Backstab | ходы игроков | Партия I

Завал, тупик, завал. Похоже, здесь всё изрядно засыпало, и, может, это и стало одной из причин, по которой рудник покинули. Свет факела стал давать длинные, чёрные тени от камней, провалы ходов резко и жутковато выделялись на фоне освещённых стен, два человека в центре светового круга, казалось, притягивали к себе взгляды всех затаившихся в тёмноте тварей. Факел давал чувство незащищённости, однако окружающие стены стало видно дальше, лучше, зал оказался освещён почти полностью — насколько это позволяла колонна необработанной породы в его центре. Выступили груда не до конца сгнивших досок в одном углу, разбросанные мелкие инструменты.

За второй дверью, почти напротив первой, оказалась вторая комната. Тоже кровать, вернее — металлический остов. Похоже, здесь доски прогнили куда раньше, и неудивительно: в комнате чувствовалась сырость, а по дальней стенке по каплям бежала едва заметная струйка воды.

— Сдаётся мне, прошлая комната была просто королевскими апартаментами. Эта смахивает на келью монаха-изувера: сложно поверить, что кто-нибудь добровольно согласился на такие условия, но о каторжниках в этих местах мне слышать не доводилось.

Под дрожащем светом лучины фляга медленно наполнялась тонкой струйкой воды. Храмовник стоял, повёрнутый лицом к каменной стене и только голос выдавал его усталость — Пороемся в инструментах… стоит подумать, как укрепить дверь, если мы встанем на отдых в предыдущей комнате. Правда, мастеровой из меня неважный… весьма малую часть жизни я потратил на созидательный труд, хотя и разрушений в этот мир особо не принёс — голос чуть оживился — Чем занималась ты? До… Шипов.

- Хорошая идея, - задумчиво сказала Эва, глядя как храмовник наполняет флягу. Она рассеяно оглядывалась по сторонам, опасливо косясь на остов кровати, но к счастью, никаких дыр или ходов не наблюдалось. Вопрос храмовника, казалось, застал девушку врасплох. Она словно очнулась от оцепенения.
- Ээээ... - протянула Эванджелина. - Что ж, тут нечего скрывать. Занималась я в основном хозяйством в доме своего отца, который был егерем на службе у герцога... эээ, у одного герцога. Отец мало чему успел меня научить - читать, писать, немного стрелять из лука и арбалета. Свежевать дичь и выделывать шкуры помогал ему мой брат, но я присматривалась, иногда что-то подхватывала. Хозяйство у нас было большое. Как видишь, ничего особенного. Остальному меня научили Шипы. А ты, стало быть, как и прочие титулованные юноши грыз гранит науки, прозябал в пыльной библиотеке, учился хорошим манерам и боевым искусствам? - Эва устало вздохнула. - Можешь не беспокоиться, мне не раз приходилось орудовать молотком и таскать тяжести, что-нибудь придумаем.
Эванджелина направилась к выходу, но вспомнив что-то обернулась:
- И да, надо бы найти камешек потяжелее и закрыть ту дыру, из которой появились кусачие твари.

— Подходящий камень либо долго искать, либо непросто тащить, либо обе проблемы вместе — спутник наполнил флягу и принялся рыться в инструментах — По дороге нам попадалась старая тачка с каким-то хламом; можно будет отломать у неё колесо и заткнуть дыру им, а сверху придавить горкой камней любых пропорций. Осталось только железяку, которой отломать будет сподручней. В крайнем случае можно рискнуть благородным клинком, да простят мне достопочтенные предки подобное варварство.

Случись в этом мире культ божественной персонофикации Внимания, Парсифаль сейчас претендовал на роль как минимум одной из её аватар. Лицо нашего героя в тот сакральный момент было достойно пристальности рыболова и самоотрешенности нищего путника, забредшего в мясную лавку и объятого видом копчёного окорока — Как же ты попала к ши… — начал он медленно и вдруг осёкся — м-мм, извиняюсь если позволил себе перейти границы дозволенного товарищу по несчастью. Мне ни разу не доводилось столь откровенно беседовать с человеком по ту сторону баррикад, поэтому твой жизненный путь мне интересен. Если тебе интересен мой — поведаю, хоть это и не самая пряничная история. Охотно дал бы слово рыцаря (пускай не без упрёка, но верного себе) быть до конца правдивым, только чую, тот герцог успел обесценить такие вещи в твоих глазах. Поэтому можешь считать, что любопытствую я праздно и без обязательств.

