Судьба… судьба - это сложная штука. Порой, она проста, а порой – непредсказуема и извилиста. Порой, маленькое событие, единственное, казалось бы, незначительное решение, способно перевернуть всё. А сколько этих незначительных решений было в принципе?
Судьба Виолетты Тоадстул началась не с неё. У истоков стоит даже не её мать, Матильда. И даже не бабушка, имени которой Виолетта никогда и не знала. Всё началось с прабабушки. Именно её воспитание привело к тому, что бабушка Виолетты выросла воспитанная быть тенью мужчины. Всегда следовать за ним. Всегда быть более бледной, чем он сам. Так жила прабабушка. Так она воспитала троих своих дочерей. Однако, и она, и две из её дочерей стали тенями достойных мужчин. Кто-то из них был ярче. Кто-то бледней. Но быть тенями этих мужчин было, пусть не просто, но, в худшем случае, просто терпимо. А вот бабушке достался мужчина очень и очень бледный. А его тень стала почти незаметна. Дед был пьяницей, мужланом, занимался рукоприкладством. Разумеется, растущей в этой семье Матильде было особо не на что надеяться. Правда, она этого не понимала. Она считала, что так и положено. Она не замечала того, как растут другие дети. Мама её воспитывала, что так быть и должно. И что кроме папы они никому не нужны. Она воспитывала дочь так же, как воспитывали её. Быть тенью мужчины. Целью жизни Матильды стал принц. Пусть не на белом коне, ведь деньги не главное. Но хоть на ослике, но с головой Ходжи Насредина на плечах. И именно поэтому её избранником стал молодой художник.
И художник и дедушка друг друга сразу невзлюбили. Разумеется, об этой вражде Виолетта знала даже меньше, чем об именах этих двух мужчин. А имён их она не знала никогда. Эти люди не могли бы сойтись никогда. Они были из разных кругов общения. Они были разных взглядов. Дед - республиканец, а отец - демократ. Один всю жизнь работал… или "работал" руками. А другой - был человеком творческим. Или "творческим". Разные взгляды, разные ценности. Дед запретил Матильде общаться с её избранником, но она, впервые в жизни пошла наперекор отцу и переехала в дом к художнику. Домом была квартира-студия на пятнадцатом этаже. Она по размерам даже не уступала отчему дому. Большая. С кучей красок, картин… с творческим беспорядком. Всё это казалось Матильде таким романтичным. Она взяла на себя тяжкую обязанность быть хозяйкой в этом доме. А это, действительно, было тяжко, несмотря на то, что она знала, как приготовить вкусный ужин за бесценок, и как отстирываются самые сложные загрязнения.
Это было тяжко, потому что её избранник не убирал за собой даже тарелок. Потому что он был ужасающе нечистоплотным. Но ему можно: он должен творить.
Это было сложно, потому что в квартире отсутствовали даже самые необходимые инструменты. Там не было даже молотка, чтобы прибить гвоздь. Но это было понятно. Он ведь художник, а не "грязное быдло", из семьи которого она происходило.
Это было сложно, потому что её избранник обладал поистине истеричным характером. Он мог взбеситься из-за того, что Матильда не догадалась, что именно сегодня он хочет сока без мякотью, хотя вчера пил сок с мякотью. Но это понятно. Он ведь сложная творческая натура.
Это было сложно, потому что порой денег не было вовсе. Картины, как правило, не покупали. Но и это было понятно. Многие художники становились известными только после смерти.
Матильда начала искать работу, понимая, что это её долг. Раньше ему хватало на жизнь. Он ведь жил один. А теперь вынужден содержать её. Как она может упрекать его? К сожалению, с работой вышло сложно. Ей была нужна работа, за которую много платили, но которая не занимала бы много времени. Она должна была ухаживать за своим избранником. Он любил, когда она рядом. Любил, когда она может что-нибудь быстро ему приготовить, принести, или же отправится с ним на их ложе. Восьмимесячные поиски работы, за время которых она побывала и продавцом, и официанткой, и даже оператором ПК, наконец, привели её в компанию "Apperture Science". Им был нужен человек, который согласится на испытание на себе различных препаратов и будет записывать всё в анкетку. Работа была непыльная, не занимала много времени. Позже ей даже начали доверять прототипы различных устройств. Матильде нравилась эта работа. Ей она казалась волшебной.
