В Храме Вечности зажигаются огни | ходы игроков |

"И ведь будто не угробили целую армаду, срединноземельники эти, пару лет назад!" – сказал Аль-Эрре один мужик из её команды. Сам из империи, беглец от всепроникающей руки храма и неистовый искатель свободы, он себя с родиной давно не ассоциировал и нежных чувств к сородичам оттуда не питал.
Корабль в итоге из полиса на берегу они отогнали по достаточно широкой и судоходной реке куда-то вглубь варварских земель, уповая, что кочевники на лошадях всё-таки не умеют садиться на лодки и выяснять отношения с водными конями хорошо. Наняли плотников, благо что подальше от моря лес был. И всё равно всё долго.
Теперь же, уже две недели пути, а не только реки, но и всё живое в округе в этой чуждой земле становилось редким, тревожным, неуловимым. Засушливые и даже знойные дни над равниной обращались в выматывающие сухим холодом и продирающим ветром ночи. Луна, привычная и яркая в ночи над Дымным морем и Малахитовым, висела над южным горизонтом, скребя брюхом по зеленовато-жёлтой мари, отравляющей её иссиня чистый серебряный лик. Рошни, если пыталась, могла чувствовать, как нити родных и чуждых стихий "сохнут", истончаются с каждым днём, и только подземные воды, далёкие, но надёжные, поддерживали понемногу решительность и силу.
За два дня до того, как солнце ни разу не выглянуло из-за густых туч, путницы (или только Аль-Эрра) застали воочию странный чёрный смерч на горизонте, который кружил от севера до юга, но так и не двинулся никуда, а потом бездорожье и почва стали постепенно меняться.
Пустыня бедна, но пустыня жива, а они вошли не в нормальную пустыню. Когда блуждание в направлении чёрного столпа света, описавшегося теперь ясно на горизонте, подошло к останкам древней дороги, пыль вокруг, травы вокруг, сухие деревья и пыльный горизонт вокруг сделались из серо-бурых серо-белыми. Из мира здесь точно выпили не только элементарные силы, но и краски. Нетленными зато оставались в покинутом приграничном городе дома, дороги, колодцы. Занесены белой пылью, но всё равно точно покинуты вчера.

Недолго же ей удалось порезвиться.

Мезиния была ей хорошим домом, пожалуй. Там она родилась, в узкой долине, разделённой надвое маленькой речкой со смешным названием Беглянка. Джинны делили это место со смертными, ютясь выше по течению, в месте, где Беглянка падала в долину с горного уступа, и люди почтительно держались от них поодаль, огородив вид на скромный водопад вытянутыми к небу камнями, выбеленными мелом. Красиво. И неизмеримо тесно для неё, Рошни, мечущейся вдоль границ известной ей земли, словно тонкая молния.
Как она родилась? Ну, что-то сплело её — ветер, брызги Беглянки, незримые магические Нити, опутавшие благодатную долину, да воля асур, захотевших себе такое чудо. А теперь она пропала, и виной тому, конечно, её любопытство и непослушание, а вовсе не недосмотр старших — по крайней мере, в том она их не винит.

О, Рошни и раньше приходилось иметь дело с людьми. Когда они осторожно просили её помощи в своих маленьких домашних бедах или когда призывали ответить за град в огородах и сорванные её шалостями соломенные крыши. Такие простые и беспомощные, эти чумазые земледельцы. Ей больше нравились другие, заезжие — в красивых пышных нарядах или блестящих доспехах, они нередко обращались к мудрым старшим джиннам за советом, совершали сделки или оставляли дары. Такие ей были интересны, и к таким ей запретили приближаться, но она не послушала. Такой засомневался в её силах, решив, будто она не сможет влезть в обычную масляную лампу. А она решила, что он дурак.

Так начинается история о дураке, поймавшем молнию. И о гиганте, скованном муравьём.

О своей наивности у Рошни было время подумать как следует. Пока сидела в зачарованной лампе, пока выполняла приказы своего ненавистного владетеля. Она была дважды глупа: сначала когда залезла в свою будущую тюрьму, и затем, когда назвала своё истинное имя в обмен на обещание её выпустить. И что бы она ни делала, как бы ни пыталась сломать свои оковы, ничего не выходило. Выходило только терпеть да ждать чего-то, но это что-то всё не наступало...

