Пути ненависти | ходы игроков | Рыцари березовых крестов

Май 1943г Смоленск. Военный госпиталь.



ссылка

Помогая себе тростью, по узкому коридору не спеша шел пожилой человек. В свободной руке он держал небольшой кусок бумаги испещрённую множеством мелких надписей и синих печатей. Стараясь ни кого не задеть он, с несвойственной его положению аккуратностью и тактичностью, тихонько обходил попадавшихся ему на пути людей. Каждый из них по его мнению заслуживал и большего уважения к себе , чем мог предоставить старик, ведь все они были либо будущими калеками, либо если судьбе будет так угодно , непременно опять вернуться на фронт. На этот проклятый фронт, где реками льется кровь и каждую секунду рушатся чьи-то судьбы. Мориц Беккерт не мнил себя ни гуманистом ни пацифистом, старик считал себя реалистом, он просто был врачом. Будь он моложе ,лет эдак хотя бы на двадцать, то непременно бы тоже взял в руки винтовку или сидел бы за рычагами этих железных исполинов, которые они называют «танки» если бы позволили. Причем сделал бы он все это не за «фюрера» и не за новый мировой порядок который он ежедневно обещал по радио. Нет, он бы взял винтовку ради этих ребят, что лежат сейчас по всем коридорам и комнатам его больницы, за германию, что вынуждена вновь истекать кровью на очередной бессмысленной войне. Беккерт ненароком вспомнил свою юность. Он уже бывал в России, сначала в рядах австрийской армии, затем в числе многочисленных пленных, что длинными вереницами шагали по сибирским каторгам, потом в ряду освободивших их красных большевиков, белых офицеров сеявших не меньший террор на подконтрольных им территориях, зеленых бандитов, «коричневых и синих» - когда только здесь в то время не было. Тогда было все равно к кому примыкать, лишь бы остаться в живых и на шаг приблизиться к дому, к жене и детям. Спас его тогда какой-то контрабандист в Одессе, сумевший за золотой подсигар переправить его в Румынию.

Мориц Беккерт не спеша шел по коридору в сторону выхода, ведущего к пристроенному к зданию обширной веранде. На улице была весна и яркое весеннее солнце уже прилично пригревало. Пользуясь хорошей погодой какой то умник умудрился вытащить туда старенькое , но все еще рабочее пианино и теперь это было излюбленное место для времяпрепровождения выздоравливающих военнослужащих. Вот и сейчас, подойдя к порогу Беккерт увидел как за роялем сидел очередной музыкант и играл печальную мелодию. Пианист был слеп у него был сильнейший ожог глаз и музыка – это наверное единственное что осталось у него в жизни. Доктор прислушался и наконец-то вспомнил что же играет бедолага. Из-под тонких изящных пальцев , виртуозно бегавших по черным и белым клавишам выплывала мелодичная «Мелодия слез» Бетховена. Подумать только, а ведь он возможно только и сможет, что плакать этими глазами , на большее они уже вряд ли будут способны.

Потеребив в руках бумажку Мориц перевел свой взгляд на другого человека- того что стоял в сторонке облокотившись о косяк покосившегося крыльца и, теребя в руках вытащенную из пачки сигарету , молча смотрел на чудом выжившую в пожаре войны старую церковь и слушал музыку.

Клаус Кауфман – сильная личность. Как вчера он помнил его приезд сюда. Вернее то, как его полуживого, тифозного привезли в кузове грузовика его друзья. В тот день в снежный январский Смоленск прибыла дивизия «Великая Германия» которая через пару дней вновь уехала опять куда то воевать. Это он потом уже узнал и про бои за Харьков и про отправку ее на отдых в Полтаву, а тогда ему просто скинули из кузова накрытого заснеженной шинелью умирающего человека. Шансов было мало, но офицер выжил, потом была двухсторонняя пневмония из-за ослабленного иммунитета и долгий период реабилитации и карантина после перенесенных инфекций. Но теперь, спустя пять месяцев все уже кончено, не осталось и следа от прошлого. Многое что изменилось за это время, многое. Линия фронта уже почти подошла к городу и госпиталь во всю готовился к переезду, сменилось много людей в его палатах, Беккерту казалось , что и война уже стала совсем другой. Объяснить не возможно как она изменилась – просто стала другой и все.

