О дивный новый мир... | ходы игроков | Эпоха I: В подземных недрах

Темно...холодно...стоп, с каких пор холодно? Ипоферонтас страдал, отдыхая после битвы.Мерзкий братец, Саэтон, этот добролюб, заточил тебя здесь, вдалеке от огня, тепла. Вокруг лишь только мерзкая, холодная, все остужающая вода. Не пошевелишься - конечности сломаны, в камень загнан. Они хотели Разрушений и Страданий? Ну чтож, они получат их, и их "разумные". Скоро, очень скоро... Нужно только восстановиться...И они пожалеют, они проклянут тот день, когда явились в этот мир, когда начали творить ЖИЗНЬ!

В подземных недрах среди подземных сводов, отдаваясь от сотен стен и гуляя меж тысяч сталактитов, шумел непрестанный гул. Приглушаемый плотным слоем воды, закованный в толщу пород, заточенный собственным братом, изломанный, изорванный, но невероятно злой кричал Ипоферонтас.
Он кричал слова проклятий, он кричал обещания смерти, он кричал самое страшное, грязное и омерзительное, на что был способен Огненный Бог, а он был способен на многое.
От его гнева шипела вода, куда была погружена его голова. От его лютой ненависти плавился базальт, застывший казалось незыблемой массой вокруг него. От его злобы там, наверху, твердь сотрясалась, а многочисленные озера магмы изрыгали очередные порции дышащих жаром недр земли.
Так сильно он еще никогда не был зол.

Но не все так плохо было в его уязвленном и опрокинутом мире. Вокруг, чувствуя сгусток ненависти и безумия колоссальной силы, начали собираться вечностонущие и вечнострадающие духи, жаждавшие отмщения. Они, словно и сам Верховный Демон, стенали сотнями голосов в бессильном и отчаянном желании разрушать, убивать, пытать и сжигать дотла.
И Кошмарная Длань Смерти их услышала. На миг, всего лишь на миг под базальтовыми сводами раздалась тишина, нарушаемая лишь журчанием и шипением воды. Но там, наверху, этот миг прорвал ткань мироздания, превратив частичку гнева Ипоферонтаса в плоть и кровь…

Σφάγηος

Здесь было темно, но не так, как в темнице Верховного Демона. Здесь царила прохлада и чуткая кожа могла даже уловить легкое передвижение воздуха, чего не существовало в сердце земли. Здесь, среди глубоких теней, образованных тусклым светом зеленых кристаллов, рыскали животные.
Их и без того низкорослые силуэты сгорбились, их руки сжимали оружие, а взгляд пылал безумием и голодом. Их тела прикрывали лишь длинные не стриженые бороды, да спутанные волосы. Их было немного, всего три дюжины, но могло быть и еще меньше, если б они без устали не рыскали здесь в поисках своей излюбленной пищи – таких же, как и они. И сегодня был тот в очередной раз лишенный солнечного света день, который можно было назвать счастливым: еда была найдена.
Но это не они нашли еду, а кто-то нашел их.

Поначалу дворфы-каннибалы пропадали по одиночке, безмолвно, незаметно, теряясь средь глубоких теней, и никто на это не обращал внимания – эти дворфы были не из тех, кто заботился о своих собратьях. Но вскоре пещеры огласил душераздирающий вопль, и вся свора, услышав его, метнулась в ту сторону.
Миновав всего пару тоннелей они выскочили в просторную пещеру, чей мрак рассеивало несколько кристаллов. Посреди пещеры лежал растерзанный дворф, их недавний собрат, что невольно растянул свои кишки на полу, пытаясь отползти от чего-то ужасного. То, насколько это напугало его, можно было понять, судя по выражению лица недвижного трупа, черты которого исказились в гримасе отчаяния.
Дворфы-каннибалы нерешительно застыли на месте, озираясь в попытках найти этого монстра, но они были тщетны: по углам пещеры царил непроглядный мрак, таивший в себе угрозу.
И все-таки, их было много. Переглянувшись и объяснившись короткими, грубыми словами, больше похожими на рык животного, они разделились, собираясь обыскать каждую темную нишу. Осторожно ступая по каменному полу, дворфы ощупывали стены во тьме, зыркали из стороны в сторону и принюхивались, ожидая учуять незваного гостя.
Но все же, как они ни старались, он учуял и увидел их первым, скаля свою пасть.

Это был такой же дворф-каннибал, как они, только крупнее и сильнее. Он так же рыскал по пещерам в поисках живых существ, но убивал он их не ради еды. Он нашел в этом удовольствие, занятие, способное утолить его неистовую жажду уничтожать.
Он жил здесь один, вконец обезумев за годы молчания. Он мог делать лишь одну вещь и не сумел бы остановиться. Он не морщился от этих предсмертных криков, он не реагировал на мольбы о помощи и уже не помнил, что значат слова. Он знал только одно слово, что произносил его огромный костяной меч: «Хрумк!», и это слово заставляло его душу гореть жарким пламенем восторга и наслаждения. Его жизнью было убийство. Его целью была смерть.

И сейчас, крепко сжав свой меч обеими руками, он ощерил свою пасть в желтозубом оскале мясника, увидевшего очередную порцию громко хрумкающего мяса. Но не умел считать, а потому не знал, что их было не менее трех дюжин. Да и ему было наплевать.
Выскочив из холодного мрака с громким боевым рыком, он набросился на ближайшую жертву и одним ударом прорубил дворфу грудь до самого живота.
- Хрумк! – сказал его меч, брызгая во все стороны свежей горячей кровью.
- Ааааргх! – ответил ему хозяин, вырывая испещренный зазубринами клинок из погибшей плоти, и нападая на следующего дворфа.
- Хрумк! – повторил свое излюбленное слово меч, отрубая тому руку и круша хрустящие ребра.
- Рааарррр! – зарычал мясник, откидывая в сторону второй труп, и продолжая свою перекличку с мечом.
Каннибалы ошеломленно смотрели, как один за одним уменьшается их отряд, как их собратья падали, раскидывая в стороны брызжущие кровью конечности, как пел свою немелодичную песню монстр, ничем не отличавшийся от них самих.
Но их нерешительность вскоре прошла и, сжав покрепче свои костяные мечи и клевцы, дворфы подняли свой клич и побежали в атаку на обнаглевшего рубаку.
- Хрумк! Хрумк! Хрумк! – упало три первых дворфа.
- Хрумк! Хрумк! Хрумк! – упало еще трое.
И казалось, что рычащую машину смерти не остановить, но седьмой, пользуясь гибелью своих товарищей, обошел того сзади и с радостным воплем вонзил ему клевец меж лопаток.
В ответ раздался разъяренный крик, свист костяного клинка и хитрый каннибал упал на землю дважды: сначала нижней своей половиной, а чуть погодя – верхней.

Дворфы опешили – такого удара не выдержал бы никто, а этот мясник его даже и не заметил. Лишь лицо его исказилось в гримасе, удары стали еще более резкими, а крик еще более гневным…
Хрумк!
Его меч разил без пощады, укладывая врага почти каждым ударом, но дворфы-каннибалы до сих пор не пытались бежать – уж слишком сильно они возненавидели этого ублюдка. Да и слишком их много было, чтобы бежать от одного.
И в скором времени их число, наконец, начало одолевать могучего одиночку. Он получал удар за ударом, каждый из которых был способен свалить обычного дворфа, но этот все еще держался, злобно рыча и истекая кровью. К тому же, несмотря на то, что его удары замедлились, они почти не потеряли в своей неумолимости, продолжая убивать раз за разом.
Наконец, изрезанный и исколотый воин упал на колени – ноги не выдержали его веса и предали его. Взревев от боли и отчаяния, он проклял их всех не словами, но желанием и убил еще двоих, прежде чем ослабевшие руки выронили тяжелый меч.
Свое подлое место занял вожак каннибалов, встав позади своего врага и занеся клинок, чтобы одним ударом срубить тому голову. Губы умирающего воина злобно шипели давно позабытые слова…
- Хрумк! – сказал меч вожака, но голова коленопреклонного дворфа осталась на своих плечах. Более того, его губы продолжали двигаться, а голос становился все громче – меч застрял в шее, не сумев разрубить и половины.
А затем раздался гневный рев, исходивший из глотки неубитого каннибала. Его тело начало трястись, а кости издавать громкий хруст. Прямо на глазах у изумленных врагов он начал расти, обретая новое мясо и принимая новый облик. Борода его задымились, обугливаясь, пещеру заполнила вонь паленых волос, что сгорели дотла всего за несколько мгновений. Паленой костью завонял меч вожака, вонзившийся дворфу в затылок.
Кровь на глубоких ранах свернулась и почернела, а окружившие его каннибалы отпрянули в сторону – то ли из страха, то ли не выдержав жара, исходившего от него.
Продолжая издавать все тот же потусторонний рев, ставший уже оглушительным, чужак поднялся на ноги. Ростом он оказался раза в три выше обычных дворфов, глаза его горели красным пламенем, а на голове его выросло три пары изогнутых рогов…
Со смачным хрустом разрываемой плоти из спины его вырвались огромные кожистые крылья, распахнувшись во всю свою ширину. Демон окончил рев и поднял свой меч с земли, оказавшийся в три раза длиннее и больше, чем раньше. Обернувшись, он увидал вожака, своего убийцу, и одним движением пронзил его.
Дворфы невольно отступили еще дальше, наблюдая за тем, как огромный демон поднимает его на своем клинке над землей, а затем откусывает голову, хрустя крошащимся черепом и брызжа белой массой мозгов на пол.



Половина каннибалов в панике убежала, а вторая - упала на колени нескладным хором моля о пощаде.
- Заткнитесь, ублюдки! Найдите остальных и принесите мне их головы! - прорычал демон, успев уже прожевать голову вожака.
Пользуясь моментом и благодушием новообретенного хозяина, слуги демона разбежались по пещерам в поисках своих сбежавших собратьев.

Каннибалы

Гнев Ипоферонтаса обрел плоть и кровь. Огромный демон, в чьих жилах текла раскаленная магма, одним своим видом внушал ужас в сердца безумных дворфов-каннибалов. И этот страх, животный, первобытный, подчинял их, заставляя беспрекословно исполнять волю хозяина…
А хозяин желал лишь одного – криков и крови.

Дворфы прозвали его Горхтом, но в действительности его звали Σφάγηος (Сфагиос), что на наречии демонов означало «кровавая бойня». И имя Предводитель Армии Огненного Бога старательно подтверждал, разнося по подгорным пещерам страдания и смерть.
В скором времени шайка Горхта начала расти, присоединяя к себе все новых и новых одичалых каннибалов. У тех обычно не было выбора: либо они падали на колени перед взглядом, горящим алым пламенем, либо их в скором времени находили и съедали заживо. По велению демона каждого пленного перед тем, как разорвать его на клочья, предавали жутким пыткам, ломая камнями все суставы, выбивая зубы и сдирая кожу. Несчастные жертвы, измученные и потерявшие разум от невыносимой боли, в страданиях своих молили Ипоферонтаса подарить им смерть, отдавая взамен свою душу, и Верховный Демон охотно на это соглашался, забирая мучеников к себе. Искалеченная еда уже практически не сопротивлялась, но все еще продолжала трястись и кричать, когда острые зубы впивались в ее сочную плоть, уже лишенную кожи.
Отданный приказ весьма понравился каннибалам, чувствовавшим себя в эти моменты на пике наслаждения и фанатичного экстаза.

Многие из встреченных, правда, пытались одолеть банду Сфагиоса, но культисты дрались с учетверенной силой, прекрасно зная, что нет ничего страшнее, чем не оправдать себя в бою. Они с радостью шли на смерть и бились до последнего издыхания, одержимые и яростные, в надежде отдать свою душу Богу Смерти как верные его слуги, а не как предатели.
Ибо самые верные слуги Ипоферонтаса, добравшись до предела своей безумной жажды убийства и принесения боли, не умирали, а пополняли его армию демонов, там, в подземных недрах, в Энкавмате, и ждали своего часа, чтобы вернуться сюда. А души предателей и врагов, чья воля была сломлена пытками, Верховный Демон пожирал, и в его вечно пылающей утробе они вечно страдали и мучились.

Кроме всего прочего, в бою культистов всегда поддерживал их предводитель, что каждым своим ударом заставлял врага громко «хрумкать» костьми и мясом, а сам не обращал на раны никакого внимания. Его кровь брызгала лавой, прожигавшей плоть врагов, а его рев был подобен грохоту обвала, заставляя противников падать духом и бросаться наутек.
Мало, кто выживал после атаки культа Горхта, поскольку короткие ноги оголодавших дворфов-каннибалов бегали за своей заслуженной наградой очень быстро, но те немногие «счастливчики» вскоре сходили с ума, терзаемые кошмарами лютой бойни, которую им довелось повидать.
И кошмары эти приходили не во время сна – о сне «счастливчики» и мечтать не могли, - а прямо перед раскрытыми глазами, проигрывая вновь и вновь жуткие сцены, пока разум их не покидал, и они не превращались в примитивных животных. Единственным спасением было сдаться на милость Огненного Ужаса и предаться такому же насилию и безумию.

