Париж всегда скрывал за своим великолепным фасадом немало темного и мрачного - Франсуа ли не знать. От древнейших времен, когда друиды украшали вековые деревья человеческими внутренностями, через Великую Революцию, когда гильотина работала без выходных и палачи вскоре сами следовали за жертвами, до Второй Мировой, когда СС и Гестапо безжалостно расправлялись с любым, даже самым робким сопротивлением оккупации - Париж повидал многое, слишком многое. А ведь даже помимо этих страшных событий всё, чего касаются человеческие руки, оставляет на ткани реальности темные, ржавые пятна. Есть зло великое, а есть - едва заметное и оттого вечное и неискоренимое - и неизвестно, которое из них страшнее и безысходнее. За яркими красками и прекрасной архитектурой, как и в любом большом городе, прячутся ссоры, обиды, зависть, жадность, бесчувственность, проявления жестокости, извращенные наклонности - и одиночество. Наверное, одиночество - самая могущественная из теней, простирающих свои крылья над миром людей и омрачающих их существование. И тем удивительнее, что одиночество имеет особую власть именно над обитателями больших городов, где стиснутые в огромной толпе люди могут быть все без исключения одиноки внутри своих мыслей и снов.
Двойственность восприятия или двойственность самого человека... Иногда Париж представлялся Франсуа этаким театром теней, в котором у каждого человека есть две ипостаси: тень, которую видят зрители, и фигура, ее отбрасывающая, видимая лишь режиссеру пьесы. Стремительное распространение траумина еще больше усилило этот эффект, причем бледной тенью оказалась повседневная реальность, явь, а мир снов - единственным способом познать истинную суть человека. Все больше и больше людей становились похожими на сомнамбул, которые кое-как влачат свое существовании в ожидании новой ночи и новой порции грез, в которых они и живут по-настоящему.
На этом фоне таланты самого Франсуа - таланты кулинара и музыканта, - постепенно теряли в цене, ведь все ощущения реальности меркли и обесценивались по сравнению с теми невероятными переживаниями, что были доступны во снах. Становилось все меньше людей, готовых отправиться в долгую дорогу и заплатить немалые деньги, чтобы побаловать себя изысканной пищей - зачем, если можно просто щелкнуть пальцами во сне и "заказать" себе самые невероятные яства во сне? А уж игра на самой обычной скрипке и вовсе в подметки не годится тем симфониям из звуков, красок и ощущений, которые создаются во снах... А если отбросить кулинарию и музыку, то что останется у Франсуа, чтобы не потерять связь с этим медленно угасающим миром?
Особенно после того, что Франсуа увидел в том липком и темном сне, когда пришел домой пьяным и в расстроенных чувствах и вместо своей обычной "дозы" траумина принял таблетку в виде желтой задорно улыбающейся рожицы (точка-точка-улыбка, один глаз будто подмигивает), подаренную в качестве пробника мутным незнакомцем из ночного клуба "Гротеск".
"Чувак, тебе надо по-настоящему освежиться!" - проникновенно сказал ему тот странный тип и протянул бесплатную дозу. Несмотря на полумрак, царивший в клубе, он почему-то носил темные очки, что показалось Франсуа как минимум необычным. "Съешь это и постарайся расслабиться, поверь - ты такого еще не пробовал, обычный "траум" полная фигня рядом с этим. Если захочешь еще, найдешь меня здесь каждую пятницу". То, что Франсуа пережил потом, было действительно... освежающим. Как погружение с головой в темную и холодную, как лед, пучину моря. Дело в том, что в ту ночь Франсуа впервые оказался на Глубине.