Действительно, подходящего камня не оказалось. Парадокс - заточенные в плену бывших рудников несчастные не могут найти простецкий камешек, маленькую такую глыбу. Что ж, придется возиться с колесом. Копаясь в старых изъеденных временем инструментах, Эванджелина с удивлением отметила, с каким неподдельным вниманием слушает ее Парсифаль. Она ненадолго прекратила вертеть в руках стамеску и усмехнулась:
- Знаешь, я тут подумала, мы можем рассказывать друг другу почти обо всем - о самом сокровенном, тайном, о своих переживаниях, надеждах. За исключением информации касающейся наших лагерей, конечно. Ведь, скорее всего, мы умрем. Один из нас точно, - Эва кинула стамеску обратно в ящик и уставилась в темноту. Глаза ее затуманились, как у всякого, кто хочет вернуться мыслями в далекое прошлое. - Герцог не причинял мне вреда, напротив, он был добр. Образец учтивости и благородства. А обесценили эти понятия для меня храмовники. Я расскажу тебе, как попала к Детям Шиповника, хотя бы для того, чтобы ты понял, отчего я так ненавижу Белый орден. И мне тем более важно, чтобы ты услышал это, потому что ты не такой, как они... как многие. Понимаешь?
Эванджелина принялась выбирать из груды хлама более или менее подходящие гвозди и, стараясь не поднимать головы, продолжила:
- Они заявились ночью, чтобы не привлекать внимания местных жителей. Наш дом стоял на отшибе, у леса. Выбили дверь и вытащили нас из кроватей - грубо, жестоко. Главный отчеканил цель визита - мол, мы являемся пособниками Детей Шиповника и должны рассказать все, что знаем. Отец попытался образумить их, хотел решить конфликт мирно, по-хорошему - он видел, как смертельно мы были напуганы с братом. Батюшка пытался доказать, что не имеет связей с шипами, что это ошибка, что герцог может это подтвердить, репутация нашего семейства самая что ни на есть хорошая. Братья поставили отца на место парой ударов и велели заткнуться и отвечать на поставленные вопросы. Был там один заводила, его звали Ульрих. Было видно, что ситуация его забавляет. В глазах мелькали злорадные огоньки. Он сказал, что если отец во всем не признается, они будут его пытать. Я описалась от страха, - Эва закусила губу и сжала отобранные гвозди в кулак. - Они утащили отца в кухню, а к нам с братом приставили охрану, но мы все равно слышали все. После долгих стонов послышался предсмертный возглас отца и главный недовольно воскликнул:"Какого черта, Ульрих?! Он был нужен живым! Как прикажешь разгребать теперь это дерьмо?" Мой брат не выдержал и сорвался с места. Он вступил в неравную схватку с храмовником, приглядывающим за нами и быстро потерял сознание от удара в висок. Я уже не помнила себя от страха и ничего не могла сделать. Ульрих и командир вернулись в гостиную . "Осмотрите дом, - рявкнул главный и как-то странно посмотрел на меня. Пришло осознание, что мне конец. Старший ушел, а я осталась под присмотром Ульриха и еще одного храмовника. Словно сквозь шум воды я слышала, как они обсуждают меня. Они говорили грязные вещи, которые мне еще никогда не приходилось слышать. Словно хищные твари они подбирались ко мне, протягивая волосатые руки к моему тогда еще невинному телу, - девушка замолчала, переводя дыхание. - Здесь ни к чему эти подробности. Главный вернулся и приказал поджечь дом, меня оглушили и отнесли в собственную кровать, также как и брата с отцом. Словно бы мы мирно спали этой ночью, а маленький уголек выскочил из печки и случилась беда. Все шито-крыто. Только я очнулась ни с того ни с сего, огонь бушевал в гостиной, и я кинулась в спальню к брату, попыталась привести его в чувства, но оказалось, что он мертв. Выскочив в окно, я в разодранной рубахе ушла в лес, где спустя сутки на меня наткнулись разведчики шипов. Где-то с год я совсем не разговаривала, тихо вливаясь в лагерную жизнь, слушая такие же дикие истории других членов нашей фракции. Храмовники, все как один, приняли для меня образ Ульриха. Мне хотелось рвать их на части и плевать на их трупы. За все, что они сделали с моей семьей. И я не допускала мысли, что, быть может, среди вас не все такие же звери. А кое-кто даже знает значение рыцарского слова.
Эва потерла переносицу и наконец взглянула на храмовника:
- Вот моя история. А теперь скажи мне, Парсифаль Альберих, имею я право ненавидеть храмовников и желать им зла?

Конструкция из камней и прочего мусора при всей неаккуратности производила впечатление крепкой. На стене комнаты нашлось кольцо, где удалось закрепить факел, а у стены одного из тупиковых штреков — ворох непрочных досок, из которых можно было сложить целый костерок. Грубо отёсанные стены, хранившие отпечаток руки человека, уже почти казались родными, как срубленный из брёвен дом посреди дикого леса.

