Requiem for Rome: Finis Aeternitatis | ходы игроков | 01-Теофил

[Тоннели Некрополиса. По дороге в храм для посещения еженощного богослужения.]

Звук шагов в гулкой пустоте тоннеля кажется оглушающее громким. Эта пустота, целиком заполнившая город мёртвых, кажется зловещей… Говорят, ещё недавно здесь обитали сотни собратьев, наполняя тоннели и кубикулы беспрестанным движением и голосами. Теперь всё что напоминает об этих днях – лишь пепел под ногами, отвратительный жирный пепел, налипающий на подошвы и забивающийся между пальцами. Сколько вампиров встретили свою истинную смерть в этих коридорах? Об этом Теофил предпочёл бы не думать. Пустота на пути делает этот путь лишь более прямым – вот что несомненно. Нет препятствий и искушений, принуждающих свернуть или остановиться. Только путь. Только цель.
На сером камне стен черными пятнами выделяются металлические крепления для ламп и факелов – пустующие, заброшенные. Некому зажигать их, некому освещать Некрополис живым пламенем. Это не смущает Теофила. Темнота для его глаз не враг, но союзница, верная и вездесущая, словно супруга, которая провела бок обок с мужем не одно десятилетие.
Звук чужих шагов достигает ушей гораздо раньше, чем глаза замечают идущих. Тяжелая поступь, глухой металлический звон – сотни колец в едином ритме соприкасаются друг с другом. Это звук одетой брони, звук хорошо знакомый любому римлянину. Звук, сопровождавший Империю с момента её рождения до последних дней. Он менялся с течением лет: сначала скрип кожи, потом срежет железных полос, и вот теперь – звон кольчуги и тихий скрип ламмелярия – но суть всегда была одной, с первых дней Рима.
Трое солдат появляются из-за поворота. Эти обращены недавно – это видно невооруженным взглядом. Ворон-Бассиан восстанавливает силы после учиненной им резни. Всякий, кто умело обращается с оружием и не имеет прочных связей в городе, становится для него потенциальным рекрутом. Собратья перешептываются, что офицеры Бассиана особенно не тратят время на обучение своих потомков. Азы вбиваются в течение нескольких ночей, остальное же они должны постигнуть сами – в бою. Воины бросают на идущего косые, настороженные взгляды, руки ложатся на рукояти мечей, удобнее перехватывают копья. Но в некрополисе вот уже полвека официально объявлен мир – и нападать на первого встречного теперь запрещено. Хотя бы потому, что большинство из тех, кто открыто перемещается по коридорам Некрополиса приняли руку Гелвидия Бассиана. Те, кому пришло в голову сопротивляться, обратились в пепел, устилающий каменный пол покинутых колумбариумов и опустевших кубиклов. Знаки Капеллы и Копья успокаивают стражей: Лансеа эт Санктум – признанные союзники правителя Некрополиса, объявившие новое правление священным. Остатки Сенекса, чудом собравшиеся после разграбления, учиненного готами сорок лет назад, молчаливо признают власть этого тандема. Те из Юлиев, кто мог бежать, уже бежали, остальные же предпочли склониться, утратившие былое влияние, вынужденные искать защиты. И всё же Сенекс, пусть и формальный в сути своей, был нужен Гелвидию – всё больше вампиров-чужеземцев стекалось в Рим, и чтобы уравновесить их возрастающую силу, вождю должно было сплотить вокруг себя тех немногих пропинкули, кто ещё остался здесь. Ничего не значащий жест в сторону старых порядков, тем не менее был поводом для римских собратьев смириться с диктатурой Ворона.
В очередном кубикуле то, что вначале Теофил принял за кучу тряпья, вдруг зашевелилось.
- Не бойся меня, освященный, - голос неизвестного дребезжит, словно расщепленная доска. – Я ещё не выжил из ума, чтобы замышлять вред подобным тебе.
Из грязных обмотков показываются худые, костлявые руки. Голова, кажущаяся огромным, бесформенным наростом из-за многочисленных слоев ткани, покрывающих её, поворачивается в сторону пришельца. Лицо практически полностью скрыто, перетянуто полосками грубого полотна, замаранного пятнами грязи и крови. Только рот и уши оставлены открытым. Не похоже, чтобы вампир мог видеть через всё это.
- Ты слеп? – спросил Теофил. Нищий засмеялся. Казалось, что мелкий гравий скребется по полированной мраморной плите.
- Мне выкололи глаза солдаты Ворона. Меня заподозрили в соглядатайстве и выжгли их раскаленным прутом, запретив восстанавливать их на протяжении месяца. Я и так бы не смог – разве могу я охотиться, будучи слепым? Окажись я наверху, смертные растерзали бы меня – не из ненависти или злобы – просто от страха перед будущим. Смертные всегда прячут свой страх за жестокими поступками. Как и собратья.
Теофил ещё размышлял над ответом, когда нищий заговорил опять, протягивая к нему руки.
- Ты ведь направляешься к своим, ведь так? Ты собираешься посетить храм или собрание, где вы будете вести долгие учёные беседы о природе божественного. Помоги мне – докажи, что Бог не оставляет нуждающихся. Ещё немного – и голод поглотит мой разум. Я нападу на первого встреченного – и меня предадут истинной смерти. Дай мне напиться! Я буду рад всему – чумной крысе, падальщику-ворону, облезлой кошке, шелудивому псу! Если я и был виноват – я не заслужил смерти! Помоги мне!
Теофил видел, как пляшет почерневший язык между выступающих клыков, как дрожат похожие на паучьи лапы пальцы. Вампир – носферату без сомнения – содрогался в отвратительной конвульсии, всё же не рискуя делать в сторону Теофила лишнего движения.
- Твой Бог учит тебя быть милосердным! - скрежещущий голос бичом хлестал по ушам освященного. – Яви же и мне его милость!

