Ведь если вдуматься, Джек убивал и раньше. Довольно искусный стрелок, он часто помогал бывалым охотникам в деревнях, что попадались на пути, а в некоторых местечках даже задерживался на несколько вечеров, чтобы помочь, если помощь требовалась, и послушать местных: для молодых путешественников у них всегда находились пара-тройка поучительных историй.
Джек убивал. Ещё с неделю назад ловко ранил лань, почти не повредив древко стрелы. Однажды и того искуснее — подбил птицу в полёте. А ещё раньше — едва-едва сладил в битве с неожиданно напавшим волком, сумев вонзить остриё кинжала в грудь яростно боровшегося зверя.
Вот только Джек всегда отворачивался, не решаясь глядеть ни на последние ломанные шаги быстроногой лани, ни на стремительное падение птицы, чьему телу суждено было разбиться о землю, ни на тёмную землю, пропитавшуюся кровью серого хищника.
Сегодня Джек Лавелл убил человека.
Сегодня Джек Лавелл не отвернулся.
Волна, что полностью накрыла собой тело гвардейца, задела и того, кто помог ей подняться ввысь. Однако то были лишь капли воды: пускай холодные, пускай невольно обжёгшие этим холодом грудь, но всего лишь капли. Острые потоки ветра, объединившиеся с волной, рассекли собой плоть, оставив Джеку лишь лёгкую усмешку: вновь пропитавшуюся прохладной влагой ткань рубашки да звуки павшего в воду тела.
Лишил жизни человека. Погасил чужое существо усилием собственной воли. Разрушил, растерзал, уничтожил. Убил.
Джек стоял и смотрел туда, где буквально мгновение назад сумел разглядеть глаза гвардейца — широко раскрытые не то в ужасе, не то в потрясённом осознании глаза, — и не мог поверить в случившееся. А потом вдруг опустился на землю прямо на том месте, где ещё можно было разглядеть не до конца зализанные волнами следы погибшего, и уронил голову на колено в какой-то нарочито неправильной и изломанной молитвенной позе.
Он никогда не просил ни о чём ни одного из Девяти. Юноша восемнадцати лет от роду не испытал истинных кошмаров этого мира: волею ли Богов, или лишь по счастливому стечению обстоятельств. Но этот же мальчишка, совсем молодой и совсем наивный, был готов принять на себя ответственность за чужую жизнь. За чужую жизнь — и за её окончание.
«Унеси его дальше по этим волнам, Эйнэ, и направь погибшего в объятия брата твоего, зовущегося Тенью. Да будет путь этот прям и прост. Не оставляй здесь того, чьего имени я не знаю. Освободи его душу, закованную в латы, и отпусти её на волю, ибо волен на этом свете любой, носящий гордое имя человека».
Джек поднялся на ноги спустя несколько секунд. Шум воды, всё ещё мутной от крови, смешивался в сознании с неразборчивым шёпотом ветра.
— Уходим, — спокойно проронил Лавелл, двигаясь в сторону продолжения реки и не оборачиваясь, чтобы взглянуть на Райну. Боясь не то осуждения в чужих глазах, не то абсолютного согласия с правильностью произошедшего.
Сегодня Джек Лавелл убил человека.
«И я спою за упокой этой души вместе с теми, кто дорожил ею, пусть даже останусь в этой песне единственным певцом».