Получатели: Эванджелина.
Удивительны насмешки судьбы: храмовник, чей дом сожгли шипы, и шип, чей дом сожгли храмовники, разговаривают в крохотной комнатушке у трепещущего от их движения огня.

Получатели: Парсифаль Альберих.

— Ты всецело в своём праве ненавидеть Орден — за напряжением в голосе Парсифаля сквозила неопределённая тоска — как организацию, что собирает под свои знамёна недалёких ублюдков вроде этого Ульрика, чей инстинкт насилия соразмерен лишь их скотской тупости — здесь храмовник осёкся, помолчал, и продолжил медленно, бесцветным голосом — Едва ли тебя это утешит, но у нас недолго задерживаются неспособные следовать инструкциям идиоты. Когда набирается ещё несколько таких отморозков для комплекта, комтур обычно избавляется от всей партии одним махом. Для этого достаточно выписать им волчий билет в патруль по опасному маршруту, что вынудит их дезертировать (если они не конченные болваны и хотя бы раз интересовались окрестностями), либо приведёт прямиком в ваши руки. Так Орден аннулирует балласт — непременно сопровождая это ритуалом скорби по павшим на опасной тропе братьям, с которыми едва ли кто из «скорбящих» по своей воле разделил бы даже трапезу, не говоря уж о смерти от рук врага.

— Твоя ненависть к системе мне понятна, как и ненависть к образующим её людям. Но так ли достоин её каждый из нас?

На лице храмовника читалось воспоминание о некой боли. Он посмотрел на спутницу взглядом, каким одаривает обладатель гнилого зуба цирюльника с щипцами наготове — Только что я говорил о скотах, но я не исключаю себя из их числа. Как и любому человеку, мне не чужды всё те же животные инстинкты, в частности — инстинкт убивать. Другое дело, что такие как Ульрик перешли черту… — Парсифаль молчал долго и напряженно. Его фламберг был уткнут в землю, ладони дремали на рукояти — Однажды мне очень сильно захотелось убивать — всех тех людей, что хоть как-то причастны к разорению нашей усадьбы и гибели остатков моего рода. Убивать Шипов. — Парсифаль заглянул в глаза Эве. Он говорил и смотрел — Погибло всё, что было моим. Кажется, даже из присущих мне чувств тогда дало о себе знать лишь медленно закипающее варево жажды мести. А месть требует средств. На пепелище, среди руин, я отыскал вход в ветхую фамильную крипту и спустился к мёртвым. Мне было доподлинно известно, что на саркофаге пращура (того самого старины Хенгиста) лежит раритетный клинок — храмовник скосил взгляд вниз на своё оружие и слегка приподнял его от земли — это дешевая имитация популярного в те времена сочетания клинка и эфеса. А то был настоящий. Древний. И если хроника не врёт — со следами крови короля варваров. Мой прапра- действительно им махал — рассказчик смотрел теперь вниз, на лезвие меча; голос его звучал всё глуше и глуше — Я покинул крипту на ватных ногах и той же ночью загнал фламберг в Вайсбурге, а утром уже собирал банду наёмников на вырученные деньги, добавив к ним крохи отцовского наследства. Мы шли убивать вас — так я думал. Но пришли в капкан. Капитан наймитов использовал меня как палку, которой его разжимают — выдал с потрохами Шипам, те дали ему и компании смыться, меня же скрутили. Так я не перешел черты — Парсифаль смочил пересохшие губы и взглянул на спутницу устало — По существу, это вся моя история. Выкупил меня дядя, которому я теперь обязан прозябанием в Ордене. Я всё ещё пленник, в своём роде. И в этой пещере я буду свободней даже если мне выпадет жребий сдохнуть от крысиной лихорадки под этим камнем.

Легкое разочарование читалось в глазах Эванджелины, когда Парсифаль рассуждал о несовершенстве системы и о том, как решаются вопросы касательно "Ульрихов" и ему подобных. Словно бы она ожидала от проводника другой реакции, других слов.
- Нет, конечно не каждый ее достоин... - задумчиво ответила девушка и добавила. - Понимание этого уже давно крылось где-то в глубинах моей души и, возможно, стоило попасть в эти подземелья, чтобы окончательно понять это. Так что, не разочаруй меня, Парсифаль.

