День проверки | ходы игроков | Яра

Люди, терзавшие тебя со всех сторон, были злы на тебя за твое упорство и сопротивление и, в свою очередь, старались причинить тебе боль, унизить достоинство, смять, растоптать как человеческую личность. Ты уже не понимала, отказывалась понимать, отключила сознание усилием воли, стараясь не думать а том, какое количество мужчин овладело твоим избитым, поруганным телом. В какой-то момент слепящий свет сменился разноцветным калейдоскопом световых пятен, с большой скоростью чередовавшихся друг с другом, с превалирующим багровым цветом. «Неужели все это безумие еще и снимают ни пленку, и потом изготовят фильм, не менее отвратительный, чем само действо? — вспыхнула одинокая мысль у тебя в мозгу. — Разве люди имеют право совершать подобные мерзости по отношению к своим ближним?"
Ты, забывшись, в последний раз вскрикнула, вернее, тебе показалось, что вскрикнула, потому что почти в ту же секунду, ты потеряла сознание.
Когда к тебе снова вернулось сознание, ты ощутила, что лежишь на кровати. С трудом разлепив глаза ты разхглядела в полумраке неподвижные фигуры спящих людей.

Возвращаясь в сознание, я дернулась рефлекторно, и тут же снова замерла – в опасении причинить собственному телу новую боль. Грудь, руки, низ живота – даже спина почему-то! – все стонало от боли и умоляло только об одном – не двигаться, лежать, кожей ощущая волокнистую прохладу простыни…
Кровать. Я лежу на кровати. – Осознание этого простого факта заставило испытать странную смесь горечи и… благодарности. За эту нелогичную, идиотскую заботу, за мятую ткань, что прикрывает мое истерзанное тело… Одумались? Испугались?
Это было словно два разных мира – мира, которые пересеклись по ошибке.
А потом я вспомнила про камеру. Про слова «получай удовольствие». Про запах… Едва сдержав рвотный позыв, я прижала дрожащую ладонь к губам, нащупывая спекшуюся корочку крови. Нужно уходить. Пока есть такой шанс. Пока страх не заставил их задуматься о том, какую угрозу я теперь для них представляю. Убийство – обвинение серьезней изнасилования, но кто станет особо стараться, разыскивая приезжую девчонку? Я потеряла гордость и честь, но еще могу спасти жизнь…
Опуская ноги на пол – холодный и гладкий – я думала только об одном – не стонать. Куда мне теперь? Может и правда – в участок? Под яркий свет, равнодушные взгляды и безучастные пальцы – пальцы! – врачей. Нужно ведь это… освидетельствование или как его. А потом суд. Родители. Мамин ужас. И жалость – навсегда преследующая жалость тех, кто узнает… Каждое движение давалось сквозь боль – тупую, ноющую, или вспыхивающую на мгновение раскаленным уколом. Найти одежду. Натянуть. Тихо, очень тихо.
Как, как я смогу с этим жить? Зная, что они живы, что они на свободе, что в любой момент могут посмотреть… Камера! Нет, уж этого-то я им не позволю. И еще – я не позволю больше ко мне прикоснуться. Пока у меня есть этот шанс, я найду, чем защититься…

… На кухне в раковине лежала вчерашняя посуда и кастрюля, в которой я варила глинтвейн. В прошлой жизни. До.
Совсем не вовремя к горлу подкатило рыдание. Обида. Непонимание. И – тихая, холодная, похожая на лезвие, ненависть. Как ее звали – Лилит? Собираясь, я старалась не смотреть на тех, кто остался в комнате – из суеверного, детского ощущения, что не глядя я и сама как бы остаюсь невидимой, но теперь… я посмотрю. Наверное, я хотела бы убить ее. Увидеть как расширятся в запоздалом удивлении ее зрачки… Услышать как срывается стон с ее губ… Почему она? Почему именно ее я ненавижу больше, чем все это зверье, что выполняло ее пожелания? Вероятно как раз потому, что это были ЕЕ пожелания. И если сейчас она откроет глаза, если только посмеет на меня посмотреть… Нет, может быть не смерть. Может быть, смерть это слишком хорошо для нее. Но думаю, что уж с этим-то – почти нежно я провела пальцем по обратной кромке ножа – я что-нибудь придумаю…

Каждая клеточка твоего тела саднила, когда ты попыталась сдвинуться с места. Инстинктивно твое тело вновь начало сопротивляться. С трудом натянув одежду на пылающее и сопротивляющееся каждому движению, тело, требубщее отдыха, забытья, хоть на час... на вечность... ты добралась до кухни. Схватив нож, будто утопающий соломинку ты так стиснула кулаки, что костяшки на руках, покрытых синяками и ссадинами, побелели. Из туалета раздался звук смываемой воды. Дверь хлопнула и на пороге кухни появился заспанный Вольф,
- О, привет, малыш, чего проснулась-то? Классно погуляли, правда?

