Твоя яранга - мой олень | ходы игроков | История о теплом Льде. Начало.

Когда душа рождается, сквозь сонм духов назначено ей пройти! Увидеть черных духов, белых духов, узреть дружественных людям сущностей и тех что ненавидят саму людскую жизнь.
Придется страдающей душе.
Одни духи желают украсть огонь сердца, другие защищают от холодного зла и бьются за новую жизнь. Так назначено Кутху – всякий смертный рождается в борьбе, а если нет борьбы, нет места для существования...

...И сражался орел с огромным двуглавым волком чья слюна что кислота морская, разъедает плоть земли. И вырвал глаза у волка небесный хищник и пожрал их c торжествующим клекотом. И человек медведь сокрушил отвратительную рогатую рыбу на четырех ногах – выпотрошил ее и съел еще живую.

Когда человек рождается он устает. Он слышит море и его сладкий напев, волны уносят воспоминания об иных мирах. Это всегда происходит во сне. Волны убаюкивают душу человеческую, вырывая старые воспоминания и слизывая сущность. И остается только голая несчастная плоть. Счастливая плоть и совсем-совсем одинокая.
Плоть!
…Бредет где-то в вышине вечный странник Тэнгир похрустывая звездами будто сухими костями, в верхних мирах едят строганину светлые боги. А ты лежишь закутанная в теплую шкуру и мир шевелится вокруг тебя – и ты не помнишь более ничего, пуская жаркие слюни себе на подбородок.
Так для каждого происходит, для любого человеческого странника рожденного на Севере – в краях где вечная ночь делит свою власть с вечным днем. В краях где свет царит полгода и полгода царствует беспросветная тьма.

Так происходит для всех, но не для тебя Ярра!

В тот темный год говорили.
…Старик Эльгей увидел что-то в новорожденном ребенке и сошел с ума. Старуху Ёроон, что ведала о будущем, укусила бешеная лиса и несчастная Ёроон погибла в муках. Говорят, бабка повитуха сказала твоей измучившейся матери что будет лучше, если младенец умрет. А потом повитуха заснула и не проснулась больше по утру.
Никто из тех, кто желал тебе злого не выживал. Никто из тех кто мог бы прогнать твою мать, никто из тех кто мог бы попытаться раскрыть правду твоему смертному отцу.
А ты лежала укрытая теплыми шкурами и радостно гулькала. Шевелила ручками пытаясь поймать детей-духов.

Твои духи-хранители таких же маленькие как и ты: вот крохотный песец с красными бусинками глаз играет со своим крошечным хвостиком, вот маленькая Арра твоё воздушное отражение, булькает и смеется кувыркаясь в воздухе. Медвежонок задумчиво посасывает вкусненькую лапу, призрачный щенок лайки грызет несуществующую кость. Трехрогий олененок пытается встать на свои тоненькие ножки-палочки. И серый волчонок с синими глазами неуверенно рычит! Они пришли чтобы помочь тебе, Ярра, чтобы ты выбрала их своими хранителями - потому что лауроветлан без своих хранителей, все равно что человек в зимней тунде без теплой одежды.

У каждого такие есть – а выбирают их в младенчестве, когда горит огонь души яркой искрой. Когда смерть далека, а жизнь такая восхитительно огромная!

Только одно плохо.

Кто-то из них тебе не друг. Он послан нижними чтобы совратить тебя, погубить и уничтожить. Ведь ты не должна была рождаться. Тебе нет места в этой жизни. Тот-кто-Говорил-С-Нарвалом уже никогда не станет обычным человеком.


…Шаман вглядывался в жаркое пламя и бледнел. Море ярилось. Звезды ползли по небосводу и кэлекчели собирались в стаи чтобы напасть единой волной когда придет назначеный час.
Ты. Ты! Ты Ярра…

.

Хорошо, уютно, животик наполнен теплым, сладким молоком матери, что задремала, уставшая, прижимая и во сне к себе одной рукой мягкий сверток, прислушивается, даже сквозь сонные грезы, к ровному дыханию и довольному причмокиванию.
А Ярра с трудом не дает закрыться слипающимся глазкам, смотрит горящими бусинами небесного огня на кружащихся вокруг телохранителей, что родились в один миг с ней или не родились, а пришли в этот мир вслед за ней, что бы идти до конца этой жизни. А потом, когда путь здесь будет пройден, пойти вместе и
на встречу вечному страннику Тэнгиру, и быть вместе до конца времен. Смотрят, новорожденные, с надеждой - кого из них выбарет дочь - не- дочь Нарвала, радуются потокам теплого, наполненного запахами шкур, крови, мяса, молока воздуха, что держит их, наполняет своими потоками.
Но знает Ярра, чувствует, что не только тепло исходит от них, ощущает она холод предательства и горя, словно сквозь щель в стене яранги тянет пальцы свои ледяные ветер.
Она пока знает, пока видит...
Но все тяжелее веки, все неувереннее движения маленьких ручек, все больше заволакивает туман забвения глазки.
Кто? И ловит Ярра цепляющий за душу взгляд небесно-синих глаз волчонка, протягивает к нему непослушные ручонки и мысленно шепчет:"Алелекэ..."

