Эсперанса в ответ на страстную речь Мириам только грустно покачала головой. Мириам... Совсем ребенок. Страстный, умный, печальный ребенок. Готова оттолкнуть парня, страшась быть связанной. Попасть в зависимость. Те, кто ставят знак равенства между любовью и свободой - либо дети, знающие эти вещи понаслышке, либо холодные себялюбцы. В любви нет и не может быть свободы. Любя - добровольно связываешь себя с другим. Несешь в руках эту связанность, спутанность по рукам и ногам, лелеешь ее как жемчужину в створках раковины. Неважно - на годы или на час. Иначе это не называется любовью. Мириам, если ты хочешь быть свободной, готовься быть одинокой как луна в небе и холодной как лед на горной вершине.
Но Эсперанса промолчала. Безнадежно глупо делиться своим жизненным опытом с этой девушкой... вообще с кем-то. Каждый идет своей дорогой. В этот момент Эсперанса почувствовала, что они с Мириам, по сути, совсем разные люди. Все доверие Мириам, все ее сочувствие - иллюзия, готовая рухнуть, едва офицер в серой форме вошел в "Грацию".
Они не слышат друг друга, думает Эсперанса, глядя на Мириам. Они не понимают друг друга. Да где им друг друга понять. Жизнь жестока ко всем, но к каждому по-своему. Ей, девчонке с городской окраины, приходилось драться за место под солнцем, драться за свое достоинство - слишком многие смотрят на актрису как на доступную женщину; за мужчин, за тот выхваченный прожекторами круг света посреди сцены, на котором была сосредоточена ее жизнь. Она знала зависть, ревность, лицемерие, предательство, унижение, позорную зависимость от тех, кто принимает решения в мире закулисья; необходимость подчиняться сытым мерзавцам и идти на компромиссы с ними - ради того, чтобы идти не сворачивая по выбранному ею пути. Девчонки, грезящие сценой, думают, что этот путь усыпан розами; как бы не так! Ты творишь прекрасное, стоя по колено в дерьме. Самые прекрасные розы растут в жирной грязи. Со стороны не видно.
Она знала давление общественного мнения и власть толстого кошелька, но никогда - принуждения государства, насилия системы. Черные жандармы, въезжающие на черных конях в цыганское село, это была всего лишь зловещая метафора. Нет, она не могла представить себе отряды черных штурмовиков на улицах Буэнос-Айреса. Мириам навсегда ранена войной. Она привезла войну с собой. Она носит войну в себе. "Подруга, для чего ты приехала сюда? Ты приехала, чтобы начать жить сызнова или чтобы умереть?" И снова Эсперанса промолчала. Что спрашивать? Мириам не услышит и этого. Война вошла в Байрес вместе с офицером в серой форме, и Мириам тут же приняла бой, как боец пограничной заставы. Ей надо пройти по краю, дернуть тигра за усы, отсалютовать: я здесь! Смотри! Я не боюсь!
- Мириам, стой! Не надо! Оставь его! - почти крикнула она вслед, приподнявшись с места. Почти неприлично это, так громко кричать. Мириам не услышит. Может, она сейчас слышит только свою смерть, которая когда-то коснулась ее и обошла стороной, а Мириам все чувствует ее за левым плечом.
...А, вот она все же идет танцевать с другим офицером. Русским. Пронесло на этот раз.
Сеньора с косой опять отступила; но Эсперансу не покидало чувство, что она незримо присутствует то среди танцующих, то бродит меж столиков, поблескивая косой. Одна, как ей положено.
Эсперанса оглянулась по сторонам - и встретила еще один взгляд, и еще один.