- МОЙ Бог?! - воскликнул Теофил, - Ты, язычник, будешь говорить мне о моем Боге?! А чему учат тебя твои боги? Носферату, наводящие ужас одним своим присутствием, носферату, способные исчезнуть прямо на глазах.
Мехет склонил голову, внимательно разглядывая незнакомца. Он уже отходил от своей вспышки, которая была скорее наигранной, чем истинной, ибо он, привыкший знать почти все, выигрывал время, чтобы хорошенько изучить собеседника. Притвориться слепцом не так уж сложно, притвориться голодным не сложнее. Но аура не соврёт, она подскажет чаяния и надежды.
- Допустим, я явлю тебе свою милость и напою. Но хватит ли тебе этого на месяц? Явит ли тебе милость Бог? Тебе, язычнику? - вопрос повис в воздухе, предлагая носферату сделать свой ход.

Носферату отстранился резко, рывком, зашипел, прижимая руки к покрытому рубищем телу:
- Не называй меня язычником! Я верую в Истинного Бога, освященный, верую! Хватит ли мне твоей милости на месяц, ты спрашиваешь? Я отвечу – разве не Галилеянин учил думать лишь о дне сегодняшнем, говоря, что волею бога, следующим днём будешь сыт, оде и здоров? Или же слова эти касались лишь дней, а ночи лежат вне его милости?
Он смотрит мимо Теофила, словно бы тот стоит на пару шагов левее. Это кажется странным – слепой на слух должен был определить местоположение того, с кем говорит. Впрочем, по его словам, носферату ослепили недавно.

- Прости меня, за поспешность суждений, брат, - заговорил Теофил примирительно, - Но как Бог может быть моим, или твоим, если это истинный Бог, сотворивший все сущее?
Он говорил медленно и все тише и тише, изучая как поведёт себя носфенрату.

- Создал всё сущее? – в голосе вампира прозвучал явный сарказм. – Я знаю это. Я верую в это. Но что мне до сотворения сейчас, когда я, мучимый болью и голодом вынужден дожидаться, когда демон внутри меня победит и обречет меня на муки адовы? Бог оставил меня, но он всё ещё с тобой, освященный, ведь так? Тебя-то он не покинет! Так чей же он Бог сейчас, в этот миг? Твой или мой?
Аура вампира пульсировала пурпуром, медленно окрашивающимся густой краснотой. Его голос этом плясал в темноте кубикула, отражаясь от темных каменных стен. Он был голоден, этот носферату – и беседы о боге лишь подогревали его голод, дразнили зверя. Метавшегося внутри го хладной, искаженной плоти.

- Сейчас я могу тебе предложить лишь свою кровь, - ответил Теофил, делая шаг навстречу носферату, - или же я могу отвести тебя к Храму и там наверняка найдётся чем утолить твою жажду не только сегодня. Конечно, я не оставлю брата в беде.
Голос мехета был тих и миролюбив. И все же он думал о ближайших выходах на поверхность, возможно удастся придумать более простой способ накормить несчастного.

- Твою, освященный? - голос носферату стал тише. - Так велит тебе Бог? Хорошо... хорошо... дай мне руку, оголи запястье. Я напьюсь от тебя и сейчас мне всё равно что потом я стану твоим рабом. дай мне руку!
Его крючковатые пальцы с темными, обломанными ногтями снова потянулись к Теофилу, жадные и требовательные. зверь внутри беспокойно шевельнулся - вампир почувствовал, как волосы на загривке топорщатся, а по телу пробегает мелкая дрожь. Сколько голодал этот носферату? Хватит ли у него сил остановиться?