Она, женщина без образования и опыта, была уважаемым человеком. Она много получала. У неё был свободный график. К её мнению прислушивались. Однажды она сказал, что ручной пылесос только на батарее - это не удобно, и надо сделать возможность подключения к розетке для работы, и её послушали. Она – дочь провинциального быдла, бездуховного винтика механизма, была причастна к созданию великого. Она тоже стала творцом. Пусть опосредованно, но стала. Она стала достойна своего избранника. И он был доволен. Он хвалил её. В доме появилась вкусная еда. Они даже сделали первый взнос за машину.
Потом выяснилось, что она - беременна. Матильда узнала об этом с запозданием. Она не знала, но догадывалась, что последние тесты лекарств она проходила уже с ребёнком под сердцем. Срок был совсем небольшой. Пара дней. И именно благодаря этому, лекарство, которое должно было на время усилить человеческую регенерацию, хотя бы на десять процентов от регенерации земноводного, повлияло а ребёнка. Такой эффект не предсказали бы даже сами учёные. Они даже не думали о подобных тестах. Услышав на одном из следующих испытаний, что Матильда беременна, они отказались тестировать лекарства. Работы стало меньше, но она всё ещё могла тестировать прототипы техники и электроники.
Когда Виолетта родилась, Матильда была в шоке. Её ребёнок был… неправильным. Рот шире, чем у других младенцев. Маленький хвостик. Эти выпученные глаза. Она боялась того, что скажет её мужчина. Но мужчина, на удивление, отреагировал спокойно. Сказал, что это их бремя, и они должны нести его. Несмотря на эти тёплые слова, Матильде было тяжело. Тяжело любить это чудовище. Тяжело поверить, что это её дочь. Она боялась её. Брезговала. Особенно этого отвратительного уродливого языка, огромного, постоянно вываливающегося изо рта. Матильде стыдно признать, но тогда она мечтала о том, чтобы однажды Виолетта задохнулась, подавившись им. Мечтала о том, что это произойдёт, пока она будет в ванной. Или отойдёт ненадолго. Это случалось, но Матильда каждый раз успевала подбежать и достать его.
"Apperture Science" отказали в выплате. Как позже выяснила Матильда, её суженный три месяца занимался этим вопросом. Их аргументы были убедительны: "В анкете не было указано ничего о беременности, вы подписали отказ о претензиях. Если желаете, мы можем забрать ребёнка на изучение. Вы даже получите за это денег." Матильда не согласилась. Очень хотела согласиться. Но не согласилась. Ей не позволяло воспитание. Она уже взяла на себя ответственность. Да и что сказал бы её мужчина, узнай, что она не готова нести своё бремя… и как же она была шокирована тем, что избранник сказал, что они должны отдать ребёнка. Матильда решительно отказалась… а через три месяца всё закончилось. Её мужчина выгнал её из дома, сказав, что устал от этого всего настолько, что не может рисовать. Он выгнал её из дома, оставив оформленный на неё кредит. Он снова стал ей никем. Они никогда не регистрировали свои отношения, считая, что выше бумажек. Но до одной бумажки он снизошёл. До бумажки отказал от ребёнка.
Униженная, раздавленная, с уродцем на руках, Матильда вернулась домой. Домой, где её криками встретил её отец, дед Виолетты. Он отхлестал свою дочь по лицу газетой, в которой говорилось о "ребёнке-жабе". Он кричал о том, что Матильда позорит их фамилию. Его фамилию. Ведь ребёнок там фигурировал под фамилией матери, под фамилией из своих документов. Он кричал, что у него уже есть сын, который не станет таким позором семьи. А затем он схватил Виолетту и выбросил её в окно.