Прохладный язык лизнул тебя в щеку – синие глаза похожие на две бездны морские, моргнули преданно и правдиво, а мокрый нос ткнулся в крошечную пухлую ладонь, выражая дружбу. Алелекэ. А станет большим…
И может предаст. Их двое было, которые сомнения вызывали, которые друзьями могли стать или врагами заклятыми. Олененок. Волк.
Волчонок рычал неуверенно обнажая беззубые алые десны свои, быть может чувствуя предателя совсем рядом, ощущая его нутром и инстинктами, он рычал на олененка. А олененок защищался, поглядывая на волка настороженно и хмуро.
Это они! Кто-то из них твой враг – остальные правдивые хранители, те самые истинные хранители, которые приходят к детям из страны снов и растворяются липким, сизо-фиолетовым туманом по утру, когда выбор падает на кого-то другого.

Прощай Ярра. Заходящим солнышком, отцветшим летом, шорохом последнего теплого денька.
Прощай Ярра! Мы могли бы стать твоими хранителями, но так не суждено, ты сделала свой выбор.
Прощай Ярра. Шепотом приминаемого ягеля.

А лето в этот год было хорошее – много солнца, много оленят! Жирные слепни выводились размером с кулак человеческий и стучались о шкуры летней яранги желая добраться до теплой крови. Женщины и мужчины ходили искусанные, умученные паразитами. Хмурые! С коричневыми лицами безобразно раздувшимися от укусов. Уставшие от этой ежедневной муки, согбенные ей и изжеванные, но всё-равно счастливые этим добрым летом, заполненные жаром до краев.
Боль и радость мешались вместе, как мешаются течения океанические и свободные ветра. По осени, когда первое дыхание нижнего мира тронуло землю, морские охотники поймали большого кита и ели его всем племенем.
Тебе уже больше года – неуверенно пытаешься идти на своих ножках, падаешь и ползешь на четвереньках. Земля такая приятная на вкус – ты уже пробовала ее не раз, вкусная жирная земля!
Падать на нее не больно – она ласковая как шкура, она мягкая как мама – она принимает тебя в свои объятия, она укачивает, она хихикает своими мухами да кровососами.

Люди радуются! Первый снег падает с неба – солнце холодное и уставшее, скоро совсем погаснет и долгий день сменит долгая ночь. Солнце похоже на старушечий глаз подернутый синей пленкой. Он еще смотрит как будто живой, а смерть смотрит сквозь него.
Люди радуются. Едят парное мясо. Мама и тебе кусочек сунула в кулачок, сунула и куда-то убежала , и вот ты ползешь по снегу а призрачный волчонок шагает рядом тобой. Тебе трудно идти на двух ногах, на четвереньках легче.
Смеешься. Ловишь снег ртом. Бросаешь кусочек мяса своему волчонку и он радостно слизывает жар плоти – духи они ведь все холодные – даже хранители мечтают о крови.

Хорошо. А потом плохо. Стая мальчишек вокруг тебя закружилась.

- Кэле! Кэле! Кэлечелека!!! – Кричат злобно, не по-доброму. Лица ненавистью перекошены и еще страхом. Кто-то бросает снежок в тебя. – Вон. Вон уходи. Кэле. Кэле! Кэлечелека!!!

Ярра уже понимает, что мама - это всегда хорошо, мама- это теплое молоко, ласковый, убаюкивающий голос, мягкие, такие нежные руки, успокаивающий, такой родной стук сердца. Но Ярра уже может обходится без нее, недолго, пока исследует этот мир, пока устланная мягким пахучим мхом земля, не подсунет под попку твердый камушек, пока вниманием девочки владеет Алелеке, уже довольно большой, но тоже любопытный, как и Ярра. Пока животик наполнен едой или вот как сейчас, пока не начинает происходить что-то страшное или непонятное. Тогда мама, как бы далеко не была, слышит отчаянный плач Ярры и появляется рядом.
Девочка только-только встала на непослушные еще ножки, протянула ручки к отливающей серебром шерсти Хранителя - потрогать, попробовать на вкус. Стоит Ярра, покачивается, улыбается радостно и открыто.
- Кэле! Кэле! - раздается вокруг злое. Тени закрывают солнышко, надвигаются. Чувствует Ярра, не понимая слов, злость и ненависть, меркнет ее беззубая улыбка, морщится круглое личико, сжимаются маленькие кулачки. Хранитель тоже чувствует, рычит, закрывая собой девочку, кружит вокруг нее, вздымая густую шерсть на загривке. Врезается в маленькое тельце твердый снежок, опрокидывает на мягкую землю, но все равно больно. Больно и страшно. За что? - не понимающе смотрят наполнившиеся слезами глазки.
- Ааааа, мама! - раздается над стойбищем пронзительный, полный боли и страха крик, - Ааааа.
И рычит, готовый бросится на посягнувшего Хранитель. Бросится ли?