Дитя шиповника с должным вниманием выслушала откровения храмовника и с каждым новым словом выражение лица Эванджелины менялось. Она как-будто пыталась что-то припомнить, а когда Парсифаль закончил, почесала затылок и медленно произнесла:
- Усадьба Альберихов... она ведь была сожжена, не так ли? Я слышала эту историю. Но есть одна странность.... она запомнилась мне в несколько иной форме, - Эва с сомнением взглянула на храмовника - продолжать или нет? - Не думай, что я совсем уж бесчеловечна и хочу посмеяться над твоей бедой. Или, что еще хуже, просто солгать из каких-то неведомых соображений. Но, повторюсь, мы тут можем говорить друг другу всю правду и мне действительно незачем врать. В общем, я слышала из первых уст о том, как один из храмовников намеренно поджег кухню в усадьбе Альберихов, в то время, когда там находился глава Белой башни. Погибли женщины и дети. Во всем, естественно, обвинили шипов... - Эва пожала плечами и настороженно взглянула на Парсифаля, силясь предугадать его реакцию. - Не думаю, что тому очевидцу имело смысл лгать. Уж если бы он хотел похвастать своими достижениями, то скорее, сказал бы, что самолично устроил поджог и приписал бы себе расправу над отрядом белого ордена. Да и шипов с того момента принялись истреблять с удвоенной силой. Не допускаешь ли ты, что такой поворот событий возможен?

— Я допускал — голос спутника замер в бесцветности — В плену у меня было много времени для размышлений. Все они сходились к тому, что мой мир уничтожила система — нашедшая на камень коса, устройство из сотен и тысяч шестерёнок, из которой я не могу вырвать одну единственную и прокричать ей, стискивая в ладони «Только ты — убийца!». Убийцы — не только те люди, что подняли оружие тем вечером. Не только те безымянные, чьи трупы я находил, и те их товарищи, что скрылись — в ваших лесах или наших башнях. Мой отец, который и превратил усадьбу в негласную штаб-квартирую Ордена, который довёл до того, что офицеры моего дяди днём и ночью столовались в наших залах, а патрули отдыхали во флигелях, он, чаявший выгадать на пакте с братом-комтуром и готовый ради этого поступиться безопасностью тех, кто не может защитить себя сам — он не убийца? — взгляд Парсифаля принял остервенелое выражение — Скажи мне — повторил он, чеканя слова — Убийца ли по твоим мерам этот человек или нет?

Под устрашающим взглядом храмовника Эва немного ссутулилась и опустила голову, глядя в мерцающие глаза Парсифаля исподлобья, словно готовясь получить оплеуху. Она не сразу нашлась с ответом, да и нужен ли был ему ответ шипа? И все же...
- В таком случае, убийцей можно считать почти каждого, кто принимает необдуманное или вынужденное решение, - девушка сбросила с себя оцепенение и выпрямилась. - Убийца твой дядя, посылающий на дело твоих братьев, убийца, мой командир. Убийцы, даже такие как Анке, роющие нужники и готовящие стряпню для остальных шипов, которые набьют животы и пойдут резать храмовников.
Эванджелина потерла переносицу и, прислонившись к стене, со вздохом скатилась по ней, приняв сидячее положение.
- Мир полон убийц, и мы вправе ненавидеть некоторых из них, хотя сами такими являемся. Философский вопрос, от которого только горечь во рту. И я понимаю твой гнев. Но вот что мне интересно, - усталость ненадолго слетела с глаз девушки. - Вначале нашего пути мне показалось, что ты истинный представитель Белого ордена. Храмовник по призванию, до мозга костей. Но после того, что ты рассказал... Какое значение для тебя имеет орден? Это тюрьма? Тогда какой смысл в том, что ты говорил раньше - о том, что орден несет ученье и свет, о том, что одаренные займут подобающее место? Ты заложник и ты хочешь всех остальных сделать заложниками, против их же воли? Почему тебя так занимает судьба юных медиумов, которые тоже в своем роде убийцы? Почему не пошлешь это все к черту?
Эва развела руками и с сочувствием поглядев на Парсифаля добавила:
- Похоже, я в лучшем положении, чем ты. У меня хотя бы был выбор.

— Выбор — слово прозвучало на выдохе, меч был воткнут в щель между камней, храмовник завёл ладони за голову и склонил её, закрыв глаза — свободный выбор и информированность — продолжал он высохшими и потрескавшимися губами — эти две вещи определяют убийцу как такового. Отец знал, чем грозят махинации с Орденом его семье, и пошел на это. Он принял ответственность, не спросив нашего согласия её разделить. Он рискнул нами — и проиграл. Он был близким мне человеком и даже погубив нас, он не стал мне чужим. Но он стал убийцей. Дядя стал чем-то хуже. Тот пускал в дело яд, брал заложников, устраивал пытки и ещё чёрт знает что там скрыто в подвалах Башни. Но это едва ли ужас — просто мерзость. Ужас в том, что тот же самый комтур — не сибарит-казнокрад, не эдакий паук-кровопийца из легенд, что губит героев и сношает невинных дев. О нет, он беден как церковная крыса, спит в кольчуге и сам штопает свою ветхую тунику. Он фанатик. Трудится, трудится — непрерывно в трудах. Утром он плетёт интриги и двигает войска на макете, днём заваливается в Вайсбург, ходит там по казармам стражи, ремесленным цехам, посещает даже школы и богодельни, где непременно сдабривает свои проповеди листовками и снедью. К вечеру он возвращается в Башню и посвящает вечера твоим товарищам — Парсифаль напряженно массировал виски — в весьма интимной обстановке. Наши палачи обычно сидят без дела — узники начинают течь крышей уже после нескольких разговоров с Его Светлостью. Обычно он только говорит, но его слова — как кислота. Он моя кровь, но иногда мне кажется, что я всё ещё жив для того, чтобы поскорей не стало его. Я не могу простить ему: именно он — никто другой, был тем самоотверженным человеком, который своим участием поднял окрестности из нищеты, дремучести и захолустья; и он же дошел до полного извращения всех идеалов, которые некогда претворял в жизнь — голос храмовника задрожал, глаза открылись — у меня есть просьба, которая не заставит тебя нарушить твои клятвы: если я не вернусь в башню, пошли туда весть, что меч Хенгиста выкуплен третьей стороной — вами. Устройте засаду. Комтур придёт, он одержим реликвией. Если же я выживу… нет, лучше скажи сперва, согласна ли ты сделать за меня это?