Сжав покрепче свою трость , доктор аккуратно прошествовал мимо музыканта и, подойдя к офицеру, легонько кашлянул что бы привлечь его внимание:

- Господин Кауфман, ну что ж могу вас поздравить. С анализами все в порядке и вы вполне готовы к выписке. Даже больше-вы все еще годны к службе. Но все же я бы на вашем месте отдохнул где- нибудь в хорошем санатории на берегу моря. – взглянув на зажатую в пальцах сигарету Мориц неприязненно заметил – и советую бросайте это. Все-таки легкие у вас одни.

Протянув гауптману подготовленную для выписки справку старик развернулся готовый уже было уходить, но немного замешкался и, повернувшись в пол оборота, по отечески добродушно добавил офицеру:

- И да, Клаус, берегите себя…

После чего вновь не спеша побрел обратно в темные коридоры своего храма боли, страданий и надежды.

- Спасибо, доктор. Я постараюсь.

Долго, очень долго провалялся Клаус в этом госпитале. Его соратники все это время - и об этом он старался не думать - выполняли свой долг, сражались, умирали, получали награды. А он... он лежал на больничной койке, сытно ел и сладко спал. Кауфману было стыдно, хоть он и понимал, что это не его вина.

Ему снились кошмары. Снились убитые товарищи, горящие деревни и изгрызенная воронками взрывов черная земля. Снился пылающий Берлин - и каждый раз гауптман вскакивал с койки, тяжело дыша и обливаясь холодным потом.

Война шла не так, как планировалось. Иваны наступали - откуда у них брались силы? Их убивали тысячами, а они все никак не успокаивались, лезли вперед, метр за метров тесня доблестных солдат фюрера. Гауптман читал газеты и представлял в общих чертах ситуацию на фронте. Дерьмовую ситуацию. Наступление захлебнулось, попытки контратаковать проваливались, вермахт отступал. Возможно, он воспринимал все слишком пессимистично - этого Кауфман тоже не исключал.

"Хорошо играет" - подумал Клаус, слушая слепого пианиста, - "Бетховен, кажется". Кауфман любил музыку. И классическую, и военные марши, и легкомысленную музыку берлинских кабаков. Даже русские песни ему нравились, хотя он почти не понимал слов - русский язык вообще сложный, а когда на нем начинают петь... Сам гауптман обладал неплохим голосом и слухом, поэтому иногда тихонько напевал себе под нос какую-то песенку. Однажды, еще во Франции (о, насколько воевать там было легче и приятнее!) ему в руки попалась гитара и один из солдат научил его нескольким аккордам. В госпитале гитары, к сожалению, не было, и Клаус почему-то грустил по этому поводу.

Он положил сигарету обратно в пачку - почти полную, Клаус не курил уже неделю, только угощал, если просили и подошел к пианисту. Хотелось поблагодарить этого бедного парня за такую прекрасную музыку. Клаус хлопнул пианиста по плечу:
- Эй, парень, сигарету хочешь? - сигареты здесь были ходовым товаром. Курили почти все, то ли снимая напряжение, то ли по другой причине, некурящий Клаус был исключением из правила.

Почувствовав хлопок по плечу, пианист остановился. Руки его само непроизвольно наигрывали какую то неопределённую мелодию- получалось мелодично, но по-видимому сам автор мало уделяет вниманию тому что делает. Разум его витал в каких-то, только ему видимых облаках. Предложение Кауфмана выдернуло музыканта из его состояния, заставив вздрогнуть и резко закрыть крышку инструмента.

-А ? Что? Извините, что вы сказали? – голос его казался напуганным и немного растерянным. Но быстро осознав что он него хотят музыкант медленно протянул руку в сторону источника голоса и нащупав дрожащей рукой протянутую ему пачку аккуратно достал от туда две сигареты. После чего так же аккуратно, чтобы не сломать, сунул одну из них в нагрудный карман своего мятого кителя с нашивками ефрейтора.

- Да, да конечно. Спасибо. Извините, я немного задумался и …. Хотя уже не важно. Да, по крайней мере уже не важно.

Голос его немного дрожал, а рука методично покручивала одну из сигарет.

- Арнольд Курц. Извините не знаю вашего звания , могу лишь предполагать, что вы один из выписывающихся сегодня . Клаус если не ошибаюсь. Это с вами старый австриец разговаривал- я по голосу узнал.

Сунув сигарету в рот, Арнольд начал медленно и методично прощупывать себя в надежде найти в каком-нибудь кармане потерянную зажигалку или же случайно завалявшиеся спички.