Наполняет маленькое сердце черная злость. Рычит призрачный волк, оскалив молочные свои зубы – холодной синевой блестят его бездонные глаза, смертный холод струится из пасти. Фиолетово-багряный лёд. Ты еще мала. А уже чувствуешь!
…Это как колодец в который падаешь всё вниз да вниз – сладкие ветра несутся навстречу, обнимают тебя, но падение уже не остановить.
Мир умирает вокруг тебя, так отчаянно и жестоко высасываешь из него силы - земля под твоими пухлыми ножками что обуты в крохотные унтики, вмиг, стала бесплодной. Сморщились красные ягоды брусники, напитались желчью. Почернели. Теперь яд! Невинный олень съест и заболеет, вспухнут потроха его, загноятся глаза вытекая по живому червями да мухами. Соберутся звонкокие слепни вокруг упавшего животного чтобы всласть попировать.

Ааааа, мама, где ты!?

Тени углубились – ты видишь как нечто черное собирается в гремящую волну.
Видишь!
Над головами пляшущих жителей, над летними ярангами. Высоко-высоко в небе застыл черный, клокочущий от ярости вал. Море пришло по твоему зову, невидимое море нижнего мира, чтобы залить ваше летнее стойбище своим жестоким ядом. Обрушиться волной несчастья, зла и ненависти на глупые человеческие головы. Чтобы разможжить!

Мальчишки вдруг разбежались с горестными завываниями, а один остался. Глупец! Перекошенное лицо, испуганные уголья глаз, навел на тебя игрушечный гарпун свой.
- Я вижу ЧТО ты делаешь!
Друг. Враг? Чувствуешь его имя – Паналыку. Копьеносец. Человек который возьмет оружие в свои руки и поразит Кита.

«Убей!» Невыносимый голос отца в голове раздается. Ты еще мала чтобы помнить, но голос выворачивает наизнанку. Мама – лето. А этот голос наполняет беспредельная зима, он пронзает тебя витым рогом, нанизывая на шершавую костяную смерть...
«Подчиняйся, дочь!»
Бросился в атаку твой хранитель. Уже терзает слабого защитника дурного мальчишки – волчонок вцепился в красивого ворона, прижал к земле и грызет вырывая перья. Не может ворон постоять против волка, еще миг-два, и убьет его синий зверь сотканный из снежинок

«Убей. Убей. Убей. Убей. Убей. Мама не придет. Мама ушла. Мама не найдет. Мама бросила. Убивай, дочь моя! Убивай. Убивай. Убивай. Убивай. Убивай.»

...Будто песню поёт.

Страшно, холодно... Не снаружи холодно, внутри, словно сжимается все в тяжелый ледяной ком и становится темно, а значит еще страшнее,
- Мамаааа, ты где, мааама...

Голос врывается прямо в голову, рвет изнутри, бьется набатом, но не добр он, не успокаивает маленькую Ярру, а еще больше пугает. От этого голоса хочется спрятаться, зарыться с головой в теплый мягкий мех, в мамины руки, но он грохочет, он повсюду...

Мала Ярра, но понимает, что жизнь просто так нельзя отнять, "убить" - это плохо, это не правильно, мама расстроится и будет плакать, и будут руки ее, обычно теплые и нежные, холодными, как лед, и будет пахнуть от нее чем-то горьким, от чего тоже хочется плакать. Ярра еще не понимает, но чувствует запах горя, а еще много других запахов - радость пахнет молоком и солнышком, спокойствие - парным мясом, неуверенность - холодным соленым ветром.

Плачет Ярра, катятся по круглому, сморщенному от страха личику горькие слезы, падают на снег, прожигая в нем маленькие дырочки до самой земли, зовет она Алелеку, желая опустить маленькие пальчики в его призрачный мех, спрятаться от темноты и кричащего голоса. Смотрит она на расплывающуюся фигуру мальчишки и не желает ему смерти, она просто не понимает, почему он злится. Протягивает, с жалобным плачем, к нему испачканные кровью ручки, просит помощи и защиты от страшного голоса.

