Моё мертвое сердце молчит, не стучит, не бьется – оно лежит мертвым грузом, вклинившись между реберными костями, среди мертвой серой требухи, которой набито моё отнюдь не бессмертное тело – ему нечего больше сказать этому миру, и поэтому оно молчит. Мой гроб, моя колыбельная – он сделан из старого дуба, который еще в прошлом веке был красивым мощным древом, и в нём кипела жизнь. Нынче он превратился в коробочку, и кипеть в нем нечему – жизнь давно вышла и из него, и из меня. Мы – два мертвеца, возлежащие в ожидании забвения и, быть может, освобождения от оков бессмертия в результате несчастного случая, пожара или старости.
К счастью, этот добротный гроб через несколько сотен лет разложится, развалится и превратится в гниющие останки, подобие самого себя в и так уже не эстетичном виде.
К несчастью, через несколько сотен лет я тоже развалюсь и зачахну – но буду видеть этот грязный лживый мир, как раскрытую книгу, и моё проклятье не исчезнет, не рассыплется в пыль.
Правда, меня могут стереть гораздо, гораздо раньше.
Маленькая ненужная букашка сидит на газете и гадит на прописную букву. Конечно, её могут попросту не заметить. А могут случайно придавить, лишь проведя рукой по строке в поиске нужного заголовка.
Я уже давно отучился дышать. Ну, это попросту лишнее, если в этом нет нужды. Но сегодня я вдруг захотел вдохнуть. Мои свинцовые мертвые легкие, покрытые прозрачной слизью, напряглись, а черные ноздри, похожие на две кроличьи норки, плотно сомкнулись.
Пыль. Много пыли. Хоть выплевывай готовые куличи.
Раскрыл толчком мертвой руки крышку гроба. Тонкий скрип на уровне подсознания ворвался в мертвое ухо, почесал мертвую барабанную перепонку и заставил всколыхнуться замшелую, старинную мысль, сидящую на цепи каждого заката.
Я бодрствую – значит не сплю.
Тяжело заставив своё мёртвое тело принять вертикальное положение, осмотрел свою обитель – та милая глазу паутинка в крайнем углу черной, как вакса на странице тетради, комнаты всё еще висела на своём месте – маленький паучок, по всей видимости, вышел погулять. А, может, умер с голоду – здесь редко бывают мухи, ибо гнили не водится, хотя мертвецы частенько бывают.
Ходячие. Почти как у Ромеро. Только умнее. И расторопнее.
Встал. Поднялся. Нагишом прошелся до мягкого кресла, обшитого зеленой бархатистой тканью, с подлокотниками из темного дерева. Медленно сел в него. Накинул на себя красный шелковый халат.
Подложил руку под голову. Посмотрел во Вселенную. Вселенная посмотрела в меня. Игра в «гляделки» с Ней была самым интересным в моей жизни после Становления, хотя я всё время должен прерываться – мирская суета не оставляет меня даже после клинической смерти, а необходимость питаться заставляет покидать самое благоприятное место для Игры и оставлять очередной раунд за Ней.
Мысленно я ощущаю, что бытие постепенно искривляется рядом с моей входной дверью, закрытой на все защелки – кованные стальные петли, металлическая плита весом в шестьдесят килограмм с шестью мощнейшими замками.
Возле кресла стоит стопка прочитанных книг: романы и повести Чандлера, рассказы Капоте, произведения Стейнбека, много Шекли а также Ла-Вей, Райс и Лайтман, и даже знаменитое «Я и Оно» Юнга, но не это самое главное – на стопке сверху лежит заряженный револьвер, и, несмотря на пылинки, что покрывают его матовое тело, он готов выпустить шесть пуль именно тогда, когда мой мертвый палец нажмет на спусковой крючок.
И я всё равно чувствую себя неуютно, когда кто-то приближается к моей двери. Паранойя? Нет, ну что вы. Я просто не люблю непрошеных гостей. Даже тогда, когда сам попросил их прийти.
Непостоянство – признак совершенства.
Моя мертвая ладонь чувствует холод металла, выемки на барабане и заполненные ледяным свинцом каморы. Я, не отрывая взгляда от Вселенной, смотрю на дверь, и знаю, кто там, за ней, стоит и ждет приглашения.
У неё нет ключа. Я ей не доверяю. И она ждёт, пока я открою дверь.
Револьвер в моей руке. Вселенная вновь победила, и беззвучный хохот победителя громом гремит в моём сознании.
Смеётся тот, кто смеётся последним, - говорю я во тьму, и тьма коварно улыбается тенями и кривыми очертаниями мрачных предметов моего быта. Я подхожу к двери, и не выглядывая в глазок, прижавшись к стене спиной, отвечаю на внимательный взгляд с той стороны:
- Я не заказывал пиццу, милая.