Он был шарлатаном, должно быть, её хозяин, но с ней в услужении стал уважаемым магом. Рошни даже не знала, как его зовут, потому что в именах, оказывается, сокрыта сила — так что это он был мудр, а вовсе не она. Она была глупой маленькой асур со сквозняком в голове — и только в литом латунном погребе под круглой крышкой он начал устаканиваться. Здесь, внутри, для неё был приготовлен целый мир, хоть и фальшивый.
Она была в нём пылинкой, пляшущей в кудрявой бесконечности сухих вихрей, что сами являлись её же кровью и плотью. В тесной лампе гуляли тучи, яростно закручиваясь в воронку, и били молнии, схлёстываясь и ветвясь, а потом, когда всё заканчивалось, чтобы завтра повториться, на тёмных латунных стенках её тюрьмы, как падающие звёзды, катились вниз блестящие капли дождя.
Сколько их она выплакала. Каждая — чья-то радость, каждая — чьё-то горе. Каждая — капля чистой магии. А она лишь беспомощный узник. Исполнитель желаний, неспособный исполнить ничего для себя, кроме грустного мотива о царице ветров и гроз, попавшей в ловушку собственной беспечности.
Скольких она кляла. Своего Мастера — всякий раз, как кланялась ему. Но больше всего себя, самонадеянную, глупую, хитрую, всесильную и такую слабую, отчаянную и трусливую. Сколько думала, что хотела бы вычеркнуть из памяти, кто она есть, и забыть настоящее своё имя. Может, тогда бы с ней не приключилось подобного в следующий раз. Если он, конечно, будет. Может, тогда бы она смирилась со своей участью и перестала терзаться.

В её лампе было всё: солёный запах моря и мягкие волны, качающие, как колыбель, знойный полуденный ветер и вечерняя прохлада, весёлые барашки-облака и отдалённый рокот грома… В ней было всё, кроме самого важного — выхода. Рошни искала его. Искала всюду, вглядываясь в непомерное далеко и щупая руками под самым носом. Оборачивалась мельчайшей блёсткой тумана, только чтобы не суметь просочиться в магическое нигде. Вырастала до размеров тайфуна, чтобы упереться в непроходимое ничто.
Волшебные декорации вокруг неё рушились, выставляя напоказ истинный вид её узилища, лишь когда Мастер, владетель её и тюремщик, снимал свою наговорённую печать. Тогда стиралось её фальшивое звёздное небо, отслаиваясь, словно куски сырой фрески, опадало — и Рошни видела выход. Но тогда-то ей и не хотелось выходить, однако выбрать она не могла. Она вся превращалась в вопящее торнадо и уносилась ввысь, в открывавшуюся лазейку размером с ноготок.

Последнее время этого долго не происходило. Впрочем, не ново. Иногда её услуги не требовались неделями, и она просто скучала, не делая ничего и всё разом: сплетала и расплетала воздушные косы, гонялась за своим туманным хвостом, объявляла грозы, наливала озёра и осушала их, выветривая влагу всю до капли. Иногда она ловила себя на мысли, что после таких перерывов в принципе не против выполнить просьбу-другую, только бы хоть немного размяться от этого тоскливого безделья. Мастер с улыбкой говорил, что она становится более покладистой. Рошни закатывала глаза да демонстративно потягивала своё почти-человеческое тело.

Она выдумала себе этот облик ещё там… Ещё дома. Присмотрелась к людям, покривлялась перед своим отражением в глади Беглянки — и вот. Получилась не низкая и не высокая девчушка с синеватой кожей, излишне пересыпанной блестящими драгоценными камнями вместо родимых пятен, и будто живыми, похожими на облака пушистыми кудрями. Глаза как два лазурита — глубокого синего цвета. Не совсем по-людски, конечно, но ей и так нравится. Жаль, покрасоваться особо не перед кем, даже в те редкие моменты, когда удавалось вырваться наружу.

Но когда теперь наружу? Что-то сейчас было не так. Она чувствовала это, но взаперти судить было сложно. Рисованные стены её тюрьмы не давали никаких подсказок, и Рошни беспокоилась всё сильнее, так что когда они вдруг рухнули — совсем не так, как обычно, в этот раз было сдёрнуто с её клетки звёздное покрывало, — джинн выпорхнула во внешний мир, забыв заготовить новое проклятье для этой встречи. В растерянности — а может потому, что не почувствовала больше внутреннего принуждения, — она даже забыла поклониться... кому?