К женщинам, встреченным каннибалами, у тех имелся особенный подход. Их убивали далеко не сразу, заставляя сначала забеременеть от кого-нибудь из них, а затем выносить ребенка, терпя побои и жестокость культистов. Порой они годами таскали рабынь за собой, держа все время связанными, чтобы те смогли наплодить как можно больше новых слуг для их хозяина.
Новорожденные часто бывали съедены, а еще чаще – затоптаны каннибалами, что не замечали их на пути к самке, которую они либо пытались оплодотворить по новой, либо сожрать. Либо сделать и то, и то. Но те из малышей, что сумели выжить в этом хаосе и кошмаре, вырастали одними из самых отчаянных и сумасшедших воинов Ипоферонтаса, мучимые ненавистью ко всему живому и к «подаренной» им жизни. Они страдали с самого рождения и стремились только к одному: заставить страдать кого-нибудь сильнее. А потом сдохнуть в надежде оказаться у ног Огненного Ужаса, а не внутри него.

Так миновало пятьсот лет. Пятьсот лет террора и убийства под командованием Демона Безжалостной Бойни, Сфагиоса. И теперь, когда в пещерах уже практически не оставалось дворфов-каннибалов, что не успели присоединиться к культу или умереть, Горхт, наконец, получил приказ от хозяина замучить и сожрать мирных дворфов, поклонявшихся барельефам.
Не медля с исполнением, возбужденный предстоящей рубкой, Сфагиос повел свое бешеное войско на очередную кровавую битву.

Ωρρεξ

Великая Степь – бескрайняя даль волнующегося моря желтой сухой травы. Суровая и дикая пустошь, порой дающая пропитание, дающая прохладный дождь, но чаще – забывающая о тех, кто живет в ней. Она отворачивается, не обращает внимания на молящих ее, она становится равнодушной и жестокой, оставляя высокое и далекое голубое небо без единого облака, иссушая твердую землю злым солнцем. Здесь дуют все те же ветра, но они не приносят прохлады. Здесь живое – растения и звери – предоставлены сами себе. Здесь, в этом пекле, царящем в сухой сезон, невозможно жить. Здесь можно только выживать, надеясь на то, что придут дожди, что наполнятся снова реки мутными водами, а трава зазеленеет, радуясь солнцу, а не ненавидя его…

Дым, густой, сизый, клубился над Великой Степью, пытаясь добраться до небесных сводов в своих бесплотных попытках. Он оставлял за собой черную пустыню – пепел от некогда зеленых и живых растений, что не выдержали, не выжили, перестали верить в то, что когда-нибудь дожди вернутся в этот край.
Они сгорели за минуты, осыпавшись прахом на безжизненную землю. Они передали свое отчаяние и слабость другим – соседи, сородичи, обессиленные и иссушенные месяцами невыносимого пекла, сгорали вслед за ними, добавляя свое звено в цепи смерти. И благодаря им, смерть распространялась, охватывая степь, благодаря им, сдавшимся, здесь начиналось настоящее бедствие – пожар.
И в этом пожаре свою жизнь отдавали уже звери, что не успели унести свои лапы и копыта подальше отсюда. Обычно это были те, кто и так погибал от жажды и голода, ожидая, наконец, мучительной, но быстрой смерти.
Но были среди них и те, кому еще хватало сил, чтобы спастись…

Вокруг шипели мертвым сном последние тлеющие травы, но она слышала их крики. Вокруг не было воздуха – все заволокло удушающей, убивающей гарью, но она все равно дышала, поднимая раз за разом свой обгорелый бок. Она дышала не воздухом – она дышала своим горем и злобой.
Все детеныши этой антилопы сгорели. Сгорели заживо, мечась по дымящейся саванне, крича и зовя свою мать на помощь. Их ножки были еще слишком короткими и неокрепшими, чтобы суметь спастись, а потому их ждала жестокая участь.
Один за одним, все пятеро, измученные болью, падали в пепел, продолжая жалобно кричать, продолжая дергаться и страдать. Они умирали прямо у нее на глазах, но она ничего не могла поделать. Проливая свои слезы, их мать горела вместе с ними, так и не сумев бросить свое потомство. Она кричала вместе с ними, кричала до тех пор, пока их голоса не стихли. Она кричала и после, одна, потому что все еще слышала их всех, потому что ненавидела эту боль и это место, которое когда-то было ее домом.

Обгорев до мяса, надышавшись гарью и в агонии упав на землю рядом со своими детьми, она все еще продолжала жить. И смерть не настигла ее, пусть антилопа и мечтала о том, чтобы это все прекратилось. Ее копыта, почерневшие от копоти, рыли пепел, в который превращались ее дети. Ее глотка издавала протяжный вой с каждым выдохом, но после этого она снова вдыхала эту гарь, которой теперь чадили ее дети… Ее невыносимым мучениям не было конца.
И никогда не будет.


Вскоре после случившегося в саванне пожара по местным племенам кентавров разошелся слух, будто бы одна из антилоп, сгоревших в нем, до сих пор бродит по степи. Она не ест и не пьет. Она не ищет свое стадо – ее уделом стал иной мир, где царила боль и смерть. Оррекс, так прозвали ее.
И порой какой-нибудь одинокий охотник на своем пути встречал черную антилопу, чьи глаза горели пламенем, а тело сочилось жидким огнем. Ее пасть была огромной, с рядами острых зубов, и она всегда появлялась где-то далеко, словно мираж, словно недоброе предзнаменование. Она смотрела на охотника, тлея и горя, и не двигалась, молчала.
Оррекс только показывалась на горизонте, но само ее появление означало проклятие.


Говаривали, что каждый, кто ее увидит в степи, был обречен лишиться всех своих детей. Оррекс забирала их ближайшей ночью, не щадя даже новорожденных. Она приходила прямо в лагерь, и любой, кто пытался бы встать у нее на ее пути – погибал. Огненный Зверь разрывал их на части, оставляя обугленные останки после себя, и все равно находил обреченных кентаврят. Чтобы сожрать их.
Кто-то ставил ловушки, кто-то пытался уйти с этого места, а кто-то даже пытался подставить вместо своих чужих детей, но Оррекс никогда не ошибалась и никогда ее проклятье не миновало свою цель.
И все же, несмотря на все свое бессилие, отчаянные матери и отцы каждый раз пытались спасти своих чад и каждый раз погибали вместе с ними – в огне и муках…
Со временем сказания об Оррекс укрепились среди кочевых племен. Практически в каждом жила своя история о несчастных родителях, которую передавали из уст в уста, но никто так и не смог найти способа снять с себя проклятье.

Харагчин

Однажды, в племени, славившимся своими могучими и яростными воинами, Черную Оррекс повстречал их вождь – самый большой и сильный среди них. Он был лучшим бойцом и многие даже верили в его непобедимость, считая, что ее тому даровал сам Арес.
Благодаря своему вождю, это племя, Харагчин, сумело отвоевать многие земли у своих соседей, раз за разом побеждая в битвах.
Поверившие в свою силу, харагчины постоянно совершали набеги, забирая пищу и одежду, их племя процветало, многие мужчины бросали охоту, посвящая свою жизнь только войне. Они становились сильными, неустрашимыми воинами, добывавшими все необходимое в битве.

И когда их предводитель сообщил о своем проклятии, никто не посмел огорчиться, ничья голова не поникла. В их глазах, как и у вождя, загорелся огонь в предчувствии скорого боя. Никто не боялся огненного демона - все из них поклялись защитить шестерых его детей, которые и сами были способны постоять за себя. Готовые к бою, они не ложились спать, держа при себе оружие и вглядываясь в темную ночную даль.
Но сколь храбры ни были воины, сколь ни сильны были они – ничто не могло спасти от проклятия Оррекс. Она пришла, как и было предвещено, и забрала всех шестерых. Вместе с ними погиб и сам вождь, и треть мужчин племени, пытавшихся сдержать клятву.
Оставшимся не дало вмешаться пламя, охватившее степь вокруг. И, когда пожар потух, они нашли своих собратьев истерзанными и мертвыми. И их ярости не было предела.

Стоило только красному солнцу показаться из-за горизонта, как, набрав еды и попрощавшись со своими семьями, оставшиеся воины отправились заниматься тем, от чего уже отвыкли. Они ушли на охоту за демоном, собираясь найти его и отомстить. И ничто, ни плач жен и детей, ни обгорелые трупы тех, кто пытался убить Оррекс, не могли их вразумить.
Восемь дней и восемь ночей они скакали по саванне, не останавливаясь, но так и не нашли след демона. Они заходили так далеко, куда никогда еще не заходили, они достигли даже южного моря, но Оррекс исчезла, сделав все их попытки бессмысленными.
Наконец, отчаявшиеся и уставшие от бесплодных поисков, они вернулись к своей стоянке, но никто их там не встретил. Никто не радовался их возвращению или даже не печалился… Все были мертвы. Харагчины вернулись на пепелище, среди которого лежали обгорелые остатки их семей. И горю харагчин не было предела.

Обезумев от случившегося, воины уже более не давали клятв. Лишившись всех, кого они любили, их сердца почернели, а взгляд заволокла кровавая пелена. Их набеги стали еще более яростными и жестокими. Они вырезали целые племена без всякой нужны, все так же забирая еду и скарб. Вдовцы искали боя, искали своей смерти, и, не получив этого, заставляли других страдать так же, как и они – кровожадное племя сжигало захваченный лагерь, оставляя после себя лишь гору мертвецов. Ничто не могло успокоить их, харагчины не брали себе новых жен, пороча чужих и убивая их из страха снова народить потомство.
Они несли смерть и огонь, и безумию их не было предела.

Туннели каннибалов

Темные туннели, которые лишь изредка озаряли всполохи малых, случайных костров. Это были костры охотников дворфов, которых сопровождали их верные муравьи. Возле одного такого костра мрачно сидели и жарили мясо недавно убитой личинки - эта была их единственная добыча за почти неделю хождения здесь. Поговаривали, что в этих туннелях еще можно встретить каннибалов - детей тех, кто когда-то сошел с ума и набросился на своих братьев. Проклятые Барельефом. Но в последнее время их не было видно.
-Эй, Гимли, чего хмурый такой? - спросил еще безбородый дворф у старого, закаленного в боях охотника. Рядом с ним лежал боевой муравей, одетый в хорошие костяные доспехи. Лицо старика было задумчивым, и не было похоже, что это радостные мысли.
- Меня беспокоит то, что мы уже, сколько здесь бродим, а так и не встретили ни одного каннибала. Мы не встретили вообще никого. Что-то слишком тихо...
- Может, сожрали друг дружку они, - сказал тот молодой, подбрасывая ветки в костер
- Или в банду собрались, - сказал дворф средних лет, который прожаривал мясо
- Хотя согласен с дедом, жаль не встречали никого. Особенно баб. Эх, как я скучаю по их обществу...
Молодой широко заулыбался, почесывая и поправляя паховую область. Старик от ужаса вздрогнул - он слишком молод и не видел каннибалок. А это самое мерзкое зрелище из всех видел Гимли - тонкие ножки, здоровенное пузо, обвислые груди, свисающие чуть ли не до пупка, с промежности что-то капает, руки вымазаны в крови и нечистотах. И взгляд. Таким взглядом обладают лишь только самые жуткие из всех демонов. И когда ОНО несется на тебя, размахивая руками и протяжное воя, брызжет слюной и норовит цапнуть своей пастью с почти сгнившими зубами, становится не по себе. Гимли как-то встретил дюжину их. Он спасся тогда только чудом, устроив завал, через который эти твари не смогли перебраться. Тогда он ходил еще неделю, без света, без припасов пока не наткнулся на охотников. Ему до сих пор снились кошмары о тех днях, проведенных в острожной ходьбе и страхе услышать вновь этот вой. Или сопение, когда эта тварь стоит прямо за твоей спиной.
Гимли оглянулся. Никого.

-Марун, ты не знаешь чего несешь - поправил другой охотник - если хочешь узнать какие женщины каннибалы, то...
-Да, да да. Мерзкие ведьмы, которые жаждят моей плоти, они сожрут мою душу, бла бла бла...- Марун, проквакал ладошкой. Полежав еще еще немного, он встал и малость размялся - ладно, пойду схожу по маленькому. Если увидите баб, кричите.
Второй охотник махнул рукой. Гимли поплотнее закутался в плащ из наг. Ему начало становиться слишком холодно. И уже позабытое чувство того, что за ним наблюдают.

-Не по себе мне все это, - сказал Гимли охотнику, который прожаривал последние куски мяса - мы должны вернуться назад, Варн. Чем быстрее, тем лучше. Еще лучше, если пойдем прямо сейчас.
-Что, совсем без еды? Нам голову оторвут, если мы придем только с вот этим - Варн кивнул на мешок, в котором лежали прожаренные куски мяса - Придется еще походить, ради приличий. Извини...
Гимли что-то проворчал в ответ. Укутавшись еще плотней, он смотрел на огонь, и постепенно успокоившись, сам того не заметил как уснул...