Челюсть Эванджелины слегка отвисла. Кажется, она не ожидала услышать столь неожиданную просьбу из уст храмовника.
- Ты хочешь, чтобы мы покончили с твоим дядей? - произнесла она медленно, словно не веря своим ушам. Некоторое время девушка молчала, пытаясь подобрать слова. - Я... Мы... Конечно... заполучить комтура белой башни Вайсбурга, это большая удача для Шипов, и я просто не имею права отказать тебе в этом. Да и после всего, что ты рассказал. Да, я сделаю это! - Эванджелина решительно сжала кулак и мечтательно уставилась в стену, но вдруг закусила губу и сверкающими глазами посмотрела на Парсифаля. - Тогда и мне бы хотелось тебя кое о чем попросить. Если выберемся отсюда, и перевес сил будет на твоей стороне, убей меня, пожалуйста. Не отдавай на расправу своему дяде.
Девушка неожиданно отвернулась, сделав вид, что закашлялась и, уже не поднимая глаз на собеседника, ждала ответа.

Храмовник присел на холодный пол, меч в ножнах расположился на его коленях — Спасибо — выдохнул он, после помолчав несколько долгих секунд — Кажется, мы пришли к такому взаимопониманию, что поединок между нами становится априори излишним. Но всё сложнее. Уйди мы оба живыми, мне некуда бежать. Стать раубриттером и заработать грабежом и разбоем денег на дальние страны? Примкнуть к вам — тем людям, чья роль в моей судьбе темна и неприглядна даже при самой оптимистической оценке? Тем, чьих соратников мне приходилось убивать в схватке? — из груди спутника вырвался хрип на выдохе, почти стон — Мне ничего так не хотелось бы, как покоя в далёкой стране, где я смог бы забыться и найти новые смыслы для жизни. Но у меня остались долги здесь, а долги нужно платить.

— Дядя знает, что мне нечего терять, при этом имея свои причины доверять мне. В любом случае, выкуп такой реликвии он может доверить только кому-то из «своих» — отпрысков старшей ветви дома, но нас осталось только двое. Он пошлёт отряд драбантов и человека в своих доспехах — будет ли этим рыцарем он сам или то буду я — зависит от нескольких условий.

— Первый вариант — тебе придётся убить меня в поединке, если только ты не сможешь организовать мой круиз за море, как-то объяснив своим командирам, какого лешего ты тратишь время, силы и сбережения на человека, на котором кровь твоих братьев — хотя и пролитая в бою. Так что тебе, вероятно, придётся убить меня в таком случае. Если только лихорадка не избавит тебя от этой заботы. А после вы потеряете много крови в драке с комтуром и его охраной. Он ещё не разучился махать клинком, а его ребята — отборные убийцы. Итак, это будет стоить вам дорого, но вы победите. Новым комтуром сделают маршала нашей Башни, тот непременно объявит виновниками расправы Шипов и пройдётся по округе террором.

— Вариант второй. Если дядя пошлёт меня — я пойду. Это однозначно лучше, чем крысиная лихорадка, и куда привлекательней, чем провести остаток века в Башне, наедине со своими мыслями. Но я предупрежу ребят — не их вина, что им выписали волчий билет. Мы будем во всеоружии, хотя едва ли одолеем вас. Дядин террор не сравнится с маршальским. Это наиболее кровавый вариант.