— Э-э? Ого! — опешила Рошни. — А ты ещё кто, козлиная морда?

Она скорчила гримасу, подозрительно вытаращив свои ярко-синие глаза из клубящегося облачного безобразия, в которое превратились её растрёпанные локоны. Отступив на пару шагов назад, взглянув на лампу в руках незнакомки, а потом снова той в лицо, джинн деловито ткнула руки в бока. Ветер, который она принесла с собой, трепал её волосы и широкие цветные шаровары. Блестящий песок вился вокруг её голых ступней, на лодыжке, почти скрытый мягкой тканью штанов, замыкался сотканный из капель браслет-гусеница, а ногти переливались перламутром.

Пепел. Аль-Эрра отчетливо представляла, как появилась на свет. В волнах бесконечной лавы и вспышках вулканов, среди жаркого воздуха, выдуваемого гейзерами из-под земли. Среди циклопических осколков обсидиана и каменистой безжизненной почвы отдельные искры столкнулись в воздухе, закружились в огненном танце и, ударивший поток жаркого воздуха, раздул из этого огонька пламя, впоследствии получившее имя "Аль-Эрра". Агни-Малакар, её горячо любимая родина. Край, где невозможно определить, когда извергается очередной вулкан, а когда — двое ифритов сталкиваются на горном плато в попытках показать свою силу. Потоки лавы, раскалённые до бела камни. И пепел. Пепел всегда был в воздухе, так что когда она впервые вышла в море, то закашлялась с непривычки от того, что в том, чем она дышала больше не было ужасной смеси серы, гари и копоти.

Море стало для неё второй родиной. Амбициозной Эрре было тесно среди ущелий и хребтов Агни-Малакар. Жестокая земля не могла похвастаться изобилием занятий и развлечений, тем более какими-то богатствами. Конечно, в таких условиях наверняка в горной породе покоилось множество драгоценных камней и других даров природы, но что толку от алмаза размером с ноготь большого пальца, если единственное развлечение — кидать их на спор в лаву, у кого он больше раз отскочит по поверхности, прежде чем утонет и расплавится? Нет, она мечтала о большем. Агни-Малкар закалил её. Море дало свободу.

Как и все ифриты, Аль-Эрра была вспыльчива. Амбициозна. Напориста до наглости. Жадна до удовольствий и наслаждений. Её настроение могло меняться быстрее, чем погода в море и единственной эмоцией, которая ей была недоступна было спокойствие. Развивая кипучую деятельность, Эрра будто пыталась испытать как можно больше, словно век ифрита не мог исчисляться столетиями, иногда тысячелетиями. Даже отметив свой столетний рубеж, она продолжала жить сегодняшним днём.

Сбежав с огненной родины на корабль, она научилась многому. Прежде всего, как она считала, научилась жить. Когда Аль-Эрра появилась на "Малютке", корвете с водоизмещением в пятьсот тонн, она больше напоминала ходячий костёр. Обрубки ног парили в воздухе, лицо напоминало безликую маску с прорезями для глаз, вместо волос был обычный костёр. Как её пропустили — для Эрры так и осталось загадкой. Наверное, потому что держалась так уверенно и естественно, что ни у кого не возникло мысли прогнать ходячее бедствие прочь на берег. Она и была сплошной катастрофой: ничего ещё толком не умела делать, плохо контролировала огонь, так что вся команда дружно грозилась "опустить её на дно морское, чтоб потухла немного", уча владеть собой. Постепенно она слепила себя по частям из встречаемых людей. Сама ифрит не знала, почему выбрала именно женский образ. Видимо, чувствовала, что что-то разделяет её и большую часть экипажа корабля, бывших мужчинами. В один из набегов она "украла" лицо какой-то – явно высокородной – дамы, прельстившись строгими чертами лица аристократки. Для неё создание внешности было ещё одним способом узнать, заполучить больше: она забирала черты как понравившуюся вещь. Глаза ей достались от восточной пиратки, с ней она сражалась во время абордажа: узкие, раскосые глаза смотрели жестко, ненавистно, и ифрит утопала в этих эмоциях, пока её клинок тонул в груди противницы. Тело – поджарое, стройное и жилистое, она забрала уже на берегу, при налёте на какой-то форт. Среди заложников была молодая женщина – возможно циркачка или уличная артистка. При ней не нашлось и ломаного гроша – тогда-то Аль-Эрра и обратила внимание на её тело. А острые уши и рога получились как-то сами собой. Она не знала, где их подсмотрела, но длинные огненные волосы отлично смотрелись в обрамлении высоких крутых рогов, и ифрит оставила их как есть. Помимо пламени, заполняющего глаза девушки и огненных волос, о необыкновенном происхождении Аль-Эрры напоминала ещё кожа – темно-серая, с вкраплениями каких-то чешуек, отливавших чёрным металлом.