Старик проснулся, когда огонек уже догорал. Рядом не было никого. Даже его верный муравей ушел куда-то. Гимли встал и услышал сопение за своей спиной. Очень близко. Очень знакомое. Он медленно обернулся, и гримаса ужаса застыла на его лице, а с губ слетел немой крик.
Там стояла та самая дюжина. И все они жадно смотрели на него, и в слабом свете огня их глаза блестели жутким светом. Одна из них затянула вой, который подхватили остальные. Гимли бросился бежать. Не пробежав и пару метров, он споткнулся о тело своего бывшего соратника. Последнее, что услышал Гимли - это вопль этих тварей. Последнее, что почувствовал - это как зубы этих тварей вцепились в его тело, а рука одной из этих тварей сорвала штаны и оторвала ему пах. Последнее, что он обонял - это запах гнили и нечистот, которые они источали. Последнее, что он увидел - это гримаса, мерзкая пародия на лицо дворфийки, которая вцепилось ему в горло.

А потом погас огонек. И Гимли больше ничего не чувствовал.

===

Впрочем, этой пропажи не заметили вожди и жрецы Барельефа - они упивались своей властью и безнаказанностью. Долгое время их притесняли, подвергали гонениям. Дворфы ничего не забывают. Дворфы ничего не прощают. Из глупых дурачков, шутов и клоунов, жалких пророков "маленьких человечков" они стали Жрецами, теми, кто командует всеми. Сначала, они избавились ото всех, кто перечил им. Они отбирали самых красивых женщин в гаремы, брали самые лучшие куски с охот, были лучше всех вооружены. И все это благодаря дарам Барельефа. Каждую неделю во имя этих Предков вырезали как минимум двоих дворфов и сжигали множество пищи. Вскоре, Барельефы стали красными от постоянных жертвоприношений. Ничто не могло остановить Жрецов.

Кроме сотен пар глаз, наблюдавших за поселением. Кроме сотен пар рук, которые душили неосторожных охотников. Кроме сотен безумцев, которые могли убить их всех, снести их жалкое подобие жилья. Но они, как настоящие хищники, ждали. Ждали, того часа, когда их удар будет наиболее болезнен. Их час настал.

Это было очередное жертвоприношение. Очень крупное, нужно было удовлетворить жажду крови Барельефа, чтобы они дали им Силы бороться с еретиками и Проклятым Родом. Когда все поселение было на этом мрачном мероприятии, напал крупный отряд Даэр, но в бой их вели три странных Даэр - их одежды были покрыты символами, от взгляда на который у каннибала чувствовалась слабость и небольшая, но настойчивая боль во всем теле. Когда рты жрецов открылись и изрыгнули свои боевые молитвы, у наблюдателей из ушей пошла кровь. Но их крики агонии заглушили крики воодушевленных Даэр и Дворфов. Наблюдавшие этот бой каннибалы долго мучились, прежде чем умерли. Но когда боль прекратилась, те сумел выжить от этой адской пытки увидели, что Даэры уходят, ведя за собой большинство Жрецов. Ослабшие и все еще кровоточащие, они пошли, как быстро могли - сообщить о том, что видели.

Благодаря рейду Даэр поселение их собратьев ослабло как никогда - ими стали править дети Жрецов, выродки и извращенцы, которым было абсолютно наплевать на свой народ и на очевидную угрозу. Всех несогласных быстро клали на алтарь. Это был шанс, который демонопоклонники не упустили. Но на этот раз их сопровождал Чемпион - избранный самим Горхтом. Конечно, он не отличался силой как остальные - зато он умел колдовать, и своей ворожбой усыпил сторожевых муравьев, а тени пещер сделал еще гуще, чтоб стражники, забитые и глупые как их хозяева не заметили их отрядов, которые окружили их поселение, отрезав пути к отступлению. Когда прозвучал первый крик - это был маленький ребенок, который увидел "страшных монстров" в тенях, ничто не могло спасти дворфов. Деревню почти полностью вырезали, жалели лишь только детей и женщин - но лишь только для более жуткой участи, чем была у их мужей и братьев...

Спустя несколько часов, в лагере каннибалов был устроен пир во имя Горхта и Бога Огня. Вовсю горели костры, барабаны выбивали бешеные ритмы. Барабанам вторили крики самих каннибалов и их жертв, которых жарили живьем на огне, которым вырывали волосы и ногти, ломали ноги, чтобы не сбежали. А на тех, кто был не способен бежать или двигаться, сидели и лежали победители. Эта вакханалия переросла в оргию, а оргия - в пир. За всем этим наблюдал Сфагиос, наслаждаясь мучениями беззащитных, а в это время его обсидиановый жезл ласкали три маленьких девочки. В их глазах застыл ужас - если они не удовлетворят демона, их ждет участь их матерей, которых вовсю насиловали, а одну из них - еще и пожирали одновременно. Немного погодя эти неумелые потуги девочек надоело демону, одну из них он раздавил своей рукой, вторую кинул к толпе оголодавших во всех смыслах дворфов, а третьей повезло меньше всех - демон насадил на свой член. Бедняжка затряслась в конвульсиях: это был ее первый раз, и он был особенно болезнен - адский корень в буквальном смысле разрывал ей нутро. Сфагиос наслаждался смесью боли, ужаса, агонии и странного наслаждения, что исходило от девочки. Он сразу задал бешеный ритм, бедняжка кричала, молила о том, чтоб он прекратил, пощадил ее, но это и было нужно Сфагиосу. Когда он закончил, от девочки почти ничего не осталось. Она принесла пользу своим повелителям, став тем блюдом, которое скормили ее матери.

Никто в том лагере не остался равнодушен к этому празднику. Каждый получил то что хотел. Каждая получила кошмар на всю жизнь. Все получили урок, который запомнили навсегда.

Никто.
Никогда.
Не спасется.
От рук Сфагиоса.

Это была самая богатая добыча из всех, что когда либо получали каннибалы Горхта. Но это была каплей в море - их племя неуклонно росло, нужно было новое мясо. Но мясо покинуло их, навсегда. Умерло. Остались лишь родственники мяса - сухие и жилистые твари, черные Даэры. От их мерзкой магии у каннибалов, или как они начали звать себя, Горхами, в честь своего Господина, кровоточили уши и глаза. Патрули без жрецов встречались редко, но они быстро становились жертвами нападений. Чемпион Горхта мог блокировать их магию, но он был один, и он шел в поход лишь только тогда, когда добыча была достаточно большой. Горхам ничего не оставалось, как снова ждать, ждать приказов и возможности ударить, убить гадин Жрецов, уничтожить их бесовскую магию.

И за того, что приток мяса резко сократился, Горхам пришлось немного пересмотреть свое отношение к рабыням. Их разделили на три группы - матки, мясо и фурии. матки - это те, кто плодоносил исправно. Они были главным источником мяса и воинов. Часть маток разделили - тех, кто давал детей и тех, кто давал корм. Если матка давала постоянный и хороший приплод, к ней относились хорошо, чаще кормили и меньше избивали. Более сносное отношение, даже разрешали двигаться и говорить. Иногда. Но ежели матка в чем-то провинилась, или больше не могла почему-то приносить приплод, она становилось мясом. Мясом звали тех рабынь, которые не могли плодоносить, по разным причинам, а иногда по прихоти самих дворфов. В их обязанности входили готовка, уборка, быть подстилками и мебелью Горхов и, в конечном итоге, попасть на обед. Иногда в разряде мяса рабыни живут недолго, но некоторые могли прожить несколько лет, и лишь единицы - до естественной смерти. Фурии. Никто не осмеливался произносить их имя вслух. Они приводили в ужас даже самых свирепых и храбрых воинов. Это те рабыни, которые или сбежали, или обезумели настолько, что в них как будто вселился демон - у них была неимоверная сила, они были быстры, выносливы. Они ничего не боялись. Они не чувствовали боли. Они жили лишь только ради одной цели - убивать. Безобразные, они были лишь только сосудами для чистой ненависти. Вопли фурий заставляли видеть кошмары. Они умели сводить с ума только своим взглядом. Идеальное оружие. Их кормили в последнюю очередь, чтобы держать полуголодными, более злыми. В бою эти твари использовали свои руки, путы, камни - им не давали оружия, они сами были оружием.

Чемпион стал вождем, посланником и тем, кто высказывает волю Сфагиоса и Ипоферонтаса. Он собрал вокруг себя самых лучших воинов, которые стали его личной гвардией, его охраной и доверенными лицами. Он знал, что их Повелитель жаждет того, чтобы уничтожить все живое, все разумное, но он ничего не мог поделать - ему нужны были ученики, те, кто мог выстоять перед "святой" магией Даэр. Гвардия не подходила для этих целей - они не смогли развитьв себе Дар, и это было слишком поздно. Но вскоре он нашел учеников. Будучи еще неразумными младенцами, от них исходили неимоверно сильные волны ненависти и зла. Они стали его учениками, несмотря ни на что - ни на пол, ни на уродства, ни на другие отклонения. Немногие прошли через эти учения, многие сошли с ума, многие умерли от ран, которые нанесли сами же себе, но те, кто прошел через все это стали теми, кто мог противостоять магии Даэр. Они звали себя Варлокс, Колдуны Тьмы. Вместе они образовали Круг Огня, и подчинялись лишь только Чемпиону и никому больше.

Еще многое предстояло сделать, и горхи знали о этом. Но они не торопились. Дворфы ничего не забывают. Дворфы ничего не прощают...

Тон-тхалнак

Но в памяти Шегарта жил и тот, кто сумел преодолеть проклятье Черной Оррекс. Тот, кого вечно будут помнить …
Его звали Тон-тхалнак, и он был на тот момент вырховным жрецом Ипоферонтаса – оседло жил у подножия Кургана, совершая жертвоприношения во славу Вечно Страдающего. Тон-тхалнака почитали и уважали, его род слыл одним из старейших среди кентавров, его предки одержали много славных побед, и верховный жрец гордился ими. Гордился он и своим родом, надеясь преумножить его и продлить. Но Боги уготовили ему тяжкую судьбу. Его жена не могла рожать жеребят – через десять лет брака Тон-тхалнак понял это и смирился. Он принес ее в жертву Ипоферонтасу, надеясь тем самым задобрить своего Бога. И все помнили слезы его скорби, когда она, истерзанная и покалеченная, горела на костре, разожженном им самим.
Взамен нее жрец взял другую жену, не столь любимую им и не столь мудрую собой. Зато она всем была известна своим здоровьем и обещала оказаться весьма плодовитой. Но вопли убитой Тон-тхалнаком первой жены не были услышаны Огненным Ужасом, и как бы он ни молил своего Бога, как бы он ни пытался удовлетворить того чужими страданиями, Ипоферонтас был жесток и беспощаден к своему верховному жрецу. Как и ко всем.

Гневу Тон-тхалнака не было конца. Он прожил со второй своей женой еще десять лет, и, отчаявшись, самолично раздробил ей все суставы и бросил подыхать в степи от голода и жажды. Тон-тхалнак злился, Тон-тхалнак кричал, но никто его не слышал. Жрец почти не ел и не пил, он исхудал - сухая, болезненная кожа обвисла на его крупе, а сам он не появлялся на свет, месяцами сидя в своем шатре.
Никто не знает, что творилось в его голове, никто не знает, какие черные клятвы приносил он Богам, но одно все запомнили надолго: тот момент, когда жрец, наконец, покинул свое жилище. Тон-тхалнак не был похож на самого себя, не был похож он и на кентавра – жрец больше походил на обглоданную грифами дохлую лошадь, от которой не отставали мухи. Само это жуткое зрелище вселяло страх перед Гневным Богом в сердца кентавров, но одна из них не побоялась увиденного. Ее звали Анрет, и жестокие Боги Шегарта наделили ее добрым сердцем, редким для сего народа.
Верховный жрец вызвал в ней жалость и сострадание. Она поняла его боль, почувствовала все то, что испытывал Тон-тхалнак, двадцать один год пытавшегося зачать наследника своего древнего рода. И Анрет не убоялась быть истерзанной и сожженной на костре, если ей это не удастся. Она буквально выходила немощного жреца и вернула его к нормальной жизни. А через год подарила ему сына.

Радости Тон-тхалнака не было конца. Он окреп и вернул себе свою былую силу. Его лицо сияло от счастья, и в честь родившегося сына он устроил кровавый пир, принеся в жертву Вечно Горящему две дюжины плененных кентавров. Первые дни своей жизни ребенок слушал нескончаемые крики, погибающих под пытками в его честь.
Тон-тхалнак думал, что Бог, наконец-то, услышал его, он думал, что Ипоферонтасу были угодны многие годы мучений жреца и смерть его возлюбленной. Он думал, что несчастью пришел конец, но сколь же сильно он ошибался!
Ровно через год счастливой жизни верховный жрец повстречал Оррекс. И тогда он сделал то, что не сумел еще никто из тех, кто ее видел.