- П-погуляли? – слово выскользнуло из горла буквально по слогам.
Он не помнит? Не понимает? Считает – судя по всему искренне – что мне должно было понравится?!
А может быть взять сейчас и прямо этим ножом… Туда – пах, чтобы больше никогда…
Но он стоял – непонимающий и заспанный, и спрашивал почему я проснулась так рано. Как наваждение. Как бред. Что-то настолько невероятное, что ты не знаешь, как реагировать. И это обращение – «малыш»… После всего, что было… как?!
Я стояла в полумраке, ступнями прижимая к полу неровный прямоугольник желтого света, что падал из приоткрытой двери уборной. Измученная, избитая, потерянная. С холодной сталью в ноющих пальцах, среди немытых кастрюль, рядом с незашторенным холодным окном…
Я не помню, был ли он вчера среди тех, кто… Был, не мог не быть. Они все…
Но это глупое «малыш»...
Горячий и горький ком, что стоял в горле эту долгую секунду моего смятения, прорвался судорожным всхлипом, сорвался сдавленным голосом:
- Погуляли?! – я говорила негромко, но и в шепоте может быть крик. – Посмотри на меня, посмотри на мое лицо, мое руки! – я шагнула чуть ближе, в полосу света. – Вы… - нет, я не могла этого произнести, не могла вслух назвать свое унижение. – Вы избили меня! И ты считаешь, что мне это могло понравиться?! – Еще один шаг и мой взгляд – больной и требовательный. – Где камера?!

- Эй - эй, ты чего? - отступил от тебя Вольф, глядя то ли со злостью, то ли с издевкой. В полумраке коридора выражение лица было плохо различимо, - Охренела совсем? - он еще что-то собрался сказать, но в комнате возникло шевеление , смешки, а вслед за этим, характерные звуки, от которых по твоей спине побежали муражки, а нож чуть не выпал из ослабевших пальцев. В два шага ты оказалась на пороге комнаты и замерла, словно замороженная - на экране компьютера, словно твой материализовавший ужас, извивались, белеющие в красноватом освещении, словно опарыши на куске мяса, тела. На твое плече легла тяжелая рука, - Прикольно! - а из полумрака комнаты ледяной насмешливый голос добавил, - Талантливая девочка...

Воздух. Почему его вдруг так мало? Почему в горле будто образовался и застрял там, тут же выйдя из строя, какой-то клапан? Нечем дышать и пальцы тянутся к шее – протолкнуть этот ком…
Там, на экране – я. И они. В самых гнусных, грубых, извращенных позах. Оскверняющих. Навсегда.
От этой памяти не отмыться, эту ночь не забыть. И неважно, теперь уже неважно, что будет дальше.
Она. Это все, из-за нее. Нет, на самом деле если кто-то потерял человеческое обличье, то этого не изменят никакие обстоятельства. И все они – твари, зверье, не заслуживающее жизни. Но она… этот смех… это хуже, чем их похоть.
- Я?! Охренела?! – рывком оборачиваясь к Вольфу со злыми, волчьими глазами, я оттолкнула чужие пальцы ноющей рукой, отмахнулась, не выпуская ножа. – Отъебись!
Оборвать этот смех, уничтожить, растоптать, увидеть ее – ее! – боль и страх!
Почти не глядя перед собой, видя только одно лицо, я - вопреки всякой логике – ринулась туда, в гущу полулежащих, сидящих, наслаждающихся видео тел. Не мешайте мне! Тело сопротивлялось и кричало, но сейчас это было не важно. Потом, все потом, а сейчас я должна увидеть ее кровь…

Вот оно, ненавистное лицо, на котором даже мускул не дрогнул, все таже оскорбительно-надменная усмешка, только что-то дрогнуло в непроницаемых глазах, или так играет свет от экрана компьютера? Мертвенно-бледные лица остальных, с вытаращеными в изумлении глазами, в которых плещется похоть. Пока ты пробиралась сквозь лежащих, сидящих людей, кто-то погладил тебя по ягодицам, кто-то слегка сжал грудь, чьи-то руки, обняли тебя и повалили на диван, недвусмысленно начав шарить по телу, а блуждающий взгляд, нависшего над тобой лица, продолжал следить за происходящим на экране.