Врачи сказали, что ребёнок умрёт. Матильда в душе обрадовалась. Она ведь сделала всё, что могла. Оставив ребёнка в больнице, она взялась за три работы. Отдыхать и горевать было некогда. Надо было оплачивать кредит и счета. И питание. Жильё оплачивать было не надо. Она жила там, где работала. Спала урывками. Пять раз в день. Когда по полчаса, когда по два. Она постепенно вошла в ритм. Даже подумала, что сможет начать откладывать на собственный дом… когда в больнице ей сказали, что Виолетта выжила. Пребывая в шоке, Матильда пришла в больницу, на негнущихся ногах подошла к кроватке с ревущим чудовищем, дёргающим руками, взяла это чудовище на руки и оно… открыв свои большие глазюки, широко-широко ей улыбнулось. Матильда расплакалась. Ей больше не хотелось, чтобы Виолетта умерла. Её материнский инстинкт проснулся только сейчас.
Она вернулась на работу с ребёнком на руках и заплакала. Она не знала, как быть дальше. Жить было негде. Детских вещей толком не было. Как не было и времени ухаживать за ребёнком. Пусть даже ребёнок стал тихим-тихим-тихим. Помощь пришла совершенно с неожиданной стороны. От начальника. Чернокожий мужчина сказал, что у него в собственности есть дом, в котором жил некогда его дед. Дом в запустении, но она сможет жить там столько, сколько потребуется. Единственным условием было привести его в порядок. Детские вещи были собраны по знакомым. Матильда снова заплакала. Теперь уже от преисполняющих её тёплых чувств.
Переезд через пять штатов не был лёгким. Но зато на месте она смогла устроиться на одну единственную работу. Не на три, а на одну. Дом уже был. Дом, который Виолетта всю жизнь считала своим. Дом, который и стал её. Через семь лет Матильда выкупила его. Мужчина отказывался от денег, но она настояла. Матильда сильно изменилась. Она стала решительней, перестала доверять людям, их словам, перестала доверять чужому мировоззрению, и даже книгам. Постепенно она была повышена до повара, путём увольнения старого…
А Виолетта росла. Всю жизнь на одном месте. В этом небольшом городке. Маленький хвостик постепенно пропадал. Лицо становилось более пропорциональным, хотя глаза всё ещё оставались слишком большими, а рот – слишком широким. Да и цвет волос был весьма своеобразным. В общем, уже самой её внешности было достаточно, чтобы другие родители не разрешали своим детям играть с ней. Впрочем, помимо внешности было много других проблем. Матильда наивно полагала, что проблемы будут только во внешности. Но, нет. До пяти лет Виола вообще не разговаривала. И это несмотря на то, что она отлично всё понимала. Заставить её говорить стоило множества усилий и, как выяснилось, это было из-за того, что девочке было банально сложно говорить. Язык мешал ей произносить те звуки, которые были естественными для большинства других детей. Картавость и шепелявость остались с Виолой навсегда. Лишь недавно она смогла научиться не шепелявить, пока не начнёт волноваться.
Другой важной проблемой было то, что Виола ела всё. В смысле, вообще всё. Особенно она любила разорять муравейники и есть оттуда муравьёв и их личинки вперемешку с песком. Её язык был липким, выстреливал, как у жабы. В детстве - на пару метров. Когда она повзрослела - вплоть до пяти. После тренировок - до семи. Только если жертвами жаб обычно становятся мелкие жучки, Виола нередко охотилась на птиц. Сначала - на воробьёв, а затем - на голубей, которых ела, не убивая и даже не ощипывая. Она была совсем небрезглива. Слишком небрезглива. Матильда просто устала каждый вечер запихивать дочь в ванную. И если с грязью ещё могло побороться мыло, то с привычкой жрать всякую гадость… Матильда решила, что это из-за голода, так что, стала подкармливать дочь дополнительно. Благо, работа позволяла.