Теофил собрался, готовясь к жертве и решительно протянул руку носферату. Второй он взял страждущего за плечо, он хотел познать того, кого облагодетельствовал. Может так он обретёт друга, может он распознает в нём врага, но отступить от собрата в таком положении Теофил просто не мог.
- Завтра я постараюсь найти тебе более подходящую пищу.

Сознание Теофила наполняет вихрь жутких образов, где боль - главный актер в этом гротескном театре. Раскаленный прут пляшет словно обезумевший монах, аскезой и умерщвлением познавший Бога. Жестокость беспредельна, злоба беспредельна. Нет ничего кроме боли, она тянется подобно шлейфу, дымному следу на ветру Лица мучителей скрыты этим дымом, только старинные легионерские латы можно различить в этой пелене.
Клыки, кривые и щербатые, вгрызаются в кожу, причиняя боль. Тело начинает бить дрожь - смесь страха и гнева заполняют сознание, не позволяя остаться спокойным. Он чувствует, как утекает из него жизнь, как становятся хладными и чужими его члены. Страх становится все невыносимей с каждой секундой. наконец, он выхватывает руку, отступая от голодного на шаг.
Носферату остается неподвижен, скукоженный, окостеневший.
Теофил не утолил его жажды.
- Довольно, - хрипит он едва слышно. - Уходи, Освященный. ты сделал всё что мог, но твой бог не победил твоего демона. Уходи - я не знаю, как долго я смогу усмирять своего.

- Прощай и до встречи.
Теофил быстрыми шагами направился к храму, старательно запоминая место, где встретил несчастного, припоминая ближайшие пути на поверхность и укромные уголки, которые он мог бы найти здесь, чтобы оставить жертву.
Возможно, этого незнакомца ослепили за дело, но голодное бешенство и неизбежно следующая за ним окончательная смерть были явно излишней карой, если этот несчастный заслуживал смерти, её следовало дать сразу по вынесении приговора. Быструю и чистую. Не такую.

Ослепленный носферату остался позади. Шорох его лохмотьев ещё долго терзал обостренный слух Теофила, напоминая о пережитом. Это был страх, страх перед зверем, своим ли, чужим – не важно. Страх, который нельзя было побороть, но можно было принять.

Небольшое святилище последователей Лонгина расположилось в отдельной ветке тоннелей, находящейся в стороне от основных артерий Некропля. Спокойное, уединенное место, оно было выбрано в те времена, когда исповедовать заветы копьеносца было смертельно опасно. В последствии, тайна его местонахождения была открыта и, следуя богохульному указу всесильного в те времена Сенекса, чёрные легионеры устроили здесь настоящую резню. Тем немногим, кому довелось попасть в плен, а не быть уничтоженными на месте, испытали на себе кроме ярости легиона ещё и ядовитую злобу Авгуриан, подвергнувших несчастных жесточайшим пыткам. Все погибшие тогда были признанны мучениками, а восстановленная во времена императора Констанца церковь получила название «Святилище тринадцати мучеников». Их имена были выгравированы в стенах этого места, дабы память об их подвиге не затерялась в веках.

Когда, несколько опоздавший Теофил переступил порог святого места, он с удивлением обнаружил там, вместо благолепного немногословия священной церемонии странное, почти греховное возбуждение, передаваемое от брата к брату. Освященные го чём-то возбужденно переговаривались, в голосах слышались нотки недовольства и даже гнева.
- Мы должны действовать!
- На нашей земле!
- …неслыханно!
- Ересь! Богохульство!
- Сообщить Ретрикс и епископам…
Обрывки фраз заполнили слух Теофила, но общий смысл покуда ускользал от него. Пройдя сквозь толпящихся братьев к алтарю, и к стоящему за ним епископу – Агрицию Трирскому. Агриций получил становление в Северном Риме, где в годы смертной жизни был епископом. Сразу после, он отправился со своим сиром в Рим, где должен был приобщиться к заветам Лонгинуса и подготовится к новому служению. Вернуться в Трир ему не удалось – приход к власти Юлиана Отступника и попытки Крыла Пророков вернуть своё было величие вынудили освященных сплотиться, использовав всякого надежного вампира, который был тогда в Риме. Правление Юлиана было краткосрочным, но имело длительные и тяжелые последствия для Капеллы и Копья в Некрополе. Почти пятьдесят лет понадобилось для того, чтобы окончательно превозмочь власть вампиров-язычников и Агриций трирский сыграл в этой борьбе не последнюю роль. Он не был воплощением гнева божьего, не был и вопощенным идеалом мученичества. В нём присутствовала необычная для вампира духовность и преданность. Врагов веры он побеждал словом и мыслью, а не огнем и сталью, но более прочего направлял свои действия не против внешних врагов, но для укрепления самой общины, ежедневно заботясь о её чистоте и благополучии.
Сейчас он стоял над волнующимися братьями, невозмутимый, подобно статуе Доброго Пастыря. В глазах его читалась светлая скорбь и беспокойство.