Сполохами голубоватого и багрового отражалось на лицах происходящее на экране. Им мало? Грубые пальцы смяли ноющую грудь, напоминая о том, что было всего несколько часов назад. Что хуже – боль или унижение? И от чего на глаза наворачиваются эти слезы – обреченные и злые?
Было неудобно, но, морщась от боли, я кое-как вывернулась, подтягивая руку. Неправильный треугольник расширенного к ручке лезвия – хороший нож, из дорогих – блеснуло зеркалом, касаясь натянутой – в мелких крапинках пор – кожи. - Убери руки, угребыш! – задушенные яростью, слова выходили с шипением и свистом. – Отодвинулся. Медленно. А теперь… - продолжая держать лезвие почти под скулой парня, я бросила быстрый взгляд в направлении остальных. – А теперь вы стираете запись. Прямо сейчас. С камеры и с компа. Вольф, ты же не хочешь труп у себя в квартире, правда? – Пожалуй, в какой-то мере я их понимаю. Это мгновение власти…. оно было – сладко.

Вывернулась, подставила нож к горлу, увидела, как по коже стекает струйка крови из-под блестящей стали, как вытягиваются ненавистные лица, а в глазах плещется страх... Но почему продолжает давить тяжесть чужого тела, забивается в нос омерзительный запах чужого пота? Ты дернула головой и наваждение, вызванное твоим неистовым желанием пропало, твой свистящий шепот никто не услышал, чьи-то руки продолжали блуждать по телу и кое-кто уже начал оборачиваться. А ее глаза, черными омутами смотрели на тебя с жадным интересом, влажные губы приоткрылись,
- Осторожнее, не порежтесь... - раздался хриплый шопот.

«Осторожнее, не порежьтесь…» - сквозь влажно приоткрытые губы выдохнула Она и, запрокинув голову, затылком упираясь в шершавую обивку дивана, я встретилась взглядом с ее глазами. В них было…. ожидание, предвкушение, и что-то еще, чему я не могла подобрать слова. Будто она хочет испытать это – риск, истинные мгновения висящей на волоске жизни… Но главное – впечатление было такое, будто в комнате и есть только мы, а все остальные - статисты, механические куклы, играющие предписанную роль. От этого взгляда, от проникновенности ее слов, хотелось опустить руки. Расплакаться бессильно, уронив оружие и отдаваясь во власть руки, что скользит по моим бедрам… Но я уже знаю, что будет, если оставаться слабой… И на этот раз ты обратишь на меня внимание, мразь!
Очень неудобно двигаться, когда тебя прижимает чужое нелегкое тело и синяки ноют от этого веса, и, высвобождая из-под этого «завала» руку, я выдохнула резко – полувздох, который вполне можно принять и за стон наслаждения. Пальцы легли на ершистый и влажный от испарины загривок - они хотели, чтоб я разделила с ними удовольствие? Отлично. Уже начинаю.
Рукоятка впечатывалась во влажную от волнения ладонь, когда осторожно, треугольно-острым кончиком лезвия – такого утешающее-прохладного, когда я брала его на кухне, а сейчас наверняка разогревшегося – я коснулась снизу его подбородка, напрягая лежащие на чужом затылке пальцы «Не шевелись». Думаю, теперь он меня услышит. Отсюда, снизу, даже в полумраке было так хорошо видно крохотное повреждение кожи, впускающей наточенный металл… если сейчас не остановиться… человеческая плоть очень хрупка и я даже не почувствую сопротивления его тела – только горячую кровь…
- Еще раз говорю – убери руки.

Твоя ладонь легла на затылок, запуталась в волосах - немного грубоватая ласка. И он, восприняв этот жест как поощрение наклонился, чтобы встретить своими губами твои, а вместо этого, холодная сталь лезвия, словно нож в масло вошла в шею, чуть ниже челюсти. Ты почувствовала, как его губы коснулись твоих, а по руке заструилась горячая кровь, заливая грудь и шею. Как же ее много. Лилит, плотоядно улябнулась, глядя на тебя и лениво потянулась. Ты испуганно перевела взгляд на нависавшее над тобой тело и успела увидеть, как горевшие страстью глаза подернулись дымкой и, с каждым толчком обжигающей крови, щедро лившейся на тебя, стекавшей по твоей шее на диван, из них уходила жизнь. Тело стало неимоверно тяжелым и твоя рука с ножом оказалась зажатой,
- По крайней мере, в последние минуты он был счастлив, - раздался сочащийся ядом и притворным сожалением голос.