Волна.
Ты волна застывшая над стойбищем, шелестящая стихия, которая готова залить этот несчастный мир кровью. Оборотная девочка полная мухами и звенящими комарами - обманчивое дитя что срыгивает чужими внутренностями и смертями. Зависла над жалкими человечьими жизнями что тоньше волоска - хочешь разорви его, а хочешь позволь остаться целым. Ты прядильщица, а человечья жизнь хрупкая, покорная твоей воле, нить.
Думаешь. Разрушить их или пожалеть? Серое небо, великая тундра, край мертвого леса и горы Эччегель и еще море - далекое далекое море с высоты виднеется.

Ярра-ярра-ярра. Бьются волны ударяясь о скалистый берег. Ты еще придешь туда - тебе нельзя идти к морю, но ты обязательно придешь когда наступит Положенный Час. Оно зовет тебя, оно пленило тебя. Оно - твой отец. Ярра-Ярра-Ярра, шепчут родные воды...

Пожалела. Это странное слово "смерть" тяжелое как сто камней разом развеялось покорное твоей воле.
Смерти нет. Убивать плохо. Чувствуешь как будто внутри тебя расцветает нечто теплое - словно первый цветок, такой мягкий и хрупкий после долгих холодов. Подснежник в сердце. Духи-то они не умеют жалеть, а ты умеешь. Духам нужен только жар, а тебе нужно что-то другое. Не чужая кровь и не сладкие чужие смерти.

Что-то совсем иное тебе требуется в жизни.

Паналыку вздохнул.
- Ну ладно. Зла-то на меня не держи, может это...может не прав!
Передал тебя плачущую и несчастную маме, ее успокаивающему шепоту, ее мягким руками что изувечены ежедневной работой. Под защиту ее большой, вечно страдающей о тебе души отдал.

Ярра-Ярра-Ярра, облизывают мертвый камень печальные серебряные волны...


Тебе уже шесть лет. Ты видела зиму в своем белоснежном совершенстве царственную колдунью, ты видела лето, быстроногий жаркий сезон что подобен охотнику желающему настигнуть свою дичь. Видела долгий день и ощущала холод первой ночи. Муки кочевья и радость первого убитого кита. Шесть раз менялись вокруг тебя сезоны. Паналыку всегда где-то рядом - верный неразговорчивый друг. Он единственный кто не спешит обижать тебя, такую смешную и глупую малышку - пухленькую, укутанную в теплые шкуры девочку с коричневым лицом и тревожными синими глазами которые то светло-голубые, то невозможно фиолетовые.

Ты бежишь куда-нибудь наслаждаясь силой своих ног, а Паналыку рядом, ты играешь с невидимым волчонком, а Паналыку сторожит ваши игры. Тебя не любят, но бояться трогать. Тебя оберегают, а Паналыку ходит с синяками. Его довольно часто бьют другие мальчишки за то что водится с тобой, а он дерется как разъяренный зверь. Паналыку! Молчаливый друг с копьём. Он не жалуется, хотя иногда синяков на его лице довольно много.

...В тот день все шло как обычно. Помогла маме с шитьем, задала корма собакам. Притихла когда пришла соседка Ойрон. Взрослые разговоры всегда интересно послушать: затихнуть, притвориться будто нет тебя и внимать суетливым женщинам. А они о своем. О жизни, о мужчинах, ток-ток-ток, словно старик по бубну бьет...ток-ток-ток...о еде, об оленях, о соседке Айнон....ток-ток-ток...о ползущем разорении. О большой смерти.

- Мужчины говорят будто возле Эччегеля ходит жирный Кэле и поет о смерти. Четыре оленьих рога, зубастая пасть. Ну, Кэле никогда к добру не появляются. Скоро так и будет что соберутся охотники и прогонят демона! Слышала Хаану (так мать твою зовут)...будто нынче много бродяг расплодилось и все куда-то бегут? Лица кровью перепачканы, в глазах страх. Так говорят. Стойбища пустеют. Олени падают. Так говорят! У нас-то всё хорошо пока, а только отчего бегут бродяги? Я-то сама не видала, а что говорят, послушай-ка! Говорят будто тощие они и глаза страхом проедены. Вроде живые, а уже покойники совсем. Беглецы-то эти! А Кэле, тот вроде о смерти поёт, мерзость такая, говорит будто хорошо ему будет...будто скоро столько жарких трупов будет, сколько тюленей в счастливый сезон охотники выбивают. Ээээ, да тут у тебя маленькая заслушалась...

Замолчала Ойрон, на тебя черные бусины глаз перевела. Совсем молодая еще. Другие боятся к твоей матери ходить, а Ойрон приходит и ничего. У нее круглый живот виднеется под одеждой, но она не боится будто ты нерожденного сглазишь...

