Беспорядки в Пьяченце (1497 г.) | ходы игроков | Il giorno delle elezioni, il giorno del destino

Ах, начало лета в Италии! Прекрасная пора, когда еще полуденный зной не заявляет свои права на несколько часов кряду, но когда уже города и села укрываются плотным шатром зелени, а молодая свежесть девственно-чистого неба напоминает верующим плат Мадонны. Это те дни, когда вся природа манит человека прилечь в тени олив, услаждая взор свой окружающей красотой, а нутро свое - молодым вином. Это та пора, когда быстротечные реки так и тянут окунуться в них и смыть вместе с утренним сном или вечерним потом всю грязь и грехи. Это дни, что следует отдать страсти и отдыху, усладе и любованию красотой жизни.
Так оно и должно было быть, так оно и было бы. Но то, что происходило сегодня в Пьяченце, было для жителей ее куда интересней и важней, чем молчаливое созерцание. Сегодня должно было решиться, кто станет новым правителем города, и под чьим началом Город продолжит свою долгую, полную взлетов и падений жизнь.
И лавочники закрывали свои магазинчики, купцы и приказчики бросали дела, благонравные матроны и юные дебютантки откладывали шитье, дворяне и священники бросали свои дела, слуги забывали помочь господам - весь народ, как одно большое тысячеглавое существо, спешил на площадь Ангелов, дабы своими глазами увидеть это эпохальное событие. Жители Италии - наследники великого Рима, всегда ценили хлеб и зрелища превыше всего остального; и были уверены, что нынешнее зрелище их не разочарует. Даже вчерашний giorno di sangre не мог отвратить толпу от ее стремления увидеть схватку политических гладиаторов, где победившему достанется графская цепь, а проигравшему - бесславная отставка, разорение и, как венец всех страданий, смерть.

В окружении свиты и охраны по улицам города следовало Трое. Трое тех, кто дожил до финала, трое тех, кто надеялся на победу. И толпа приветствовала их оглушающими воплями, поддерживая своих кумиров и желая им победы. Нельзя было сказать, кого люди Пьяченцы возлюбили больше: у каждого нашлась масса преданных сторонников, каждый так или иначе заслужил любовь жителей. Где-то гул толпы, словно гул моря, был чуть тише, где-то - чуть громче, но это не значило почти ничего. Человеческое море бурлило, волновалось, спорило до хрипоты и как оглашенное орало слова подлержки своим префератам - и это видели и те, кто входил в Совет. Выборщики все больше понимали, насколько сложна и нетривиальна оказалась стоящая перед ними задача.

Трое...
Они шли по улицам Пьяченцы, по улицам, где еще вчера лилась кровь. Мимо обгорелых руин и мимо дорогих особняков, мимо инсул и фонтанов, мимо лавок и нищих лачуг. Они шли твердо, уверенно. Сегодня на этой сцене примами были они, и весь город жил и дышал ради них, и только. Сегодня, в этот чистый, светлый и тихий летний день, был самый важный момент в их жизни: день выборов. День судьбы.

Стефан Сальваторе... Спокойный и невозмутимый, уверенный и надежный, чуть улыбающийся своим мыслям, с легкой хитринкой во взоре - будто бы он знает то, что не знают остальные. Дорогие пышные одежды сидят на нем с шиком и изяществом - никакой пошлости, только величие и достоинство. Благородный синьор Сальваторе - словно бы живое олицетворение власти: мудрой, взвешенной, отцовской. Словно бы для него Пьяченца - не вотчина, а большой семейный том, требующий надежной руки.

Матиас Джованни... Пылкий и горячий, он выглядит открытым и гостеприимным: словно бы хозяин траттории пришел в город, как в свое заведение, и теперь по-хозяйски оглядывает его, внимая приветственным крикам посетителей. Одетый просто, но со вкусом, он напоминает одного из них - человека из толпы, волею судеб вознесшегося, но не забывшего свое прошлое. Живое олицетворение того, что каждый в этой жизни может подняться - было бы рвение и талант.

Данте Эстакадо... Пускай усталый и замотанный - он стоек и готов ко всему. Всю ночь он посвятил безопасности Города, патрулируя его вместе со своими стражниками и людьми Сориа. И теперь, вымотанный после бессонной ночи, он пришел к зданию Совета, готовый возглавить Пьяченцу, словно бы свою городскую стражу: властно и крепко. И слепому понятно: при нем в городе восторжествует закон. Не будет пощады к ворам, убийцам, казнокрадам. И Фемида распростет свою длань над Пьяченцей. И будет спокойно: ведь Закон - это стабильность.

Одоспешенный и настороженный, Луиджи Сориа провел Троих в зал Совета, где под неусыпной охраной десятка солдат уже ждали будущего графа Пьяченцы оставшиеся пятеро советников: безмятежный отец Феликс, нервный и подвижный Марио Марио, сжимающий кулаки Самсоне Нинни, задумчиво обкусывающий ногти Леопольдо Кальдерони и насупленный и суровый Эмилио де Боно.
Сальваторе, Джованни и Эстакадо заняли своим места: Совет в сборе. Вот только вчерашний день многое изменил: еще четыре кресла остались свободны, а их владельцы погибли или бежали. Трое привели с собой тех, кому было суждено занять эти места: по только Совет мог решить, кто именно удостоится этой чести.
Кандидаты ждали в отдельной комнате, и Сориа, взявший на себя функции временного председателя без права голоса, объявил:
- Синьоры вам сейчас представят шесть человек, готовых занять место среди Вас. Будьте добры, отдайте каждый свой голос за двоих из них.


Получатели: Стефан Сальваторе.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.


Получатели: Матиас Джованни.

Прекрасный новый день. Новый день, в равной степени способным стать как моментом триумфа, там и сокрушительной катастрофы. Стефан Сальваторе подготовился, просчитал свои дальнейшие ходы наперёд. Многочисленные предвыборные махинации, усердно проводимые им на протяжении последней недели, наконец начали давать плоды и в скором времени должны были продемонстрировать результаты.
Стефан не улыбался, сохранял свой обычный сосредоточенный вид. Немного нервничал, оставаясь внешне совершенно спокойным. Стефан Сальваторе был человеком, который даже сейчас, в решающий и финальный момент, до сих пор не выложил все карты на стол. Он был готов ко всему – под лёгкой тканью парадных одежд скрывалась тончайшая аравийская кольчуга, верная шпага пряталась в нарочито декоративных ножнах на поясе, а не менее верные ему люди в этом городе всегда при необходимости находились неподалёку.
Наступал час, к которому он так долго готовился. Час, ради которого и затевалась эта восхитительная игра.

Со свойственном ему исключительной пунктуальностью, на площадь Ангелов Стефан прибыл точно в срок, чуть раньше всех остальных. Величественно прошествовал мимо толпы – кажется, все жители Пьяченцы собрались в одном месте лишь ради того, чтобы приветствовать своего нового повелителя.
Доставивший Сальваторе сюда экипаж остался там, за углом – последнюю сотню метров Стефан решил преодолеть лично. Ходьба давала ему возможность и как следует поразмыслить, и насладиться восхитительной силой момента. Вслед за старейшиной семьи Сальваторе шли его дети – Андре и Эстелла. Сын – в своём вычурном парадном костюме, который сам Стефан не переваривал и считал исключительно женственным. Помнится, раньше Стефан любил шутить, что Андре в этом наряде выглядит более утончённо, чем Эстелла. Дочь же, истинная гордость отца и надежда семьи, сегодня просто блистала – молодая, сногсшибательная и великолепная, в традиционно излишне открытом по меркам Пьяченцы платье, но манерами походившая не на какую-нибудь дешёвую куртизанку, а скорее на настоящую королеву или императрицу. Стефан оглянулся, улыбнувшись покровительственно дочери – лишь он мог заметить, что девушка, словно излучающая тотальную безмятежность, на самом деле немного взволнованна. Взгляд старшего Сальваторе успокаивал, заставлял расслабиться и поверить в то, что ситуация полностью под контролем. Вслед за детьми шёл и почётный караул – символическая шестёрка солдат Сальваторе, скорее показатель престижа, чем защищённости. Они, конечно же, останутся у входа в здание совета - эти парни с теми же, знакомыми для многих горожан, синими платками вокруг предплечий. Этим штришком Стефан хотел напомнить окружающим о событиях накануне и подчеркнуть одновременно, что на самом деле городская стража вовсе не так хороша, как хочет казаться.

Мужчина поднялся ко входу по ступеням крыльца и остановился, с возвышения обозревая толпу и, скрестив руки на груди, терпеливо ожидал своих оппонентов. Андре и Эстелла остались чуть позади.
Сам Стефан же обводил площадь откровенно покровительственным взглядом. Словно говоря горожанам, что это – его город. И что именно о таком правителе они всю свою жизнь мечтали.
Уверенность в завтрашнем дне. Надёжность. Стабильность. Ничего из этого, на самом деле, Стефан конечно же не мог гарантировать. Ради достижения своих целей в первую очередь он собирался низвергнуть Пьяченцу в хаос, безжалостно перетасовав колоду правящих лиц и поставив на ключевые позиции своих, верных дому, людей.
В серых глазах Стефана плескалась, сверкая на солнце, жидкая сталь. И лишь эти глаза могли выдать чрезвычайно внимательному наблюдателю истинное воодушевление претендента на «трон».

Когда прибыли остальные и всех пригласили проследовать в зал, Стефан опять же первым занял своё место, встречая других претендентов совершенно недружелюбным лезвием холодного взгляда. Увидев входящего в зал совета Джованни, Сальваторе раздражённо цокнул и покачал головой. Занимай он должность начальника стражи, дьявол подери, всё было бы совершенно иначе. Этот Эстакадо – просто безвольный и пугливый щенок, не способный к по-настоящему решительным действиям. Всё, абсолютно всё, приходится делать самому для достижения желанного результата…
Сориа выступил с кратким вступлением – пришло время представлять кандидатов на роль новых членов совета. Вычленив на трибуне знакомые лица, Сальваторе приподнял уголки губ в довольной улыбке. Все были на месте – события развивались пока что в полном соответствии с планом.

- Дамы и господа, - поднявшись, тут же начал он, стоило де Сориа замолкнуть. – Синьоры и сеньориты!
Властный и хорошо поставленный голос Стефана гулким эхом разнёсся по залу.
- Позвольте представить вам Вито Руссо – достойнейшего представителя древней и безусловно всем вам известной семьи, пользующейся в Пьяченце уважением и, по нелепому стечению обстоятельств, до сих пор ни разу не заседавшей в совете. Вито – исключительно ответственный и добропорядочный молодой человек, наверняка успевший снискать в глазах многих из вас блестящую репутацию. Отважный и честный, в его нейтралитете и непредвзятости, по моему скромному мнению, не может возникнуть ни малейших сомнений.
Вито, изрядно смущённый столь блистательным представлением его скромной особы, поднялся со своего место и вежливо кивнул. Одетый скромно и одновременно опрятно, гладковыбритый молодой человек с открытым и добропорядочным взором действительно производил со стороны весьма благоприятное впечатление.
Стефан несколько раз сдержанно хлопнул, аплодируя потенциальному члену совета.
- Спешите встречать и следующего кандидата от семьи Сальваторе - человека всем вам безусловно знакомого и наверняка пользующегося абсолютным доверием среди присутствующих, - он перехватил взгляд полувопросительный взгляд Магдалены и едва заметно кивнул. – Синьора Дестефани, в чьей бесстрастности уж точно нет оснований сомневаться. Право слово, посудите сами - кто лучше неё может подойти на роль члена совета?
Стефан, ухмыльнувшись в бороду, упал обратно на стул. О его планах на этот счёт вплоть до доставленного ей рано утром письма не подозревала даже сама Магдалена.

