячьих сёдлышек в кремовом соусе и затейливо нарезанных овощей. Да, шли дни, и запасы в погребе под большой и теперь холодной кухней таяли. Омлеты заменила каша, а тесто теперь уходило на сытные «шарлотки» и пудинги на рассыпчатом шоколадном бисквите. Не было недостатка только в воде, получаемой из растапливаемого в вёдрах снега с крыши, из труб и с подоконников.
Но в полумраке тесного зала всё так же царили тепло и уют. Сдвинув столы и стулья к камину, пленники кондитерской обедали и ужинали вместе, забыв былые разногласия. Каждый вечер в звенящей тишине завязывалась беседа, наполнявшая бесцветный горный покой звуками смеха и волнительными переживаниями из слышанных историй и прочитанных приключений. Каждый вечер Имогена всё легче сносила присутствие старика, и хотя эти двое по-прежнему не смотрели друг другу в глаза и лишь по самым насущным поводам общались напрямую, беззаботная болтовня Макса и Лауры сближала их. В небольшой комнате хозяина нашлась маленькая и с тщательным вкусом подобранная библиотека, преимущественно содержавшая английских драматургов и литераторов, в которой Граф ориентировался с умением опытного лоцмана. Максимилиан отвечал любезностью на любезность, вспоминая, как обстоят дела в имперских долинах и богатых городах северной Италии. Он вспоминал рассказы о недавней большой войне, которые во множестве принёс в Клуб сумрачный Охотник Марко, маркиз Фиоренти. Лаура мало что могла добавить от себя. Будучи единственной служанкой, не считая подрабатывавших в особо оживлённые вечера посыльных и половых, она легко и быстро освоилась в господском кругу, рассказывая о простой своей юности в горных деревнях. Её неприхотливые рассказы рисовали козьи пастбища и монастыри на головокружительной высоты утёсах, с которых слепил взгляды олимпийский вид на густой лабиринт ущелий и перевалов — белоснежный, как и подобает уделу богов. Имогена слушала и открывала для себя мир, прежде запретный для неё. А потом, после ужина, Максимилиан и девушка поднимались в крошечную комнату — говорить обо всём, пересыпая диалог милой ерундой, и с бережной осторожностью заниматься любовью, стараясь не повредить старые раны. В те часы на окраины Зальцбурга вышел малолетний бродяга на грани истощения, по неведомой милости Провидения угодивший в руки мундирного патруля, а не грабителей или нищих. Письмо, протянутое рукой в толстых шерстяных обмотках, заставило караульного сержанта немедленно оставить дозор, а кулак не в меру ретивого подчинённого опустился, не ударив.
На исходе десятого дня в пищу камину ушли последние из свободных стульев. Пламя с жадной яростью пожирало бархатные сиденья и ажурные кожаные спинки, но кондитер лишь махнул рукой на извинения Макса, которые тот тщательно готовил последние несколько дней. Оставались подушки и ковры, даже старинные напольные часы, по мнению Графа, сгодились бы в жертву теплу. Но он не отчаивался. Не отчаивались и другие. В один из вечеров Макс рассказал Имогене о собственном не то сне, не то видении, в котором он видел Анастасию. Точность описаний не позволяла усомниться в словах Охотника, и хотя они оба знали, что для материального мира Анастасия мертва, в глазах Имогены поселился новый, невиданный прежде свет. Казалось, хотя осада должна угнетать, девушка расцветала всё ярче, беззаботно готовясь принять смерть в последнем бою. Никто не сомневался, что в какой-то день такой бой настанет. Вдова больше не приходила на улицу, хотя Тени всё так же несли свой караул. В какой-то из дней Макс, вооружившись винтовкой и поставив рядом с окном стул для Имогены — учиться и наблюдать — дождался заката и метким выстрелом сбил с колокольни городской ратуши Тень. Остальные немедленно растворились в воздухе, но гнетущее ощущение их присутствия не исчезло. Наутро, когда отсутствие мрака не позволило бы Теням исчезнуть, а света вполне хватало, чтобы различить их в нишах и переулках, Макс снова поднялся к окну. Но Теней не было: их место заняли несколько горожан, безвольно стоявших посреди улицы и таращивших в витрины блестящие, как хитин жуков, чёрные глаза. Убивать людей Максимилиан не стал, но с той поры ночные сторожа не теряли бдительность. Ещё дважды звучал над городом звонкий голос «Ярманна», но оба раза эху выстрелов сопутствовал только свист рикошетов и треск взломанной пулями черепицы.
Конец второй недели осаждённые встречали гречневой крупой на едва тёплой воде, имбирным пивом (этого добра осталось навалом) и попытками вычислить, сколько же всё-таки Теней находится в распоряжении Гордой Вдовы. Максимилиан и Лаура сходились на неутешительной цифре девять, вспоминая тот памятный вечер, когда армия Фамилии во главе с матриархом семейства преследовала Макса до самых дверей «Конфисери». Но из-за общей схожести Теней никто не мог точно сказать, исчерпывал ли этот отряд численность Теней — или на страже в поместье оставались виденные Максом другие шесть или семь. Про себя Охотник знал, что, при должной подготовке и разумном везении, смог бы уйти в одиночку, отправив остальных исполнять роль приманок. В разгар дня Тени не смогли подобраться бы к нему с помощью мистической способности к почти мгновенным перемещениям, а винтовка помогла бы ему справиться с четырьмя или пятью раньше, чем завязался бы ближний бой. Но эти мысли немедленно отметались прочь — юноша твёрдо решил, что никогда не бросит тех, кто доверился ему.
Рассвет пятнадцатого дня разгорелся над горами тусклым заревом, не обещая новых надежд. День сменил вечер, а с вечером пришла ночь, бросив тёмные краски на белый холст зимы.
В последний час перед полуночью, угодливо отбитый угловыми часами, нарастающий топот восьми пар копыт обрушился на заснеженные мостовые. Он пришёл с востока, поднявшись по старым дорогам, и предгрозовым тремором раскатился по замершему в сонной летаргии городу. Бледный как смерть старик, небритый, обвешанный патлами сальных белых волос и штопанными-перештопанными шарфами, восседал на козлах чёрной кареты. Он правил сонно и почти не глядя вперёд, разрешив коням самим выбирать удобный путь. Только в момент, когда безмолвная Тень преградила дорогу экипажу, неопрятный возничий поднял лицо, спрятанное под мятым, уродливым и неоднократно надкушенным цилиндром. Запавшие в глубоких глазницах глаза заставили Тень рвануть из ножен палаш: своим выражением, неукротимой до фанатичности уверенностью. Старик поднял из широких складок пальто длинный двуствольный хаудах, отделанный золотом, и невыразительно, совсем нестрашно прохрипел:
— Сегодня Вильгельм начинает Охоту.
Сияли в отсветах газовых фонарей гербы — череп над двумя скрещёнными мушкетами — и прогремел сдвоенный выстрел. Из-за чёрного бархата штор залился лаем огромный пёс со странной полосой белой шерсти на рыжей мощной шее, будто кто в шутку наметил линию, по которой намеревался отрубить боевому животному голову. Это стало сигналом. Крепко сжимая винтовку, Макс вышел на порог кондитерской, уже зная, что их ожидание наконец-то завершилось. В уединённой спальне сухие пальцы Гордой Вдовы сняли хрустальную пробку с флакона и лучший неаполитанский яд наполнил высокий бокал.
К третьему часу ночи последние звуки боя смолкли, обещая новый рассвет, новую судьбу...
И новую весну для всех.