Холодной степной ночью в свете звезд и луны Тон-тхалнак медленно брел по саванне, неся в руках своего маленького сынишку. Тот мирно спал, убаюканный собственным отцом, и не просыпался даже от теплых слез, падавших на его еще неокрепшую спинку. Не проснулся он и тогда, когда жрец, наконец, повстречал Черную Оррекс во второй раз. Он сам принес ей своего сына, но не из глупой надежды, что демон пожалеет его за это. Он знал, что выбора нет, он знал, что его сын умрет – так было суждено, то было решением Вечно Агонизирующего, и Тон-тхалнак через двадцать два года своих мучений, наконец, сумел понять это. Понять и смириться.
Его род должен был прекратиться на нем, а жрец Ипоферонтаса не мог иметь детей. Такова была плата за служение, и горька была судьба того, кто не захочет ее платить. Сломленный в своем желании обрести наследника, сломленный в своей гордости и внутренней силе, Тон-тхалнак смотрел, как прямо перед ним Оррекс душила своей зубастой пастью его ребенка. Сломленный, но теперь по-настоящему преданный своему Богу. Не задушив до конца, она позволила жеребенку жалобно закричать, когда затем демон с хрустом сломал ему спину. Кричал он и потом, когда антилопа начала медленно забивать его копытом.
Но Тон-тхалнак не шелохнулся. Он лишь молча плакал, терпя невыносимую боль при виде того, как все его мечты и желания умирают прямо у него на глазах. Он принял эту боль и наполнил этой болью свое сердце. И с тех пор огонь вечных мук не переставал гореть в его безумном взоре.

Культ Вечно Горящего

С тех пор каждый год он зачинал по жеребенку и каждый год относил его к Оррекс. Каждый из них был мальчиком, и каждый мог стать наследником его древнего рода. Жена его, добрая сердцем, пыталась сбежать, не выдержав смерти ее детей, но Тон-тхалнак не дал ей, посадив на цепь у себя в шатре.
День принесения в жертву Оррекс дитя верховного жреца стал праздником для всех кентавров. Горьким и невеселым. В этот день, День Смерти, они мрачно стояли за своими столами и вспоминали всех тех, кого забрал Страдающий. Но они благодарили его за это, поскольку кроме их родных Ипоферонтас забирал и их врагов.
Все последующие преемники сана верховного жреца не изменяли сей традиции – они отказывались от наследников, но старались каждый год уродить по новому, чтобы своими глазами узреть Оррекс. Многие из них говорили, что посредством демона они могли общаться с самим Вечно Горящим, и их словам сложно было не верить – огонь безумия и боли всегда горел в их мрачном взгляде.
Остальные жрецы Ипоферонтаса так же отказывались от потомства, принося тех, что имелись, в жертву своему Богу. Со временем у них отрастали рога на голове и острые шипы по всему телу, по которым жреца Бога Смерти всегда можно было отличить от кого-то другого.

Тон-тхалнак после той встречи с Оррекс свершил еще немало славных дел в угоду Ипоферонтасу. При нем свершались самые жестокие жертвоприношения, благодаря которым число последователей Вечно Горящего значительно выросло. Кентавры видели, как на их глазах страдают преступники, и их сердца наполнялись злорадством и недобрым удовлетворением. Страдающий удовлетворял их жестокость и мстительность, за что они даровали ему свои молитвы.
Кроме того, Тон-тхалнак обратил в свою веру племя Харагчин, сумев найти с ними общий язык и пообещав этим безумцам множество жертв. И его обещания сбылись – харагчины несли карающую длань культа Ипоферонтаса для мелких племен, не приносивших Гневному Богу кровавые жертвы. Харагчины также охраняли жрецов и помогали им на Пыточном Поле, отводя душу на истязаемых несчастных – это позволяло унять вечную боль хоть на время.
Вскоре племя берсеркеров перестало быть племенем как таковым и стало неотъемлемой частью культа. Их ряды всегда пополнялись все новыми безумцами, что искали в службе Ипоферонтасу не спасенье своих душ, но возможность утолить свои жестокие желания.



Культ Вечно Горящего Бога-Отца распространился по всему Шегарту, войдя в жизнь кентавров как сообщество палачей, которым отдавали преступников и пленников. Народ верил, что избежать кровавой дани Ипоферонтасу было невозможно, но отдав ему самых гнилых своих сородичей, они тем самым спасали самих себя.
Оррекс теперь все реже забирала вместе с детьми и их отцов. Многие покорялись воле демона и сами отдавали ему своих жеребят. Поговаривали, что смерть потом обходила таких стороной, но никто не знал правды – Великая Степь всегда была жестока к своим обитателям.

Большой размер
ссылка

Μητέρα

Здесь царила тьма, а в застоялом воздухе один жалобный, болезненный стон плавно перетекал в другой, сводя с ума всякого, кто тут находился. Хотя все здесь были безумны.
В этой пещере не было мебели и не было даже шкур – каменный пол прикрывала лишь пыль, да экскременты, в которые пытались зарыться истощенные, мучимые самим своим существованием создания. Они были связаны с самого рождения и любое движение в этих путах, уже вживленных в плоть, вызывало боль. Боль вызывали и попытки застонать сухой от жажды глоткой, боль вызывало и бездействие – лишь редкий, полный кошмаров сон мог избавить их на время от нее. Но и в грезах боль очень редко покидала их, ведь с ней они родились, и с ней должны будут умереть.

Но вот в пещеру проник свет, и существа зашевелились, пытаясь прикрыться от него. Отражаясь от каменных стен, падая на них, свет являл их облик – это были девочки, уродки. Жертвы неудачных скрещиваний с применением темной магии или без нее. Кто-то был лишен конечностей, кто-то – глаз, кому-то не повезло родиться практически без костей, а кто-то весь оброс шерстью. Причудам черного колдовства никто не ведал конца, и любой дворф при упоминании об уродцах вздрагивал, невольно вспоминая виденное им самим.
И, быть может, их стоило бы сожрать сразу или лучше сжечь, но горхи сохраняли таким жизнь, кормя и изредка убирая за ними. Знал, зачем это нужно, лишь их Чемпион, чей приказ и продолжал мучения уродок, но никто не решался спросить, чем таким они ему угодили. Он любил использовать их в качестве личных рабынь, потворствуя своим извращенным прихотям, меняя девочек чуть ли не после каждого сна и оставляя от них обычно только груду костей или горсту пепла.
Вот и сейчас Чемпион горхов пришел за очередной жертвой.

Пристальным, оценивающим взглядом он осматривал каждую из подросших девочек, освещая их получше своим горным кристаллом. Существа жались, боялись, ожидая очередного пинка или удара плетью, но Чемпион считал, что этого достойны лишь те, которых он отберет лично сам. А отбирал он по особому, своему принципу, мало понятному даже самым извращенным и безумным среди каннибалов.
Он частенько что-то говорил про необычную красоту и естественность уродства…
И теперь Чемпион пробормотал что-то подобное, увидав одну из девочек и почесав от удивления бороду. Ту, на которой он остановился, Ипоферонтас одарил аж пятью конечностями. Пятая, совсем не похожая на остальные, росла из ее зада, похожая на длинную, тонкую гусеницу, извивающуюся в грязи на полу.
Недолго думая, Чемпион выбрал именно ее. Горхи еще не знали, что другие народы, живущие на поверхности, называли это хвостом – ведь у них в пещерах не водилось животных, наделенных им.


Новая девочка очень понравилась колдуну – ее живучее тело хорошо терпело пытки и измывательства безумца. Ее крики доставляли ему особую радость, а ее хвост разнообразил их игры.
«Красота» рабыни постоянно задевала его, мутила разум, манила и завлекала извращенную душу. Чемпионом овладела страсть, он часами пытал свою матку, колдовал над ней черные заклятья, заставляя страдать, меняя ее тело, чтобы лишь усилить свое наслаждение.
Дабы оказаться удовлетворенным в любой момент, он водил ее с собой на поводке – так рабыня научилась ходить. Он приводил ее на казни, демонстрируя бесконечную жестокость своих решений – так она научилась плакать, глядя на то, как плачут другие. Он ненавидел врагов, с которыми воевали горхи, и каждую ночь его ярость выливалась в очередных порциях мучений – так она научилась ненавидеть. Его. Себя. Свою жизнь и весь этот мир.
Но единственное она никак не могла усвоить: дворфскую улыбку, озарявшую их лица при виде чьей-то смерти или нового куска свежего мяса.

Шли месяцы, шли годы. Все разнообразие известных Чемпиону пыток подходило к концу, но с каждым разом они становились все изощреннее. И все мучительнее.
Но она терпела. Лишенная иного выбора, она терпела и ненавидела, проклиная своего хозяина каждый день и ночь, проклиная каждую минуту и в каждой своей черной мысли видя его смерть. Черная магия копилась в ней с каждым заклятием колдуна, а черная вера – с каждым ударом хлыста.
Она научилась говорить, чтобы произносить самые сладкие слова для его ушей. Она научилась ублажать безумца и удовлетворять его любыми способами. Она научилась пытать саму себя, чтобы доставить удовольствие ее хозяину своей преданностью. Но никогда, как бы она ни старалась, он не снимал с нее путы, не отвязывал от столба, стоявшего в его жилище, и не отпускал от себя достаточно далеко.

И так бы продолжалось вплоть до ее смерти, пока однажды его семя не выполнило свое предназначение. Живот рабыни вскоре раздулся, груди набухли, а в глазах появилась мольба. Но Чемпион был непреклонен. Наслаждаясь своей властью, он слащавыми речами шептал ей каждую ночь в уши истории про то, как он убьет ее ребенка. Как он сожжет его или сожрет. Как тот будет отчаянно визжать, когда его нежные пяточки сотрут о шершавый камень.
Тогда, насытившись болью, насытившись ненавистью и черной злобой, она нашла своими мольбами того, кто мог ее услышать. Она поклялась отдать свою душу в обмен на маленький, вырванный из жаровни кусочек пламени. И этот кто-то невидимой дланью вынул красный от жара уголек и поднес к ее веревочным путам…

Глаза Чемпиона расширились от ужаса. Рот раскрылся в яростном вопле, но из пробитой костяным кинжалом глотки вырвался лишь бесполезный булькающий хрип. И прежде, чем он умер, этот кинжал поразил его глотку еще четырежды, утоляя жажду своей новой хозяйки.
Но этого было недостаточно. Слова сами срывались с ее губ, черные слова, несущие в себе опасную силу. Одним единственным заклинанием рабыня воскресила своего мучителя и убила его снова. Распорола живот, вывернула кишки, изорвала печень. Воскресила снова, отрубила пальцы и выколола глаза. Снова воскресила – вырезала язык, оскопила и поломала кости. Опять вернув к жизни, вырвала зубы, сняла скальп, сожгла стопы и ладони, сняла кожу и, поддерживая в нем жизнь одной своей злобой, медленно прожарила от кожи и до самого сердца, видя, чувствуя его невыносимые мучения по одним лишь судорогами сгорающих мускулов. А затем снова воскресила и излечила, чтобы продолжить свою мечть.
Так она, наконец, научилась улыбаться.

Ипоферонтас в ту ночь был щедр к ней – злая энергия струилась по ее телу, давая силу для десятков заклинаний. Ее кожа стала горячей и сквозь нее проглядывали огненно-рыжие узоры, а по телу пробегали огненные язычки, ничуть не раня демонессу. В подтверждение ее новой сущности, на ее голове проросла пара изящных, витиеватых рогов, а глаза наполнились белым огнем самой Энкавматы.



Удовлетворив, а скорее, исполнив все то, о чем мечтала долгие годы, демонесса так и не убила своего бывшего хозяина. Ей не хватило сил… закончить свою месть. Черной магией превратив Чемпиона в дворфскую женщину, она посадила его к остальным маткам горхов и наградила крепким здоровьем, да долгими годами жизни, чтобы тот всю оставшуюся жизнь прожил так, как она прожила свою… Счастливая, довольная и злая улыбка играла на ее устах, она пела и танцевала впервые в жизни, она благодарила Ипоферонтаса и обещала отплатить ему.

А затем начались схватки. Живот стал горячим, раскалился и разболелся. Она чувствовала, как ребенок шевелился в ней, как рвался наружу – ей стало невыносимо жарко, несмотря на демоническую сущность.
И тогда она убежала из поселения горхов. Миновав пещеры, демонесса выбралась наружу, под свет солнца, прямо на склон ледяных гор Саэтона и только здешние вечные снега смогли хоть немного остудить этот жар. Издав оглушительный вопль, эхом отдавшийся от горных склонов, она, наконец, разродилась.
Их было много – детей демона и могущественнейшего колдуна. Они дышали темной энергией, а огонь Вечногорящего тек в их жилах. Уродцы с хвостами – треть подохла прямо в снегу, неспособная жить, треть родилась мертвой, но оставшиеся, запищав, потянулись своими лапками к матери. Они цеплялись за ее горячую кожу, царапались маленькими коготочками и слепыми мордами искали материнские соски.