Данте явился так, как патрулировал ставшую крайне неспокойной Пьяченцу - в полной экипировке. Выражение его лица, тронутого вследствие бессонной ночи болезненной бледностью, было спокойным и исполненным достоинства, спина оставалась прямой, а плечи - гордо расправленными, хотя всё это давалось ему с большим трудом. Почти забытая боль от раны возвращалась, чтобы терзать и без того утомлённое тело, но Эстакадо не намеревался останавливаться из-за этих досадных препятствий. Впереди его ожидало самое значимое сражение, которому суждено положить конец противостоянию всех претендентов на графскую цепь. Ещё один рывок - и всё будет кончено.
Капитан городской стражи был сыт по горло разнообразными сюрпризами, а потому явился в сопровождении воинов. Его не заботило, будут ли такие приготовления выглядеть похожими на объявление войны. Он хотел лишь, чтобы в городе снова не случилось кровопролития. Хватит с Пьяченцы вчерашнего.
Данте наблюдал за собравшимися (и своими оппонентами в частности), подмечая детали. Это давалось его утомлённому разуму гораздо тяжелее, чем обычно, но были вещи, которые мог не заметить только слепой.
Недовольное цоканье, хитрые взгляды и слова старого лиса Сальваторе недвусмысленно намекали на две вещи:
1. Рассудочный подход Данте в отношении наветов следовало применять дальше - особенно в те моменты, когда наветы поступают на уважаемых жителей города от их политических противников и не подкреплены никакими доказательствами;
2. Возникшее осложнение пока ещё не слишком беспокоит Стефана. Это предполагает, что он недурственно подстраховался. К этому же вели имена оглашённых кандидатов в совет от дома Сальваторе: по логике, обе были странными и на первый взгляд не самыми удачными. Госпожа Дестефани (отчего-то Эстакадо не удивился её кандидатуре) имела ряд достоинств - это безусловно. Однако её заслуги перед городом, равно как и заслуги мальчишки Руссо, выглядели крайне сомнительными. Если Стефан Сальваторе выдвигает их, это неспроста. Кусочки мозаики начинали складываться в голове capitane, однако он пока не был уверен в правильности своих выводов. Он невольно улыбнулся, представляя, как всё это выглядит со стороны; наверняка безоружный поединок являет собой увлекательное зрелище.
Но вот интриган завершил свою речь, и слово взял Данте.
- Досточтимые жители славной Пьяченцы! - Эстакадо не повышал голоса, однако его спокойную речь было отчётливо слышно всем собравшимся. - Люди, которых я имею честь назвать кандидатами на место в совете, не нуждаются в представлении. Луиджи Сориа - достойный, твёрдый в своих убеждениях, рассудительный человек. Его верность городу неоспорима и непоколебима, в чём мог убедиться каждый. Его непредвзятость, честность и храбрость - то, что нужно Пьяченце. Людей определяют дела, а не слова; дела синьора Сориа не могут не вызывать уважения.
Отец Марко - истинный ревнитель веры и истовый слуга Господа; оказавшись в совете, он станет крепкой опорой для досточтимого отца Феликса. Вера, верность и честь - вот преподобный Марко и Луиджи Сориа могут привнести; и разве это не те три столпа, на которых зиждется благоденствие?

То, что ей придется покинуть город по поручению брата, причем тайно, Челесте восприняла со спокойным достоинством. Там, куда отправлялся Орфео, ей дороги не было, потому приходилось вести себя подобно ныне покойной жене Лодовико Моро - Беатриче Сфорца*, обожавшей верховую езду и охоту. На то, чтобы обеспечить себе внешнее сходство с юношей, у неё ушло не так много времени, да и пришлось воспользоваться одеждой брата. Вместе с доверенными людьми она покинула родовое гнездо, хотя для всех остальных Челесте Эстакадо внезапно слегла с сильнейшим недомоганием и никого не желала видеть. Участие слуг, посвященных в истинное положение дел, сеньора Эстакадо ограничила до двух человек, которым было прямо невыгодно открывать как оно все на самом деле. Впрочем, когда Челесте покидала дом уже как мужчина, ей удалось услышать как её старая няня нашептывает кому-то, что должно быть молодую госпожу отравили, а самое верное средство от этого - выпить освященной воды, в которую опустили также особый камень, извлеченный из козьего желудка, а также не худо бы привязать змеиной кожи к её левой ноге. Смеяться и плакать хотелось от этих наивных рассуждений.
Умом Челесте понимала, что Данте слишком уж благороден для того чтобы творить подлости, чиня препятствия врагам ближним и не очень, и привязан к своей семье, так что вычислить слабости главы Эстакадо не составляет слишком уж большого труда, потому-то он и постарался отправить их прочь из города. Дело было даже не в важности поручений, а в том, что он хотел уберечь их от посягательств своих противников. И остался один на поле битвы в то время, когда бал правят пауки, плетущие сети интриг. Она оставляла брата в банке с пауками - именно с таким ощущением приходилось мириться Челесте при отъезде. Всеобщее внимание было отвлечено на происходящие события, а потому выехать получилось совершенно беспрепятственно. Оказавшись с Орфео за пределами города и разделившись, сеньора Эстакадо подумала что к её возвращению лучше бы брату оказаться целым и невредимым, иначе не поздоровиться всем кто хоть как-то посмеет навредить главе их дома. Известно, что такой ярости, как у разгневанной женщины нет даже в Аду. Пока что оставалось лишь молиться, чтобы соображения её брата и его усилия принесли свои плоды.

Пьяченца.
Славный город, объединивший под своей сенью столь многочисленные общности. Малые и большие, богатые и бедные. Сегодня, в день исторического для города события, все они собрались перед ратушей, дабы самолично наблюдать частичку истории. Частичку, состоящую всего из трёх человек. Столь многое они значили для горожан в эти мгновения. Личности, что всего несколько дней назад не представляли для города практически никакого интереса. Потенциальные лидеры теперь.
Лидер. Он определится сегодня. И двое других навсегда низвергнутся с верхушки иерархического общества.
Судьба двоих предрешена. Но ещё неясно главное.

Матиас Джованни. Хозяин нескольких тратторий. Кто бы мог подумать, что именно этот человек будет идти сегодня в числе этой троицы. Человек, происхождение которого столь неоднозначно. Человек, пробившийся когда-то из низов. Сегодня для многих выяснится, сможет ли младший Джованни выйти из тени своего отца. Стать чем-то большим для города… Добиться той власти, о которой Гаспаро мог только мечтать.
Матиас Джованни шёл сквозь толпу. Улыбался ей тепло и приветливо, расточая свойственное ему обаяние. Как улыбался бы отец своим детям. Как улыбается хозяин тратторий своим гостям.
Но видел перед собой Матиас вовсе не лица горожан. Скандируемые имена, крики восторга не трогали его душу. Внешне – горяч, но внутри – холоден. Так было всегда, в моменты абсолютной сосредоточенности. Разум – трезв и светел. Сердце – пусто.
Он думал о том единственном, кто получит графскую цепь. Теперь только это имело значение.

***

Избранный круг свидетелей. Внутри ратуши царила совершенно иная атмосфера. Здесь не было толпы, за которой можно укрыться, вниманием которой можно так легко завладеть. Взгляды присутствующих пронизывали насквозь. Взгляды, полные ненависти, презрения, зависти. И в этом логове волков Матиас чувствовал себя достаточно комфортно.
Мужчина не переставал улыбаться, хоть уголки его губ и опустились слегка при виде оппонентов. Стефан, как всегда, расточал излишнюю уверенность в себе. Чуть поодаль застыли его дети. Задержал чуть более долгий взгляд на соблазнительной дочке. Эстакадо же прибыл в сопровождении целой свиты стражников, чем ещё больше накалил обстановку. Джованни переглянулся с капитаном собственной стражи, и во взгляде его читалось множество различных эмоций.

Представление претендентов началось. Собственно, о некоторых кандидатурах Матиас догадывался и до собрания, но теперь его догадки лишь подтвердились – стоило взглянуть в сторону приведённых его соперниками людей. Слушая речь Стефана и скрестив руки на груди, Джованни тонко улыбался собственным мыслям, но на коротком представлении Эстакадо улыбаться перестал. Сориа – фигура весомая и наиболее вероятная.
Матиас оглядел присутствующих, задержав цепкий взгляд на участниках собрания.
Получатели: Матиас Джованни. Уверенно шагнул вперёд.
- Приветствую собравшихся и я. Благородные синьориты, - кивок в сторону Дестефани и Эстеллы, - достопочтенные синьоры, - в сторону мужчин. – Прежде, чем я представлю своих кандидатов, хочу сказать одну вещь. Пусть я не столь богат и не имею в городе укрепляющей моё положение должности и, возможно, происхождение моё вызывает у некоторых вопросы, но, прежде всего, я предан своему городу. Дом Джованни не может похвалиться крепкими связями со столь великосветскими особами, как то представили мои оппоненты, но дом Джованни может похвастаться собственными заслугами перед городом. Вследствие чего – я представляю на суд совета своих кандидатов. Марсель и Адриано Джованни. – Матиас всё бы отдал, чтобы обернуться в этот момент. Усмехнулся своим мыслям. – Сомневаюсь, что кто-либо из вас знаком с моими дражайшими родственниками, ибо они не облагородили своим присутствием вечера высшего света, как и большинство из них - я сам. Но, достопочтенный совет, прошу вас помнить о том, чей дом, в первую очередь, поспешил на помощь почившему Альберти. Чей дом истинно заботился о благополучии Пьяченцы, не думая в первую очередь о своей репутации. Моя семья будет столь же преданно служить городу, как и ваш покорный слуга. – Матиас отвесил поклон и сделал шаг назад.

Получатели: Матиас Джованни.

Бенефис Сориа начался хорошо, практически замечательно. При всех попытках его сохранять спокойствие и невозмутимость наружу все равно пробивались радость и самодовольство - мужчина явно чувствовал, что на пол-дня и ночь он стал фактически полноправным владетелем Пьяченцы, и это знание прибавляло ему сил и уверенности.
Но все это великолепие оказалось разрушенно в один миг, и явно не с той стороны, откуда мог предполагать опасность Луиджи. Когда претенденты на графскую цепь представили своих претендентов, и временщик уж было собрался распорядиться о начале голосования, со своего места поднялся никто иной, как отец Феликс, скупым жестом попросивший слова. Сориа и не думал отказывать церковнику, и тот с елейной улыбкой и исполненной благообразия позой высказался лукавым тоном, да так, что бывшего начальника графской охраны начало бросать то в холод, то в пламень:
- Луиджи, сын мой. Вся Пьяченца и святая матерь наша первоапостольная католическая церковь благодарят тебя, а равно и тех, кто стал на защиту города в час нужды, отогнав из нашего города новых гуннов. Вы все, и ты в первую очередь, показали себя достойными воинами и славными людьми. Никто не забудет, как ты спас Пьяченцу от новой резни, проявив поистине мудрость государственного мужа.
Но увы, видит Бог, за всем этим ты забросил науку счисления, и это чуть не привело тебя, да и других тоже, к новым грехам. Альберти, Пикколомини, Фаррадеччи - три несчастных души, что не перенесли тягот бытия. К тому же, ежели их места займут только двое, нас станет десять: а четное число - не лучшее для голосования. Не дай Господь, никто из претендентов не получит преимущества.
Или ты, Луиджи, уже заранее позиционировал себя как одиннадцатого, не ожидая того, что благородный Эстакадо выдвинет твою кандидатуру? Тогда это грех вдвойне, и мой долг, как пастыря душ, оградить тебя от этого. Пускай мы выберем троих из шести - так будет правильнее и честнее.

Весь пафосный эффект речи священнослужителя, к сожалению, был прерван совершенно неподобающим моменту и обстановке гоготом. До слез, во весь голос, искренне и беззаботно смеялся де Боно. Из его ржача можно было понять только одно:
- Ну и уделал же тебя долгополый, братец! Этот бой, Луиджи, ты проиграл и разбит подчистую, наголову.