— Есть третий вариант, исключающий спекуляции реликвиями и засады. Он может уберечь от бессмысленного расхода массу жизней с обеих сторон. Но требует рискнуть нашими, и в первую очередь — твоей — Парсифаль встал и подошел ближе — Я готов принять твою просьбу. Возможно, после моего предложения ты не станешь просить меня о таком, выбрав ту пользу, что сможешь принести своим товарищам и всем людям этого края — рыцарь отошел на пару шагов, закинул фламберг за спину и продолжил твёрдым, почти командирским тоном — Наш план таков: мы возвращаемся в башню вдвоём. Ты — мой пленник, которого я сдаю комтуру с горячей просьбой «поработать над тобой лично» всю ночь. Дядя ценит такое рвение и не откажет мне. В темнице с тобой буду я — и никого кроме. Ночью мы выйдем из камеры. Я снабжу тебя оружием и схемой вентиляции, что ведёт в дядины покои. Об охранниках я позабочусь. Убив его, ты скроешься с нашим секретом. Я созову совет и либо буду обличён там как предатель — если верх возьмёт партия войны, либо мои сторонники победят и тогда я стану новым комтуром. В случае нашего успеха введу Великого Магистра в курс дела, объяснив, что увы, наша инициатива упущена и теперь придётся пойти на переговоры с Шипами, по возможности заключить перемирие и передислоцировать некоторые наши силы. — храмовник отдышался после бурной речи — это самый безбашенный вариант, но его же я одновременно нахожу наиболее правильным — как подсказывает моё чувство справедливости.

— Выбор за тобой.

Казалось, Эва не верила своим ушам. Она завороженно смотрела на Парсифаля, и огонь играл бликами на ее лице, вдруг принявшем мечтательное выражение ребенка, слушающего увлекательную сказку. Последние слова храмовника прогнали эту умилительную картинку - девушка потупилась, глаза ее потухли, она уставилась в пол и долго молчала. Наверное, даже слишком долго. А когда подняла голову, то снова стала разведчицей из вражеского стана.
- Да уж, куда проще - взять в оборот неопытную девицу, открыть ей тайны, предложить чудесный выход из ситуации - опасный и вместе с тем притягательный. Выход, который в случае удачного исхода, сулит всем мир. Долгожданный мир... Конечно, почему бы не попробовать запудрить мозги глупой девчонки, возомнившей себя истребительницей храмовников? Предложить выбор без выбора. Без сомнения, она выберет менее кровавый и более героический, - Эванджелина криво усмехнулась, а потом с горечью продолжила. - Подумай, Парсифаль, как выглядит это со стороны? Стоит мне согласиться на третий вариант, и тебе не придется уже беспокоиться о том, как бы добраться до выхода из подземелий и в конце пути без особых усилий повязать противницу, чтобы доставить в башню живой. Всего лишь несколько психологических приемов и добыча у тебя в руках, добровольно топает к истязателю комтуру. А дальше - пытки, я раскалываюсь, и у вас информация о дислокации наших лагерей.
Девушка обреченно покачала головой:
- Я бы хотела верить... Я принимала на веру все, что ты говорил, - тихо сказала она, а потом вдруг вскочила с места и совершенно неожиданно (и, кажется, даже для самой себя), схватила руку храмовника и горячо продолжила. - Я хочу поверить! Пожалуйста, сделай так, чтобы я не сомневалась! Я пойду на все... слышишь, на все! Только бы хоть на шаг приблизиться к миру. Для всех! Для всех! - Эва сжимала руку храмовника все сильнее, на щеках пылал румянец. - Скажи что-нибудь такое, чтобы не было невыносимо больно, в случае, если я ошиблась. Чтобы я сказала себе - "я не могла не поверить ему"...

Руки напарницы оказались в руках храмовника, его голос был тихим и очень усталым — От меня тебе не придётся видеть падений на одно колено с заверениями и уговорами. Моими словами сказано всё и в них я уверен — Парсифаль поднял голову к лицу Эвы — Если тебе сейчас нужен некий знак в моих глазах, то я буду смотреть в твои и не отведу взгляда — который был устало-холоден, лишь где-то в его глубине плавали сгустки тоски и надежды.

Несколько секунд Эванджелина неподвижно смотрела в глаза храмовника. Время будто остановилось, давящая тишина лишь усиливала это ощущение. Казалось, что девушка даже не дышала. Но вот, судорожно вздохнув, она опустила голову. Немного сконфуженно, мягко высвободила свои руки и отступила на шаг назад.
- Я пойду с тобой в Белую башню. Я хочу, чтобы все закончилось, - севшим голосом проговорила разведчица. Она сглотнула подступивший к горлу комок и, повернувшись в пол-оборота, так, чтобы через завесу рыжих волос не было видно глаз, добавила. - Если нам повезет выбраться отсюда живыми...
Дитя Шиповника подошла к факелу, вставленному в кольцо на стене и глядя на огонь предложила:
- Хочешь, поспи первым, а я покараулю.