-Не трудно предположить , что вы снова возвращаетесь туда – сигарета , прилипшая к его губе словно метроном плавно пошатывалась в такт каждого сказанного музыкантом слова, а руки все так же безрезультатно искали источник огня. – Черт ну где же она. Опять скорее всего где то выронил. Как я вам завидую, господин Кауфман, я теперь даже носки смогу найти лишь по запаху.

В голосе ефрейтора звучала злая ирония , пришедшая на смену удручающей печали и растерянности.

- У меня кроме слуха ничего не осталось господин офицер. Удивились откуда я догадался ! – на лице раненного впервые за все это время появилась улыбка. – Понимаете, Клаус когда ты ни чего не видишь приходиться приспосабливаться и уши, стали в каком-то роде окном в этот мир. Я очень много слышу. Но мало что могу. Хотя? …

Сунув руку за пазуху ,Арнольд немного поковырявшись в нагрудном кармане, извлек от туда небольшой сверток пропахшей нафталином тряпицы и протянув ее гауптману тихо произнес.

- Вот возьмите это. Не спрашивайте зачем и что там. Поверьте это вам пригодиться больше чем мне. Калеке это больше ни к чему. А вы – я верю ,что вы справитесь. Вы хороший человек. – неожиданно протянув руки к лицу офицера Арнольд, аккуратно провел ими по нему и тихо закончил – и хороший солдат…

- Арнольд Курц! Где Арнольд Курц? – послышалось из глубины коридоров. После чего на террасу вышла немолодая уже медсестра и увидев слепого ефрейтора громко крикнула. – Господин Курц, так и знала , что вы опять со своей музыкой . Пойдемте пора делать перевязку.

-Перевязки, перевязки , что они решат – зло огрызнулся в ответ музыкант.

Быстро сунув в руку Клауса свой сверток, Курц вплотную приблизился к ошарашенному гауптману вцепившись до белоты в костяшках в его мундир у самого уха тихо прошептал: «Только не показывайте его ни кому. Они по всюду…поверьте мне, я их слышу!» , после чего , так и не прикурив сигарету , тихонько отпустил его и аккуратно расправив возможно образовавшиеся складки, развернулся к офицеру спиной и неспешна, помогая себе тростью направился к ожидающей его медсестре.

"Вот что война делает с людьми", - подумал Клаус. - "Ломает их психику, делает калеками... надеюсь, Арнольда в психушку не упрячут"... - слухи об уничтожении сумасшедших, проводимом с подачи фюрера, ходили в армии давно. Сам Клаус не придавал этому особого значения - ну убивают психов, так и правильно, раз фюрер так решил. Ему виднее, он ведь не ошибается. Но теперь гауптман задумался: "А что, если психов действительно уничтожают, как каких-нибудь чумных? Господи..." - Клаус не знал почему, но ему это вдруг показалось ужасным. Убивать беззащитных, ничего не понимающих людей, у которых просто не все в порядке с головой - что-то в этом было неправильное. Мерзкое.

Чтобы отвлечься, Клаус глянул на сверток, который сунул ему Арнольд. Повертел его в руках, понюхал, пожал плечами и, убедившись, что никто не смотрит, развернул.

Развернув сверток, Клаус обнаружил под плотной тканью потрепанное временем обшарпанное кожаное портмоне, по виду помнящее еще времена кайзера. Размотав стягивающую его тесьму и раскрыв его Кауфман нашел в одном из отделений кошелька три казалось бы обычных и в тоже время таких странных предмета. Первым из них , и самым объемным была выцветшая карта таро с изображением смерти. Вторым что выкатилось на ладонь офицера оказалась винтовочная гильза внутрь которой был вставлен плотно свернуты листочек папиросной бумаги. Третьим предметом был увесистый латунный перстень с изображением свастики, точно такой же что в избытке развевается на многочисленных красных полотнищах необъятного фотерлянда. Третий предмет больше всех отличался от остальных- от него просто веяло древностью. Аккуратно достав свернутый лист бумаги и развернув его Клаус увидел, что вся поверхность его была просто исчерчена графитом, сквозь который отчетливо проглядывали оттиски непонятных слов. Гауптман уже видел подобные буквы, по крайней мере некоторые из них. Во всяком случае он с уверенность мог сказать , что часть из них написаны на русском, только как то коряво и непривычно.