Совместными усилиями утихомирив Эмилио, оставшиеся члены совета, посовещавшись, приняли предложение отца Феликса, косясь периодически на бледного и тихого Сориа, утратившего всю свою былую браваду и уже боле не готовому решать все и за всех. Услышав это, мрачный как туча Луиджи наконец поднялся со своего места и, соблюдая самовозложенные обязанности церимонимейстера, проговорил:
- Mea culpa, друзья. Я и вправду не подумал. Отец Феликс, я искренне благодарен Вам, что Вы наставили меня на путь истинный и исправили невольную ошибку. Так выберите же троих достойнейших из шести благородных, и приступим к выборам нашего будущего графа. Хватит тянуть, синьоры.

Заскрипели перья, все прониклись важностью момента. Лишь епископ, на правах героя дня, коротко бросил:
- Не рекомендую голосовать за неаполитанскую шл... блудницу. Женщине, да еще с сомнительной репутацией, не место среди нас.

Когда же, наконец, все голосующие определились с кандидатами, Луиджи, на чье лицо все-таки вернулся румянец, холодно-спокойным голосом объявил результаты:
- Вашей волей, советники, избраны членами Ваш покорный слуга, Марсель из дома Джованни и Магдалена Дестефани из Неаполя. Прошу избранных занять места, а тех, кого Совет не удостоил доверием, покинуть помещение.

Тяжело поднявшись, Луиджи занял место одесную отца Феликса, стараясь не глядеть ни на священника, ни на кандидатов на титул. Марсель же, напротив, весело усмехнувшись, быстрым шагом добрался до своего кресла и, развалившись с комфортом в нем, начал с интересом оглядывать зал и новых коллег. Первая же женщина в совете, склонившись перед теми, кто избрал ее, с достоинством прирожденной правительницы проследовала к своему месту, загадочная, как пирамиды в сарацинских землях.

Откашлявшись и дождавшись, когда посторонние покинут зал, Сориа на правах распорядителя объявил:
- А теперь мы должны выбрать того, кто будет править нами. Маттиас Джованни. Стефан Сальваторе. Данте Эстакадо.
Нас одиннадцать, и голсуем мы все. За себя голосовать нельзя, это и так понятно. Ну что, синьоры, приступаем, помолясь?

Представления кандидатов закончились. Голос Матиаса, оглашавший залу, стих, и наступила пронизывающая тишина. Казалось, обстановка накалилась до предела, в следующее мгновение должно начаться голосование, что решит если не всё, то многое. Джованни переводил взгляд с одного лица на другое, отмечая некое волнение в каждом. Сам Сориа в тот момент довольно чему-то улыбался… Матиас прищурился, вглядываясь в грузную фигуру солдата. Несомненно, Луиджи уже видит себя в числе Совета, раз совершенно не переживает. И у Луижи, собственно, были все шансы.
Но голосование не начиналось. Вместо этого с места поднялся никто иной как отец Феликс. Матиас ожидал услышать речь, едва ли не проповедь, призванную вселить в души находящихся чувство стыда и справедливости; призвать к честности. Но вместо этого он обратился к самому Сориа, практически в грубой форме давая ему наставления. Матиас с упоением следил, как бледнело лицо Луиджи с каждой фразой священника, и ухмылка расцветала на его лице. Что ж, длиннорясый, неплохо. Но вряд ли это повлияет на мнение Совета. Несмотря на заносчивость Сориа и яркую реплику де Боно, путь в Совет ему был заказан.

Но больше, чем публичное унижение Сориа, заинтересовала новость об изменившихся правилах. Отец Феликс предложил выбрать трёх, а не двух, членов Совета. Заместо трёх умерших.
Ухмылка Джованни искривилась. Такое положение дел его не совсем устраивало. Впрочем, настаивать на правилах голосования, принятых неформально самим Луиджи, мужчина не собирался. Возможно, всё это и к лучшему.
Но, наконец, голосование началось. Опустились над столами руки, заскрипели по бумаге остроконечные перья. Джованни, несмотря на сдержанность и полный контроль над собой, всё же ощутил некоторое волнение. В уме складывались определённые комбинации голосов, исходя из предположения, кто получит место в Совете…
Отец Феликс вновь разрядил обстановку, не преминув высказать своё мнение об одном из кандидатов. Матиас не смог сдержать усмешку. Какое злорадство, отец Феликс, право…

Краткие мгновение ожидания. Томительного ожидания. Кто-то вписал имя сразу, кто-то медлил с выбором. Джованни оглядывал членов Совета. Странное ощущение укреплялось с каждой секундой внутри. Ощущение зависимости от всех этих людей. От них, в определённой степени, зависит его судьба.
Наконец, Сориа поднялся с места, держа в руках итоги голосования. И, помедлив, произнёс долгожданные имена.
Сориа, Джованни и Дестефани.
Матиас выдохнул с облегчением. Всё же, Совет оказался более благоразумным и лояльным к его семейству. Сориа, как он и предполагал, оказался среди Совета; правда, присоединился к коллегам он уже без прежней спеси. Дестефани же чинно и тихонько села, создавая впечатление благоразумной леди. Её-то он увидеть в числе Совета точно не ожидал. Впрочем… подавляющее число присутствующих мужчин намекало на такой исход событий.
Проводил взглядом Марселя, бесцеремонно усевшегося в своё кресло. Необходимо подучить родственничка манерам; впрочем, это дело долгосрочной перспективы. Сейчас перед ним, как и перед всеми членами Совета, стояла нелёгкая задача. Вписать на листке избранное имя.


Получатели: Матиас Джованни.

Стефан выслушивал выступления остальных без тени тревоги – он казался спокойным, уверенным в себе и полностью удовлетворённым ходом собрания. Кандидаты Эстакадо действительно были достойны внимания – старик Сориа, казалось, и вовсе был просто для этого создан. Но Сальваторе не отчаивался, понимая другое – идейный и принципиальный Луиджи, даже войдя в совет, вовсе не обязательно отдаст свой голос за Данте. Во главу угла он наверняка поставит благополучие Пьяченцы, закрыв глаза на роль давшего ему подобную власть покровителя во время принятия наиболее значимого решения. Проще говоря, вошедший по воле Эстакадо в совет Сориа вовсе не обязательно проголосует за Эстакадо. Кандидаты Джованни и вовсе показались Сальваторе недостойными внимания публики – едва ли кто-то в здравом уме примет в совет никому неизвестных родственников Матиаса, тем более, когда каждый второй в городе только и делает, что вопит о значимости нейтралитета и непредвзятости выборов.

Когда же заговорил отец Феликс, даже Стефан оказался не в силах подавить рвущуюся наружу ухмылку. Он с первых слов понял, к чему клонит глас Господа всея Пьяченцы и, обнаружив в происходящем иронию, доступную, по всей видимости, ему одному, сдержанно улыбнулся.
Эмилио де Боно оказался, впрочем, в своих чувствах куда более откровенен.
В конце концов, растерявший большую часть напыщенного самодовольство Луиджи поднялся и мрачно огласил имена трёх избранных кандидатов. В ответ на это Стефан лишь покачал головой и устало вздохнул. Идиотизм окружающих не переставал удивлять. Марсель Джованни в совете! Дьявол, вот за чью непредвзятость и откровенность действительно можно перед лицом всевышнего поручиться. Чёрт побери, ведь это фактически равносильно тому, чтобы он, Стефан, на роль нейтральных и руководствующихся исключительно интересами Пьяченцы кандидатов выдвинул бы Андре и Эстеллу. Проклятье.
Поборов гнев, Сальваторе улыбнулся Дестефани. Бедняге Вито Руссо сегодня не повезло.

Фарс, тем временем, продолжался, набирая всё большие обороты. Наступило время голосования – естественно, не раньше молитвы, а голосовать предлагалось им всем. То есть он, Стефан, имел право отдать свой голос за Эстакадо или Джованни на выбор… Право слово, что за вопиющий идиотизм!
Не прошло мимо Сальваторе и замечание отца Феликса относительно Магдалены. Мужчина вновь улыбнулся, улыбнулся злорадно. Вопиющее нарушение любых правил приличий, выставление в дурном свете кандидата за которого он, Стефан, поручился своим авторитетом и своей честью. Пообещал себе, что вне зависимости от исхода голосования, отцу Феликсу представлять в Пьяченце церковь осталось недолго.
Сальваторе поднялся. С высоты своего немалого роста оглядел ещё раз собравшихся и, прокашлявшись, заявил:
- Я считаю, что Пьяченца, город наш с вами родной и любимый, достойна лучшего. Правителя, который будет заботиться о её процветании, обращая внимание не только на нужды господ, но и действуя в соответствии с интересами простых горожан. Я искренне полагаю, что Пьяченца… О, Пьяченца достойна правителя, которым будет гордиться, - Стефан выдержал паузу, преисполненную глубокого драматизма.

Не время для напускной скромности, синьор Сальваторе.
- В связи с чем я прошу уважаемый совет считать мой голос голосом против всех. Вы понимаете, я искренне сочувствую горю семьи Фарадеччи. Бернардо Фарадеччи, первый клинок Пьяченцы, меценат и настоящий аристократ – вот кандидат, который действительно достоин этого города. Будь синьор Фарадеччи, мудрый правитель и достойнейший воин, этот блистательный ум, здесь с нами, в этом зале, я бы без промедления отдал за него свой голос, - ах, как жалел Сальваторе в эти секунды, что никто в этом зале не может по достоинству оценить воздвигаемые им пирамиды из чистой иронии. Первый клинок Пьяченцы, надо же. – Но, к несчастью, достопочтенный Бернардо преждевременно нас покинул.
Стефан выдохнул и закончил:
- Да, повторю прямым текстом. Ни уважаемого синьора Эстакадо, - на самом деле не такого уж уважаемого. – Ни синьора Джованни…
Не уважаемого, тем временем, совершенно.
- Я не считаю достойными кандидатами на эту должность, требующую небывало высоких личностных качеств.
Слегка поклонившись присутствующим напоследок, Стефан вновь опустился на место.

Впрочем, вопреки развернувшемуся вокруг театру абсурда усталое лицо капитана Эстакадо оставалось бесстрастным. Во взгляде его тёмных глаз не читалось ни раздражения, ни досады, ни гнева. Губы его не кривились от презрения или злорадства. Он сделал всё, что смог и успел сделать, а потому был спокоен. Данте просто выжидал, когда его труды принесут или не принесут свои плоды.
Он не понимал откровенно самодовольной реакции Сориа, светившегося, точно начищенный медяк. Впрочем, если бы тот опустил глаза долу и краснел, аки семинарист, изменило бы это хоть что-нибудь? Насколько искренне говорит отец Феликс, обличавший Луиджи Сориа во грехе гордыни? Уж не стоила ли эта тирада звонкого золота?
Новые члены совета тоже оказались поразительны. И дело даже не в том, что ни один из них не был из числа предложенных капитаном городской стражи кандидатур. Трудно было представить кого-то менее подходящего на роль членов совета, чем эти двое.
Однако такая деталь меркла перед балаганом, который развернулся дальше. Положим, Данте не был в восторге от уменьшения числа членов совета. Но что насчёт высказываний епископа, недвусмысленно намекающего на некоторые подробности жизни Магдалены Дестефани? Тут Эстакадо невольно скривился - публичное оскорбление в адрес этой женщины (или любой другой, или не женщины) было сверх всякой дозволенности. С тем же успехом можно было окатить помоями всех присутствующих. Отец Феликс выжил из ума? Если нет, то неужели он полагает, что сан сделает его неуязвимым? Старый лис Сальваторе улыбался так многообещающе, и capitane едва ли мог полагать, что святоша проживёт многим дольше, чем жертвы вчерашнего кровопролития. Честно говоря, препятствовать оппоненту в этом начинании Данте не собирался. Во всяком случае, оплот истинной веры куплен не этим плутом – сие теперь очевидно.
Интересно, как присутствующие проглотят речь Стефана Сальваторе? Чем дольше он говорил, тем яснее для Данте становились события последних дней. Эстакадо хотелось до неприличия громко хохотать, потому что происходящее внезапно из дурно поставленной и ещё более дурно сыгранной комедии превращалось в самую чернушную шутку, какую ему только доводилось видеть или слышать. Он едва не аплодировал, но годами взращиваемая сдержанность позволила Данте Эстакадо воздержаться и от рукоплесканий, и от смеха, и даже от тени улыбки. Он с прежним спокойствием взирал на происходящее, никак не демонстрируя своих эмоций.

