Поле, по которому шагал Заратустра, оказалось вовсе не столь пустынным, как сгоряча показалось вначале. Ничего, кроме сорняков, на нём не росло, но последние лезли из-под земли густо и беспорядочно. Чахлые, вялые, некрасивые, скрюченные. Шаги Ионыча поднимали облачка пыли — почва давно не получала полива.
В отличие от этого печального поля, домик и веранда выглядели чистенькими, ухоженными. Пахло смолой и свежеоструганной древесиной. Мужчина оказался совсем обычным: худощавым, светловолосым человеком средних лет с ничем не примечательным лицом, в лёгкой одежде, напоминающей наряд самого Заратустры. Вот только человеком он не был. Психолог не смог бы объяснить, как это понял. Никаких видимых отличий, сам Заратустра с обвисшими крыльями за спиной и подрагивающим хвостом сейчас гораздо менее походил на представителя людской расы, чем хозяин домика. Может быть, взгляд. Внимательный взгляд серо-голубых глаз. Так наверно может смотреть на тебя гора. Скала. Камень. Люди так не смотрят.
— Добрый день, — сказал мужчина. То ли приветствовал, то ли констатировал факт, то ли всё это разом. Вспомнилась вдруг старая книжка, название которой из памяти ускользнуло. Он показал на плетённое кресло рядом, приглашая присесть. Отвел взгляд от Заратустры, посмотрел вдаль, на усыпанное сорняками поле.
— И всё-таки кое-кто дошёл. Ты проиграла пари, Лиа, — сказал мужчина с усмешкой, оборачиваясь к своей спутнице. До этого на женщину Заратустра смотрел лишь мельком, отметив, что она молода, красива и изящна. Простой сарафан не скрывал очертаний фигуры, светлые длинные волосы рассыпались по плечам. Сейчас же он взглянул в лицо незнакомке, и психолога затошнило.
— Бурьян, — ответила женщина. — Чему радоваться? — в голосе её — низком и властном звучала жалость.
До Заратустры слова доходили, как сквозь вату. Он не мог оторвать взгляд от лица женщины. Психологу сделалось худо. Так плохо в последний раз ему было тогда, когда Ренар врубил свою чёртову глушилку. Заратустру выкручивало, выворачивало наизнанку. Он не мог сказать, что видит перед собой, какого цвета и формы её глаза, какие у неё губы, нос. Лицо плыло тысячью лиц: человеческих, протерианских, ещё каких-то совершенно фантастических. Ужас, полузабытый уже животный ужас, испытанный на «Чертополохе», напал на след Ионыча и загонял свою добычу. Боль раздирала мозг изнутри.
— Отвернись! — резко скомандовала женщина. Сильные руки коснулись плеч, разворачивая Заратустру спиной к себе. Сквозь рубаху Ионыч чувствовал, какие тёплые у неё пальцы. Нахлынувший кошмар отпускал постепенно, он приходил в себя, различая кувшин и кружки на поверхности стола, молча глядящего на него своим каменным взглядом мужчину, перила веранды, но дурнота ещё кружила голову, Заратустру мутило.
— Сейчас пройдет. Пройдёт. Всё хорошо, — Лиа отпустила руки и подвинула Заратустре кружку. Судя по виду и запаху с обычным молоком. — Не смотри на меня... слишком пристально.
Она встала — обычная женщина. Стройная, высокая. И лицо самое стандартное. Не красавица, но симпатичная. Если не вглядываться...
— Вот оно — ваше милосердие, — сказала зло. Не Заратустре — своему спутнику.
— Мне тоже бывает иногда жутко на тебя глядеть, — возразил тот.
Лиа не ответила ничего. Снова села на своё место, демонстративно уставилась на поле.
— Ты спрашивал, как работает Дар, — сказал мужчина. Ничего подобного Заратустра не спрашивал. Точнее, спрашивал. Но не у него. У протерианского учёного. Давным-давно, как сейчас казалось. Но тот не успел ответить, вместо этого открыл шкатулку и...
— Ты спрашивал у тех, кто знает меньше твоего. Теперь ты и сам знаешь, как это работает. Хочешь узнать что-то ещё?