Все ещё пребывавший в размышлениях о собственной слабости, о том, как легко Теофил уступил страху. Потому и задержку свою не наверстал в пути, как и не сумел сразу сложить отдельные фразы в их общий смысл. Потому, дабы не обращать на себя больше внимания, нежели необходимо, пока монах двигался к алтарю, толкаясь в толпе он постарался выдернуть искомое знание прямо из собравшихся, коснувшись то одного, то другого и прислушиваясь к своим ощущениям.

Чужие воспоминания неудержимым потоком наполняют разум, вытесняя собственные мысли, вставая перед глазами яркими вспышками.
Та же церковь, кажется даже, что положение того, чьими глазами смотрит сейчас Теофил такое же, как и его. Перед алтарём стоят двое. Они спорят. Сопрят напряженно, но оба сохраняют спокойствие, не позволяя эмоциям взять верх.
- Твоя ошибка, епископ, в том, что ты не в состоянии увидеть разницу между Богом, Демиургом и Змием. Их черты смешались в твоем сознании, перепутались и от того, все дальнейшие твои суждения есть ничто иное как глубочайшее заблуждение.
- Как можешь ты говорить, что не Бог есть творец всего сущего?
- Бог стоит вне материи и не может быть материален. Он тот, о ком сказал Иоанну Иисус: «Вы не зрели лика его и не слышали гласа его!»
Крики пронзают мертвый воздух подземного храма:
- Прочь! Богохльник!
Говоривший оборачивается лицом к зрителям. Тот, в чьи воспоминания проник Теофил, хорошо рассмотрел его – гордый профиль, ясный, чистый взгляд, черты лица потомственного римского патриция. Традиционная тога украшена искусным шитьем.
- Я лишь говорю вам – в Боге нет материального! Он есть судь духовное и духом его наделены мы. Всё же от плоти сотворено Демиургом, в детской ревности своей пожелавшем оставить праотца и праматерь в вечном невежестве. Змей же есть Знание Света, сорвавшее пелену с глаз наших первопредков…
Ему не дают договорить, выкрики становятся всё громче и злее:
- Он оправдывает искусителя!
- Прочь, слуга лукавого!
- Уничтожить его! Выжечь ему язык!
Епископ Агриций смотрит на застывшего пред гневной толпой вампира с состраданием, с каким мог бы смотреть на заблудшую овцу, в отступничестве своем попавшую в яму, Добрый Пастырь. Этот взгляд, казалось не мог принадлежать вампиру – даже самый ревностный служитель Капеллы и Копья не мог быть пастырем. Волк не может быть пастухом. Даже Лонгиний признавал это.
- Уходи, - он произносит это короткое слово едва слышно, затем повторяет. – Уходи, пока они совсем не обезумели.
Оппонент его спешно спускается с алтарных ступеней. Толпа с угрозой подается ему на встречу, но вскинутая в предупреждающем жесте рука Атриция останавливает их порыв. Протискиваясь меж плотно стоящих освященных, еретик скрывается за дверями церкви.
Видение обрывается и Теофил обнаруживает себя стоящим у алтарного помоста. Глаза епископа взирают на него спокойно, лишь на дне их читается легкая тревога.
- Хорошо, что пришел ты, брат Теофил, - произносит Агриций негромко. – Ты нужен мне. Только что здесь имел место диспут меду мной и одним каинитом, исповедующим странную форму ереси. Он утверждает, что Бог не является творцом, что мир наш сотворил демиург, равно как и нашу плоть, а Бог лишь оживил её, сделав частью себя. Долгое время Демиург держал Адама и Еву в неведении, но вот появился ангел, который проникся сочувствием к людям. Он открыл им тайны Добра и Зла, освободив навсегда от власти невежества и непонимания. Люцифер – светоносный.
Он замолчал, искоса глядя в сторону волнующейся толпы.
- нужно успокоить их, - произнес он наконец. – Меня они слушать не станут, они были свидетелями моего мнимого поражения. Это и сподвигло их на жестокость. Нужен кто-то, кто упокоит их. Читай проповедь!

Теофил поднялся к епископу и обернулся к пришедшим каинитам.
- Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть,
только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.
- Чтобы увидеть заблуждения того, кто покинул нас только что достаточно перечитать первые три главы Бытия. Но должны ли мы покарать его? В Библии есть ответ.
- У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.
Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.
Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.
- Имеющий разум, да поймет! Мнящий себя зрячим среди слепых, прозреет. Вопрос лишь в том, на этом ли свете, или после Страшного суда. Я сказал, братья мои.