С привычкой же лазать где не попадя, было тяжелей, но постепенно дочь отвыкла. Разве что, иногда, когда надо куда-то забраться, не ищет стремянку, а просто липнет к стене. Против такого использования этой опасной способности, не требующегося забираться высоко, мама ничего не имела против, и даже сама часто просила дочь почистить стоки от листьев или поставить что-нибудь на верхнюю полку.
Но, к сожалению, любви матери было недостаточно. Она была чуть ли не единственной, кто любил Виолу. Даже мудрые старшие люди, хорошо относящиеся к Матильде, могли только убедить себя держаться вежливо по отношению к странной, плохоговорящей девочке, которая ест жуков и червей. В школе Виоле пришлось куда как тяжелей. Кличка "Жаба" прилипла сама собой. Она сразу стала объектом насмешек, и только некоторые из учителей заступались за Виолу. Остальные либо не обращали на неё внимания, либо и сами были не прочь поддразнить её. В конце концов, с учёбой у Виолы было всегда плохо. То ли от того, что она на самом деле была тупей остальных детей, то ли от того, что насмешки мешали сосредоточиться на учёбе. Единственным предметом, с которым у не было стабильно хорошо, несмотря на растущую не в ту сторону талию, была физкультура. По ней у Виолы были стабильные четыре и пять. Иногда ей приходилось потрудиться, а иногда она совсем без труда справлялась с задачей, которая была не каждому под силу. Например, прыжки в длину или высоту. Её цифры были своеобразными рекордами, за которые её не любили красавчики-спортсмены. В конце концов, те, кому удавалось этот рекорд побить, смеялись над теми, кто этот рекорд побить не мог.
В итоге Виола старалась быть как можно менее заметной. Она всегда держалась в стороне. На физкультуре это было легко, так как её в свою команду не хотел брать никто. На переменах или в столовой это было тяжелей. Поэтому Виола быстро перестала есть в столовой. Не то, чтобы её так заботило, что ей на голову вылили томатный сок. Уродливей она от этого не становилась. Но вот маму было жалко. Ей потом всё это стирать. Да и обидно, что её за какую-то помойку считают. Она стала есть на крыше. Потом крышу закрыли… и она всё равно там ела. Благо, забраться на неё по внешней стене было не так сложно. К сожалению, лавочку прикрыла мама, которая боялась, что её дочь сорвётся со стены. Виола убедила её, что она зря волнуется, хотя, на самом деле, ей иногда и самой было сложно цепляться. Мешал живот. Сцепка была не крепкой.
Даже будучи в стороне ото всех, Виола всё равно была вынуждена запомнить имена некоторых своих обидчиков. Самых доставучих. Самых наглых. Самых постоянных.
Первым был Джейк Траккер. Бейсболист. Один из тех спортсменов, которые не могут справиться рекордами Жирухи Пучеглазой, Жабы Помойной, Уродины Языкастой. Его любимым развлечением было вываливать содержимое огромных мусорных баков на Виолу. А что? Ей же потом придётся убирать. В глазах завхоза она всегда виновата. А ещё, можно мячом "случайно" угодить ей по голове, когда мимо бегает. Пусть потом подаёт мяч. Не важно, чем она там занята. А откажется, наорёт тренер. Но больше всего его выводило то, что он не может побить её рекорды. Он, да и не только он, бил Виолу, чтобы она в следующий раз "так сильно не старалась". Поддаваться было нельзя. Когда Виола поддавалась, её начинали бить уже другие, более слабые. Лучше уж пусть будет один-два человека, чем десяток. Хорошо хоть синяки быстро проходили. Виола не хотела становиться двоечницей по последнему из предметов, с которым справляется.
Лилиана Хаккет. Обладательница выдающегося носа, тонких губ, и очков с толстыми стёклами, а так же крайне жидких волос. Одна из самых доставучих. Постоянно придумает что-то новенькое. И, это несмотря на то, что ей нередко за издевательства прилетало. Она, порой, переходила всякие границы. Чего только стоили попытки раздеть Виолу в коридоре? Зачем? Почему? Сама ведь уродина. У самой же с уроками плохо. Но, нет, свободное время тратит, чтобы найти Виолу даже за пределами школы.