Получатели: Челесте Эстакадо.

Торопливо заскрипели перья. Все знали, за кого они хотят голосовать. Кто-то интересовался личной выгодой, а кто-то - благом Пьяченцы, кто-то вписывал имя легкой и недрогнувшей рукой, а кто-то мялся, до последнего сомневаясь в своем выборе. Каждый чувствовал, что сейчас за его плечом стоит история: ведь в этот миг они определяют жизнь своей родины - маленькой, тихой и кажущейся стороннему наблюдателю такой пасторально-спокойной Пьяченцы.

Марио затравлено глядел по сторонам, нервно теребя ставший вдруг давящим воротник и никак не решаясь вписать то имя, которое он выбрал. Мужчина то и дело вытирал широким платком испарину, тяня время, пока, наконец, не решился.

Из иного теста был вылеплен Нинни. Не из теста даже - из стали. Уж он-то не сомневался ни секунды. Каждое движение пера - словно взмах кузнечного молота. Самсоне как никто другой уверен, что выковывает в эти мновения обновленный, лучший Город.

Отец Феликс невозмутимо выписывал убористые витиеватые буквы, тихо улыбаясь своим мыслям. У достойного пастыря явно был свой план, и он был непрочь вместе со всеми прочими половить золотую рыбку в мутной воде.

Старый вояка де Боно нп стал на сей раз разглагольствовать. Высунув язык, он старательно выводил буквы, после чего, гордый своим успехом, орлиным взором оглядел присутствующих - словно полководец, оматривающий оставшееся за ним поле боя.

Запустив пятерню в волосы, несколько напряженный Кальдерони выждал, когда первые записавшие отложат в сторону перья, после чего сам неторопливо внес имя своего избранника. Мужчина был аккуратен: не первый, не последний - он оставался в середине.

Единственная женщина в Совете просто проигнорировала замечание священника. Одной из первых поставив имя своего кандидата, она умудрялась ласково и ободряюще улыбаться всем вокруг - словно бы в зале и не шла незаметная война.

В Марселе Джованни никто не сомневался. Юнец быстро вписал чье-то имя - наверняка старшего родича, после чего развалился в кресле, наблюдая за потугами остальных и даже с вызовом глядя на самодовольного де Боно.

Сориа же спокойно и обстоятельно вписал на бумажку имя, после чего приготовился ждать результатов. Внезапная выходка Стефана его, как и всех прочих, немало шокировала. По залу пронесся тихий недовольный ропот таким открытым вызовом общественности, но Луиджи, к чести его, не поддался возмущению большинства, властно махнув рукой и взяв слово:
- Сальваторе, ты нарушаешь правила голосования. Я сказал, что голосуют все, и только за трех кандидатов, за исключением себя. Я, как временно исполняющий обязанности председателя, не буду сейчас разбираться, почему ты решил проигнорировать это требование и попытался сорвать голосование.
Вместо этого я подсчитаю голоса и, если твой не окажется решающим, то так кж и быть, ты сможешь воздержаться. Ежели без твоего выбора не будет ясно, кто победил, ты или проголосуешь, или снимаешь свою кандидатуру. А я уж постараюсь, чтобы весть о твоем самоуправстве дошла до Моро.

Недовольный и суровый Сориа тяжело поднялся, самолично собрав бумаги с именами. Короткий подсчет голосов, и он медленно повернулся к Сальваторе:
- Стефан, сейчас твой голос необходим и в некоторых случаях даже решающ. Ты обязан выбрать Джованни или Эстакадо. Или-или. Ну или я буду вынужден приказать вывести тебя, после чего мы переголосуем. Решай, Сальваторе.

Джованни, размышляя, не переставал следить за происходящим. Сосредоточенность, ухмылки, глубокая задумчивость на лицах почтенного Совета создавали некое напряжение обстановки. Но Матиас наблюдал за ними с завидным хладнокровием, и цепкий взгляд, путешествуя по залу, то и дело вылавливал изменения в мимике каждого члена Совета. Интересно развивались события, крайне интересно. Кто-то вписал имя сразу – естественно, тут же выдавая свою преданность тому или иному оппоненту. Кто-то медлил, и на то были личные причины. Такие, как неуверенность в собственном выборе. Хотелось, мягко говоря, поторопить их. Негоже заставлять уважаемых синьоров ждать. Но больше всего Матиасу хотелось отобрать у них перья и самому вписать избранное имя.
Нетерпение жгло его изнутри. Но мужчина некоем образом не выдавал своих эмоций. Вспыхнувший огонь отражался искрами в каре-зелёных глазах, но взгляд его был направлен на Совет. Лишь изредка Джованни поворачивался к другим кандидатам. В этом не было никакой демонстрации незаинтересованности, отнюдь. Но их реакция, в данный момент времени, интересовала его мало. Выражения их лиц ничего не скажут Матиасу о том, какой выбор они сделали. Он и так знал, какой.

Однако в какой-то момент Сальваторе решил обратить внимание на себя, громогласно объявив о том, что считает присутствующих в зале недостойными. С самой первой фразы Джованни понял, к чему Стефан клонит, и усмехнулся. Право, себя не похвалишь – никто не похвалит. Да ещё и завёл речь про нужды господ и простых граждан. Менее всего Матиас был уверен, что он о них думает. Но тактика, безусловно, достойна внимания. Именно так его дражайший родственник и попал в Совет. Стоит лишь напомнить о нуждах города…
Но следующая реплика удивила его больше. Голос против всех?..
Матиас выгнул бровь и обернулся на Совет – как он отреагирует на подобную выходку? Если бы подобный метод голосования принимался ко вниманию, им воспользовались, как минимум, все претенденты на графскую цель. В лучшем случае. В худшем – неуверенные в своём выборе члены Совета последовали бы той же логике и… Получается, что голосовали бы исключительно те, кто уже твёрдо определился со своими симпатиями. Это, безусловно, хитро. Но где же хвалённая непредвзятость и нужды города?

Совет, уже, к слову, проголосовавший, вскипел от негодования. Вероятно, кто-то задался вопросом, мог ли он сам сделать нечто подобное, но, как показалось Матиасу, большинство восприняло реплику Стефана как сопротивление установившемуся порядку. Оно и к лучшему. Что, зря Матиас бумагу марал? Если бы Совет принял идею Сальваторе с милостью, Джованни демонстративно съел бы свой листок.
Но Совет не принял идею Сальваторе, и Луиджи, поднявшись, выразил единогласное решение. В принудительной форме. Голосуй, иначе ты – вне игры. Матиас не смог сдержать довольной улыбки, нисколько не заботясь, что об этом подумают остальные. Почему бы и не порадоваться провалу соперника?
- Стефан, - продолжая улыбаться, Матиас обратился к своему оппоненту. – Выразить свои антипатии ты сможешь и после собрания. И не заставляй меня жалеть о своём выборе, право. Синьор Джованни расстроен, что ты так плохо думаешь об остальных кандидатах, как и уважаемый синьор Эстакадо. Как и достопочтенные члены Совета, что уже вписали их имена.
Естественно, Матиас был ни капли не расстроен. Достойнее себя никто из претендентов в этом зале не нашёл бы, просто Сальваторе решил поделиться этим со всеми. Но вот решение Совета уважать стоило. Негоже раздражать тех, кто с выбором уже определился. И будущего правителя, если волей судьбы им окажется Джованни или Эстакадо, тоже.

Стефан, невозмутимо скрестив на груди руки и свободно откинувшись на спинку сиденья, наблюдал исподлобья за ходом голосования. По выражению на лицах участников он пытался угадать их намерения и то имя, которое каждый из них выведет на заветном листке. В случае с некоторыми их решение было вполне очевидно, по отношению к другим даже проницательному Сальваторе оставалось только теряться в догадках.
Со свойственным ему в минуты особого напряжения ледяным спокойствием, столь отличающим Стефана от подавляющего большинства темпераментных итальянцев, мужчина терпеливо выслушал Луиджи Сориа и, не вступая в полемику, кивнул в знак согласия.
Внутри же, за непроницаемой сталью чистого взора, буря эмоций бушевала в эти секунды в полную силу. Кем возомнил себя этот тщеславный старик? Он всего лишь заместитель ныне покойного лорда, который, благодаря накопленному за годы службы багажу репутации, оказался ненадолго у руля – да и то лишь с единственной целью, предполагавшей скорую передачу власти истинному правителю. И уж точно не в интересах этого практически отжившего своё старика наживать себе к преклонным годам смертельно опасных врагов. Внутренне Стефан негодовал, подобно античному громовержцу метал во врагов смертоносные молнии, по-прежнему оставаясь внешне абсолютно невозмутимым.
- Как вам будет угодно, - откликнулся Сальваторе и смиренно принялся ждать, пока Сориа займётся подсчётами голосов.
Несмотря на всю выдержку старшего Сальваторе, даже ему сегодня удавалось с трудом справляться с волнением. Стремительно приближался решающий миг, который должен был пролить свет на результаты деятельности кандидатов на протяжении последних недель.
Взгляд Стефана стремительно перескакивал с одного лица на другое, выискивая там несуществующие ответы. От его взора не укрылась и самодовольная улыбка Матиаса Джованни – перехватив взгляд напыщенного юнца, мужчина холодно ухмыльнулся.
- О, после этого собрания мои антипатии уже не будут иметь никакого значения, - с наигранной учтивостью поспешил он ответить.
Отметив мысленно ненавистную ему, но набирающую в некоторым кругах популярность, манеру говорить о себе в третьем лице.
- Свою точку зрения я уже высказал, но если достопочтенный Луиджи всё же настаивает…
Он посмотрел на Эстакадо и тут же вновь впился в Матиаса глазами.
- То кто я такой, чтобы посметь ему сегодня перечить.
Слегка злорадная и не предвещающая ничего хорошего полуулыбка тронула губы Стефана Сальваторе. Он с демонстративным нежеланием взял перо и, почти не глядя на лист бумаги, размашисто вывел всего одну строчку.

Сориа явно пытался сохранять спокойствие и невозмутимость, из последних сил держа на лице маску выдержанности. Но чуть торопливая и резкая походка, которой он подошел к Сальваторе, а также дрожь разворачивающих бумагу рук выдавали всю ту степень треволнения, что таилось с груди бывшего командира графских солдат. Одного взгляда, прошенного на размашисто написанные строки, было ему достаточно, чтобы все понять и сделать определенные выводы.
Вновь чуть торопливо мужчина вернулся к своему месту, от которого немного подрагивающим от нервного напряжения голосом объявил:
- Синьоры и синьорина! У нас наблюдается паритет голосов двух кандидатов! И посему..., - он немного замялся, кинув быстрый взгляд на Стефана, - и посему я предлагаю всем выборщикам, кроме двух кандидатов, вновь изъявить свою позицию. Нас будет девять, их - двое, так что на сей раз мы решим окончательно.

Собираясь с духом, самоназначенный распорядитель вновь сделал паузу, и в ней на удивление громко послышался тихий едкий голос неаполитанки:
- С превеликим удовольствием, Луиджи. И это удовольствие будет в двойне, если мы услышим, кто же эти двое.
Де Боно и Нинни весело фыркнули словам женщины, отец Феликс бросил на нее недвольный взгляд. Все больше чувствующий себя не в своей тарелке Сориа явно нервничал и хотел, чтобы все это поскорее закончилось - он понимал, что не создан для политической жизни, и что за столом переговоров может быть опаснее, чем на поле битвы.
- Стефан Сальваторе и Матиас Джованни набрали равно количество голосов. Капитан Данте Эстакадо, увы, нет. А посему, - Луиджи повернулся к мужчине, - вы снова возвращаетесь к обязанностям обычного члена Совета. Ладно, - тяжело выдохнул он, - я не мастер изящной словесности и не знаю, что добавить. В общем и целом, голосуем, синьоры.