— Как рыцарю, мне подобает взять первую смену — храмовник устало усмехнулся, смочив пересохшие губы водой из фляги — но отдохнувшим сейчас, впоследствии я чаю стать полезнее для нашего общего дела — Парсифаль подошел к спутнице и протянул ладонь для рукопожатия — Только не пугайся, если бредить начну. Сразу буди в случае малейшей тревоги — спутник протянул флягу Эве — Во сне мне это не пригодится, тебе же не придётся покидать пост, если вода в твоей фляге закончится раньше смены.

- Целый рой мыслей в моей голове все равно помешает заснуть сразу, - Эва недоверчиво взглянула на протянутую ладонь Парсифаля, но в следующий миг виновато улыбнулась, как бы извиняясь за свою диковатость и крепко пожала руку храмовника. - Приятных снов.

Получатели: Эванджелина.


Получатели: Парсифаль Альберих.

Ночь прошла спокойно.

Эва проснулась внезапно, судорожно вздохнув. Так просыпаются от кошмара, но не того, где за тобой гонятся монстры или убийцы, а того - где происходят странные необъяснимые вещи, где страх холодными ладонями держит сердце в тисках, и нет ответов ни на один вопрос. Часто моргая, она осмотрелась по сторонам, взгляд выражал полное недоумение. Но длилось это недолго - воспоминания о прошедшем дне тяжким грузом упали на сердце. Девушка коснулась лба кончиками пальцев и взглянула на влажные следы на подушечках. Все еще тяжело дыша, словно после лихорадочного сна, разведчица посмотрела на храмовника. Прищурилась, что-то припоминая или сопоставляя и медленно проговорила:
- Доброе утро или... другое время суток, - она все еще смотрела на Парсифаля как-будто не узнавала его. Как-будто потеряла память, и та мучительно медленно по частичкам возвращалась к ней. Много отразилось на лице девушки - страх, горечь, печаль, безысходность и в конце слабая улыбка. Точнее попытка улыбнуться.
- Жаль, что не видно солнца. В лагере я каждое утро встречала рассвет, и это прибавляло сил, давало надежду. Здесь же... впервые за долгое время я не вижу зари. Это как не получить ожидаемого благословения на испытания трудного дня.
Медленно поднявшись, Эва потянулась и приблизилась к факелу, очевидно надеясь, что тот хоть отдаленно заменит ей ее утренний ритуал.

«Младший папин брат, путешественник и рассказчик баек, ходячая энциклопедия, изобретатель идей на праздник Солнцеворота… когда-то совсем давно, настолько, что тех времён беззаботного детства словно не было. Кто ты теперь, дядя Ханс? Строитель эшафотов? В твоих руках рычаг, что убирает пол из-под ног висельников, или это крестовины с ниточками от тех марионеток, которыми ты развлекал нас, мелкоту? Мне легче других прекратить твоё безумие. Технически. Только как быть с тем, что я помню тебя человеком?»

Парсифаль встал на свою смену с чугунной головой и саднящей раной. Смена прошла под монотонное капанье воды. Напрягая слух, он мог различить тихое дыхание спутницы. Когда Эва проснулась, храмовник был неподалёку. Он сидел, прислонившись к стене и поджав ноги. С его посеревшим лицом контрастировали глаза: ожившие, словно их блеск принадлежал совсем молодому человеку. Парсифаль тоже попробовал улыбнуться — сложно сказать, насколько ему это удалось. В любом случае, эта улыбка имела мало общего с прежними оскалами.

— Расскажи свой сон. — храмовник встал, приблизился к Эве и взял её за руку, мягко стиснув её ладонь в своей.

Зрачки-точки мгновенно расширились, когда Эва повернулась от огня и взглянула на подошедшего Парсифаля. Она едва заметно вздрогнула от прикосновения храмовника. Замешкалась на мгновение, видимо, решая, что сказать. Точнее, рассказать ли все? Но отчего ты сомневаешься, Эванджелина, это ведь всего лишь сон?..

- Во сне за мною следовала тень, но я ее не видела. Из-за нее меня не пустили в мой лагерь. Прогнали и даже хотели убить... - разведчица задумалась, восстанавливая в памяти обрывки бессвязных видений. Ее рука мягко покоилась в ладони храмовника. - А потом я оказалась в поле и увидела ее. Белая длинная, бесконечно длинная тень. Трава под ногами превратилась в золу. Я снова в другом месте, вокруг ходят люди, знакомые мне люди, но не замечают меня. Я словно камень или дерево. Хочу заговорить, но не могу. Понимаю, что это невозможно. Навсегда невозможно. Это одиночество и бессилие.

Дыхание Эвы перехватило. Видимо, все испытанное во сне навалилось с новой силой. Расстояние в пол шага, разделявшее храмовника и разведчицу сократилось, и девушка, не контролируя себя, уткнулась лбом в грудь Парсифаля. Плечи ее дернулись, дрожащим голосом Эва спросила:
- Ты веришь в вещие сны?