Клаус долго вертел в руках непонятные предметы, а из головы все не шли слова пианиста о том, что ему чем-то пригодятся эти бесполезные вещички. "Бред какой-то", - подумал гауптман. Может, это какие-то обереги, которые несчастный Арнольд носил с собой в качестве талисмана, пока... Клаус хмыкнул. Не больно-то помогли Арнольду эти безделицы.

Повертев некоторое время в руках только что полученные предметы и еще раз рассмотрев текст на бумажке, почему-то казавшийся Клаусу важным, офицер спрятал все полученные вещи в портмоне, а затем - в нагрудный карман. Пора было выписываться из этой чертовой больницы.

Май 1943 г. Смоленск. 17-00



ссылка

На краю небольшой площади разрушенного, но все еще в каком-то роде живого города стоял офицер. Еще недавно он находился в госпитале, убиваясь не справедливостью судьбы заставлявшей его пролеживать бока на больничной койке , в то время как его солдаты, его боевые друзья проливали свою кровь на просторах этого проклятого «Восточного фронта»-как писали о России в газетах. Теперь Клаус мог быть доволен – в кармане его полевого мундира лежал заветный пропуск назад: справка о выздоровлении и приказ, о возвращении в родную часть выданный местным отделом управления личного состава вооруженных сил. В силу близости фронта и нехватки на нем кадровых офицеров имеющих боевой опыт Кауфмана чуть было не отправили на передовую , но узнав что гауптман является уроженцем Берлина , офицер занимавшийся оформлением бумаг, бывший так же родом из этого города , сжалился над стоявшим перед ним пехотинцем и перенаправил того обратно в его родную дивизию «Великая Германия», что располагалась в данный момент под Полтавой . В силу перегруженности железнодорожных путей на данном направлении, отправка поездов туда откладывалась , и у уставшего от безделья офицера образовался неширокий выбор: либо оставаться еще пару дней в городе и придумывать себе в нем развлечения, либо искать какой то иной способ выбраться из этого переполненного войсками прифронтового «базара». Обе перспективы были заманчивыми и обещали хорошие шансы на успех. Помимо поездов, из города шел огромным поток различных автомобилей, с на которых можно было легко добраться куда угодно, вопрос был лишь в том, сколько времени вся эта поездка. С другой стороны, не смотря на окружающие Клауса развалины, в городе сохранилось не мало уцелевших зданий в которых по мимо армейских и административных учреждений располагалось огромное количество увеселительных заведений предназначенных как для солдат , так и для офицеров расквартированных здесь войск .К тому же, имея богатую историческую составляющую, очищенный от коммунизма Смоленск как бы вновь приобрел свой средневековый дух, отличный от европейского, особо ярко выделявшийся на фоне деревянных построек , многочисленных церквей, соборов , монастырей и огромной крепостной стеной. По мимо всего прочего в городе функционировал кинотеатр и драматический театр, где по вечерам местная уцелевшая или приезжая агитационная группа артистов каждый вечер устраивала для любителей подобных развлечений всевозможные представления и спектакли или же транслировали привезенные из Германии документальные и художественные фильмы о любви, приключения и боевых подвигал солдат фюрера на полях сражений.

Так что выбор дальнейших занятий был огромный. А пока боевой офицер , кавалер Рыцарского и железных крестов стоял на краю небольшой площади не далеко от армейских казарм и здания комендатуры, обдуваемый дорожной пылью от проезжавших мимо него автомобилей и думал что же ему делать дальше.

-Господин официер – послышалось с боку на жуткой смеси плохого немецкого и русского – цветы. Купите цветы.

В метрах трех от гауптмана возле измазанного гуталином паренька-оборванца, пытавшегося заработать себе на кусок хлеба с помощью чистки сапог для проходивших мимо него немецких солдат и офицеров, стояла типичная русская девушка одетая скромно по крестьянски. В руках ее была огромная корзина заполненная свежесобранными букетами недавно распустившейся черемухи и ландышей.

-Цветы господин официер. А может сапог? Чистить сапог. Брат чистить вам. Пыль, пыль.

На ее исхудалом лице появилась подобие добродушной улыбки. Было видно что она не доедает и тело ее приобрело небольшой признак начинающейся дистрофии.