Чт-то?… По намертво сжатым пальцам, по предплечью к локтю, срываясь каплями, стекало теплое. Кровь.
Я… Я убила его?
Но я не хотела! Это не должно было случиться так! Ведь там нет артерии, почему же ее так много, этой горячей крови, почему так тяжело обмякает и без того нелегкое тело?... Нет, нет, нет! Господи, я не хотела так! Что же теперь?...
«По крайней мере, в последние минуты он был счастлив» - с приторной язвительностью процедил женский голос почти над самым ухом, и, с трудом повернув голову в ее сторону, я выдохнула потрясенно и неслышно:
- Я не хотела… не хотела… понимаете?...
Или все-таки – хотела? Ну же, признайся хотя бы себе, Яра…
Сейчас пройдет эта растянувшая в бесконечность секунда, и они опомнятся, увидят, поймут… Я – убила его.
Зачем жалеть? – злым спазмом перехватило горло. Разве он не заслуживал? Разве не он – теперь я не отгоняла воспоминания прошедшей ночи, а напротив, призывала их со страстным отчаянием – разве не он одной рукой держал твои запястья, а второй… о, господи.
Он заслуживал наказания. Но не смерть. А теперь… Трижды мудак, идиот, животное, он почти поцеловал меня – за секунду до того, как я воткнула нож в его горло.
Нет, это не могло уместиться в мое паникующее, охваченное ужасом сознание, и, закусив губу, я разжала пальцы. С глухим и вовсе не грозным стуком нож ударился о вытертый ковер. Неужели это конец?...

Отяжелевшее тело соскользнуло с тебя. Он лежал рядом с закрытыми глазами, словно уснувший любовник. В комнате, словно кто-то нажал выключатель, установилась тягучая тишина. Вспыхнул яркий свет и все, кто был рядом неуловимо отодвинулись, образовав вокруг тебя вакуум. Ты была свободна! Одежда на груди, шея и руки были покрыты кровью, характерный солоноватый тяжелый запах окутывал тебя, вызывая тошноту. Казалось, воздух в комнате сгустился, отказываясь проникать в стиснутое спазмом горло. И тишина, тишина, не прерываемая даже дыханием, и глаза, пустые глаза, глядящие на тебя со всех сторон.
- Бедный мальчик, он слишком поздно понял истину, что за удовольствие нужно платить. Ну что ж ты неплохо меня развлекла, Яра, - прозвучал какой-то потусторонний голос, с нотками удовлетворения разорвавший плотную, давящую тишину, от звука которого все остальные начали приходить в себя, с ужасом глядя на тебя, пытаясь что-то сказать, но не делая даже попытки двинуться в твою сторону. Лилит сладко потянулась, словно довольная кошка.

Наверное, нужно бежать. Наверное, нужно спасаться. Делать что-то. Хоть что-то.
Я оперлась ладонью, чтобы подняться, сесть, и на старой, в затертых разводах обивке, от моих пальцев остался грязный след. Пропитанная кровью одежда гадко липла к коже.
Не может, просто не может быть.
А она была довольна. Она потягивалась от удовольствия и жалела его – притворно и насмешливо. Значит – это развлекло ее? Моё унижение, моя боль – до охрипшего горла, до иссохших слёз, а теперь и его смерть – просто развлекли её?!
На лицах остальных был ужас, но на ее… о нет, ее идеальное лицо ни на мгновение не исказилось, оставаясь всё так же непроницаемо и совершенно. Вот, кто воистину заслуживал моей ярости. И впору бы сейчас подхватить нож, впору заставить ее, заставить… Но он, мертвый парень, причинивший мне столько горя, и все же такой жалкий и одинокий в своей смерти, лежал здесь – откинув нелепо руку и задрав к потолку острый подбородок. И это я, я была виновата в его смерти.
- Знаешь… - я все же поднялась, сделав к ней несколько нетвердых шагов. – Ты… не человек. И если справедливость существует, ты еще получишь свое. Так же, - губы мои дернулись горько, - как и я.
И, ни на кого больше не глядя, почти не разбирая дороги, не думая ни об обуви, ни о залитой кровью одежде, я двинулась прочь. В следующий день, который навсегда сохранит вкус этой ночи.