И снова члены Совета должны были решить, кого выбрать.

Марио Марио вновь долго сомневался между голосами разума и совести. Противоречивая натура торговца не могла прийти к одному решению, и он никак не мог понять, что будет лучше для него и Города. Но вновь он выбрал голос разума - как и в прошлый раз.

Самсоне Нинни, как и в прошлый раз, не сомневался ни минуты. Короткий росчерк пера - и он снова сложил руки, наблюдая за теми, кто не проголосовал. По лицу кузнеца как по откытой книге читалась его уверенность и отсутствие сомнений в кандидате.

Отец Феликс же, хоть и был священником, как и всякий итальянский горожанин умел считать деньги и искать выгоду. Его выбор был прост - тот, кто, по его мнению, больше поможет церкви и епископу Пьяченцы соответственно.

Эмилио де Боно откровенно скучал. Старательно, высунув язык от усердия, он вывел кривые неровные буквы имени кандидата и откинулся на спинку кресла, раздраженно барабаня пальцами по столешнице.

Леопольдо Кальдерони тоже умел считать деньги, и его выбор был не менее меркантилен, чем у отца Феликса. Кто мог его за это осуждать? Ведь рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.

А вот что творилось в прелестной головке Магдалены Дестефани, было тайной за семью печатями. Она явно наслаждалась происходящим, слала улыбки сосредоточенным мужчинам и явно не спешила с принятием решения.

Марсель Джованни оставался все тем же Марселем Джованни. Серьезные мины выборщиков ему наскучили, и он, быстро расписавшись, перевел взгляд на окно, любуясь чистым небом за ним и изредка исподволь наблюдая за Дестефани.

Луджи Сориа не был так уж уверен в своей позиции, но альтернатив он не видел. Ему оставалось только одно - как утопающему за последнюю соломинку, цепляться за то решение, к которому он пришел еще до выборов - предполагая себя в числе кандидатов. Как минимум, поступив так, он не изменит сам себе.

Итак, круг замкнулся. Графские полномочия просыпались сквозь пальцы капитана Эстакадо, словно песок. Однако весть о собственном окончательном политическом поражении он принял спокойно. Что толку публично сетовать или скакать от радости, будто дикарь? Что не постигло бы тебя - несчастье или большая удача - держись с достоинством. Похоже, это всё, что сейчас оставалось молодому Эстакадо.
- Чему быть, того не миновать, - в ответ на реплику Сориа Данте пожал плечами и улыбнулся настолько беззаботно, насколько это вообще было под силу человеку, всю ночь проведшему в тяжёлой броне и с оружием в руках.
Впрочем, этот расслабленный жест не означал окончания игры. Вопрос о будущем главе Пьяченцы был так же важен, как пару минут назад была важна пресловутая графская цепь. Настало время немного отодвинуть на задний план интересы родного города и вспомнить о собственных шкурных. Иначе вполне может статься так, что через пару десятков лет в Пьяченце про благородное семейство Эстакадо будут вспоминать разве что дряхлые старцы.
Вариант демонстративного отказа голосовать капитан даже не рассматривал. Этот номер был провально в отношении достижения результата исполнен старым лисом, а Данте не любил повторов.
Следующий вариант подразумевал использование военных ресурсов с целью узурпации власти. От него Эстакадо отмахнулся, точно тот был ядовитой змеёй. В случае успеха мероприятия оппонентов у Данте не останется, это факт. Но чем он после этого будет отличаться от ненавистного Колонны?
Самым разумным оставалось голосование за одну из двух кандидатур. Стефан Сальваторе или Матиас Джованни. Вот на этом и остановился капитан Эстакадо. Его раздумья не были долгими - небрежным росчерком пера он вывел имя одного из своих политических противников и передал листок Луиджи Сориа.

Получатели: Челесте Эстакадо.

Принимая бумагу от последнего подписанта, Сориа тяжело выдохнул - словно пловец перед погружением. Сейчас все окончательно решится. Девять человек, не исключая его самого сейчас поставят точку в затянувшемся безвластии. Хорош будет их выбор или нет - покажет время, но любой кандидат в разы лучше той анархии, что захлестнула Пьяченцу: еще недели такого безумия город не протянет.
Пускай грядут перемены, пускай даже сам Сориа лишится своего места - все это меркнет перед тем, что может ожидать тихую Пьяченцу без твердой руки. В конце-концов, правители и их подданые приходят и уходят, а Город остается. Луиджи Сориа был патриотом своей родины, и был готов положить голову на плаху во имя ее блага - поэтому он и выбрал того, кто, по его мнению, сможет обеспечить стабильность и процветание.

Все замерли в ожидании, и было слышно только, как бьется о стекло муха, да как гудит за стенами толпа. Впрочем, этот мерный и спокойный рокот не был предвестником грядущих трудностей: так шумят о скалистые берега волны Адриатики, когда теплый ветер с юга подымает пенные буруны, бросая их о камни в неизбывной борьбе земли и тверди. Избирающие и избираемые, застыв, ждали решения, а люди за стенами дома совета жили своей жизнью. Многие ждали вестей вместе с ними, но большинству было наплевать: толкали свои повозки зеленщики, укладывали стропила нового дома поденщики, плавили железо кузнецы, торговцы в лавках наперебой расхваливали свои товары, а крестьяне, живущие за воротами Пьяченцы, начинали свой ежедневный труд.

Могут ли немногие решать судьбы прочих? Кто дал им такое право? Как случайные, в общем-то, люди смеют взваливать на себя такой груз ответственности: ведь их ошибка будет так дорого стоить, и пострадают не только они, но и те, за кого они высказались. А ведь стоит глянуть вокруг незашоренным взором, и можно понять, что эти, волею судьбы, избранники решают куда больше, чем могут себе представить.
Пьяченца - лишь одна из жемчужин во владениях величественного герцога Миланского, но решения его в чем-то будут продиктованы и происходящим в этом тихом провинциальном городке - одно вчерашнее выступление кондотьеров чего стоит. А действия герцога Сфорца, в свою очередь, оказывают влияние на политику французского короля и Его Святейшества Наместинка апостола Петра. А уж решения этих власть имущих влияют на весь мир. Вот так члены Совета Пьяченцы, мало еому известные за родными стенами, пусть и немного, но влияют на весь мир.
Увы, но мало кто из них думал об этом. Кто искал сиюминутной выгоды, кто-то решал, исходя из личных симпатий и антипатий, кто-то просто был свято уверен в правильности своего решения. Глобальные проблемы их не занимали, но их нельзя винить за это. Мало кто мог охватить разумом что-то за предалами города или, как край, всей раздробленной Италии. Выборщики, в большинстве своем - не могли. А вот те двое, одному из которых суждено было сейчас надеть графскую цепь, змеей свернувшуюся на постаменте возле Сориа, были способны на это. Их талантов вполне хватало на то, чтобы видеть на несколько шагов впереди. Но победил только один.

Луидж Сориа поднял глаза и отчеканил, глядя прямо перед собой:
- Достойные члены Совета Пьяченцы, чьи права на этот выбор дарованы Герцогом Миланским, пришли ко мнению, что правом стать графом Пьченцы наделяется благородный Стефан Сальваторе, глава городского магистрата. Подойдите, синьор Сальваторе, и позвольте возложить на вас сию золотую цепь с гербом нашего славного города - как знак вашего нового титула. Будьте достойны Пьяченцы, и да будет Пьяченца достойна Вас. А те, кто сегодня назвал Ваше имя, готовы словом и делом помогать графу в управлении городом. Слава графу Сальваторе!

Стефан неторопливо постукивал пальцами по столу, дожидаясь окончательного вердикта Сориа – уже знавший заветное имя старик мялся, оттягивая момент истины до последнего. Испытывающий взгляд старшего Сальваторе скользил по лицам многочисленных избирателей, вычленяя среди них потенциальных друзей и врагов.
Судьба славной Пьяченцы решалась прямо здесь и сейчас, будущее города буквально висело на волоске – едва ли когда-либо от решения членов совета зависело в одночасье столь многое. Впрочем, вне зависимости от исхода голосования, Стефан Сальваторе не собирался сдаваться. Он не видел за этим столом для себя по-настоящему достойных соперников, он с головой погрузился в Игру и, при необходимости, вновь бы утопил маленький город в крови и интригах, тем или иным способом заставив достопочтенных избирателей пересмотреть принятое решение.

В конце концов Луиджи заговорил – напряжённый до предела ещё секунду назад, Сальваторе моментально расслабился. Губы Стефана тронула самодовольная торжествующая улыбка.
Триумф, победа, абсолютный успех. Данте Эстакадо в решающий момент сделал правильный выбор и, несмотря на потенциальную личную неприязнь, поддержал кандидатуру Сальваторе против Джованни.
Стефан с величавой медлительностью поднялся на ноги. Выпрямился в полный рост, приветственно подняв вверх правую руку. Никому из присутствующих никогда прежде не приходилось видеть Сальваторе настолько радостным и довольным – в своём расшитом золотом парадном костюме мужчина как никто другой походил сегодня на достопочтенного правителя Пьяченцы.
Без лишней спешки приблизился он к Сориа – чуть склонив голову, чтобы Луиджи было сподручнее возлагать на него золотую графскую цепь. Но продолжал исподлобья буравить взглядом при этом морщинистое лицо старика – в безжалостных серых глазах Стефана несчастный, при определённой доле смекалки, мог бы разглядеть для себя приговор.

Тяжёлые звенья цепи наделяли особой, ни с чем не сравнимой, уверенностью. Сальваторе обаятельно улыбнулся восседавшей среди остальных избирателей Магдалене Дестефене, адресовал улыбку и Матиасу Джованни. Правда на этот раз улыбку совершенно иного плана.
В голове Стефана длинной вереницей выстраивались витиеватые имена неугодных ему людей и врагов – грядёт период перестановок, смещений и махинаций. В планы Сальваторе входила замена едва ли не трети благородных господ, занимавших в городе ключевые посты. Замена на верных и надёжных людей, которые ещё сильнее укрепят власть семьи Сальваторе, практически возводя её в недосягаемый для остальных абсолют.

Достанется всем, кто посмел перечить Стефану во время его восхождения. Каждому, кто действием или словом осмелился чинить препятствия новому графу.
Отец Феликс, действующий божий наместник, в скором времени лишится защитного сана. Новое положение открывало новые связи и недоступные доселе возможности, при помощи которых не так уж сложно будет сместить с поста потерявшего страх и уважение старикана.
Луиджи Сориа, доверенный человек старого графа и ярый сторонник нейтралитета. Персона, метавшаяся из стороны в сторону вплоть до финала, и, в конечном итоге, сделавшая неправильный выбор.
И, конечно же, Матиас Джованни – смазливый прохвост, чуть было не опередивший по голосам самого Сальваторе. За маской непримечательного владельца нескольких крупных тратторий скрывался двуличный криминальный авторитет. Стефан стерпел бы ещё на посту главы города Эстакадо… Но если у руля волею судьбы бы оказался Джованни, то не позднее, чем после заката, дом Сальваторе вступил бы в войну. Теперь, пользуясь всеми привилегиями новоприобретённого положения, Стефану наверняка удастся загнать в угол Джованни, прикрыть его подпольную империю и лишить дом большей части влияния. Сам Матиас, наверняка, очень скоро окажется за решёткой или же и вовсе в могиле – образ беззащитной и перепуганной до смерти Беатрис по-прежнему не давал Сальваторе покоя. Вот что означала улыбка графа Стефана Сальваторе, публично адресованная недавнему конкуренту – намёк, угрозу и даже послание. Послание о том, что некоторые секреты давно уже перестали быть таковыми.