И демонесса позволила им впиться своими зубками в нее. Жадные пасти пили молоко вместе с огненной кровью, засочившейся из прокушенных сосков. Их мать тихонько застонала, терпя боль, но эта боль была ничем по сравнению с пережитыми годами детства...
Внезапно средь заснеженных склонов раздался мощный рев, и из пещер вылетел огромный Сфагиос, размахивая своими кожистыми крыльями. В руке он сжимал гигантский костяной меч, а взгляд его пылал огнем ярости.
- Ты! – прогрохотал его голос. – Как ты смеешь оставлять их в живых?!
Митера, как ее прозвали позже, ответила ему твердым и молчаливым взглядом, укрывая руками своих детенышей.
- Ты – демонесса Энкавматы! Ты служишь Ипоферонтасу, Кошмарной Длани Смерти, и не можешь приносить в этот мир жизнь! Убей их немедля!
- Нет! – дерзко ответила ему бывшая рабыня. – Они будут жить! У меня есть право их защищать!
- У тебя нет прав! – проревел Сфагиос трамбуя снег гулким ударом своих ног. Опустившись совсем недалеко, он направился к Митере, занося свой меч для удара. – Ты жива лишь потому, что несешь смерть!
- Тогда убей меня вместе с ними, ублюдок! – закричала демонесса в ответ, прикрывая пищащих уродцев своим телом. – Я не стану жить без них!
Сфагиос снова взревел и занес свой меч для одного единственного удара, что должен был убить и мать, и детей. Решительная Митера смотрела на него снизу вверх, готовая умереть в любой момент, но удара так и не последовало – разозленный еще сильнее, демон сплюнул плавящей снег слюной, и опустил свой меч.
- Того не желает Ипоферонтас. Я чувствую это…
Демонесса расслабленно улыбнулась и прошептала:
- Потому что Он видит наши души. Он единственный может постичь все наше безумие.
- Но зачем они тебе?! Зачем они Ему?! – недоумевал Демон Кровавой Бойни.
- А ты посмотри на них, - Митера кивнула на свой выводок, жадно сосавший соки матери у нее на груди и животе. – Уроды снаружи. Уроды внутри. Они будут мучиться со дня своего рождения и до самого конца. Они будут грызть, пить кровь и убивать, страдая от своей боли. Они будут ненавидеть саму жизнь, даже свою собственную. Они смогут нести лишь смерть… Как я. Разве не этого всегда хотел Вечногорящий?


Σκἄβενας

Митера, Демонесса-Мать затем спустила свое потомство с гор на восток, где лютые холода ледяных хребтов Саэтона граничили со знойной жарой пустынь Комеркио. Меж ними сама собой образовалась полоса необычных земель, где невыносимо жаркое лето сменялось жуткой зимой, и лишь весной и осенью здесь гулял прохладный ветер и могла прорости зеленая трава.
Такой резкий климат переносили только странные большие деревья с толстым стволом, которые по весне во время половодья впитывали достаточное количество влаги, чтобы не высохнуть летом. Вместо листьев на них росли длинные зеленые иглы, а мякоть ствола была мягкой и сочилась водой.
Среди этих деревьев и поселились дети демонессы. Питались они самими деревьями, прогрызая ходы в их стволах, а жили, уподобившись предкам, в норах под землей. Летом туда не доставала жара, а зимой там не дули ледяные ветра. Крысята (а больше всего они походили на крыс) грелись об друг друга и прогревали норы при помощи унаследованной магии огня.
По весне или по осени они выходили наружу, поедая траву и не трогая деревья, чтобы дать тем восполнить потерянную мякоть.

Вскоре братья и сестры выросли и народили следующее поколение. Род крысолюдей или «скавенов», как они сами себя называли, полнился из года в год, несмотря на частую смертность и каннибализм. Пожирали обычно плохо приспособленных к жизни уродцев, считая их лишним грузом. Правда, попадались и более живучие уродцы – например, вскоре у многих начала прорастать шерсть, удлинились резцы, а клыки, наоборот, стали все чаще оставаться в зачатке до самой смерти.
Внешний облик скавенов изменился, все больше походя на живущих вдалеке от этих мест крыс. Менялась и их жизнь – крысолаков становилось все больше, и со временем у них зародилась своя система власти.
Правили ими в основном Матери – самки, способные выращивать потомство (а их было не так уж много). Племя по сути работало на них, добывая им пищу, а те следили за миропорядком и наставляли остальных на верный путь. С самого своего появления род скавенов почитал Митеру, Верховную Мать, поклоняясь ей, словно богине. Также они не забывали регулярно отдавать своих соплеменников в жертву Богу Смерти, дабы насытить того и тем самым спастись от Его гнева.

Скавены оказались весьма неспокойным, злым и агрессивным народом. Единственное, что не позволяло им вцепиться друг другу в глотки – так это тяготы жизни и суровое правление Матерей. Частые мутации и уродства значительно сокращали продолжительность их жизни до 30-40 лет. Кроме того, многие скавены с рождения испытывали боли, связанные с неправильным строением внутренних органов, что зачастую сводило их с ума, награждая при этом злым и изощренным умом. Крысолюди быстро привыкали к новым условиям, какими бы они ни были, или же умирали от собственных мутаций. Они плохо умели скрывать свои чувства (а в основном чувства были отрицательными) и привыкали говорить все сразу и в морду. Или же молча вгрызаться в кадык.

Окрас их шерсти варьировался от серого к коричневому, но иногда попадались рыжие и черные скавены. И, если первые, которых они звали «агути», ничем примечательным не выделялись, то вторых («фавнов») и третьих Вечногорящий одаривал способностями к огненной и темной магии соответственно. Правда, фавны очень часто сжигали свою шерсть, творя заклинания, или же придавали ей обгорелый отлив.

Мощь даэр росла с каждым годом. Все новые и новые солдаты обучались в карательных операциях, все больше было тех, кто выбирал войну, как свою стезю. И даэры могли себе это позволить. Изобилие еды, пусть и не очень разнообразной, огромное количество добываемой руды, благодаря которой можно было делать неплохие доспехи, множество самих даэр, теперь их вполне хватало, чтобы обрабатывать грибные плантации, а также выращивать гусениц. Сотни даэр служили в армии. Шум от шагов десяток ботинок ежечасно оглашал пещеры. Орден креста, вместе с регулярными частями, которые полностью вытеснили ополчение, постоянно патрулировали тоннели, и, при одном лишь видении опасности, им на помощь подходило подкрепление из разветвленной системы бастионов, раскинувшихся по всем подземельем рядом с Этусивом.
Каждый патруль обязательно сопровождали инженеры и жрецы, привнося в битвы свою лепту: песнопения жрецов и боевые машины инженеров. Истребляя врагов, делая земли безопаснее, воины не теряли бдительности, они знали, что за Пределом, системой застав, множатся твари, и нет им числа. Что твари эти опаснее любой заразы, и выжигать эту заразу нужно на корню.
В один из карательных походов, после нападения на заставу "Стойкую", отправился и сын главы рода. Парень был не из робкого десятка, сильный, резкий. В умении сражаться он превосходил многих воинов даэров....

Могучий отряд отправился на поиски одичавшей банды, набравшейся смелости напасть на заставу. Полегло немало воинов в том сражении, сотни были ранены, и лишь стараниями жрецов жизнь им удалось сохранить. Негодованием преисполнились сердца даэр, ненависть заклекотала в них. Не кинулись сразу в погоню, но собрали воинов духом и телом сильных, умелых собрали мастеровых, а также жрецов в чарах сведущих. Собралось их почти две сотни.
Единым отрядов выступили они из порушенной заставы, выслав разведчиков на муравьях вперед. Ярко светились их молоты, а наконечники болтов арбалетных в колчанах поблескивали. Шум шагов раздавался далеко-далеко по пещерам, знамена трепетали, обдуваемые легким ветерком, гуляющим по тоннелям. Бойцы шли мстить, за поруганную честь своих подразделений, за порушенные дома, которые с такой любовью возводились мастеровыми, за жертвы среди товарищей. Все это несло отряд вперед, все глубже и глубже в чужие пещеры.
Никак не мог отряд найти обезумевших жителей пещер, день, два ходили они, никак не могли настигнуть их, след все время то теряя, то находя.
Но вот, на исходе третьего дня, когда все уже хотели повернуть назад, вернулся разведчик из южного тоннеля. Нашли они стоянку, где твари держали пленных, истязая их, стоянка была полна черной магии и ужасов преступлений, чинимых ими.
Без раздумий Ликирд, сын главы рода, сказал, что нужно нападать, не дожидаясь подкреплений, а глава Ордена поддержал его.
Глава Ордена Креста был могучим воином. Немало стычек и настоящих сражений прошел он, закаленный в боях, умелый жрец, готовый защищать веру и народ свой до последней капли крови.
Собравшись в единый кулак, бросились они на врага. Услышали горхи о приближении даэр по голосам, распевавшим молитвы, разом ослабли рядовые горхов, но быстро принеся несокольких из них в жертвы, чернокнижники возымели силы сопротивляться чарам света. Наспех вооружившись, горхи кинулись на ненавистных врагов. Мощным ударом кавалерии опрокинули даэры ряды каннибалов, разя своими молотами без разбора женщин и мужчин, набрасывающихся на них. Не проходило ни секунды, чтобы череп горха не раскалывался от мощных ударов молотами. Однако, дорогую цену платили они. То тут, то там, стаскивали с муравья наездников, закалывая его своими примитивными орудиями. Пехота даэр неостановимым катком прошла по пещере, выбив горхов с возвышения, на которм стоял шатер главного чернокнижника в этой шайке. Заняв высоту посреди пещеры, мастеровые обрушили град болтов на отступающих и сражающихся горхов. Казалось искры ярко-белого костра разбрасываются во все стороны от возвышения, так чисто светились наконечники в сумраке пещеры. Но число горхов все увеличивалось и увеличивалось, и, как не было велико умение даэр сражаться, но слишком мало было их, чтобы одолеть врага.
Приказал глава ордена отступить к возвышению, так как из тоннелей все новые и новые орды вливались в пещеру. Крепко зацепились даэры, не смолкали молитвы, удары были все так же верны, и болты все так же верно поражали наступающих.
Горхи уже давно хотели отступить, держали их только чернокнижники, давящие на них своей черной магией, заставляя ломиться вперед.
Целый день оборонялись даэры, атаки сменялись небольшими перерывами, но силы восстановить не удавалось. Слишком неравны были два войска. Припасы подходили к концу, скоро, когда нечего станет есть и пить, погибнет отряд, нельзя допустить того было. Вызвался Ликирд, решил он возглавить всех уцелевших всадников, чтобы прорваться к выходу и привести подкрепления. Оставили они все свои запасы, взяли в руки верные молоты и громко распевая молитвы устремились вперед. Удалось прорваться им, не считая потерь и не взирая на раны.
Но увы, не знали они, что приближается к пещере ужас...

Ликирд был славным воином и не менее хорошим полководцем.
Он верно служил своему народу и искренне веровал в Саэтона, следуя его законам и принципам.
Немного нашлось бы даэр, что отважились бы назвать его трусом и слабаком, но многие знали – в душе его жил тот же червь, что и в душе каждого Высокородного…
Любовь к себе.

Его отряд с яростными криками и не менее яростными ударами молотов прорвался сквозь кольцо осады, устремившись вглубь тоннелей – к своим соплеменникам. Но путь их был неблизким, а тоннели – непрямы. Развилки сменялись тупиками. Пещеры петляли и вели Ликирда все глубже и глубже, все ближе к Жидкому Пламени, бурлившему на самом дне этого мира.
Даэры знали путьк городу, но одного этого знания в борьбе с Темными Колдунами было недостаточно. Нужна была вера, истинная вера – стойкая и непоколебимая, словно камень. И вера их встретилась в этих пещерах с суровыми испытаниеми…

Колдовским ли проклятием или же демонической силой, отряд Ликарда вскоре сбился с пути. Тоннели становились все менее знакомыми, а воздух в них – все более жарким и душным. Их преследовали – позади вечно слышался гул голосов и воплей, но выносливые муравьи все еще давали им шанс на спасение.
Молитвы Богу Стойкости неустанно слетали с губ всадников, но, казалось, никто их не слышал. Отряд несколько раз возвращался назад, уничтожая порой отдельные шайки каннибалов, но все никак не мог отыскать верный путь или хоть сколько-нибудь знакомую пещеру.
Отчаяние грызло их сердца. Но сердца эти были высечены из гранита, название коему – Вера. И сколько страхи, да тревоги ни царапали когтями своими этот гранит, тот все равно оставался непоколебим…в первые дни.

Через неделю вода во флягах кончилась, как ни старались даэры сохранить ее, а еды не было и с самого начала. Пещеры были сухими, словно мох, а камень – жарким. Их начала одолевать жажда, их сердца бились все чаще, все громче, вторя далекому эху от топота сотен босых ног. Вскоре всадники начали выпадать из седел, измученные и уставшие. Но сила веры их была настолько крепка, что, придя в себя, они снова садились на своих муравьев и продолжали путь.
Путь в никуда… Путь к своей погибели. И каждый из них надеялся умереть достойно, во славу Бога Смерти, но в душе одного из них жил червь.

Вскоре появились первые жертвы обезвоживания, и Ликирд разрешил съесть их муравьев. Это придало сил отряду, но ненадолго – их, наконец, нагнали каннибалы. В первых стычках даэры неизменно одерживали победы, невзирая на изнеможение, но с каждой схваткой они лишались своих соратников, а выжившие – получали раны. Силы покидали их с каждым часом, а каннибалов становилось все больше.
Уставшие муравьи заметно сбавили ход, дворфы нагоняли даэр все чаще, и все меньше оставалось верных слуг Саэтона, но и тогда их вера была крепка, а взгляд – стоек. Хоть путь их и не был верен, хоть и спустились они уже так глубоко, как никогда ранее не спускались, но дух не был сломлен.