Никто не препятствовал тебе выйти из квартиры, - Сколько пафоса... - донеслось до тебя и дверь захлопнулась за спиной. Не смотря на сумерки, кровь на одежде , руках и лице была хорошо заметна и прохожие , мельком глянув на тебя, шарахались в стороны и никто из этой слепой, безжалостной и равнодушной толпы не сделал шага на встречу, на спросил, заглянув в глаза: "Что с тобой?" Людское море обтекало тебя, словно отторгая. Где и сколько ты бродила? Гудки машин, пьяные шутки в спину, покачивающаяся перед глазами мостовая, ажурная решетка под холодной ладонью, и бесконечное движение воды под аркой моста...
Один из многих мостиков через Невку, огни ночного города расплываются перед глазами и тихое, успокаивающее журчание темной непроницаемой воды под тобой.

Прохладно и влажно плескалась внизу вода – еще не черная, но уже сумрачно-серая, как густое грозовое облако. Что человеку в этой стихии, отчего так завораживает всегда ее плеск?...
Я привыкла быть сильной, привыкла решать все сама – гордо бросив родное гнездо, чтобы отправиться сюда – в город выложенных булыжником переулков и сырого запаха влаги. Но сейчас… мне нужен кто-то, хоть кто-то, кто взглянул бы с состраданьем. Кто сказал бы «ты не виновата»!
…Впрочем, разве я поверила бы? Это все. Как надпись на разбившейся кружке. Без дома, без друзей - даже без паспорта, черт побери! – чего я могу ожидать? Суд, тюрьма, потрясенные взгляды родных. А еще, быть может, ЕЕ насмешка – ведь что помешает Лилит прийти в зал суда? «Сколько пафоса». Тьфу. Нужно было убить ее. Или покалечить. Раз уж все равно пропадать… А еще стоило забрать нож. Мало детективов читала, дура? Место преступления, отпечатки, бла-бла…
Но тогда почему-то казалось – нельзя. Виновата – так плати, будь добра. Только вот, разве не заплатила я уже? Разве мало всего, что было?!
Бессильно соскользнув на колени, я вцепилась пальцами в ажурные перильца и прижалась лбом к холодному металлу. Мало. Даже всего, что было – мало. Потому что я убила его. Убила. Убила. Убила!
А вот плюнуть сейчас на все, перемахнуть туда, вниз – к этому серому плеску, к мягкому шепоту… И не будет ничего. Ни раскаяния, ни боли, ни страха.
Только вот внизу ни бурный какой-нибудь океан, а мирная тихая Невка, и до ближайшего спуска к воде метров пятьдесят, наверное. Ни водоворотов тебе, ни омутов, разве что пластиковая тара да обертки от сникерсов. Так и до премии Чаплина недалеко.
И с усилием, рывком, от которого возмущенно заныло тело, я вновь поднялась на ноги. По мосту, вдоль каменного устья канала – к опускающимся до самой кромки ступеням. И правда, метров пятьдесят – такое расстояние инстинкт преодолеет даже в моем состоянии.
В теплое время года на таких ступенях часто собираются гулящие компании или просто бомжи, но сейчас холодный гранит был пуст. Даже лев в каменных завитушках гривы не смотрел на босую девушку, что, пошатываясь точно пьяная, опустилась на корточки рядом с самой водой. Девушка, между тем, с явным отвращением стащила через голову футболку и, точно средневековая прачка, принялась полоскать ее в реке…

… Спустя час, продрогшая до самых костей в своей мокрой одежде, я отбивала ладонь о резные завитки на высоких дверях похожего на музей античности здания из тепло-желтого ракушечника*…

Торжественные слолпы колонн. Величественность, мощь и в то же время невесомая прозрачность - я всегда любила это место. Нет, не внутри - внутри все храмы одинаковы и один лишь стремится перещеголять другой в своей помпезности, но снаружи это здание никогда не было для меня храмом, никогда не принадлежало чему-то конкретному, не носило ярлыка - это просто было красивейшее место на земле. И вот теперь, я пришла сюда - с запахом крови и тины, растоптанная и бессильная. Зачем? Кого я хочу обмануть? Неужели там, внутри, хоть кому-то есть дело до мокрой ободранной девицы, что нагло ломится в храм посреди ночи?...
"Стучите и отворят вам". Но может быть иногда - лучше не стучать? Просто исчезнуть, растворится и не быть. Я хотела бы этого, хотела бы заснуть, успокоиться и не о чем не думать... Да, это самое важное - не думать. О, как хотелось бы переложить свою беды на чьи-то плечи, выплакать свои горести на чьей-то груди, но я одна, совершенно одна, среди безразличного города и серых сумерек...
И, чувствуя как пробирает тело холодом ветер, я отступила назад, в темноту.