— Мне чужда вера в вещие сны, — Парсифаль притянул Эву к себе, скользнув левой ладонью по её лопаткам. Правой он всё так же осторожно сжимал ладонь шипа — но под впечатлением от снов мы можем порой совершать поступки, ведущие к исполнению «пророчеств», сами не замечая, что нами движет. — храмовник наклонил голову так, что его подбородок коснулся копны рыжих волос — Твоя «белая тень» не грозит тебе в любом случае: я не ищу убежища у Шипов, как и славы твоего проводника-избавителя.

Он простоял пару долгих минут в молчании, словно пытаясь согреть её своим дыханием и телом.

— Некогда твой мир рухнул. Мой до сих пор лежит в руинах. Признаюсь: сильнее всего я хотел бы оказаться далеко отсюда, рядом с таким человеком, как ты. Но у нас остался общий долг перед одним большим миром — нашей страной, по крайней мере. Даже если каждый из нас выживет после грядущего предприятия, то вернётся в свою среду и будет неизбежно поглощён ей. Связь прервётся. Вернее, если мы не прервём её, тень ренегатства действительно падёт на нас, пустив прахом наши старания.

Огрубевшая ладонь разжалась, отпустила руку Эвы и коснулась её щеки. Парсифаль заглянул в глаза спутницы — в свете факела они были почти чёрными, с едва заметной зелёной искрой.
— На берегу Янтарного залива стоит Химмельштадт. Это тихий портовый городок, там я бывал совсем молодым. Отправляйся туда, если сможешь оставить свои леса и захочешь увидеть море.


Получатели: Парсифаль Альберих.

Повинуясь движению широкой ладони храмовника, Эва, наконец, подняла голову и посмотрела на Парсифаля взглядом полным смешанных чувств. Глаза ее блестели, словно два темных омута, воды которых, казалось, уже давно рвутся наружу, но под властью своей хозяйки все не найдут выхода. Лишь мерцают дрожащей зыбью. Разведчица приоткрыла рот силясь что-то сказать, но комок в горле не позволил ей это сделать. Она снова сомкнула веки, отчего ресницы вдруг стали мокрыми. Быть может, слова сейчас были излишними? Эва медленно накрыла своей ладонью руку Парсифаля, покоящуюся на щеке, почти с нежностью посмотрела в его глаза и сказала:
- А есть ли в этом мире берега, где дитя Шиповника и храмовник Белого ордена, где простолюдинка и аристократ могли бы идти рука об руку? - горько улыбнувшись мысленному ответу на свой вопрос, девушка глубоко вздохнула и с трепетом добавила. - Но я буду надеяться... Что еще остается?
Эванджелина не ждала ответа, просто смотрела на своего спутника, очень внимательно, впервые так долго и так прямо. Как будто хотела запомнить его лицо до мельчайших подробностей. Запомнить и сохранить.

Спустя ещё пару часов блужданий по темноте Парсифаль наконец узнал знакомый коридор — близкие к городу, безопасные части катакомб, места паломничества бесшабашной ребятни. Здесь уже было светло, совсем немного, но после суток в темноте это был долгожданный рассвет.

Они выкарабкались на поверхность, будто внезапно вернулись в мир живых. Невдалеке, в последних лучах солнца, белели башни Вайсбурга.

— Ты ещё можешь отказаться — долгий переход утомил храмовника, но его взгляд остался ясным и живым — Вернуться к своим. Я помню схему патрулей, по ней ты выберешься отсюда к окрестностям деревушки Вольфсхайм. Там ты сможешь пополнить запасы продовольствия; местные охотно меняют еду на утварь, насколько я помню — Храмовник протянул опустевшую флягу. На ней не было орденских знаков, вещь наверняка осталась у Парсифаля со времён разгульной молодости — Только не заходи в местную таверну, хозяин — наш информатор. Дальше можно далеко уйти лесами.

— Если ты не отказалась от нашей безумной идеи, мне придётся обезоружить и связать тебя.

Эва не отрываясь смотрела вперед, на позолоченные лучами башни, на синее небо и верхушки деревьев. Она, словно бы, не слышала слов храмовника. Удивленно уставившись на протянутую флягу, дитя шиповника усмехнулась своей обычной, чуть горькой, усмешкой.
- Ты отпускаешь меня? Вот так, запросто? Со всей информацией? - девушка протянула руку к флаге и, вдруг, небрежно и не слишком сильно ударила по ней ладонью. - Прекрати! Я не склонна менять решения по сто раз на дню.

Глубоко вздохнув, Эванджелина с легкой тоской в глазах оглядела окрестности и скинула с плеча арбалет.
- Где там твоя веревка?