Хриплые, немелодичные молитвы гулким эхом расходились по сводам горячих пещер. Муравьи еле перебирали лапами, не выдерживая творившейся здесь жары, и даэрам пришлось их оставить, наполнив бурдюки жидким ихором своих шестиногих друзей.
Путь Ликирда все продолжался – они спускались все глубже, туда, где воздух обжигал ноздри, а по камню невозможно было ходить босыми стопами. Ихор в бурдюках испарялся за считанные часы, а пот на лбах даэр – мгновенно, стоило ему только проступить.
Они еле волочили ноги, они спотыкались и падали, но продолжали свой путь. Верные долгу, стойкие до самого конца и крепкие, словно мрамор.
Их оставалось всего два десятка и все они ожидали своей смерти. Но умереть они собирались, стоя на обеих ногах и, желательно, с молотом или киркой в руках. Правда, босоногие каннибалы заметно отстали, с воем обжигаясь о раскаленный пол, и отряд Ликирда остался предоставлен самому себе…

А затем они начали погибать. По одному, по двое – стоило кому-то неудачно свернуть за угол или остановиться на привал, как кого-то находили мертвым с распоротой глоткой. Даэры встревожились, пытаясь понять, что происходило – такое не могли сделать каннибалы, орудовавшие лишь костяным оружием. Но и подумать о предательстве они не могли, ведь столько было пережито вместе, столько боев они бились плечом к плечу.
Разобраться в таинственных мертях им так и не удалось – очень скоро от отряда Ликирда осталось всего трое даэр: он сам и два лучших воина, его опора и поддержка. Оркнор и Варнокл.

И в какой-то момент Оркнор остался один – отстал и не сумел прокричать своим, чтобы его подождали. Обессиленный, он упал на горячий камень и дрожащими руками выхватил свой молот, собираясь встретить смерть в бою… но смерть ждала не его.
Впереди за поворотом раздался хрип даэра, булькающий звук его разрезанной глотки и грохот падения могучего тела. Оркнор вскочил и что было сил побежал вперед, свернул за угол и застыл, видя, как растекается темная лужа крови под Варноклом.
Над ним стоял Ликирд, выпученными глазами глядя на своего брата по оружию, и сжимал в руке окровавленный кинжал… Его взгляд перекинулся на Оркнора, и тот не смог прочесть в нем ничто иное, кроме безумия.

Оркнор стиснул молот и с последними силами кинулся в атаку, но Высокий Род всегда превосходил своих соплеменников в силе и ловкости, а потому Ликирд стремительным движением перехватил древко молота и вонзил клинок брату под ребра.
С гулким ударом о камень молот выпал из рук Оркнора. Сам он рухнул на колени, тщетно пытаясь задержать хлынувшую кровь, но глаза смотрели на его предводителя… не понимая, не веря.
- Так надо было… - прошептал сухими, изъязвленными губами Ликирд. – Я должен был принести вам достойную смерть… Ответственность за народ…
- Убийца… - только и сумел ответить Оркнор, умирая.
- Нет!.. - убийцу начало трясти. Он устало опустился на землю. – Я спас вас… от еще более худшей смерти…
Но навеки застывший взгляд Оркнора все равно осуждал его.
- Нет, ты не понимаешь, я должен был… Я… спасти… Прости меня, брат… Простите меня, братья…
Если бы в теле высокородного осталась хоть капля лишней влаги, она, может быть, спустилась бы слезой по его щеке, но глаза предателя оставались сухими.
Ликирд поднес клинок к своей шее, понимая, что более не сможет встать под тяжестью свершенного. Он проколол свою шею, выпустив слабую струю крови, но руки его дрожали, а в душе его жил червь.
Он любил себя. Любил свою жизнь и не хотел умирать… Он был слишком слаб, чтобы вынести все испытания, уготованные ему Саэтоном, и чтобы встретить свою смерть достойно.

А потому трясущаяся ладонь выпустила кинжал. Продолжая издавать судорожные хриплые звуки, лишь отдаленно напоминавшие рыдания, он пополз на четвереньках к луже крови, вытекшей из убитого им Варнокла. Она еще не успела застыть и свернуться – влага, жидкость, вода, текшая в жилах каждого даэра.
Истосковавшиеся по влаге губы Ликирда впились в камень, ссасывая кровь с горячей породы. Он лакал ее, он слизывал ее. Он высасывал ее из раны на трупе своего брата, он грыз кожу зубами и отрывал клочья мяса, по-зверски рыча. Наконец, выпитой крови хватило, чтобы политься слезам, но, даже рыдая, Ликирд не прекращал свой пир…

И лишь гул, отдававшийся по стенам пещеры, сумел прервать его. То были чьи-то шаги.

Áατεςς

Молодая навии бесшумно проникла во тьму пещеры, служившей пристанищем для малого круга Кассии. Сюда ночные охотницы возвращались со своей добычей и свежими новостями, чтобы выменять себе новый лук, крепкого раба, или чтобы побудоражить свои чувства тесным общением со своими сестрами…
Сама Тис - так звали вернувшееся под утро Украшение Ночи – истосковалась именно по последнему и с приятной, волнующей истомой в груди ожидала встречи с нежными подругами. Но несмотря на все ее желание, несмотря на туманящие разум потаенные мечты, красочными, сладкими картинами всплывавшие перед ее мысленным взором, ее чутье вовремя предупредило Тис о… чем-то необычном.

Миновав два холла, она оказалась у последнего поворота, предшествовавшего общей зале, в которой всегда горел огонь – будь то ночь иль день. Отсветы пламени привычно плясали на стене напротив, а из залы доносились типичные для утреннего времени хихиканья и чувственные, легкие стоны… Но было в них и то, что насторожило юную Тис. То, чего она никак не ожидала услышать – стоны мучения. Кто-то из навии страдал от боли прямо в главной зале, и от этого у Тис забегали мурашки под темной шерстью.
Прижавшись к стене, она аккуратно, очень осторожно заглянула за угол, стараясь остаться в тени, но всю ее скрытность испортил нечаянный крик, вырвавшийся из ее груди, стоило Тис увидеть страдалицу…

Она лежала на каменном столе, расположенном посреди залы и используемом для трапез – к нему привязывали пойманных жертв и пускали тем кровь, что по выдолбленным желобкам стекала в чаши оголодавших охотниц.
Но теперь там была навии, Тессин, привязанная, подобно какому-то рабу. Из ее израненных лапок текла кровь. Кровь текла из ее вспоротого живота и из выколотых глаз. Голодные, жадные сестры Тессин собирали эту кровь в черепа кентавров, а кто-то лакомился ею прямо с несчастной навии, изящно слизывая алые струи с черной шерстки. И вот, прямо на глазах у Тис, Льонет запустила свой язычок в пустую глазницу Тессин, откровенно наслаждаясь своей трапезой, и, казалось, еще больше наслаждаясь стонами мученицы, бессильно натянувшей свои путы…

Но от испуганного крика Тис, впервые увидевшей подобное, оргия резко прервалась – сестры недоуменно перевели на нее взгляды, облизывая кровь на своих (а кто-то и на чужих) губах.
В зале повисло молчание, нарушать которое могла только стонавшая Тессин.
Голова у Тис закружилась, к горлу подступил тошнотворный ком, а выпитая еще ночью кровь раба, очнулась в животе и потребовала свободы…
- Г-где Аатесс?!.. – только и сумела выговорить она, не веря тому, что видела.
На тот момент мудрая Аатесс, возглавлявшая круг Кассии, единственная могла прекратить все это, но дело оказалось гораздо хуже, чем Тис казалось. Сестры в ответ перевели взгляды в сторону стены, где на своем стуле восседала Аатесс. Та очень сильно изменилась: ее грива и хвост приобрели кроваво-алый оттенок, а из ее стройной спины выросли костяные крылья, лишенные каких-либо перепонок. Аатесс встала, с неприятным хрустом развернула эти крылья, чтобы снова сложить их обратно, и молвила с хитрой улыбкой:
- Тис, сестра, заходи.
И Тис, чувствуя пристальные взгляды ее подруг, зашла.



- Все нормально, Тис, - продолжала Аатесс успокаивающим, мурлыкающим голосом. – Тессин сама вызвалась стать нашей… сестрой во крови. Да, луна моя ласковая?
В ответ Тессин слабо покивала, для чего ей пришлось отлепить голову от застывшей на столе крови.
- Не переживай. Пока тебя не было, многое изменилось, но в этом нет ничего плохого. Скорее… есть даже хорошее.
Тис ничего не ответила Аатесс. Ее трясло, и она изо всех сил боролась с тошнотой и желанием унести отсюда свои лапы. Но внимательные, сверлящие взгляды сестер намекали ей о том, кто станет следующей «сестрой по крови», ежели та решится бежать.
- Я понимаю, это все выглядит… чуждым тебе, да? Мы раньше никогда не пили кровь своих сестер, но мы кое-что узнали во время твоего отсутствия. Все началось с того, что к нам в лапы попался один очень интересный шестилапый. На его голове росли рога. Две пары. А плечи были покрыты костяными шипами, - Льонет, стараясь не перебивать главную, просто молча показала пальчиками рога на своей голове. Тем временем Аатесс продолжала, медленными шагами обходя стол: - Но более странным было другое. Я, конечно, решила поиграть с ним. Подвесила на пару дней, загнала клинышки ему в копыта. Но когда я вернулась, ожидая услышать мольбы о милосердии, я услышала лишь его смех. Нет, ему было больно – он морщился и кричал, но каждый раз находил в себе силы смеяться или хотя бы улыбаться. Он улыбался даже после того, как я раздавила его принадлежности. Он тогда гулко хохотал, прерываясь на то, чтобы покричать от невыносимой боли, но он все равно смеялся. Смеялся надо мной.
Тис увидела искорки гнева и уязвленной гордости, загоревшиеся в алых глазах Аатесс.
«- Почему ты смеешься? Ты уже больше не мужчина. Чему тут радоваться? Разве тебе не больно? – спросила я его тогда исключительно из любопытства.
- Я смеюсь, потому что мне очень больно! - отвечал он мне, а в глазах его светилось безумие.
- И? Разве этого ты хочешь?
- Этого хочет мой Бог! И я рад ему угодить.
Изумлению моему не было предела. Что это за Бог такой, что желал ему мучений? Что это за служба такая, платой за которую была подобная судьба?
И тогда я опустила его на землю, чтобы расспросить поподробнее. И он мне все рассказал, Тис. Его Бога шестилапые называют Огненным Отцом. И Бог этот никогда и никому не помогает. У него бессмысленно просить что-то для себя: единственное, что тот приносит с собой – это мучительная смерть.
- Но ведь тогда он враг тебе! Как ты можешь поклоняться своему врагу? – возмутилась я.
В ответ он громко рассмеялся:
- Враг – это тот, кого можно победить! Но Огненного Отца нельзя победить. С ним невозможно сразиться и от него нельзя сбежать. Когда-нибудь он придет, чтобы сжечь нас всех, и мы все умрем в огне! И ты, демоница, сгоришь вместе с нами, потому что любой жизни придет конец!
- Я уже мертва, глупец, - возразила я тогда.
- Ты в этом уверена? – усмехнулся он. – В тебе есть то, что может умереть – и оно погубит тебя, когда придет Он. В тебе есть любовь. Любовь к твоим демоницам, и Вечногорящий убьет ее в тебе!
И в тот момент ярость вскипела во мне бурлящей кровью», - голос Аатесс стал твердым и жестким. – «Я принялась его бить дубиной до тех пор, пока все тело этого ублюдка не превратилось в огромный синяк. Я била его и после. Но он продолжал смеяться, и тогда я закричала на него:
- Как ты можешь смеяться, тварь!? Ты должен корчиться от страданий и рыдать! Потому что скоро ты умрешь!
- Я и так уже мертв! – прохрипел он мне. – Я убил в себе все то, что можно убить – ты истязаешь гнилой труп, демоница! Я убил свою семью и всех своих друзей. Я убил их наиболее мучительным способом, а потом сжег каждого на костре. Я пережил то, что ты никогда не сможешь пережить, и это убило во мне все то, что ты могла бы убить! Мне плевать на эту боль! И потому мне весело – Отец будет рад меня встретить в Горящем Шатре!
Сказанное им я запомню навсегда, Тис. Оно дало мне понять, насколько мы с тобой смертны. Насколько сильна твоя любовь к Тессин, что тебе больно смотреть на ее мучения… Ведь ради чего мы покинули Тсарь'Криони? Ради любви? Она была у нас. Ради благополучия и процветания? Этого всего было в достатке, Тис. Это все лежало прямо перед нами, но мы ушли оттуда навсегда, ради кое-чего другого».
Аатесс мягкой походкой подошла к юной навии и по-матерински заботливо потрепала ее по холке, погладила шерсть на ушах:
- Мы покинули свой дом ради свободы, Тис. Мы променяли счастье на нее, и должны променять любовь. Этой ночью мы убили свою любовь к Тессин, а она убила любовь к себе - чтобы стать свободными. Чтобы Огненный Отец, придя, миновал нас своей испепелящей ненавистью. Чтобы нам не было больно, Тис – ради этого мы покинули Тсарь'Криони и ради этого мы изменились. Ипоферонтас дарует нам истинную свободу. Испей же эту свободу, Тис!

Необъяснимым образом в руке крылатой Аатесс появился череп шестилапого, наполненный густой, еще теплой кровью Тессин. Аромат вспоротых вен дурманил Тис, теребя ноздри, маня своими обещаниями о незабываемом наслаждении. О наслаждении обещала и вторая рука Аатесс, нежно касавшаяся шерстки Тис.
Она испила кровь сестры. До дна. И стала свободной.