Кэтрин Спайс… нет, это не доставала. Она середнячок, но имеет определённый вес в школе. Как правило она проходит мимо Виолы. Не замечает. Молчит, когда Виолу достают. Но иногда… не всегда, под настроение, иногда, эта мальчиковатая нефорка, вмешивается и спасает Виолу. Чаще всего достаточно одного её слова, и издевательства неторопливо заканчиваются. Виола попыталась подружиться с Кэтрин, однако та ответила, что не собирается быть нянькой, и вообще, ей не хочется, чтобы их видели вместе.
Ева Гройслетт. Одна из свиты школьной королевы. Решительная, красивая, стильная. Дочь директора местной фирмы доставки. Достаточно богатая. Бьёт редко, но метко. Её развлечения жестоки и изощрённы. Долгая подготовка, сносшибательный результат. Пожалуй, одна из ответственных за то, что, в итоге, произошло.
Таня Стиммерс. Королева школы. Стерва. Дочка директора градообразующего предприятия. Сволочь. Центр местной моды и… вот её Виола как раз не ненавидит. Не презирает. Только завидует. Завидует по-чёрному. Да, она издевалась над "Жабой". Да, обзывается регулярно. Да, брезгливо морщит нос. Но… так все делают. Чем Таня хуже других?
Дуглас Филч. Завхоз. Бородатый реднек, кажется, даже более тупой, чем сама Виола. Ни на что, кроме уборки школы не способен. Не стесняется дать подзатыльник, много хрипло ругается… и постоянно заставляет Виолу убираться. Убиратсья даже там, где её вообще не было. Винит её во всех бедах. Даже в разбитом мячом окне. Тварь. Сволочь! Ничтожество!
Амадея Ховерт. Преподавательница математики. Постоянно издевалась над Виолой. Нет, не называла жабой. К внешности вообще аппелировала аккуратно, тонко, но обидно. Она звала её тупицей, неучью. Вызывала каждый урок. Ставила два там, где у других был шанс переписать. Каждый год был войной с ней. Каждый год, кроме последнего, когда сдавать её предмет пришлось в другом месте.
Клифорд Ховерт. Младший брат Амадеи. Если урок проходит в одном помещении, постоянно швыряется чем-то в Виолу. Это мешало ей концентрироваться на и без того сложных уроках. Она заваливала тесты, а он смеялся…
И, наконец, Кевин Ригардес. Латинос. Новенький ученик в школе, красавчик. Вина всего происходящего.
Виола думала, что, наконец-то, ей удалось найти кого-то, кто любит её душу. Он первый подошёл к ней. Он пригласил её на свидание. Он встречался с ней. Две недели… две недели. Красиво ухаживал. С цветами. Улыбался. Шёл с ней под руку, несмотря на чужие смешки. Затем пригласил на вечеринку… и уже на следующий день она узнала тайну. Она узнала, что та вечеринка была… вечеринкой уродин. Виола даже представить не могла, что кому-то в голову могло прийти такое. Что кто-то мог додуматься до того, чтобы меряться тем, чья девушка уродливей.
"Я победил".
Эта фраза уронила её шторки. Она так сильно разозлилась. Так сильно обиделась. Эмоции боролись друг с другом. Они, словно облезлые бродячие псы, сцеплялись в клубок, кружились и сбивали всё вокруг. Обида, жалость к себе, ненависть, желаение умереть, желание причинять боль. Она знала только одно: она не может оставаться там, где она есть, той, кто она есть. Ей было всё равно, куда двигаться, только бы не стоять на месте. Она вышла из-за угла, открыла рот, выбросила свой язык прямо в лицо Кевину, притянула его к себе, и ударила кулаком в грудь. Затем по плечу, затем по голове. Его собеседник бросился помогать. Ударил её по голове. Она развернулась, схватила его за руку, бросила к стене. Он так нелепо перебирал ногами, прежде чем потерял равновесие…
Она шла по всей школе. От неё нельзя было убежать. Она не могла сконцентрироваться на ком-то одном.