К Данте Эстакадо Стефан предпочёл подойти.
- Я благодарю всех членов Совета за оказанное доверие, - громогласно провозгласил он. – Вы все сделали правильный выбор, я же, в свою очередь, предприму всё возможное, чтобы оправдать возложенные на меня ожидания. Процветание и благополучие Пьяченцы – вот моя первая и единственная цель. То, ради чего я и вступил в это противостояние.
Сальваторе протянул Данте руку.
- Благодарю за доверие, синьор Эстакадо, - несколько тише проговорил он. – Надеюсь, вы продолжите радовать нас своей безукоризненной службой на посту начальника городской стражи. Право, мне сложно представить кандидатуру достойнее.
На самом деле, Стефан, конечно же, не был никогда идиотом. Он ни на секунду не сомневался в том, что предвосхитить нападение кондотьеров на город было практически невозможно – его попытки неоднократно акцентировать внимание общественности на факте бездействия стражи были лишь способом временно дискредитировать авторитет Эстакадо.
Сальваторе умел не только наживать уйму врагов, он предпочитал и заводить новых друзей в минуты величия.

Как бы ни хотелось Стефану сорвать установившийся порядок голосования, ему это не удалось. Сориа твёрдо дал понять оппоненту Матиаса, что в случае отказа тот покинет этот зал сиюминутно.
Джованни, глядя на весь этот цирк и скрестив руки на груди, ухмылялся. Честно говоря, это был бы неплохой вариант развития событий. В своей победе он нисколько не сомневался, а отсутствие одного из трёх кандидатов лишь укрепит его и без того высокие позиции.
Но, конечно же, Сальваторе отступать тоже не собирался. Чуть ли не скрепя зубами согласился на чудовищные для него условия и быстрым росчерком запечатлел на бумаге имя одного из своих соперников. И в эту минуту интуиция Джованни едва заметно кольнула, давая понять, что рассчитывать на благосклонность Стефана ему не стоило. Судя по тому, каким прожигающим взглядом его наградил Сальваторе…
Матиас криво усмехнулся. Он прекрасно знал, что чьё бы имя не оказалось сейчас на бумаге, он не проиграет.

Так и оказалось.
Джованни действительно не проиграл. Но и не выиграл.
Матиас обводил присутствующие лица в зале раздражённым и нетерпеливым взглядом. Маска хладнокровия и учтивости начинала трещать, обнажая вспыльчивую натуру своего обладателя. Желваки играли на щеках, но мужчина внешне оставался спокоен.
Собственно, всё произошло именно так, как он и предполагал в своём худшем варианте. Данте проголосовал за Стефана, Стефан – за Данте. В этом не стоило сомневаться, иначе этой идиотской ситуации с равенством голосов не случилось бы…
Матиас послал теперь уже единственному оппоненту испепеляющий взгляд. Какая ирония, что на чаше весов оказались их фамилии. Впрочем, мужчина не мог не порадоваться провалу Эстакадо, хотя проигрыш оппонента и занимал гораздо менее приоритетное место в его размышлениях.
Гораздо большее – его значимость для второго круга голосования.

Матиас занервничал. До этой минуты он чувствовал себя в безопасности. Он был уверен в тех людях, что вписывали его имя. Он был уверен, что проиграть просто не может.
Но отдать право последнего голоса выбывшему кандидату… Идиотский план, просто идиотский!
Во взгляде Джованни теперь читалась неприкрытая ненависть, красивое лицо мрачнело с каждой секундой всё больше. Луиджи Сориа, ты ещё поплатишься за свою глупость, это я гарантирую. А ты, Эстакадо… Пожалуй, ты ещё долго будешь скулить от боли, когда я до тебя доберусь. Ведь я чувствую, что выбор твой будет в корне неверен.
К разыгравшейся кровожадности радушного хозяина тратторий примешивалась необъяснимая надежда, что на листке всё же окажется его имя. Но Сориа, забрав последний бюллетень, начал говорить, а сердце Джованни, кажется, совсем перестало биться…

Сальваторе.

Жар мгновенно распространился по телу мужчины, сократились от напряжения мышцы – он вцепился со всей силы в рукава собственной куртки. Карие глаза буравили столешницу так, что казалось – ещё немного, и в ней непременно появится дыра.
Он не смотрел на Стефана, когда тот поднялся и подошёл к Луиджи, принимая высший дар этого города – графскую цепь. Поднял глаза лишь в тот момент, когда новоиспечённый правитель начал свою речь, и во взгляде Стефана, направленного в его сторону, он прочитал свой приговор. Триумф. Злорадство. И больше всего на свете Матиас хотел стереть эту улыбку с его лица. Или нарисовать другую – от уха до уха…
Несуществующая кровь заливала реальность перед глазами Джованни, окрашивая её в иные, багровые оттенки. В это мгновение хозяин тратторий перестал существовать. В мир явился совершенно иной человек, которого никто из присутствующих ещё не знал. Матиас смотрел на Стефана уже не глазами политика, но глазами убийцы.
…На мгновение громкий свист заглушил все остальные звуки. Таким образом глава гильдии воров обратил на себя внимание. Он медленно поднялся, и улыбнулся настолько совершенно, насколько был способен. Но в этот раз помимо обычного спокойствия и ироничной усмешки на лице отразилась целая смесь эмоций, делающих его резче, неприятнее.
- Господа, мы все ждали этого мгновения, - с улыбкой начал говорить Матиас, выходя из-за стола и разводя руками. – И вот, он настал. Достопочтенные Советники избрали нового предводителя нашему осиротевшему городу. Пьяченца обрела в лице Сальваторе, безусловно, достойную защиту и честного правителя. – Матиас обернулся к своему недавнему оппоненту и теперь – врагу. – Стефан, - с лучезарной, источающей необъяснимое веселье, улыбкой продолжал Джованни, - мои искренние поздравления. Бесспорно, ты это заслужил. – Мужчина сделал упор на последнем слове. – А теперь, мои благонравные, бесхитростные и неподкупные друзья, отметим же сей день. Будто он последний… - тон криминального авторитета приобрёл угрожающий оттенок.

Итак, свершилось!
То, чего так ждала вся Пьяченца, наконец-то произошло. Должно быть, в тот момент, когда Сориа огласил имя Стефана Сальваторе, все вокруг перестали дышать. А потом замерший мир снова обрёл краски, засиял разно окрашенными по смыслу улыбками и едкими взглядами. Все понимали, что конец чего-либо означает начало иного явления. Они стояли на пороге новой эры, за которым Эстакадо наблюдал со своим непоколебимым спокойствием.
Заходя в этот зал рано утром вместе со всеми, капитан городской стражи думал, что будет испытывать ярость по поводу своего поражения. Сейчас же он ощущал в груди отрешённую пустоту, нисколько не походящую на гнев. Должно быть, ярость - это слишком большая роскошь после не самой спокойной ночи. Равно как и радость. Дело было отнюдь не в том, что Эстакадо устал; в этот момент у него словно открылось второе дыхание. Ушла боль, а звуки и цвета вернули прежнюю глубину. Что-то тревожило капитана городской стражи - что-то на грани восприятия, едва уловимое. Он не очень вслушивался в благодарственную речь нового хозяина Пьяченцы, внимательно осматривая присутствующих. Их лица выражали самые разные эмоции, но ещё чаще - попытку скрыть их. У Матиаса Джованни, к примеру, это получалось из рук вон плохо. Дикая ярость изменила его лицо почти до неузнаваемости, и Эстакадо не мог обвинять его за столь откровенную реакцию.
Признаться, Данте был несколько удивлён жестом Сальваторе. Тем не менее, мужчина не показал секундного замешательства, овладевшего им. Он пожал протянутую руку Стефана и сдержанно улыбнулся:
- Я всего лишь стараюсь для любимого всеми нами города в меру своих возможностей.
Неизвестно, хотел ли capitane сказать что-то ещё, поскольку в следующий миг по залу прокатился форменно разбойничий свист. Последовавшие за ним словоизлияния, равно как и нездоровое веселье хозяина тратторий, совершенно не понравились Данте. Он не собирался ждать, чем закончится очередная речь, потому как для него всё было предельно понятно. Пока Матиас на свой манер поздравлял Стефана, Эстакадо незаметно подал знак своим людям, присутствовавшим в помещении. Не зря он явился сюда с сопровождением, будучи уверенным в том, что просто так противостояние за графскую цепь не закончится.
В тот миг, когда Джованни заканчивал свой пламенный спич, закованная в броню фигура Данте пришла в движение со скоростью, мало ожидаемой от того, кто казался смертельно усталым. Пусть он действительно не слишком жаловал победителя, грядущие события нравились ему ещё меньше. Позволить кому бы то ни было совершить преступление капитан городской стражи не собирался. Хватит крови в Пьяченце!

В тот знаменательный день мало кто из голосовавших за избрание нового графа Пьяченцы мог предположить, что тот накал страстей, что будет при голосовании, еще не предел. Что будет не только битва авторитетов и перьев, но и сталь будет пущена в ход. Погибнут не только мечты о величии, но и те люди, что жаждали его: для себя лично или для кандидатов. Кровь, пролившаяся на улице города, никак не хотела отпускать Пьяченцу из своих уз - и те, кто пережил клинки кондотьеров, снова столкнулись со смертью.

Данте Эстакадо не был благородным рыцарем в сияющих доспехах - и у него были темные планы, как захватить власть в случае поражения на выборах. Но к чести хранителя правопорядка, он преодолел эту слабость, оставшись честным хотя бы перед самим собой до самого конца. Свист Матиаса для него расставил все точки над i - и глава городской стражи бестрепетно ринулся спасать своего более удачного оппонента, только и успевшего, что произнести полную достоинства речь. Решительные действия Данте, последовавшие за этим осознанием, не всем сразу стали ясны: тот же де Боно, узрев, как стражник опракидывает его друга, во весь голос заорал:
- Эстакадо, твою мать, bastardo! Какого diavolo!
Здоровяк уже начал подниматься, гневно топорщамбороду, когда вокруг завертелось самае настоящая вакханалия.

По свисту своего главаря с крыш и окон, из-за портьер и маленьких комнатушек полезли бандиты, готовые с оружием в руках вырвать для соего главаря право править. И, почти одновременно с ними, в ставшем полем битвы зале появились первые городские стражники и солдаты Сориа. Члены Совета, застигнутые нападением в расплох, по-разному отреагировали на происходящее вокруг них безумие.
Марио Марио, по-бабьи взвизгнув, рухнул на пол, прикрыв голову руками и подвывая. Кальдерони, напротив, решив, что оставаться на месте побоища опасно, стал осторожно просачиваться к выходу, как и Его Преподобие, кстати. Зато Марсель Джованни и Самсоне Нинни сразу ринулись в бой - причем, к удивлению стражников и солдат, на стороне бандитов. Кузнец обрушился лавиной на растерявшегося Эмилио, а "родственник" Матиаса - на ближайших стражников. Неаполитанка же, в свою очередь, извлекла откуда-то тонкий искривленный кинжал и, шипя как кошка, медленно-медленно стала приближаться к упавшему Сальваторе. Что же до Сориа, то тот, живо осознав всю опасность происходящего, схватил с тела одного из погибших клинок и ринулся в битву, ругаясь, как пьяный боцман - нетипичное поведение для выдержанного и старающегося быть спокойным солдата.

Бой разгорелся и за пределами дома Совета - с улицы слышались крики и звон мечей, полные паники вопли обывателей и заглушающий все прочие звуки вой раненного. Стрелки разбойников не ожидали того, что жертва внезапно уйдет с линии огня - в Стефана ударила только одна стрела, да и та - на излете. Впрочем, и она могла бы принести немало бед, если бы не подаренная мавританская кольчуга: добрая броня выдержала удар и, не смотря на свою кажущуюся тонкость, спасла жизнь своему хозяину. Сальваторе отделался только дем, что от силы удара у него выбило дух, да наверняка здоровым синяком в месте удара.
Второго залпа преступники сделать не сумели - они были вынуждены вступить в перестрелку со стражей и солдатами. Да и те защитники порядка, которые ворвались в зал, следуя указаниям Сориа и присевшей рядом с новым графом Магдалены, всячески прикрывали своего нового господина как от клинков нападающих, так и от их стрел.
Бой разгорелся нешуточный: стражники были лучше вооружены и более опытны с клинком, а criminale - яростнее и подвижнее. Недостатки и достоинства сражающихся уравновешивали друг друга, и уже не один человек отправился на встречу с апостолом Петром обсуждать свои грехи. Смерть каснулась и членов Совета - пудовые кулаки Нинни разможили голову де Боно, но меч старого вояки не дал кузнецу уйти безнаказанным: тяжело раненный, тот гулко стонал, прислонившись к стене и пытаясь собрать выпадающие внутренности.
Пол был залит кровью и наполнен стонами и криками раненных, но живым было не до них - сейчас умами обеих сторон завладел бой. Бандитам не удалась внезапная атка, но это не обескуражило их. Предчувствуя грядущее богатство, они снова и снова кидались на солдат с целью прорвать их строй и убить Стефана Сальваторе - со смертью графа всякое сопротивление потеряет смысл.