Где-то в глубине пещер

- Ард! Сзади!, - рев даэра огласил пещеры, смешиваясь со звоном орудий, бряцканьем доспехов и криками раненых. Один из даэр развернулся, как раз во время, чтобы встретить бегущую на него самку каннибалов. Переступая через трупы, стараясь не запутаться во внутренностях своих собратьев, она неслась к даэру, который казался ей легкой целью. Стоя спиной он действительно мог сделать немного, но теперь, развернувшись, он представлял существенную силу. Даже теперь. Измотанный, несколько раз раненный, он все еще крепко стоял на ногах.
Заблокировав неумелый удар самки древком молота, он, резким ударом кулака сломал ей челюсть. Латная перчатка, собранная из сочленений костяных элементов и элементов металлических, с хрустом ударилась в скулу, ломая и кроша ее. Каннибальша только собиралась броситься в новую атаку, как молот, так умело перехваченный ближе к основанию даэром, разнес ее череп вдребезги, украсив окружающий пейзаж новой порцией чужих внутренностей.
- Эта была последняя, - даэр устало присел на камень. Вокруг него собирались пережившие очередной налет каннибалов. Ард Маарид был множество раз испытан в боях, но такого испытания его сила и вера еще не знали. Множество товарищей погибло сегодня, а оставшейся горстке была уготована несладкая участь. Помощи придти было неоткуда. Отряд Ликирда отправился слишком давно, а топота сапог все еще не разносилось по тоннелям, значит им на выручку не спешат...

Где-то в глубине пещер

Даэры помогали раненым и стаскивали убитых ближе к вершине обороняемого возвышения. Фактически они их и защищали. Защищали от мерзких лап горхов, которые своими кривыми зубами просто мечтают впиться в жесткое мясо даэр. Но для этого им предстоит разменять еще не один десяток жизней, в этом им помогут оставшиеся на ногах воины Креста.

Едва даэры закончили со ставшими уже привычными приготовлениями к очередной атаке, как из глубины пещер раздался гулкий удар. Затем еще один. И еще. Будто огромная тварь приближалась к пещере. Затем стали слышны голоса горхов, выкрикивающих, с ужасом и восторгом одновременно, какие-то нечленораздельные звуки. В пещеру влился новый поток каннибалов, который был еще больше предыдущего. Но не это заставило даэр сжимать рукояти молотов с новой силой, а то, что с ними было нечто. Это нечто они видели впервые.

В пещеру протиснулся демон, расправив свои кожистые крылья, руки, из которых вырывалось пламя, сжимая. Ревом своим огласил он пещеру, раскатистым эхом оно отозвалось. Шаманы горхов тоже кричали, били в свои инструменты шаманские, криками пытаясь запугать даэр. Но не те собрались в этой пещере, кого можно было бы запугать. Все они бились плечом к плечу с ужасами пещер, все они приняли свою смерть еще несколько дней назад. Не боялись они умереть. Зато в битве такой прославят имя бога своего на веки вечные, хоть погибнут, а слава о деяниях их будет жить. Запели они молитвы свои, в них веры было так много, что у шаманов горхов подкашивались ноги и лопались сосуды на глазах. Демону тоже было не сладко. Яростно взревев, он дланью своей отправил своих прихвостней в атаку, ринувшись и сам на пир битвы.

Даэры встретили наступающих последними запасами болтов арбалетных и всесокрушающими ударами молотов.
Вот, один из даэр, воин Креста Маад ир Драс. Убил мощным ударом подскочившего к нему горха. Свалил на землю, второго шипом молота пробив дыру в черепе. Замахнулся на третьего, но тут огромная лапа ударила его, вминая в землю. Затем еще и еще. Заревел демон, насыщаясь радостью убийства.
Ард Маарид, откинул от себя очередного горха и пригляделся к демону. Пусть существо и магическое, но плоть и кровь в нем были, а значит его можно было убить. Не раздумывая, стал он прокладывать себе дорогу к демону. Молот его светился ярким сине-голубым светом, им же светились руны на доспехах. Вокруг него кипела битва, то тут, то там даэры совершали подвиги, отбиваясь от многократно превосходящего противника. Выйдя к демону он прокричал древние слова молитвы, которые вгрызлись в сознание отродья Ипоферонтаса, как стальная стружка впивается в плоть. Развернулся демон. Застыли все, и горхи, и даэры. Все их взоры были устремлены на это противостояние.
Засмеялся демон. Захохотал. Посмотрел на даэра с неприкрытой ненавистью. В руке стал образовываться меч демонический.

- Ар керриз драос даэрит, лар дор кхьедриз тхарга!*
Голос даэра разнесся по пещере, гулко ухая в уходящих тоннелях. Демон оскалился, а даэр ринулся в атаку. Ловко увернувшись от чудовищного меча монстра, Ард с размаха засадил свой молот в бедро демону. И так много веры было в этом даэре, столь многое он вложил в этот удар, что молот его с легкостью пробил толстую шкуру демона. Крик боли и ужаса вырвался из глотки демона. Отбросив меч он потянулся к даэру рукой, чтобы навсегда позабыть о нем, но молот ударил его снова, пробив кожу на руке и, возможно, сломав кость. Вновь заревел демон. Обрушился он на даэра десятками ударов. Отбивал их Ард, но силы его покидали. Каждое следующее движение было медленнее предыдущего. Он слабел на глазах. Слишком многое он отдал, пытаясь сломить демона. Удар за ударом сыпались на него, в попытках расковырять защиту даэра. И вот, наконец, демон пробил оборону Арда. Кровь даэра брызнула на землю.

Демон подобрал меч и резким выпадом пробил доспех воина Креста. Зашипели руны, борясь с инородным и чуждым телом, с магией, которая увивала меч демонический. Засмеялся демон вновь. Стоял он над поверженным противником, все еще сжимая меч.

Последние силы собрав, уже на земле лежа, в крови собственной задыхаясь, поднял даэр молот свой, все еще светящийся, могучим движением ударил по мечу демона. Треснул меч. Лопнул будто. Не выдержал столь мощного напряжения. Улыбнулся даэр. В последний раз.

Воины даэр, видя смерть своего командира, не поддались панике. Видели они в этом другой смысл. Видя, как не поддался даэр сопротивлению, был настолько силен, что твари неизведанной такой ущерб нанес. Воспрянули духом, лишь еще крепче сжав молоты и зарядив последние болты. Они были готовы на последнюю битву.

Издалека, за много тысяч миль, наблюдал за этим Саэтон. Видел он, как воины даэр стойко принимают смерть. Проникся он любовью к этим созданиям, ставшими за долгое время ему почти родными. Увидел он, что горхи - творение брата его, даже из подземелья распространявшего свои щупальца, несущие разрушения. Воспылал он гневом. Эти чувства: гнев на брата и любовь к своим созданиям, подтолкнули А Кхаэри вознаградить своих чад. Божественная энергия полилась к ним потоком. Не много ее надо было, а по божественным меркам, так и вовсе ничтожно. Но для даэр это было больше чем нужно. Молоты их запылали светом. В колчанах возникли новые болты, целиком из кристаллов состоящие. В едва живых вновь затеплилась жизнь. Кто мог встать и драться - поднимались, будто с того света. Один даэр, не в силах сражаться своим молотом поднял арбалет поверженного инженера, глаза солдат засветились светом потусторонним. Были подобны воинам из старых легенд они.
Жрец, поднявший арбалет, с трудом стоя на колене, зарядил его. Крикнул:
- Драос! Лаэридим тхарга!**
Выпустил болт из арбалета своего, пропел снаряд песню будто в полете, свистя и разрезая воздух. Впился глубоко в плоть демона. Ринулись даэры в атаку. Молоты и кирки их, будто бы состояли из света. Горхам казалось, что звуком давит им головы, разбегались они , кто куда мог. Демон же, прикрываясь крыльями, отступал из пещеры. Подобрали даэры своего командира и тех, кого могли унести, стали пробиваться к выходу из пещеры. Но шестеро остались. То были жрецы и инженеры, которые потеряли товарищей своих слишком много и не могли они отомстить сполна. Об эту шестерку и разбилась последняя атака горхов.

Даэры отправились к заставам, а когда вернулись со спасательной группой, обнаружили мертвых товарищей нетронутыми, а посреди возвышенности пророс в крови даэрской кристалл. Даэры, умевшие с породой обращаться, часть породы сняли, чтобы посадить его в Этусиве.