Вместе с образом приходили и навыки. Она научилась управляться с кораблём, и больше не поджигала такелаж, поднимая паруса или взбираясь по вантам. Ей нравилось сражаться – она приложила всё усердие к овладению абордажной саблей, а затем обзавелась своим оружием – длинным цепным хлыстом, который приноровилась поджигать, перед боем смазав легковоспламеняющимися маслами. Единственное, что так и не пришло – прозвище. Соратники вокруг становились Косыми, Долговязыми, Чёрными Смертями, но никто не звал Аль-Эрру Огненным Хлыстом или Бичом морей. Даже когда она наконец заполучила свой корабль, "Морской дервиш" (водоизмещение почти триста тонн!), и стала уже капитаном Аль-Эррой, это сокровище (а длянеё все вещи мира были сокровищем, которым она желала бы обладать), было увы, пока недоступно.

И вот теперь, после налёта на корабль каких-то торговцев, кажется, из Мезинии, уже две недели её преследуют сплошные неудачи. "Морской дервиш" протаранил барк этих бедолаг под покровом ночи, и спустя полчаса всё было кончено. Среди них был особенно пышно и красиво одетый мужчина – он пытался сделать что-то с причудливой лампой, но прежде чем коснулся её, огненный хлыст обвился вокруг его шеи, и Аль-Эрра легким движением сломала ему позвонок. Лампу она оставила себе – таких ещё она не встречала, и, по рассказам, в них часто прятали джиннов. Это было необычным приобретением, и потому особенно ценным – не потому даже, что она мечтала о дворцах, возведённых за одну ночь и садах, выращенных за неё же, а потому что это была первая вещь такого свойства, которую она встретила за свою – уже достаточно долгую, по меркам обычных смертных, жизнь.

Разумеется, показывать она никому её не стала. Капитан не была скрытной или жадной со своей командой, просто такая вещь очевидно, ввела бы её людей в искушение. Недовольные будут всегда, даже если ты честно делишь добычу, а лампа могла стать легким способом сменить капитана на судне. А у Аль-Эрры были большие планы на своего "Дервиша".

Которым, кажется, не было суждено сбыться.

Видимо этот человек, у которого она силой отобрала лампу, занимал высокое положение или имел хороших друзей – за её кораблём вдруг начала гоняться целая флотилия, и Аль-Эрре пришлось скрываться в этих негостеприимных мёртвых землях. Бросив якорь в какой-то безымянной бухте, ифрит дала приказ ремонтировать пострадавшего в последней стычке "Дервиша". Вот только на многие мили вокруг была лишь пустыня, а без дополнительной помощи и ресурсов восстановить корабль было нельзя. Потому капитан, устав ждать у моря погоды, отправилась вглубь этих таинственных земель, прихватив лишь свой нехитрый скарб и, конечно же, лампу. За эти две недели она не раз попыталась наконец вызвать джинна - сейчас помощь такого союзника была бы как нельзя кстати, но сколько бы не тёрла подозрительный светильник ифрит, ничего не происходило. Она пыталась тереть его в ладонях, чесала носиком спину, прикладывала к щеке, дула внутрь – всё безрезультатно. Наконец, на исходе второй недели, присев на подвернувшийся камень, она в сердцах бросила лампу в песок.

— Да будешь ты работать, проклятая посудина! — взорвалась Эрра, — Чтоб мне утопиться в лаве, я прокляну тот день, когда решила напасть на этот никчёмный корабль!

... И в этот момент всё и случилось. Она увидела Рошни. Вернее, она ещё не знала, что это Рошни, а только какая-то синекожая девица. Заявление джинна о козлиной морде заставило Аль-Эрру на время потерять дар речи от такой наглости – именно поэтому, наверное, той и не досталось цепного хлыста в первую же минуту. Подобрав отвисшую челюсть, ифрит наконец ответила:
— Нет это кто ТЫ такая, мелочь белобрысая! — выпалила она. — Где джинн, который должен сидеть в этой лампе, я тебя спрашиваю? Я убила предыдущего владельца и теперь являюсь хозяйкой этой жестяной посудины!

