'carpe diem' | ходы игроков | 'savage'

Мягкий полумрак, воздух напитан запахом подвальной прохлады. Так пахло в стылых замковых подземельях. Так пахнет свежевскопанная земля. И гроб. Казалось бы, откуда тебе, рядовому американцу на вид двадцати пяти - тридцати лет с кружкой пенного стаута в руках, такое знать?
Но всякий раз, когда люди смотрят в твои глаза и пытаются заглянуть через них в твою душу, им кажется, будто ты выглядишь свежее и моложе своих лет, и за всем этим кроется что-то большее.
Однако, подпускать к себе кого-то так близко - большая ошибка. Урок, освоенный давным-давно.

- - -

Девушка на сцене перебирает струны гитары, настраивает стойку микрофона под свой рост, стучит по мембране указательным пальцем - он отвечает ей гулким стуком с фоновым писком.
- Меня зовут Лера, и это моя песня, - говорит исполнительница, смахнув прядку с лица.
Звучит гитара, и льются слова песни о двух сердцах, которым не суждено быть вместе.

ссылка

О, этот прекрасный голос. И этот лейтмотив. Бесконечный перепев одного и того же на протяжении тысяч лет гласит об одном и том же - любовь конечна, как и жизнь, а потому не надо терять времени - просто люби и будь любим, чтобы не разочароваться и не сожалеть.
Такие простые истины, следовать которым ты не можешь и не умеешь.

- - -

Инстинкт срабатывает, даже не смотря на то, что зал бара утонул во мраке, и освещена только сцена.
Ты чуешь что-то, как будто воздух вокруг накаливается. Прохлада наэлектризовалось вдруг, чуть не до скрипа. Что это? Предчувствие? Или горький опыт, закрепленный пролитой кровью?
Но не успеваешь дёрнуться или сделать шаг, как на твоё плечо ложится рука.
- Здравствуй, Мэк, - говорит мужской голос, до боли знакомый.
За стойкой, к которой ты повернулся спиной, глядя на выступление приятной на вид девицы, стоит, одетый точь-в-точь как бармен, что наливал тебе пиво, Давид по прозвищу "Чёрное Солнце" (наверное, об этом помнишь только ты, ну и, может, еще парочка ваших общих знакомых), давным-давно бывший твоим братом по оружию, разделявшим с тобой и тяготы, и радости, но то было так давно, что тебе с трудом поддаются детали.
Да, сложно вспоминать такое, особенно после прожитых лет.
- Повторить? - кивает на твой практически опустевший стакан.

Пива на дне стеклянного бокала осталось очень мало, больше пены. В ней - самая горечь, от которой сводит скулы. И в этом вкусе что-то очень бодрящее и знакомое, что заставляет плыть реальность перед глазами, заставляет чувствовать в запахе полуподвального бала в Калифорнии совсем другие места из другого времени. Из другой жизни.
Девица не привлекала внимание, не в ней был интерес, а в её песне. Не потому что она была некрасивой, просто настроение было другое.
Почти вздрогнул от руки на плече. Больше всего на свете Конан не любил сюрпризы, особенно внезапные и этот был именно таким.
- Меня так никто уже не называет, - поставил стакан на стойку и аккуратно толкнул в сторону собеседника. Отвлёкся на высокую ноту, повернул голову в сторону сцены. Потом покачал головой и окончательно развернулся всем телом к бармену.
- Я теперь Флемингс. Играю со смыслами и значениями, видишь как. Что за вкус у пива? Очень знакомый, совсем не похожий то недоразумение, что продаётся в магазинах. Сам варишь?
Парень спокойно говорил с барменом таким тоном, словно они весь вечер только этим и занимались. Он не поздоровался, потому что иногда забывал, виделся ли с кем-то в этот день.
А ещё, Конан сомневался в том, что Давид "Чёрное Солнце" действительно реален и это не его воспалённое сознание играет с ним в игры. Так бывало, изредка, к счастью, когда кто-то из старых друзей, родственников или любовников приходил к нему и они беседовали, несмотря на то, что люди были давно мертвы. В 70-е встречи случались очень часто, но в этом стоило винить доступность ЛСД.

"Уважай мертвецов", - говорил когда-то отец. Конан был послушен и старался не нарушать это правило.