А в центре этой бойни сражались Данте Эстакадо и Матиас Джованни. Миланский доспех и полутораручный меч против легкой кожанной брони и рапиры и даги. Долг против стремления вырвать силой желаемое. Закон против беззакония. И наконец, одна отвага против другой.
Матиас увернулся от первого удара, и capitane пришлось скрестить с ним клинки. Джованни, к удивленю Данте, оказался более чем достойным протвником - он действовал быстро и точно, полностью пользуясь своим преимуществом в легкости и скорости. Он предпочитал не блокировать атаки тяжелого полуторника, а уворачиваться от них, переходя в немедленную контратаку и оттесняя противника. Не раз и не два жало рапиры достигало Эстакадо, но каждый раз качественная броня спасала своего владельца: не иначе, Господь хранил его от ран.
Пот бежал по лбу капитана, волосы слиплись. Проклятый глава воров и разбойников каждый раз с легкостью уклонялся от атаки, и стражник чувствовал, что начинает уставать - сказывалась бессонная ночь и вес доспехов. Но все-таки переменчивая фортуна выбрала себе любимца. Очередная атака - и Матиас подскользнулся на крови кого-то погибшего.
Долю секунды. Всего долю секунды не хватило ему, чтобы уклониться. Тяжелый меч, созданный для пробивания доспехов, с легкостью разбил слабую защиту рапиры, с отвратительно-чавкающим звуком погрузившись в плечо Джованни, ломая кости, разрывая мясо и сухожилия. Боль была безумной - словно бы глава воров заживо попал в лапы к Дьяволу. К счастью, страдания Матиаса были недолгими - стоило окровавленному мечу выйти из раны, как на разум неудачливого путчиста опустилось блаженное забвение.

Стоило их лидеру рухнуть в крови, как все его поддельники живо осознали, что ловить тут нечего. Сальваторе они не убили, Матиаса потеряли, а самим им не в жизнь не стать новыми правителями - сейчас к солдатам подойдет подкрепление, и головы всех нападающих в скором времени украсят собой пики. Надежда на влась и богатство рухнула в кровь и пыль - и бандиты, огрызаясь железом, попросту дали деру. Только когда последний нападающий, сумевший спастись, покинул залу, а с улицы крикнули, что беспорядки подавлены, только тогда солдаты покинули кольцо, центром которого стал граф Стефан I Сальваторе. Раненный в руку стражник, прикрывавший своим телом Стефана, с кряхтением поднялся сам и помог подняться графу.
Подошел и окровавленный Сориа. По лицу мужчины с разбитых губ струилась кровь, но он, хотя и не без труда, проговорил, поклрнившись:
- Благородный граф, мятеж Джованни подавлен. Его люди, кто успел, разбежались, а он сам тяжело ранен capitane Эстакадо. Прикажете отправить людей к дому бунтовщика?

А неаполитанка попросту крепко прижалась к Стефану, прошептав:
- Клянусь распятием, я счастлива, что ты жив.

Не прошло и нескольких минут, как пространство вокруг Матиаса начало меняться. Постепенно, с каждым его словом атмосфера накалялась, в воздухе сгущалось нечто неуловимо-угрожающее, словно музыка, льющаяся со струн музыкального инструмента – но на сей раз инструментом служил его собственный голос. И, вероятно, эта невидимая и неслышимая музыка, а именно нотки его голоса, насторожили одного из слушателей. Матиас краем уха расслышал, как звенит сталь тяжёлых сапог. Позади него молча передвигались фигуры, словно вставали в шахматную комбинацию…
Да. Они все пешки в его игре. Теперь – они в его власти. Ведь ещё немного, всего мгновение, и этот зал окажется слишком тесен для них всех…

Всего несколько секунд. Время словно замедлилось – но исключительно благодаря приливу адреналина в его крови. Он увидел множество фигур, что, разбивая окна и выколачивая двери, прорвались в зал Совета с оружием наготове. Он мог бы изумиться происходящему. Обнажить свою рапиру и кричать «Мятеж!», защищая теперь уже законного владельца графской цепи. Мог бы. Но не стал этого делать, на удивление большинства членов Совета. Лишь лёгкая, довольная улыбка тронула его губы. А в следующий момент – Джованни резко развернулся, парируя готовый обрушиться на него удар полуторного меча…
- Что, Данте, не сидиться в сторонке? – подогревал своего противника Матиас, ловко уходя от града тяжеловесных ударов. У него это получалось без особого труда. Мужчина словно танцевал в бою, с лёгкостью уклоняясь от атак Эстакадо. Неповоротливый, в полном облачении из стали, оппонент не мог соревноваться с Матиасом по скорости, чем последний без зазрения совести пользовался. – Ты проиграл в голосовании, тебя не выбрал никто – только наш дражайший Сальваторе, да и то потому, что за меня голосовать побоялся. Ха! Тебе тут делать нечего, Эстакадо. Этот бой не твой. Я позволю тебе уйти. А ты дашь мне вспороть его брюхо. И забудем все обиды между нами, м-м?
Матиас откровенно издевался.

И по мере того, как противник проигрывал, Матиас всё чаще обращал внимание на то, что творится вокруг, что сыграло в итоге с ним злую шутку…
Марио оказался полным трусом. Чёрт побери, Матиас бы нисколько не удивился, если бы оказалось, что тот проголосовал в итоге не за него. А вот Нинни не подвёл – всё, как они и условились. Кузнец жаждал власти и денег в той же степени, как и предводитель восстания. Марсель – который вовсе не являлся Джованни братом – среагировал молниеносно, как и пристало закалённому в потасковках бандиту. И остальные его люди – с тем же рвением принялись окружать стражников, бросаясь в атаку и нисколько не жалея сил. Несмотря на худшее по сравнению со стражниками снаряжение, воры и убийцы Пьяченцы дрались с не меньшим энтузиазмом, что и защитники города. Вероятно, даже с большим. Посему, кровь стражников разливалась по мрамору с той же быстротой, как и кровь предателей…
Но вниманием Матиаса в большей степени завладел сам Стефан. Каким-то образом новоявленный граф оказался на полу – в компании своей любовницы, столь яростно его защищающей. Нечего сказать – прячется под юбкой, когда перед его глазами разворачиваются подобные события. Сальваторе явно ошеломлён и всё никак не придёт в себя. Какой замечательный, выгодный для Джованни момент…

Матиас потерял бдительность. В тот момент, когда начал отступать, чтобы сблизиться со Стефаном и в один момент решить исход схватки. Ему всего лишь нужно было достать одну вещь и метнуть его в Сальваторе – и закон проиграл бы беззаконию в один миг.
Это и послужило причиной его катастрофического провала. Он смотрел на Сальваторе, пытаясь убрать клинок левой руки, - и именно в этот момент так нелепо поскользнулся на крови…
Это конец.
…Упав на колени, Матиас выставил перед собой раскрытую дагу. Но механизм клинка не выдержал силы полтораручного меча. Лезвие прочертило в воздухе смертоносную дугу и врезалось в плечо Джованни.

Боль. Такая тягучая, такая обжигающая.
На мгновение Матиас забыл обо всём происходящем. Забыл даже о том, кто он есть. Разум на короткое мгновение погас, уступив вспышке всепоглощающей боли. Кровь ручьём заструилась по плечу и груди, пропитывая кожаный доспех насквозь.
Лишь затем, когда меч вышел из страшной раны, Матиас болезненно поморщился. И тут же вспомнил. И окинул зал взглядом, полным горечи и ещё не потухшей ярости. Минуты молчания сменились топотом множества ног – его люди покидали место битвы так же стремительно, как и ворвались сюда…
- Назад! Вы… вы все поплатитесь, вы все сдохните, твари!.. Назад, я сказал!.. – но властный голос главы гильдии воров уже не был столь громким и срывался на хрип.
В конце концов, вместе с осознанием поражения пришло отчаяние. Сердце бешено стучало в груди – что лишь способствовало кровотечению.
Джованни перевёл взгляд на Стефана. Он не хотел смотреть в эту минуту на Данте, фактически, своего убийцу. Не он являлся его истинным врагом, а лишь визирем, как звали ферзя его далёкие турецкие предки. Визирем, защищающем на доске короля.
Шах и мат. Но не Сальваторе – а самому Джованни.

Матиас растянул губы в самодовольной, с ноткой горечи улыбке. Отбросил сломанную дагу и дрожащей рукой достал из-за спины то, что всё это время лелеял надежду метнуть во врага. Метательный нож, на кромке которого – смертельный яд.
Но теперь – поздно. Он не сможет как следует прицелиться и промахнётся. Или Данте, приметив опасное оружие, вот-вот выбьет его из руки… Эта идея с самого начала была лишена смысла. Поэтому он достал нож с другой целью.
- Правь, Стефан. Тебе дали такую возможность. Если потребуется – разбери этот город по кирпичику. Что уже не сделаю я…
Матиас был крайне жестоким человеком, о чём не ведали окружающие его сейчас люди. Он был жесток временами к жене, к своим поданным, к отцу – которому без колебаний всадил нож в спину, лишь ради того, чтобы отобрать его место во главе гильдии воров. К врагам он был не менее беспощадным, но присутствующим здесь людям уже не дано узнать о степени его жестокости, что он собирался применить к каждому из них…
Но Матиас умел проигрывать. И знал себе цену. Он не будет умолять этих тварей о пощаде. Нет.
Его уже ничего не могло остановить. Жена и сын – далеко отсюда, за городом, в безопасности. Его люди предали его, как только увидели на одежде лидера кровь. Он здесь один. И один расплатиться за своё восстание…
Ядовитый нож, наконец, увидел свет. Остро заточенное лезвие с лёгкостью распороло кожу вдоль запястья. Частицы яда проникали в кровь по венам…
Секунды жизни. Обмякло тело, упавшее в лужу крови.
Прощай, Пьяченца.