"Я победил".
Она била всех. Учителей. Учеников. Манекены. Выбивала двери. Смесь силы и веса позволяла ей без труда справляться с хлипкими школьными дверцами. Она запихивала их в мусорные ящики. Запихивала в шкафы. Она перевернула всю столовую. Пусть мистер Филч потом убирается. Она била стёкла. Она хватала убегавших языком, подтягивала к себе и кунала головой в грязную жижу на полу.
"Ты перебарщиваешь". Этот голос. Эти слова. Этими словами, этим голосом Кэтрин останавливала её обидчиков. Руки опустились. Она упала на колени. Смеялась и плакала. Смеялась и плакала. А Кэтрин… как всегда просто пошла дальше по своим делам. Виола смеялась и плакала одна…
"Ты перебарщиваешь".
Потом одна плакала мама. Виола больше не могла. Она обнимала маму. Но плакать не могла. Слёзы были выплаканы. В душе были пустота и вина. Вина перед мамой. Ей было так сложно всё это время. Она с таким трудом разделалась со всеми старыми долгами, а она… она наделала ей новых. Виола потеряла счёт времени. Часы от минут перестали отличаться. В душе было пусто. Не было издевательств. Не было уроков. Остался только телевизор, который не хотелось смотреть. А ещё был суд. Только там Виолу вновь осмелились обзывать. Обзывали тупицей, жабой, нищебродкой. Описывали всё, что она сделала. Всё это… и гораздо больше. Тогда она снова не выдержала.
"Это ложь! Ложь! Я оторву твой лживый язык!" Именно так кричала Виола на суде. Её вывели. Она не слышала заключения. Только читала его на бумаге. "Направление на лечение". Её считали сумасшедшей? Мир сам сошёл с ума. Она ненавидела всё это. Ненавидела! Терпеть не могла. Она не сумасшедшая! А кто скажет иначе, получит по лицу! И не убежит! От неё не убежать! Она станет сильнее! Станет быстрей! Станет выше! Она итак сильна, а потом станет ещё сильней.
Но в пансионате было не так. Ей не говорили, что она сумасшедшая. И не из страха. Она это чувствовала. С ней были милы. С ней были добры. Ей помогали. Ей сочувствовали. Называли дураками тех, кто её обзывал. Здесь был чистый воздух. Здесь было ясное солнце. Здесь о ней заботились. Но она не позволяла о себе заботиться. Нет, это приятно, но так она не станет сильней. И тогда мистер Вольф сказал ей, что если она хочет стать сильней, пусть послушает тех, кто в этом понимает. "Нельзя морить себя голодом. Надо есть ровно столько, сколько нужно." Говорил он. Ей составили диету. Нет, не специалисты диетологи, а учёные. Учёные, которые её создали.
""Apperture Science" несёт косвенную ответственность за произошедшее в Коверлиф, поэтому в качестве извинений мы поможем восстановиться всем пострадавшим во время инцидента." Именно тогда Виола узнала, кто именно виноват в том, что она такая… но не смогла злиться на этих людей. Они всё делали правильно тогда. Делают и сейчас. Они не дали маме залезть в долги снова. Они восстанавливают школу за свой счёт. Именно они оплачивают её лечение. Именно их люди помогают с диетами и объясняют ей, как работает её тело. Именно эти люди нанимают репетиторов и заботятся о том, чтобы она за лето смогла сдать экзамены и перейти в следующий класс, не оставаясь на второй год.
Но она не слушала их во всём. Она прислушивалась к их словами и делала по-своему. Потому что они не могли знать всего. Они знали о том, как качать мышцы ног, как сбрасывать вес, как укреплять шею и поясницу. Но они не знали ничего о языке. Они могли подсказать, как именно она цепляется за стену, но не могли ей подсказать, как научиться цепляться лучше. Они могли подобрать ей особый макияж, который будет скрадывать её широкий рот, но они не могли ей сказать, как себя вести. Она должна была сама решить такие вещи. Их работа… это совместная работа. Виоле нужно было доказать, в первую очередь, себе самой, что она может быть… кем-то. В одних тренировках она подчинялась тренеру, а в других действовала сама. Никто не мог её остановить, независимо от того, делала ли она однотипные непонятные действия или же совершала что-то опасное. Она не боялась опасности. Она знала, что на ней всё заживало, как на собаке.