Вдыхая свежий воздух и временами кашляя от пыли, которую поднимали проезжающие мимо машины, гауптман улыбался. Свобода, наконец-то свобода! Прочь от лекарств, уколов, докторов! Прочь от бесцельного лежания в койке! Прочь, прочь прочь! Скоро (гауптман аж зажмурился от удовольствия и улыбнулся еще шире) он вернется к своим товарищам, увидит вечно унылого Ганса, посмеется над шутками Генриха и хлопнет по спине совсем еще юного Алекса. Вернется, одним словом, к своим kumpel*. Осталось сделать только шаг - и Клаус вернется. Снова будет водить их в атаку, прикрывать самоволки (всякое ведь случается на фронте) и слушать грубые солдатские шутки. Клаусу это нравилось.

Когда Клаус стоял перед оформлявшим бумаги офицером, гауптману очень хотелось зарядить бюрократу от армии в челюсть. Как это - отправить его, Клауса, не к своим, а неизвестно куда и только потому, что где-то там не хватает офицеров? Черта с два! Но когда офицеры разговорились, оказалось, что они земляки, а это ценилось в вермахте. Оказывается, не каждая Frontschwein** действительно schwein. Клаус даже пожал руку тому офицеру - и это был знак высшего уважения. И благодарности.

Гауптман посмотрел на девушку. Поморщился. До чего довели коммунисты свою страну, если у обычных крестьян нечего есть! И это при том, что земли здесь плодородны, а народ трудолюбивый. Даже немцы не могли все исправить сразу, настолько красные испоганили эту землю.

Клаус улыбнулся девушке и ответил. По-русски.
- Da, zvety. Ja pokupat` zvety. Und sapog, da. Tschistit` a ne pokupat`, - русский давался Клаусу с трудом, хотя он и был усерден. Но на таком простом уровне офицер вполне мог говорить и понимать местных. И не видел ничего плохого в том, чтобы помочь этим несчастным людям. Деньги ведь у него были.

Взяв деньги в обмен на протянутый букетик ландышей ,девушка благодарственно раскланялась.

-Дай бог вам здоровья герр офицер. – уже на русском поблагодарила она Клауса и быстро спрятала протянутую купюру себе за пазуху.- Давай Семка, отдрай господину офицеру штиблеты как следует.

Недовольно посмотрев на сестру , парень все же тяжело вздохнул и принялся с усердием начищать сапоги гауптмана.

- Не правда ли, сколько раболепства в этих русских. – донеслось до уха Кауфмана на странном немецком акценте.



В метре от офицера стоял молодой человек в форме унтершарфюрера некогда знакомого пехотного полка « Légion des Volontaires Français», ныне уменьшенного до двух батальонов и приквартированного к одной из охранных дивизий СС. На голове человека красовался, типичный для представителя данного народа, элегантный черный берет. Да и по огромному выдающемуся вперед картофелевидному носу в купе со специфическим акцентом, на котором говорил солдат не трудно было догадаться, что перед ним француз – один из немногих что воевали на стороне рейха.

- Извините забыл представиться , Тристан Трюшон. – человек ловко покручивал меж пальцев свеже вынутую сигаретку и по-видимому хотел попросить гауптмана помочь прикурить ее.

- В Париже мне приходилось сталкиваться с русскими. Теми, что прибыли туда после победы большевизма. И скажу вам, меня сильно удивило то, что я увидел здесь в России.

-А вы я смотрю недавно в городе? – Трюшон мотнул головой в сторону лежавших на земле вещей офицера.

Клаус медленно повернул голову в сторону француза.
- Меня зовут Клаус Кауфман и я только что выписался из госпиталя, месье Трюшон, - гауптман вежливо улыбнулся. Этот француз ему почему-то сразу не понравился. Был он какой-то... слишком французский. Но вежливость обязывала Клауса поддерживать разговора хотя бы некоторое время. Он протянул французу коробку спичек.
- Русские - поразительный народ. Их много, они выносливы и трудолюбивы, но им постоянно не везет. Их угнетает их же власть, и сами они ничего с этим поделать не могут. Но Великий Рейх дарует освобождение всем порабощенным народам, - на последней фразе Клаус слегка улыбнулся, призывая не воспринимать его слова слишком уж серьезно.
- Hwatit, spasibo, - обратился офицер к мальчугану, чистившему сапоги. Всё равно вскоре замараются. Затем повернулся к девушке и с улыбкой протянул ей только что купленный букетик.
- Tebe, krasavitza. Beri, beri. - ну в самом деле, зачем ему этот букетик? К тому же, не мешало бы сразу показать этому французу, что он, гауптман, относится к побежденным с милосердием. Без ненависти.