- Ээээ девочка...да Паналыку за тобой как привязанный ходит. Слыхала Хаану...нашел мальчишка себе жену! А что здесь такого? Охотник из него видный будет. Так говорят. Статный. Крепкий. В море уже давно ходит с отцом. Ээээ....чего-то собаки разлаялись. Совсем беда...так громко лают...Сходи Ярра, облей-ка их водой как следует!

Взрослые разговоры всегда интересны, хотя не всегда понятны, но можно рассказать все Паналыку и он поймет и объяснит, или посмеется, легонько щелкнув Ярру по носу.
А сегодня интересно вдвойне, про кэле вот, интересно и даже немного страшно. Девочка подвинулась поближе к защитнику и ее заметили. Обидно, сейчас отправят что-нибудь делать и скажут, что нельзя слушать взрослые разговоры. Но нет, Ойрон только рассмеялась и заговорила про Паналыку. Ярра даже засмущалась и сама выскользнула за полог яранги, позвав за собой Алелеке. И чего это собаки раскричались?

А что и будут они с Паналыку мужем и женой - он сильный и смелый, и всегда ее защищает, и будет у них большая-большая яранга, много шкур и мяса, а она будет сидеть и ждать его с охоты или нет, будет вместе с ним ходить на охоту, ведь она тоже смелая! И у нее есть Алелеке. И может даже победят они страшного Кэле и все будут их славить и никто больше не будет обзываться и ставить Паналыку синяков. И все будут приходить к их яранге и нести подарки.
А может они пойдут к самому морю... Тут девочка нахмурилась. Море было для нее чем-то странным и живым. Ей снились седые, словно волосы старухи Мичийе, волны, которые шептали что-то, наползая на каменистый берег. Шептали и звали. А еще грозно гремели и рычали, раздираемые пиками скал на клочья пены, оседая на их черный боках. А когда уставшее солнце падало в море, оно становилось красным и волны хохотали, кровавыми языками бросаясь на берег.

После этих снов болела голова и съедала странная тоска.

- Хэй, хэй, чего раскричались, лохматые! - крикнула Ярра на расшумевшихся собак и огляделась - и что их так взбудоражило?

Приятно вырваться на свободу после спертой духоты летней яранги! Очень приятно, Ярра. Внутри пахнет жиром и запахом несвежих тел, необработанными шкурами и подтухающей рыбой. Взрослые разговоры, что зеленые мухи с полосатыми глазами кружатся в воздухе – ж-жу-жу-ж-жу, но ничего не понятно. Хорошие домашние запахи властвуют в доме вообще-то, запахи детства рассказывающие о теплых снах и маминой защите, о Жаре человечьей крови рассказывающие и о маленькой человечьей душе, что обречена сопротивляться грозному дыханию Севера. Снова и снова.

Но на свободе-то лучше, бодрее и красивее, как ни посмотри!

…Здесь хрусткое небо над головой, мятущееся солнце предчувствующее скорую свою гибель. Алые перистые облака и легкие снежинки, соскальзывающие из-за края мира. Твои ноги просятся в бег, а кости сами собой распрямляются – потому что здесь не нужно сидеть на корточках согнувшись в три погибели. Это Великая Мировая Яранга и если здесь кому и тесно, так только Божественному Старцу Тэнгиру наверное и его оленям-ветрам!

…Или нет. Мелькнула горькая тень заповедных воспоминаний, что утаила в своей душе среди гноя и страха. Ты! Нарвал, море, покрытый кусочками застарелой плоти и алыми разводами крови витой рог, скалы кричащие человеческим криком. ЕМУ ТОЖЕ ТЕСНО. ЕМУ ВСЕГДА ТЕСНО. ОН НЕ ЗНАЕТ ПОКОЯ. ОН СТРАДАЕТ ОТ ТЕСНОТЫ. НЕ ДЫШИТ. НЕ СПИТ. БРЕДИТ БОЛЬЮ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ. ВЫЖИДАЕТ. ГОТОВИТСЯ К ПРЫЖКУ МОРЕ.

Легкий ветерок тронул ноздри, заставляя тебя чихнуть – желтые травки и охристая пыль – хорошо когда больших холодов еще нет, и осень угасает словно горсть рыжих углей на большом кострище! Алелекэ нехотя оторвался от своей косточки выскальзывая наружу. Собаки, что обычно боятся синего волка, сейчас не желали успокаиваться. Гав-гав-гав, хриплые голоса полосовали совершенство мира. Раф-раф-раф-раф! Гув-гув-гув. Хрипло, визгливо, достойно и невыносимо мерзко – многоцветье собачьего лая разбивало утреннюю тишину.
И снова Паналыку отбивается от обидчиков, - кто-то швыряет в него камнями, сердито, злобно – сговариваются мелкие чертенята чтобы напасть толпой и избить.
И собаки захлебываются в лае, и день уже испортился – он красный словно кровь, а снежинки, что падают себе лениво сверху, такими птицами задумчивыми и покойными словно чайки парящие в воздухе, снежинки эти пахнут огнём. Пожарищем. Плотью горелых стойбищ. Недобрыми новостями.