- Милая, привет, - прозвучал за твоей спиной голос, от звука которого ты замерла. Сердце замерло и бешено застучало, как в прочем и всегда, когда ты его слышала. Но как же это было давно! Не сдержав расплывающуюся идиотскую улыбку ты медленно обернулась, слыша, - Я так соскучился, как ты? - слух не обманул тебя - это был ОН, он шел, глядя прямо на тебя, нежно улыбаясь и ...разговаривая по телефону. Шаг, еще один и он прошел мимо, обдав таким до боли знакомым запахом и лишь скользнув по тебе взглядом. Не заметил? Не узнал?

«Привет, милая».
Как много можно почувствовать за несколько миллисекунд поворота головы… Неужели?! Неужели все закончилось? Неужели сейчас я смогу утонуть в его тепле и запахе, выплакать на его груди свою боль, спрятать ледяные пальцы в его ладонях? Пусть мы не пара, пусть он будет мне только друг, но мне так нужно немного участия, капелька человечности, то, что он может дать мне хотя бы в память о прошлом…
Поворот головы – стремительный и одновременно вязкий, словно смещающийся кадр… - он. Это он.
И он соскучился. По ней.
А я – только оборванка на его пути. Почему мы так бездушны?! Почему мы не видим чужой боли, и сколько раз, может быть, и я проходила с тем же равнодушием мимо чужой беды? С равнодушием и брезгливостью – вот, мол, очередная бомжичка…
За что?! Господи Боже ты мой, да за что же?! Почему всё это – со мной?!
Здесь, в глубокой тени величественного собора, в полушаге от его ажурных колонн это обращение самостоятельно вырвалось из сердца, как вой раненного зверя – «за что?».
А он - он! – уже уходит. И не побежать, не окликнуть. Потому что страшнее всего не остаться на месте, а увидеть его глаза. Его знакомые, любимые, родные глаза, исполненные презрения.
Обратный путь всегда кажется дольше. Босые ступни так остро чувствуют гладкую прохладу мощенной столетия назад мостовой… Холодно. Но холод – это анестезия. И только он позволяет решиться.
Я не хотела этого. Видит Бог, не хотела. Любую боль можно перетерпеть, любую неприятность переждать, время лечит, и впереди должна быть светлая полоса. Но – я не могу больше. Просто не могу, и все эти расхожие фразы остаются только набором слов, звуками, нанизанными на нитку. Я. Не. Могу.
Знакомый шепот и плеск, сырые от влаги ступени – Нева. Гордая река, унизительно зажатая в каменные русла. Нет, ты не примешь меня, моя Нева. И то, что я сделаю, будет куда более отвратительно и грубо. И еще немножечко пошло, как история из женского романа на развале.
Темная бутылка с запахом пива – остатки чьих-то посиделок у воды, еще не успевшие перекочевать в сетки старательных бабушек. Как унизительно, боже, как это унизительно…
Я брезгливо подхватила емкость за горлышко, и – почти наслаждаясь этим разрушением – с легким замахом ударила о каменный парапет. Колкие брызги стекла, липкие брызги пива – мой близящийся конец.
На самом деле я не хочу умирать. Мне жалко себя до терпких слез и обидно до желания выть. Неужели я заслужила? Неужели заслужила все это?... Но впереди только продолжение боли, а я больше не вынесу этой пытки.
Осколок стекла обжигает кожу, и я раздираю вены как истеричный подросток – поперек. Может быть, я все еще надеюсь, я так хочу надеяться на помощь, на то, что кому-то окажется не безразлично. Но кровь – такая знакомая горячая кровь, заливает запястье и кисть. Как жаль. Как жаль, что мне не хватило сил…

Холод, проникающий в сердце, замораживающий душу холод и запах тлена и гнили, поднимающийся от воды и горячая кровь, толчками выплескивающаяся из онемевшей руки и растворяющаяся в мутно-серой воде реки. Ты медленно опустилась на холодные камни, чувствуя слабость в усталых ногах. Слабость накатывала волнами... Как красиво расплывается ярко алый цветок на сером фона, закручивается причудливыми спиралями... почему же так тяжелы веки? Нет, я не хочу засыпать, я хочу смотреть на рубиновые узоры на воде... устала...