— Мелочь?! Я? Да кто… Да как ты!.. — повелителю ветров не хватило воздуха, пару секунд она только возмущённо пыхтела, приходя в себя. — Я и есть джинн, чего тут неяс…

Она осеклась, когда до неё вдруг дошёл весь смысл сказанных козой слов. Её хозяин мёртв? Вот почему она столько времени томилась в неизвестности! Но что это значит для неё? Растерянность и страх промелькнули в лице джинна из лампы. Рошни сама не заметила, как изменилась её поза, как она сцепила перед собою руки, и пальцы нервно сплелись на уровне живота в чудную фигуру, гротескную в своей бледности и худобе.
Тут же порыв ветра, взметнув песок под её ногами, отнёс её ещё на шаг дальше от незнакомки. Та сказала, что убила Мастера! Она — убийца! Рошни теперь смотрела на рогатую огнеглазую бестию с неприкрытой опаской и враждебностью. Нет, бывшего своего Мастера ей было не жаль — нередко она и сама желала ему зла, но в своей манере, из довольно наивных представлений существа, которое и по людским-то меркам едва ли повзрослело, — однако за всё время своего заключения, перебирая в голове тысячи и тысячи вариантов развития возможного будущего, где она всенепременно избавляется от уз, Рошни почему-то ни разу не приходило в голову, что её могут просто отнять. Вот так, вместе с лампой, просто взять да присвоить. Что она может перейти к кому-то, как добыча. Да что там к кому-то, к убийце! О, это неправильно! Так неправильно!

Рошни безрассудно вскинула руки, замахиваясь на ненавистную лампу, лежащую на песке прямо между ней и её похитительницей (очередной!). На кончиках пальцев заплясали искорки. Её белоснежные волосы, похожие на клубящийся в ветре пух, как будто потемнели.

— Если мой хозяин мёртв, — звонко начала она, — значит я больше не пленник! И эта лампа — ничто для меня! И ты — ничто!

Она с обидой зыркнула на чужачку, но атаковала не её. Рошни выбросила вперёд руку, и с её ладони, змеясь, сорвалась молния, ударив в блестящий латунный бок лампы. Выцветшую картину, где посреди серого пустынного пейзажа застыли друг напротив друга две маленькие тонкие фигурки, осветила яркая вспышка, и в обе стороны от неё растянулись чёрные тени. Лампа подскочила, крутнулась в воздухе со стоном уязвлённого металла, и оплетавшую её молнию с оглушающим треском выбросило в небо, где она пропала в вышине, и только глухой рокот, похожий на отдалённый смех стариков-асур откуда-то из Внешних сфер, разнёсся над пустыней.

— Вау! — огорошенная, будто это её саму ударило молнией, Рошни задрала голову вверх, пытаясь уследить, куда улетела вся её ярость. — Вот это шандарахнуло!

Где-то в звучании её голоса потерялся очередной металлический звон. Это лампа упала на землю — нетронутая.

Аль-Эрра, пребывая в спокойной самоуверенности, согнула руку в локте и подперла подбородок, принявшись созерцать происходящее представление. Хоть и была она жадна до всяких диковинок, тяги к прямому сохранению у неё не было: легко пришло – легко ушло. Гораздо интереснее получить, чем чахнуть потом над богатством, собственноручно отгородив себя от наслаждения заполучить что-то новое. Рука даже не дёрнулась к цепному хлысту на поясе и не легла на эфес ятагана – зачем? Ну сбежит себе и сбежит, куда эта синяя денется, кругом песок да небо. В другой раз она конечно тоже бы вспыхнула, приложила эту девчонку за то, что посмела назвать её, капитана "Морского дервиша", "ничто", но сейчас в ней поселилась какая-то мрачная уверенность, что просто так это представление не кончится.

Надежды в какой-то мере оправдались.