Воняют себе прямо!

- Кэле кэле, сын дерьма! – Кричат мальчишки бросаясь толпой на твоего друга. Собаки ярятся. Солнце грустит. – Кэле кэле кэлечелека из дерьма рожденный сын дерьма, прислужник вонючей ведьмы!!!

Ярра вдохнула полной грудью сладкий воздух. Яранга пахла домом, любовью мамы, спокойствием и надежностью. А на улице пахло свободой. А еще чем-то неуловимо притягательным. Сплетались запахи травы, мха, чуть подмороженной клюквы, лопающейся под ногами, собачьей шерсти и дыма.

А еще, сейчас здесь пахло злостью и страхом - противным сладковатым запахом гниющего мяса.
Вся радость куда-то пропала, смытая этой волной вони, исходящей от сочащихся иррациональной ненавистью и страхом толпы мальчишек. А от горьковатого запаха багульника - обиды и непонимания, исходящего от Паналыку хотелось заплакать. Но нельзя! Она же Ярра! Будущая победительница злых Келе!
- Ярра, Ярра, Ярра!!! - загрохотали в голове волны, разбиваясь о серые скалы. Воздух вокруг сгустился. Стало холодно внутри от переполнявших эмоций. Забурлила пеной морской злость и обида - что им нужно? Зачем? Почему?
Ярра ощущала людской кислый запах страха постоянно и не понимала. Вот только от Ойрон всегда пахло добротой и молоком с земляникой, а от Паналыку пахло мягким мхом и чуть-чуть снегом.

Какая-то часть Ярры наслаждалась аурой ярости и страха, впитывала, как губка ненависть и девочку даже затошнило,
- Пошли отсюда, сейчас собак спущу, - собаки заходились лаем, будто чувствуя то же, что и девочка, рвались наказать обидчиков, защитить.

Теплый день пахнет осенью и старыми мечтами, пахнет отгоревшим солнцем и ведьминой травой - горьким таким цветком что живет себе не больше месяца в суровой тундре – цветет, отцветает и послушно умирает, повергнутый в прах беспощадной зимой.
Но зимы сейчас нет, а смертью пахнет, веет, смертью полнится все вокруг! Такое случается когда рыба полежит на солнце, когда прилетят зеленые мухи и отложат червей. Когда неведомым ядом испорчено хорошее охристое утро – а что за яд его точит, тебе неведомо, Ярра! Ножки твои коротковаты ещё, душа незрелая. Будь ты сильной, заглянула бы в нижний мир. А ты слабая пока что – детеныш Кита, но сам не кит, ты не шаманка, и шаманская кровь еще не умеет бурлить в твоих венах как у старухи Мичийе, которой ведомо искусство камлания.

Зато другое знаешь - верность, преданность, зато умеешь жалеть. Вот и Паналыку - он молчаливый как призрак, со своим копьем в руках и не пожалуется никогда, но он дерется - один против многих! Это и славно и замечательно, таким и должен быть муж-добытчик! И некой темной части тебя это даже нравится: когда синяки на мальчишеском лице вспухают, когда капля крови по подбородку ползет. Услаждаешься. Впитываешь этот сладкий Жар. Вкусный. Неодолимый.
Аромат боли.
...Говорят духи сходят с ума от близости жара. Они ледяные - им каждая жизнь человеческая, как самое вкусное на свете угощение. Даже за каплю крови будут драться как свора псов. А ты не дух, Ярра. А ты можешь остановиться и останавливаешься тут же. Притаптываешь жажду свою, будто уголья ногой раскидываешь. Хотя и тяжело, больно уж вкусен Жар! Один раз попробуешь и никогда не забудешь его вкус...

- Пошли отсюда, сейчас собак спущу!

Выкрикнула. И мальчишки как-то сразу испугались, ужались сами в себя потеряв значительность свою, а без значительности, уже и драки нет. Тебя боятся в людях, вот и пацанье разбежалось - с галдежом, с криками, рванули куда-то прочь человечьей стаей. А собаки ярятся, заливаются, терзают желтую тишину осеннего дня царапающим своим лаем.