В пещерах

…Ненадолго оторвался от пира Ликирд, вскинул голову. Из-за поворота выскочила девочка. Маленькая, белокурая с большими карими глазами. Но не была она из рода Даэров, нет. Она очень сильно напоминала горха. Ликирд слышал истории стариков – о том, что когда, более тысячи лет назад жили дворфы, предки Даэр и Горхов. Дворфы верили в идолов, которые не могли дать такую же силу воли, что Саэтон своим детям. Ипоферонтас проклял их, съел души, и стали они Горхами.
-Папа, иди сюда скорей! – звонко крикнула куда-то за поворот, и увидела Ликирда, в крови и на трупе друзей своих. Негромко вскрикнула и убежала девочка. Затем вышел из-за поворота мужчина, отдаленно напоминающий Горха. У него в рот была вставлена какая-то трубочка, из которой шел сизый дым. За его спиной скрывалась девочка, изумленно и со страхом смотря на сына Рода.
-Папа, кто это?
Отец ответил не сразу, смотря прямо в глаза Ликирда, выпустив колечки дыма из трубки.
-А это, деточка, Проклятый Родом. Он плохой дворф. Пошли отсюда, здесь нечего смотреть.
Ушли они за поворот. Ликирд не веря ни ушам, ни глазам своим, побежал за этой странной парой. Но их словно след простыл.
- Убийца… - услышал сын Рода. Медленно обернувшись, увидел он Варнокла и Оркнора. Тела их бездыханные, обглоданные стояли, с виной смотря на Ликирда.
-Нет! Нет, я не убийца! Я спас вас! Я спа…
Оркнор поднял руку, указывая своим единственным оставшимся пальцем на Сына.
-Убийца. – Сказал Варнокл. Кинжал, оброненный Ликирдом, завис у Оркнора.
Медленно пятился от них Ликирд, все так же умоляя о пощаде, прощении. Но были непреклонны неуспокоенные духи. Кинжал со свистом пролетел у виска Ликирда, издал вопль Варнокл, и побежали неуклюже на Сына рода. Ликирд решил защищаться. Но стоило ударить ему, как распались оба в прах, который забил глаза и рот. Когда к нему вернулось зрение, он увидел ту самую пещеру, где попали в засаду они. На горе из трупов полусидел, задыхаясь, воин Даэр. Подошел к нему Сын Рода, и воин поднял голову, хотя с трудом далось это. Это был Ард.
-Ликирд? Ликирд, где помощь? – закашлявшись, проговорил Ард – Их было…слишком много… ты опоздал… брат…
Закашлявшись в последний раз, испустил дух Ард, рассыпавшись прахом. И слышал вой и смех горхов вокруг себя Ликирд, осмотревшись, он обнаружил себя на каком-то капище, освещенном множеством факелов. Ликирд был гол, а руки сжимали его кинжал. Перед ним стоял алтарь, на котором ушлый горх насиловал до боли знакомую Даэру. Ярость обуяла Ликирда и, под улюлюканье толпы, воткнул он горху кинжал в лопатки. И тут он узнал ту, что лежала на алтаре – это была его родная сестра, Сангвина. Глазами молила она о пощаде, не могла говорить, потому что не было во рту зубов. Ее некогда красивое лицо опухло от побоев, и словно как будто не хватало и этого, на лбу ее было вырезано чьим-то ножом «ШЛЮХА». Гогот толпы усилился. Непонимающе, посмотрел на труп насильника и ужаснулся Ликирд. Это был он.
-Убей! УБЕЙ! УБЕЙ! – закричала толпа в экстазе. Перестали подчиняться руки и ноги сына Рода, подошел он к алтарю, занес нож над Сангвиной. Взмах – и толпа завыла в экстазе. Ликирда всего трясло. Он вновь занес кинжал, и пронзил себе горло. Кровь хлынула на обезображенный труп сестры. Упал замертво Ликирд…
…Чтобы очнуться вновь, в грязной, сырой и холодной пещере. В холодном свете множества кристаллов стоял каменный исполин, в котором узнал сын Рода своего отца. Его глаза, как всегда холодные наблюдали за каждым движением сына. Ликирд подполз к нему.
-Отец, прости меня, прошу, прости. Я хотел как лучше, я хотел спасти их… - рыдал Ликирд у ног каменного отца, умолял и унижался.
-НЕТ, И НЕ БЫЛО У МЕНЯ СЫНА. ТЫ НЕ ПРОСТО БРАТОУБИЙЦА, – Пророкотал гигант. Из темноты пещеры вышли Орнок и Варнокл – НО И ПРЕДАТЕЛЬ, ОСКВЕРНИТЕЛЬ, ЖАЛКИЙ ЧЕРВЯК.
Из темноты с каждым словом Отца вырастали все новые и новые фигуры. Брошенные на произвол судьбы солдаты, все те, кто погибал на глазах Ликирда.
- ТЕБЕ ПОКАЗАЛОСЬ МАЛО ПРЕДАТЕЛЬСТВА СВОИХ ЛЮДЕЙ. ТЫ ПОКУСИЛСЯ НА ЧЕСТЬ СВОЕЙ СЕСТРЫ – Из темноты вышла Сангвина, какой она была на алтаре – нагой, обесчещенной и изуродованной – БОЛЕЕ ТОГО, ТЫ ВМЕСТО БОРЬБЫ ТЫ СДАЛСЯ, ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ, ЧТО НЕДОСТОЙНО НАСТОЯЩЕГО ДАЭР. ОТНЫНЕ ТЫ, ЛИКИРД, НИКОГДА НЕ ЖИЛ И НЕ РОЖДАЛСЯ, НЕ БЫЛ ЧАСТЬЮ МОЕГО РОДА. ТЫ ГНИЛОЕ СЕМЯ. Я ПРОКЛИНАЮ ТЕБЯ. УХОДИ, ЧТОБЫ МОИ ГЛАЗА НЕ ВИДЕЛИ ТЕБЯ.
Ликирд, подавленный и шокированный, пошел из пещеры. Слезы текли по его щекам. Провожали его десятки глаз, в чьих смертях он был виноват. Еще долго бродил по туннелям, сталкиваясь с порождениями Тьмы, но не было сил у Ликирда бороться с ними. Сжирали его, рвали когтями, гнил заживо от зловония тварей. И каждый раз, как погибал, просыпался в холодном поту в той пещере с каменным гигантом. Но не отвечал на истерики гигант, не слышал мольбы о пощаде. Приходилось уходить оттуда ему, чтобы быть вновь убитым. Сколько это продолжалось, не знал Проклятый Сын.
Пока в очередной раз не услышал Сын отзвуки пира. Словно не веря, пошел на отзвуки и пришел в огромный зал, где вовсю шло празднество Даэров. Играла музыка, разносили слуги яства. Среди Даэр увидел Сын Арда, Маада, Варнокла и Орнокла – и многих других воины, что были с ним, живых и здоровых.
-Хэй, ребята! Это же Ликирд! Ликирд, иди к нам! Выпей! Ешь, веселись! Мы наконец сокрушили этих Тварей, Ликирд! - доносилось из разных концов зала. Услышав имя Проклятого, весь зал подхватил его, приглашая Сына присоединиться к празднику. Слезы радости застыли на глазах Ликирда, со всех ног побежал на место, которое освободили ему, но запнулся об порог и начал падать в раскаленную лаву под музыку. Последнее, что видел Ликирд, прежде чем упал в недра земли – это край обрыва, того самого, где когда-то пировал он. На краю стояли Отец с Сангвиной, Варнокл и Орнок и все умершие воины. Все они внимательно смотрели за тем, как сгорает заживо Ликирд…
Ликирд с криком проснулся. Это был всего лишь страшный сон, ничего более. Он сейчас в своих покоях, в Даэрдуме. Ничего всего этого не случалось. Сейчас зайдет слуга, занесет свежую одежду… Но кровать была слишком жесткой, а для его спальни здесь было слишком много кожи. Не мог пошевелиться Проклятый Сын, а те любые движения приносили ему боль, как будто с него содрали кожу. Вскоре кто-то явно вошел в хижину. Это оказался женщина Горх в черной мантии. Ее лицо можно было бы назвать красивым, если бы не косой шрам на все лицо и взгляд хищника.
-Очнулся, мой сладенький? Ты очень долго спал, очень долго – Она провела пальцами по телу. – Я даже не надеялась, что моя магия способна восстановить те обгорелые останки. Но мне это удалось, несмотря на то, что учитель утверждал, что это невозможно. У тебя случаем нет предложений, чем бы мы могли заняться, ммм?
Она грубо схватила пах Ликирда, разминая в руках как тесто
-Таких, конкретных, нормальных предложений? А вот у меня есть: я буду залечивать твои раны. Ну а взамен ты будешь оказывать мне…услугу. – Черная струйка протекла по руке чернокнижницы, восстанавливая чувствительность в промежности. Когда член Ликирда подал признаки жизни, чернокнижица сняла балахон, обнажая голое тело с двумя парами грудей.
Хихикая, он взобралась на Ликирда. Несколько часов насиловала она Ликирда, передавая тому жизненную силу. Но ровно настолько, чтобы он не загнулся прямо под ней от боли. Когда же удовлетворила свой аппетит
-Я скоро вернусь, малыш. Жди меня – прошептала на ухо Проклятому она, прежде чем откусила его. Пережевав, она поцелуем вдавила эту массу в глотку Ликирду, заставив хоть немного поесть. Восстановив утраченное ухо, вышла она из хижины, оставив Ликирда связанным на столе.
Три дня приходила она к Ликирду, насилуя его и воскрешая из мертвецов она. На четвертый день он окреп достаточно, чтобы вырваться из пут. Придавив всем телом к полу, он сжал глотку ее руками.
-Ты кто такая? Где я? - зло проговорил Проклятый Сын
- Отпусти, животное! – начала сопротивляться она, но Сын Рода гораздо сильнее любого из Даэр и уж тем более Горхов.
-Отвечай, пока я не вырвал твою глотку!
-Давай! Сделай это, сученыш! – нагло сплюнула чернокнижница – Я переживала и не такое! И эта боль принесет мне наслаждение! Гораздо большее, чем твои жалкие попытки ублажить меня!
-Ах, вот как?! – уязвленная гордость растеребила все мерзкое в душе Ликирда - Ну все, держись тогда… - Ликирд злобно улыбнулся.
Два дня и две ночи они занимались безумным сексом. Под конец взомлилась о пощаде чернокнижница, но не унимался Ликирд. И сам не зная почему, не мог более остановиться он, словно демон в него вселился. Когда все же закончил он, она, усталая, но очень довольная, слабо проговорила
- Это было действительно лучше, чем со всеми горхами вместе взятыми…
Проспали они вместе целый день. Когда пришли в себя, чернокнижница поведала историю. Ее звали Гиан, и она была одной из Круга Огня, приближенных к Чемпиону Ипоферонтаса. И она была единственной женщиной, которая прошла через все стадии обучения. Но ее, как позорное пятно отправили в дальние туннели, управлять ими. Когда до нее дола весть о смерти Чемпиона, она лишь только рассмеялась и скинула посланца в лаву. Претендовать на власть она не хотела, да и незачем – горхи не примут над собой власть девки. Но однажды ей принесло течением лавы обгорелые останки. И некое вдохновение овладело ей. Она день за днем колдовала над ними, воскрешаея из пепла сначала кости, а затем - мясо. Она воскрешала из мертвых то что умерло давно и в мучениях. Ей было интересно пойти против слов учителя, мертвого Чемпиона – «Неживое невозможно вновь сделать живым». Ликирду нравилось его новое тело – он никогда ранее не чувствовал себя более лучше. Обилие темной энергии изменили его – его волосы обрели огненный оттенок, образуя гигантскую гриву, а вены светились изнутри красным. Вместе с Гиан, они собирали вокруг себя новых последователей. Отбросил свое старое имя, он стал звать себя как Вэнткхан, воскрешенный из пепла. Горхи верили, что он новая реинкарнация Чемпиона, но круг Огня не мог принять его, хотя бы из-за того, что его вернула к жизни женщина.
Но власть круга Огня продлилась недолго – вскоре напали на главный город Даэры, сокрушив его. Этим и воспользовался Вэнтгхан и Гиан, объединяя под своими знаменами, вновь ставшими разрозненными племена горхов. Новая столица, взамен старой выросла возле того места, где погиб Ликирд.
Наслаждался властью Вэнткхан, пока не пришел…

В сердце зла
Илуш полулежал в стойле возле скудного огонька. Его трясло от лихорадки и близости гниющих трупов. Он не привык видеть гниль – он не был фермером или шахтером, они часто сталкивались с этим. Он был простым горшечником, которому в один прекрасный день предложили записаться в солдаты. Достойное жалование, приятная компания, почет и уважение – это все прелести солдатской жизни.
Уже неизвестно, сколько он и многие другие Даэры оказались замурованы в этом лагере Горхов, который своим видом внушал трепет. У них оказалось очень мало еды, но зато неподалеку был источник воды – это не могло не радовать. Но все здесь были простые ремесленники и фермеры, но было мало шахтеров. Те, что были, сейчас пробивались через толщу камней, в надежде на спасение. Остальные убивали свое время, как могли – перетаскивали трупы в специальные ямы, разбирали хижины на костры, очищали площадки под будущие посадки и дома: словом, отвлекали как могли себя. К счастью, с ними был командир Зириль – бравая женщина, которая не побоялась почти чисто мужского коллектива Жрецов. Она вдохновляла и давала надежду всем остальным. Но вскоре их скудные запасы начали иссекать, а выход еще не пробили. Многих начала бить странная лихорадка, от которой не спасали молитвы Зириль. А Илуш не хотел умереть вот так – у него была семья, дети. Горшечник хотел умереть тихо и спокойно, в окружении семьи. Страх, жажда жизни и ненависть на Зириль, которая не могла излечить эту лихорадку, пробудили Зло, скрытое в этих стенах…
Заснул крепким сном Илуш. Проснулся на следующий день, отступила лихорадка у него. Возрадовалась Зириль – значит, работают молитвы ее. Возрадовался Илуш – потерял бдительность Жрец.
Но камни, преграждавшие путь, вскоре начали сдаваться. Преграда становилась все тоньше и тоньше. Шахтеры начали работать с удвоенной силой. Последние припасы шли только к тем к шахтерам. Росло недовольство все сильнее и сильнее. Ползли по этой пещере странные слухи: что Зириль на самом деле агент Ипоферонтаса и она хочет убить всех их. Чобы спастись от ее рук, Илуш объединил вокруг себя много таких же как он – простых ремесленников, которые просто мечтают вернуться обратно домой. Когда объявили отбой, прокрались они к ее шатру и шатру шахтеров. Нападение было внезапным и неожиданным. Многие сторонники каждой стороны пострадали, но верх одержали сторонники Горшечника. Захватив Зириль, долго думали, как изгнать демонов из нее.
-Лишь только священный огонь может изгнать демонов – облизнув губы, сказал Илуш – А более всего священного огня в семени. Мы должны помочь выгнать Зириль из нее демонов, дав ей наше семя.
Понравилась эта мысль сообщникам горшечника. Для Зириль настала новая жизнь, жизнь игрушки. Эти события воодушевили и шокировали одновременно – благодаря . К проходу, который пробивали шахтеры, теперь мог подходить лишь только Илуш и те рабочие которых он выбирал. Когда произошел завал, похоронив все инструменты, вспыхнул хаос в остатках гарнизона. Цепь безумия охватила всех, кроме Илуша, смотрящего из теней, наслаждаясь зрелищем. У его ног сидела Зириль, она дрожала, смотря на то, как погибают ее товарищи. На ее шее была веревка, один конец которой держал Илуш.
-Смотри на них, Зириль Невинная, смотри на то, что творится с твоими друзьями и соратниками. А знаешь, почему? – Илуш потянул веревку – Потому что вы недалеко ушли от Мяса. Вы так же легко поддаетесь безумию. И я должен еще кое-что тебе сказать. Никто. Никогда. Не спасется. От рук Сфагиоса.
Кожа Илуша начала бугриться, а он начал становиться все выше и выше,а из его спины начали вырастать крылья. Округлились глаза у Зириль, задрожала пуще прежнего, но не могла не промолвить ни слова, настолько напугана была она. Пред ней возрождался демон, который обманом проник в тело горшечника.
Сфагиос, осмотрел с презрением мечущихся в панике Даэров. Сгребая их в кулак, сжал его демон. Из того, что осталось, Мясник сделал себе новый меч. Грубо схватив Зириль, он подошел к завалу, уничтожив его одним взмахом руки. Быстро двигался Сфагиос, следуя по лишь ему очевидным ориентирам. Шаги становились все быстрее и быстрее, пока не пришел в новый город Горхов. Новый Чемпион был благословлен Сфагиосом, в качестве подарка Зириль стала новой игрушкой Вэнткхана и Гиан. Объединив остатки неверных новому Чемпиону, Горхи вновь принялись грабить и убивать Даэр. Ликирд хоть и был младшим из семьи, но он знал всю систему застав, был в курсе расположения гарнизонов. Именно он указал самое слабое место в доселе неприступной системе обороны – Криштэлбилль, самый крупный, но самый мало защищенный шахтерский город. Проведя сквозь бреши в патрулях, через старые, неиспользуемые туннели, Чемпион произвел невероятный для многих горхов налет – разграбив и захватив большое количество рабов, в особенно женщин, как можно быстрее уходили они, заваливая попутно туннели. Не понимали горхи, зачем это, но с Вэнткханом не поспоришь – он доказал свой авторитет и дал надежду на полную победу над Жрецолюбами.
Восседал на троне Ликирд и устрашался зверствам вокруг него. Восседал на троне Вэнткхан и наслаждался весельем своей новой семьи. Сердце Тьмы скоро будет полностью отстроено, и он будет лучше прежнего.
Ибо горхи ничего не забывают. Горхи ничего не прощают…