Рука всё-таки дрогнула, когда джинн вызвала молнию, но яркая вспышка шваркнула мимо неё, и ифрит поняла, что джинн метила в лампу. Которая должна была бы расплавиться тонкой лужицей меди или другого металла (когда Аль-Эрра назвала лампу жестянкой, она по правде говоря понятия не имела, что там за металл - времени разглядывать не было), но почему-то напрочь отказалась это делать. В общем, к чудесам в виде Аль-Эрры, в кои-то веки занявшей выжидательную позицию прибавилась лампа, выдержавшая удар молнии. Что и говорить, в этот раз ожидание вознаградилось сторицей. Поднявшись с камня, на котором сидела, капитан сделала несколько шагов и подняла лампу из песка. Та была обжигающе-горячей, но где вы видели ифрита с ожогами? Так что она спокойно взяла посудину за ручку и критически её осмотрела – будто прижимистая хозяйка, пытавшаяся с выгодой прикупить утварь в дом. Затем подняла пылающие глаза на Рошни.

— Ну чо, сбежала, дурёха? Лампа ничто говоришь? — ифрит демонстративно постучала ногтем по металлу, — я тоже ничто? Ха! Хаха! Ахахахахахахаха!

Аль-Эрра залилась смехом, запрокинув голову. Губы её подрагивали, а пламя волос вспыхивало при каждом выдохе. Ифрит смеялась, наверное, минуту-две, не меньше. Она даже не знала, что толком её развеселило – то ли что какая-то пигалица, неспособная расколошматить лампу, назвала её "ничто", то ли непосредственно выражение лица этой самой пигалицы.
— Уууух! — вздохнула она, прикрыв лицо рукой, прекратив смеяться. Затем прицепила лампу на пояс и ткнула в Рошни пальцем.
— Слушай сюда, рожа твоя синяя. Повторять не буду. Не хочешь слушаться – валяй, лезь обратно в лампу и сиди там. Буду тебя при заходе в порт на потеху публике показывать, хоть какая-то с тебя польза. Ну или можешь мне помочь, а потом вали хоть на четыре стороны, хоть на шестнадцать*.

Такого Рошни не ожидала.
Справедливости ради, она и сама не знала, что должно произойти с лампой, если ей так вдарить, но судя по намёкам прежнего хозяина — ничего хорошего не произойдёт с самой Рошни. Так что она в каком-то смысле опасалась это делать, и только сейчас позволила себе высвободить копившиеся всё это время обиду, и гнев, и страстное желание быть свободной в одном трескучем разряде — потому что избавиться от власти одного тюремщика и тут же попасть в руки к другому было выше её сил. Но всё оказалось без толку. Как же так?

— Почему? — растерянно прошептала она, глядя, как рогатая поднимает с земли целёхонькую лампу. — Почему? Почему ты смеешься?!

Ветер снова взвился вокруг неё, и сухой песок этой безлюдной пустыни, такой мелкий, что похож на пыль, завертелся у её ног, злобно скрученный волей чародейского ветра в тугие струи. Колючие потоки воздуха обнесли фигуру Рошни щитом, и за их резкими порывами эта фигура будто стала меньше, только широкие одежды хлопали яростнее и путались волосы, похожие на облака, лезли в лицо и в синие, как небо, глаза, словно готовые впитать вот-вот грозивший пролиться из этой синевы дождь, нарушая тем самым все мыслимые законы природы.

Пока ифрит смеялась, джинн пряталась в своём коконе из ветров и обид, нервно ухватив в поясе края шаровар худыми руками. Она совсем не понимала, что ей делать, и жестокий смех козломордой только усугублял её замешательство.

— Хватит! — наконец выкрикнула она, и кружащий вихрь в ту же секунду опал, прижался к земле, словно накрытый рукой хозяйки, как пёс, заклавший уши. — Думаешь, это смешно?..

Напряжённые пальцы выпустили ткань наконец, и Рошни сложила руки, потирая плечи в глупом людском жесте. Люди делали так, когда им было холодно на ветру — но было в этом, видно, что-то ещё, ведь самый ледяной ветер джинну что шутливый щелчок по носу от названой сестры, но зачем-то она переняла его, этот жест, может быть, сама того не желая. Рошни запуталась, и в собственных своих мыслях, и в реакции и словах чужачки. Весь вид джинна выражал смятение, она уже хотела было и впрямь спрятаться в ненавистную, но обжитую лампу и нареветь там целое море, но при последних словах вдруг встрепенулась.

— Просто помочь? И ты меня отпустишь?.. — Рошни взглянула на незнакомку как-то иначе, совершенно по-новому. — И что за помощь тебе нужна? — она покрутила головой, оглядываясь по сторонам. — И кстати, где это мы?