...Видишь теней. Чуть дальше ползут они, плывут сквозь тундру словно киты - согбенные, усталые чужаки лишенные крова и дома. Собаки здесь злятся, а ближе боятся подойти. Вот и визжат! Недоброе что-то кружится вокруг этих скитальцев - волокуши, скарб, олени уставшие: с гнойными корками вокруг глаз, с вышаркавшейся шерстью и обломанными рогами. Даже белые лайки этих несчастных людей - все чем-то гнилым наполнены. Всё вонючее. Всё смердит отчаянно. Словно носители болезни какой, или поветрия страшные гонцы перед тобой! Идут.
Дети переваливаются кое-как, женщины, косматые старухи. Мужчины с коричневыми лицами. Все что-то знают и молчат. А на вашем стойбище и не спрашивает никто.

Чур. Чур. Чур. Люди вашего временного стойбища защитные жесты пальцами складывают. А говорить о беде, это всё равно что саму беду к себе в жилище звать. Вот и Паналыку, неустрашимый прямой муж - наставил копье в защитном жесте, словно бы на дичь выцеливаясь, а не на живых людей. Напуган! Потому, верно, и заговорил:

- Кэле знает что сюда надвигается. Надо найти его и прогнать! Говорят возле Эччегэля ошивается. Вонючий сын. Я сегодня к Эччегелю пойду и убью его своим копьем!

Испугались мальчишки, разлетелись потревоженными комарами, но с готовностью снова собраться, облепить и тревожить своими мелкими укусами. А если много их будет, то и досуха выпить могут. Скатывается яркая бусина крови по щеке, горит угольком, манит. Тянется к ней всей душой Ярра, чувствует ее жар. Пьет боль и расцветают на ее щеках цветы румянца. Еле взгляд отвела, отвлекшись на продолжавших яриться собак.

Зябко стало Ярре, когда увидела она тени, когда ощутила вонь, коконом окутывающую их. Сердце словно сжала невидимая рука и дышать стало тяжело. А вонь навязчиво забиралась в нос, вызывая тошноту и противный комок в горле. Девочка прижала ладошку к груди, заслезившимися, вдруг, глазами глядя на скорбную вереницу в тишине шагавшую мимо их стойбища. Даже звон комаров, кажется утих. Словно не живые шли, а мертвые... Вон и голые ребра видны, сквозь гниющую плоть собаки и сползает клочьями со спины оленя шкура, обнажая кишащее опарышами мясо.
Не в силах смотреть, Ярра отвернулась, судорожно проталкивая в легкие воздух и пытаясь усмерить взбунтовавшийся желудок.

И Паналыку боится - его страх девочка тоже ощущала кислым запахом забродившего молока и пропитанного потом мха. Но Паналыку взрослый уже, скоро мужчиной станет, поэтому не может он страх свой показать. А она? Если хочет стать хорошей женой, то ей тогда тоже не должно быть страшно.

- И я с тобой! - сжав маленькие кулачки, девочка подошла к Паналыку, - Вместе пойдем!

Перепуган. Да. Как-то весь вытянулся Паналыку будто тень сизая на морозе! Призрак и призрак как будто. И кровь от смуглого лица отлила, и уголья глаз, темным страхом загорелись. Плюнул себе под ноги парень, защитный знак рукой выписывая. Прочь. Прочь мертвые тени! Все прочь.
...А беглецы ползут, бредут себе среди рыжего дня, друг на друга опираясь и поодиночке, шевелят разбитыми ногами вяло. И ни один человек живой не протянет им руку помощи, не предложит мяса парного, не бросит связку рыбьих голов под ноги. Воду не поднесет. Ведь беда за ними идет. Заразная такая беда которую нельзя беспокоить и трогать тоже нельзя. Запачкаешься иначе и на себя дрянь возьмешь...

- Вместе на Эччегель пойдем. Да! Только собак возьми. Старики говорят всякое там бывает...а может и врут от старости. А может и нет. Возьми собак. Чоро бери. Быппай старый. Здесь его оставляй! Элике возьми, хорошая сука. С задором. А Баачу не бери, бедовая она. Возле Большого камня меня жди. Там встретимся и пойдем. Матери не говори - к Эччегелю не пустит иначе тебя! Плохое там место.

Так сказал, и побежал себе куда-то. Невозможно в тундре раствориться, невозможно исчезнуть среди низких трав да мхов утренним туманом. Укрывище себе найти не всякий сумеет так скоро, а Паналыку знает в подобных делах толк! Вот только что здесь стоял - кровь утирал, копье придерживая второй рукой. Высокий. Статный красавец! Темноглазый, прямой, с обветренной коричневой кожей что иссечена первыми шрамами да яркими рубцами. А то вдруг бросился куда-то со всех ног и будто нет его! Только Алелекэ остался, но призрачному волку нет дела до людских страхов - прикажи ему, может и убьет кого из проклятых беглецов чтобы Жара напиться. А пока не прикажешь, он покорно ждать будет. Не ведомы ему людские ужасы и Эччегель не пугает....