- Смыслы и значения, ага? - поставил под латунный кран стекло, нажал на ручку. Пенный напиток заструился, белая шапка села сверху бокала.
- Самый старинный напиток, который изобрели люди, и до сих пор не вышел из употребления. Представить только, а? Разве может сменить значение бокал пива? - посмотрел сквозь стекло и золото на свет, - разве меняется смысл его от времени?
Если Давид и был мёртв, ты бы этого не узнал.
Ведь он был, как и ты, условно-бессмертный. Это не значит, что вы не умирали. О, нет. Такие, как вы, были рождены, чтобы умереть, но много позже, чем это назначено обыкновенным смертным. Ты помнишь, как в Тевтобургском лесу снаряд скорпиона пробил Давида насквозь, а потом он поднялся и снова бросился в бой, плывя в потоке крови.
Вар проиграл битву, но Давид - о, нет, его было не остановить.
Бруктеры утопили его в Эмсе. Но ты знал, что это тоже не поможет. Тебя тоже топили, и не раз. Не самое приятное ощущение в столь долгой, полной разных опасностей жизни. Бассейны тебе с тех пор не по душе.
Но Давид объяснил тебе, что искал именно тебя в тот день, под сенью деревьев, в гуще битвы.
Вы сработались. Какое-то время - а если быть точным, около пятисот лет - вы сражались и жили бок-о-бок, периодически меняя подданство. Сложно объяснить простым людям, почему с годами ты не стареешь ни на день, и тебя не берут ни хворь, ни железо, ни огонь, ни вода.
Но, как бы там ни было, вы разбежались. Тому были свои причины.

И раз уж этот человек сейчас здесь, перед тобой - у этого есть свои.
- Не хочешь поработать?

- Бокал пива, дорогой друг, сменил своё значение уже много раз. Начать хотя бы с того, что теперь его подают в бокалах, - настроение было пофилософствовать. Выпил пива, посмаковал вкус. Отвечать Давид не стал, но явно сам варит, что-то старое здесь есть, какой-то свой вкус.
- Ты знаешь, я уже лет десять не работал, - признался Конан и достал блокнот. Обычный, не потрёпанный, но и не новый. Вощёная бумага, плотная обложка, резинка, обхватывающая страницы. Внутри было очень много записей, иногда встречались узоры и рисунки, весьма искусные карандашные наброски животных и людей, лиц, мест, всего на свете. Записи были на смеси из шести языков, три из которых были мёртвыми, а ещё один не сохранился в письменном виде. Если бы этот блокнот попал в руки человека незнающего, он бы решил, что это записки сумасшедшего. Или каракули ребёнка, который украл скетч-бук хорошего художника. А человек знающий потратил бы годы выискивая ключ для расшифровки текста. Не говоря у же о том, что Конан никогда бы этого не допустил.
Сверяясь со своими записями, парень отпил ещё пива.
- Я решил взять перерыв, - продолжил свою мысль. Вновь полез в карман, достал свой нож, положил на прилавок.
- Завёл себе хобби, кую ножи, продаю через посредников, занимаюсь чем хорошо умею. И вот встретил толкового паренька, подкинул ему пару идей для фирмы. Не знаю пока что с этим делать дальше, нужен ли мне такой доход и как долго смогу с ним общаться, в последнее время всё труднее и труднее не вызывать подозрений. Вроде бы люди стали выглядеть лучше, год от года, все эти пластические операции, все эти шприцы с иглами. Но всё равно, они чувствуют что-то.
Наверное все разговоры нужны были Конану для чего-то, для того, чтобы собраться с мыслями, подумать. Может быть ему просто хотелось поговорить с кем-то, кто его знал. Не знал то, что разрешил сам Конан, не два-три ничтожных года игр и масок, а действительно хорошо знал. С таким человеком можно быть откровенным, можно делиться чем-то.

Одиночество было самой эффективной пыткой, как показало время. Наверное потому он и сказал:
- Что за работа? Расскажи подробности, - в руке был карандаш, на чистом листе появились очертания лица Давида.

- Бокал, рог, чаша - какая разница? Суть едина, - смотрит Дэвид на твою тетрадь с каракулями и зарисовками, цыкает языком:
- Зря ты это делаешь, ой зря. Ты не думай, что раз тёмные времена с инквизиторами давным-давно прошли, тебя никто за такое не тронет. Вещдок - это всегда вещдок, и за него всегда спросят, - пальцем показал в "небо", как бы подразумевая тех, кто живёт более высокими, сакраментальными материями.
Послушал твой рассказ про ножи, про дело.
Покачал головой.
- Сколько раз ты пробовал это делать? Сколько раз разочаровывался? - рука легла на твою, ту, что держала карандаш. Остановил тебя, - давай без этого. Пойдем выйдем, обсудим в более укромном месте.