Её руки стали сильны, но поясница, шея и ноги - сильней. Они отвечали за тягу, за увеличение длины броска языка, на который не могли его выкинуть собственные мышцы. Они отвечали за то, как далеко она могла раскачаться. Её гибкость была залогом умения приземлиться на любую поверхность под любым углом и успеть вовремя прицелиться и выстрелить языком в полёте. У неё не было других талантов. Шитьё? Уборка? Стирка? Это не таланты. Она не будет никогда решать сложных уравнений. Она никогда не откроет новый цветок. Она не вылечит чужие болезни. Она не напишет произведение. Она могла только стать сильней. Это её призвание. У других спортсменов были травмы. У неё это будет внеплановый отдых.
Она знала, как ударить языком, а как схватить им. Есть его сначала напрячь, а потом расслабить, будет удар. Если наоборот – то захват. Количество липкой слюны во рту тоже влияло. Её способность цепляться за стены так же работала похожим образом. Голые руки и ноги. Четыре конечности могли обеспечить правильный и мгновенный захват. Только придётся всегда носить открытую обувь, которую легко сбросить. Её обзор шире, чем у других. Грамотный макияж превращал пучеглазую жабу в девушку с большими выразительными глазами. Но он не мог уменьшить нагрузку на мозг. Да, она всегда была такой тупой, потому, что её тело сложней в управлении. Мозгу некогда решать логарифмы. Он занят управлением всей этой сложной системой. И, да, она, действительно, должна много есть. Не так много, как ела, но много. Её телу нужно много веществ, чтобы поддерживать свою работоспособность. Чтобы постоянно лечить себя. Чтобы переваривать любую гадость. Чтобы постоянно генерировать эту липкую слюну, которой можно было плюнуть в лицо, ослепив.
Все четыре месяца она занималась без остановки. Тренировки, танцы, уроки, речь. Она училась говорить без шепелявости. Это было сложно, но, контролируя себя, Виола справлялась. Она никогда не сможет красиво петь, но сильное тело хорошо приспособлено к танцам. Сложные фигуры помогали ей, в том числе и в акробатике. Уроки же… уроки были ничуть не проще. Она с запозданием сдавала экзамены. Практически за три недели до окончания каникул. Это было сложно, но она смогла нагнать программу и поднять общий уровень образования. Пусть не настолько намного. Но троек будет больше двоек. Может, даже к четвёркам привыкнет.
С каждым днём ей всё больше и больше нравилось отражение в зеркале. Впервые это случилось через две недели. Она заметила, что стала меньше. Стала аккуратней. Макияж преобразовывал её. Но ещё больше помогал воздух. Воздух. Солнце. Раньше она не любила гулять. Так можно было встретить обидчиков. Теперь же всё иначе. Через два с половиной месяца она даже решилась выйти в ближайший город, и была удивлена: люди не морщили нос от отвращения. Некоторые мужчины даже оглядывались ей вслед. Это было приятно. Удивительно, но когда она не сдержалась и выстрелила языком, она не увидела отвращения. Взгляды были любопытные, заинтересованные… может, отвращение и было, но это была не лидирующая эмоция. Она перестала стесняться своего языка.
"Ты посмотри, какой язычок… ты представляешь, что она может им сделать". Эта сальная шутка… одна из тех, которые она смогла услышать, была приятна. Она никогда не думала о себе в таком ключе. Но теперь… она была сильна, красива, сексуальна. Да, не гениальна, но это не главное. Она нашла своё место в жизни. Может не совсем место, но знала, куда нужно идти, чтобы найти его.
А пока… стоило вернуться туда, откуда она уже уехала. Навестить мать… и остальных.