...А что этот Эччегель? Разное о нём слышала от болтивой Ойрон, ты, в свое время, а поди вспомни что-то нужное - одна требуха рыбья в голове! Как назло. Дыры какие-то в земле, от них и все страхи ползут. Так говорят. Место под горой. Костяное место под глухой горой - такое вроде имя Эччегеля.
И собак нужно выбрать, так ведь Паналыку велел. А только разве может он лучше тебя в таких делах понимать? Глупый Паналыку, смешной Паналыку, твердолобый дурак. Па-на-лыку.

Быппай старый зверь, а еще верный и добрый, матерый что называется! Ему недолго жить осталось на свете, бросить его, все-равно что предать по своему. Умный пёс! Такой все понимает. Остальные вон бесятся, лают, слюнями брызгаются и визжат. А этот осторожно рычит и на тебя, Ярра, преданно-преданно смотрит желтыми глазами. Шкура рыжая, нездоровая - лапы усталые, а взгляд мудрый и стариковский.
Чоро другой - молодой, горячий кобель! Всех кусает, со всеми в драке постоянной - если где собаки сцепились не на жизнь, а на смерть, значит Чоро постарался. Альфа-псом желает стать! Но глупый, как и все молодые, ненадежный еще, необкусанный как следует жизнью самец. Ты не обкусана, Чоро тоже не опробован.
Элике - вчеращний щенок, а сегодня уже неплохая собака. Большая и добрая, только не злая какая-то. Если враг нападет, кто знает? Может и убежит, может и струсит позорно, ведь нет в ней боевой злости. Задорная, но какая-то слишком легко остывающая псина Элике.
И Бача. Неудачливая собака! Говорят, на ней беда какая-то лежит...она вроде и добрая и верная и шкура снежно белая у нее, как первый невинный снег, а никому счастья не приносит. Её бы и убили давно, да мать твоя пожалела и из жалости к себе взяла. А дом ваш боятся, тебя, Ярра боятся! И Бачу тоже, как ни странно...
Опасаются! Несчастье, говорят, на её четырех лапах ходит.

Уходили тени, уносили за собой запах смерти. Стойкий. Сладкий. Пресный. Он забивает нос, оседает в легких, заставляет давиться воздухом. И Ярра кашляет, вытирая выступившие слезы. Машет ладошкой перед лицом, отгоняя назойливую вонь.

А люди идут и дышат этим, кашляют надрывно, прижимая к груди руки, сами того не замечая, что помечены они смертью и ей дышат и не отпустит она того, кого пометила. И не спасут от этого кашля ни мать-и-мачеха, ни тюлений жир. Но знание это слишком тяжело для человека и готов он отмахнуться от него. С надеждой ведь жить легче. И за надежду будут они держаться.
Сказать? Испугаются. И так уже боятся и страх висит темным туманом над ними, расползаясь и на родное стойбище - вон Паналыку аж посинел весь. Только нечего ему боятся и не его это страх, а их - теней, в которые превратились люди. А Ярра привыкла к людскому страху - с рождения он с ней и даже не душит уже, не пугает. Маму только жалко, тяжко ей.

Девочка задумчиво посмотрела в след парню и прикусила кончик ногтя на большом пальце, переведя взгляд на собак - кого выбрать? Быпай преданно глядит в глаза - верный друг, предан и жизнь отдаст за нее, но и правда стар, зато опытен. Чоро? Нет, молодой, горячий, но не испытан еще, не знает Ярра что ожидать от него. А вдруг решит он главенство свое ей доказать? Или слушаться не захочет? Нет, не Чоро. Элике - солнышко веселое, играть с ней хорошо, валятся в мягком мху, но рыкни кто, замахнись и поджат хвост у Элике и смотрит со страхом. Нет, не Элике.
Бача... белее снега, но чувствует в ней что-то Ярра, близкое что-то и одновременно чужое. И боятся ее люди, а вот Ярра не боится.

- Ну что, Алелеке, одобришь мой выбор? - потрепав по холке хранителя спросила девочка. Нахмурила бровки, пытаясь вспомнить про Эччигеке. Только вот память какие-то обрывки подкидывала. Странные, страшные.

Алелеке фыркнул горделиво!
...Что ему Призрачному Волку до людских страстей, спрашивается, разве может его что-то испугать, сломить и отступить заставить? Не видала такого тундра! И до выбора человечьего хранителю дела нет! А затем на Баачу поглядел неприязненно и остро, зарычал даже как-то недобро, скрежещуще так и мерзенько волк!
Баача. Собака неприятность! Собака пропахшая неправильностью, горечью, ведьминой травой...Что-то не сошлось у них с Алелеке, недовольным остался призрачный зверь, зубья показывая.
Эччегеке впереди. Суровый, гордый, неодолимый.

И идут на Эччегель совсем не друзьями Алелеке и Баача...