- - -

- Кто бы ни спросил, понять всё равно ничего не сможет, - проворчал, но спорить не стал. Зачем зря перемалывать ненужное. Убрал в карман карандаш и блокнот, глотнул ещё пива и грузно сполз с высокого барного стула, на котором он сидел и болтал ногами в воздухе. А ведь когда-то он был среди самых рослых воинов его общины! Крепкий, могучий! Проходя следом за Давидом, Конан только покачал головой глядя на калифорнийских англосаксов, жирных, потных, с вечно обгоревшей шеей. Он был уверен, что даже тогда, в самом начале, размотал бы любого из них не напрягаясь. А то и троих, четверых. Что уж говорить про бесконечный опыт сейчас.
- Я теряю… - затих, задумался. Подбирал слова аккуратно. - Эта штучка помогает мне помнить, - похлопал по карману.
- Образы помогают помнить, образы и ассоциации, опорные слова. Никакого текста, никаких конкретных данных. Одно нанизывается на другое, каждый пласт памяти связан с собственным триггером. Я помню как Эвелеох, друид, учил меня мнемотической гимнастике. Это сейчас я знаю как оно называется. Но без неё я уже не помнил бы и четверти.
Опять замолк, шёл следом за спутником. Доверял ему, но всё равно смотрел по сторонам, пути отхода, западню. Словно дикий зверь, всегда настороже. Разминал мышцы, стискивал нож в кармане, а сам продолжал говорить.
- Так что не суди мою сентиментальность и любовь к бумаге. В крайнем случае её легко уничтожить. Слышал? Придумали какую-то штуку, вроде как новый телеграф. Ты пишешь и тебе почти сразу отвечает человек с другого конца света. Это… удивительно.
Ощущение будто кто-то надавил на него и теперь слова лились, как из треснувшей плотины - сначала вода робко нащупывала свой ход, но потом всё сильнее и сильнее давила на слабое место.
- Давай теперь послушаем тебя.

- - -

Прошли в подсобку, шагнули из полумрака зала в тягучий сумрак подземелья. Спуск по винтовой лестнице, холод камня. Пахнет ли это засадой? Вполне. Но Давид.. какой резон?
Коридор, тяжелая дверь, в которую твой знакомый выстукивает костяшками пальцев какой-то ритмический код. Дверь открывается, за ней стол, пара стульев. За столом - представительного вида мужчина средних лет. Явно облеченный властью. Кивает тебе:
- Здравствуйте. Пожалуйста, присаживайтесь. Меня зовут Джонатан Кейн, я бы хотел предложить вам, мистер Флемингс, и вашему соратнику мистеру Смиту, - кивнул на Давида, сложившего руки на груди, - работу, связанную с определенным риском, но хорошо оплачиваемую и, что самое главное, направленную на сохранение мира. Вы, наверное, слышали, что сейчас происходит в Боснии? В Йемене? Сомали?

Резона устраивать засаду у Давида нет, на первый взгляд. Таким как они ничего не нужно от властей, ничего не нужно от сиюминутных властелинов, кроме одного. Стал бы Давид рассказывать о своих планах Конану? Они не виделись сколько? Сотню лет или дольше? Двадцатый век подходил к концу и он казался длиннее прочих из-за того, как плотно был набит событиями.
Поиск опасности, скорее, был силой привычки, рефлексом.

Комната была небольшой, минимум мебели, скорее всего - толстые стены, упирающиеся в пласты земли. Может быть были какие-то секреты, на первый взгляд незаметные. Это если, конечно, Давид обитал в этом месте давно и ему было скучно.
Человек за столом не поднялся им на встречу, не протянул руки. Невоспитан ли? Или же просто не видит в них равных, только наёмников, которым можно указать цель и об которых не хочется пачкать руки? Предложил присесть, как будто это не он здесь в гостях, а мы. Значит, уверен в себе.
"Знает имя, Давид сказал?" - подумал Конан, разглядывая собеседника подробнее. С годами лучше подмечаешь мелкие мимические сигналы, детали одежды, жесты. Этому можно учиться специально, а можно просто очень долго, невероятно долго общаться с людьми. Приходит с опытом.
- Разумеется, - приглашение присесть проигнорировал, оперевшись о стену рядом с Давидом. Пусть сначала выскажет предложение, Конан никуда не торопился.