Да, Данте не был ни рыцарем в сияющих доспехах, ни закоренелым идеалистом; и в его голове появлялись коварные замыслы - ведь молодой капитан городской стражи был амбициозен. Но Эстакадо всегда чувствовал, где надо остановиться, чтобы не стать омерзительным самому себе. Упасть в глазах окружающих - скверно, но зачастую всё же поправимо. Упасть в глазах собственных - явление необратимое. Данте проиграл и остался тем, кем был до всей этой волокиты с титулом. У него, как у капитана городской стражи, был долг защищать закон в Пьяченце. Как бы не стремилось к нулю число поддержавших его в совете, эту обязанность с Данте пока никто не снимал. Это был и его город - город который он действительно отел защитить.
Эстакадо трезво оценивал ситуацию. Пока в крови кипит адреналин сражения, пока открылось второе дыхание, он сможет противостоять Джованни. Но это продлиться недолго. Скоро его движения совсем замедлятся, и Данте станет крайне уязвим. К тому же, броня сильно затрудняет движения утомлённого тела.
Но она же даёт преимущество, которого нет у Матиаса.
Теперь, когда король воров был далеко от Сальваторе, Данте всецело сосредоточился на поединке. Он не замечал, что творится вокруг, доверив всё остальное своим людям. В них Эстакадо не сомневался.
Капитан городской стражи старался вкладывать в удары меньше силы и использовать инерцию полуторного клинка и доспеха. Медленнее, тяжеловеснее, рискованней, но... Его противник, похоже чувствовал себя уверенно. И это хорошо. Пусть он недооценивает того, с кем связался.
- Увы, я не могу остаться в стороне, - выдохнул Данте. - Мы с тобой по разные стороны закона.
Более капитан не сказал ничего. Следовало беречь дыхание и не расслабляться. Проклятый миланский доспех казался стопудовым, бок терзала боль, но Эстакадо не ослаблял своего размеренного напора.
Пусть противник был быстрым, это не позволило ему преуспеть. Броня не подводила своего владельца. Сражение продолжалось в прежнем темпе - тяжёлые удары Эстакадо, ловкие уклонения Матиаса - и прежняя упорная ничья. С той лишь разницей, что Данте преследовал только одну цель и выжидал, когда же Джованни, наконец, ошибётся.
Избранная тактика сработала, когда оппонент собрался проскочить мимо Данте к Стефану и поскользнулся в луже крови. В этот миг Эстакадо нанёс последний удар.
По-прежнему стоя между Джованни и Стефаном Сальваторе, Данте молчаливо наблюдал за моментом краха первого. Что же, на сегодня это поражение - самое горькое. Король не только проиграл войну, но так же потерял корону, а его вассалы разбегаются. Ему грозит теперь только заключение - и все те неприятности, которые обычно отягощают последние дни жизни того, кто поднял оружие против графа.
Но иногда следует позволить противнику уйти с достоинством. Данте заметил, как Матиас достал слабеющими руками нож. Он сделал вид, что замешкался; этого Джованни хватило на то, чтобы отравить себя предназначавшимся Сальваторе ядом.
Но это не слишком много меняет. Лишившись предводителя, преступники Пьяченцы станут уязвимы. В попытках решить, кто теперь главный, они не раз сцепятся, сделав половину работы по собственному истреблению за городскую стражу. Но Данте и его солдаты будут к этому готовы.
Данте Эстакадо тяжело опустился на одно колено, стянул с руки латную перчатку и коснулся пальцами шеи распростёртого в крови мужчины. Что ж, король воров был мертвее мёртвого. Эстакадо осторожно вынул маленький нож из холодеющих пальцев левой рукой, всё ещё облечённой в перчатку.
Капитан городской стражи медленно поднялся; теперь, когда горячка боя утихла, усталость навалилась на него неподъёмным грузом. По правде говоря, Эстакадо было трудно стоять - не то, что двигаться. Но пока дела его незакончены, позволить себе хоть минуту слабости он не мог. Он вздохнул и убрал со лба беспорядочно разметавшиеся волосы.
- Вынесите отсюда тела, - Данте отдал приказ, опираясь о низенькую деревянную загородку и надеясь, что это выглядит непринуждённо, а не так, будто он сейчас рухнет. Его воины и без того знали, что им следует делать, но их лидеру нужно было как-то отвлечься от мучительной боли. - Тех, кого поймали - под арест. Живыми они остаться должны, целыми - в зависимости от оказываемого при задержании сопротивления. Завтра я лично допрошу их.
Сцепив зубы от боли, капитан городской стражи сдвинулся с места. К счастью, его выдержки хватило для того, чтобы подойти к Сальваторе и Сориа, не согнувшись в пути пополам.
- Вам больше ничего не угрожает. Джованни мёртв. Он убил себя отравленным ножом, которым, по всей видимости, собирался лишить вас жизни, синьор граф, - Данте бросил оружие на возвышение, с которого Стефан недавно произносил свою речь - благо, оно было рядом. - Я не успел остановить мерзавца.

Стефан проклинал себя за неосмотрительность и вопиющий идиотизм – едва ли не впервые за долгие годы он сплоховал, и эта единственная ошибка едва ли не стоила жизни мужчине. Сальваторе заигрался, возомнив себя исключительно коварным манипулятором, единственным способным в этом городе на грязную игру человеком. Он посчитал, что его высаженные напротив здания ратуши арбалетчики – вполне достаточная мера на случай возможного поражения. Чтож, на случай проигрыша Стефан может быть и неплохо подстраховался, но он победил… И не предпринял при этом ровным счётом ничего для того, чтобы хоть как-то обеспечить свою безопасность. Он не позаботился о сборе информации относительно планов соперников, не привёл с собой в зал заседания даже парочку верных солдат – вместо этого выбросил все карты на стол, в несвойственной ему манере играя по правилам.
Мысль о том, что кто-то кроме него самого способен на подобную подлость или предательство почему-то даже не приходила в голову Сальваторе. Подумалось, что он, по всей видимости, всё же стареет.
Вокруг пела сталь, свистели стрелы, слышались чьи-то предсмертные хрипы – буйствовала кровавая вакханалия, среди которых схлестнулись два основных оппонента Стефана.

Капитан стражи бесстрашно бросился в бой, отважно защищая оказавшегося на полу Стефана, оправдывая оказанное ему доверие и лишь подтверждая свою и без того безупречную репутацию.
Эстакадо схлестнулся с Джованни в личной дуэли. Серые глаза Сальваторе мрачно блеснули – многое бы он отдал за то, чтобы лично выпотрошить Матиаса в поединке. Тот подлый трюк, который помог головорезу в ратуше с кондотьером до сих пор не давал Стефану покоя. Ему давно не терпелось продемонстрировать Джованни, на что способны в бою настоящие фехтовальщики.
Облокотившись на стол, Стефан начал медленно подниматься – кольчуга, хоть и спасла ему немногим ранее жизнь, теперь изрядно затрудняла движения.
Это был поединок противоположностей. Стремительного и ловкого головореза, напористого и неудержимого, против непоколебимого Эстакадо. Медлительный Данте полагался на выдержку, на броню и сокрушительность каждого размашистого удара. И, чёрт возьми, преуспел.

Чёртовы итальянцы. Горячие, импульсивные, не умеющие достойно принимать поражение.
Матиас выдал новому графу напутствие и покончил с собой, лишив Стефана возможности лицезреть его болтающееся на виселице тело.
Чёртовы итальянцы, никакого смирения. Любой здравомыслящий человек понадеялся бы на милосердие нового графа, рассчитывая на то, что от позорной казни его спасут громкое имя и семейные связи. Любой бы позволил связать себя, заковать в кандалы – всё что угодно, лишь бы прожить ещё хоть немного. Но только не чёртовы итальянцы.
Стефан успокаивающе приобнял правой рукой Магдалену:
- Не беспокойся, всё хорошо.
После чего решительно отстранился и посмотрел на подошедшего Эстакадо.
- Отличная работа, капитан, - на этот раз Сальваторе говорил без тени иронии или сарказма. – Мне жаль, что не так давно я публично подвергал сомнению ваши профессиональные навыки.

Стефан прошёл мимо нескольких распростёртых тел, которые уже начинали выносить из ратуши стражники. Остановился около тела своего основного противника. Поверженного. Вот только, не рукой самого Сальваторе.
В какой именно момент Стефан выиграл это сражение? Тогда ли, когда после приёма у Сориа своевременно сообщил Данте Эстакадо имя настоящего предводителя криминального мира? Признаться, в тот момент Сальваторе ещё не рассчитывал на что-то конкретное. И уж точно не мог предвидеть настолько далекие перспективы.
Или, быть может, тогда, когда подошёл к Данте сразу после окончания избирательного процесса? Развеяв опасения Эстакадо о том, что при новом графе он будет смещён с поста капитана городской стражи? Ведь, в конце концов, ничего не стоило Данте отойти в сторону. Позволить Джованни и его головорезам прикончить практически беззащитного Стефана, а уже после – самому вступить в схватку. Одолей он Матиаса тогда – и у Пьяченцы остался бы всего один претендент на графскую цепь, пусть и набравший наименьшее число голосов.
Стефан Сальваторе, конечно, не сомневался в том, что смог бы одолеть франта Джованни в честном сражении. Как, впрочем, не сомневался и в том, что ни одному человеку не под силу в одиночку уложить несколько десятков его вероломных приспешников.

Пальцы Сальваторе задумчиво перебирали тяжёлые звенья графской цепи. От его недавнего воодушевления не осталось даже следа – напротив, Стефана не покидало ощущение, что он практически проиграл. Победа ценою одолжения оппонента – о, совсем не о такой победе мечтал граф Сальваторе на протяжении последней недели.
Взгляд мужчины зацепился за ещё одно распростёртое тело – старина Эмилио тоже не пережил эту схватку. Несмотря на то, что де Боно раздражал Стефана на протяжении практически всего их знакомства, в груди неприятно кольнуло. Что-то, отдалённо напоминающее мимолётную грусть.

Двустворчатые двери ратуши медленно растворились – новоиспечённый граф Пьяченцы вступил на крыльцо. Медленно поднял вверх правую руку, приветствуя собравшуюся на площади толпу. Мгновение оглушительной тишины, и, после – разноголосый гвалт, преимущественно состоящий из одобрительных возгласов.
Сальваторе сдержанно улыбнулся, окидывая взглядом своих новых поданных. Подумал о том, что нужно немедленно отдать распоряжение найти Беатрис Джованни. Если потребуется, перевернуть с ног на голову всю провинцию. Стефан сильно сомневался в том, что она с сыном по-прежнему дома. Как и в том, что они успели уйти достаточно далеко.
Ему всё-таки, удалось. Свершилось невероятное – Стефан Сальваторе одержал победу в предвыборной гонке и стал новым графом Пьяченцы. Какая честь, какой невероятный триумф! В конечном итоге, мужчина был доволен собой, полагая, что как никто другой достоин занимать эту должность.
От толпы отделился хрупкий силуэт девушки – Эстелла, позабыв о правилах приличия, бросилась на шею отцу. Стефан молча обнял её – девочку всю трясло, слёзы градом катились из глаз. Андре мялся, в нерешительности остановившись чуть позади.
Граф Сальваторе крепко обнимал дочь. Теперь всё изменится, всё будет иначе. С новыми связями, с новыми рычагами давления… О, Стефан сможет подмять под себя этот город за год. И на этом он не собирался останавливаться – прогрессирующие амбиции Сальваторе требовали постоянной реализации.
Стефан победил. Теперь – это его город. Его чествуют, именно ему рукоплещет толпа. Он больше не обязан стелиться перед отцом Феликсом или Сориа. Имя Сальваторе пойдёт дальше, за пределы крошечного провинциального городка. Луиджи был прав – о Стефане де Моро скоро услышит. Вот только совсем не то, что хотел бы донести до него верный приспешник покойного графа.

Челесте Эстакадо выдержала бешенную гонку с присущим ей достоинством, несмотря на то, что её тело, казалось, развалиться прямо в седле. Гордость и упрямство, впрочем, скрепляли плоть ничем не хуже корсета. Она старательно отмалчивалась всю дорогу, а уж если не оставалось иного выхода, то подражала юношескому голосу со всем прилежанием. Исполнив поручение брата, сеньора примчалась домой, благо за время её отсутствия успело произойти слишком много всего, что не следовало оставлять без внимания. Нет, она не была дурой и с самого начала понимала, что Данте пусть и не лишен гибкости, но откровенных подлостей, убийств, подкупа и шантажа ради выгоды просто не приемлет. Учитывая, кто все же в конце стал герцогом, именно это и послужило тем, что его место не занял брат. В этом деле все средства были хороши и горе тому, кто излишне обременяет себя долгом или моралью. Люди всегда остаются людьми и свой карман, что ближе к телу, многим успешно заменяет все остальное. У Челесте было чувство, что многие и очень многие могут пожалеть впоследствии о принятом решении. Но, хотя бы, хорошего было в том, что дом Эстакадо хотя бы ничего не потерял, а даже Сальваторе, особенно добившись желаемого, вряд ли будет теперь строить козни тому, кто спас его жизнь.
Она вернулась домой и "выздоровела", чтобы приглядывать за Орфео и поддерживать Данте. У Челесте уже были мысли по поводу того, кто вполне может стать её будущим мужем.