Ледяной порыв ветра привёл в чувство безжалостно, хлестнув пощёчиной по лицу. Валяясь на одеяле, как куча бесформенного тряпья, Сания сгорала от стыда. Очень ко времени, не заспоришь, эта зверюга, как думалось благополучно подохшая давно где-то в глубинах сознания, вдруг решила подать голос. Примерно так же ко времени, как поливать водой пепелище. Знал бы её добрый, великодушный, утонченный отец, читавший Санни на ночь максимы старых философов вместо сказок, к чему у его дочурки внезапно прорежется настоящий талант, в гробу бы перевернулся, а может вообще вылез бы и накостылял как следует.
Санни вцепилась в одеяло - таская еду или одежду, она лишала шансов тех, кого обкрадывала, но плевать ей на это было, теперь она обкрадывала этих людей, забирая их последние силы, а может и шанс на спасение, и от этого тянуло завыть не хуже блохастых соседей. Совесть терзала за то, что думала - пройдут мимо. И за то, что сама бы прошла, не остановившись ни на секунду. Слишком хорошо помнила, чем приходится платить за доброту и жалость. Жизнью, и считай еще себя счастливчиком, если всего лишь своей. Но рассуждай эти люди так же, она бы уже изображала сугроб на дороге, на радость волкам. Хорошо разглагольствовать о ложных надеждах, коим место в слезливых книжицах и считать себя правой, пока это тебя не коснется. А как коснется, побежишь хоть к самому императору за утешением. Зима была настоящим чудовищем – древним, голодным, способным убить безо всякой чумы, не для забавы и не со злобы – равнодушно. Совесть и прочий бесполезный душевный хлам стали непозволительной роскошью. До этого дня.