— Потому что мне весело! — самодовольно сообщила Аль-Эрра и оскалилась в улыбке, — ты такая сначала: "Да лампа ничто! И ты ничто!", и потом ещё: бах-барабах! Лампа – в небо! Вспышки, гром! А потом бац, бац, — ифрит даже начала размахивать руками от избытка чувств, — лампа в песке, а ты тут стоишь и пялишься на месте! Вахахаха! — Под конец Аль-Эрра даже снова рассмеялась.

Успокоившись и повесив лампу на пояс, Аль-Эрра начала расхаживать взад-вперёд, размышляя над ответом Рошни, которая, кажется, согласилась сотрудничать. Вообще-то ифрит не поколебалась бы в другом случае пустить в дело кнут, но она совершенно не разбиралась, как работает джиннская магия. А столетие в море научило её, что языком и мечом можно добиться больше, чем просто мечом. И наоборот, разумеется.
— Так, ну для начала... для начала мне нужен крутой корабль! Чтобы водоизмещение в пятьсот... нет, в семьсот тонн! И чтобы на каждом борту было по восемьдесят... не, лучше по девяносто пушек, да! И чтобы на корме были отсеки по правую и левую сторону, под гаубицы. И чтобы при этом мог двигаться не медленнее, чем четырнадцать узлов! Сможешь такое? Хотя нет, стой, погоди, — ифрит полностью погрузилась в свои мечтания, — Лучше летающую крепость, да! Сможешь такую? Чтоб кусок земли, а на ней укреплённый форт. И чтоб парил над землёй. Вот тогда точно от меня все отцепятся, а я могу грабить кого захочу. Даже может обратно на свой остров слетаю...

Закончив фантазировать, Аль-Эрра наконец повернулась к Рошни и поскребла рог в задумчивости. Для уверенности она оглядела ещё раз окружающую их пустыню и ответила:
— Да если б я знала! Задница мира какая-то, и даже совсем не аппетитная и упругая, я бы сказала. Иначе на кой мне предлагать тебе убраться отсюда? Ну так что, давай, колдуй там остров летающий и сваливаем побыстрее. тут, похоже, даже грабить нечего и некого. Скукотища.

«Ну начинается!» — говорил настороженный взгляд Рошни, когда на неё посыпались желания. И вот откуда в чужих головах такие идеи? Честно говоря, с прежним владельцем лампы даже как-то попроще было — он хотя бы представлял себе, чего хочет. Да и работа ему требовалась более тонкая: помочь зачаровать какую-нибудь штуку, вложить немного волшебной силы в записанный свиток…
Рошни пыталась пару раз тихонько перебить говорившую, мол, она слегка не такого калибра джинн, и корабль у неё может не получиться, и уж тем более она не знает, зачем и куда измещать столько тонн воды... Но как только разговор зашёл о парящей крепости, парящем острове, парящем чём угодно, она сразу оживилась.

— О, крепость! Воздушную могу! Всамделишную… нет? — джинн развела руками в стороны, намекая, что она неплохо разбирается во всём воздушном, но совсем не сечёт в настоящих крепостях. — Сейчас!

Очередной порыв подхватил её, и Рошни тут же с ногами устроилась на подстилке из ветров, быстро ткавших под нею тот самый парящий остров. Воздух густел и невесть откуда взявшаяся влага — может быть, самые последки её, выжатые из этой затерявшейся на краю мира пустыне — собиралась в мельчайшую водную взвесь, создавая облако, точь-в-точь похожее на настоящее, одно из тех, что гуляли высоко в небе. Джинн не стесняясь черпала из него горстями и, словно копающийся в песке ребёнок, лепила стены, палаты и шатры, и башни из густой облачной ваты росли и осыпались под её руками — и снова росли, вытягиваясь вверх куполами, похожими на луковицы.

— Во! — возвестила Рошни. Она устроилась поудобнее, задрала шаровары до колен и свесила ноги вниз. — Вот такой замок могу! Красивый?

Джинн, наверное, хотела добавить что-то ещё, но вдруг забыла. Фыркнув, чуть не подавившись невольной шуткой, она хлопнула себя по колену и надула губы, в нетерпении ожидая, когда козлорогая наконец закончит.

— Аппетитная?.. Ты что, их ешь?! Хи-хи-хи! — прыснула Рошни и откинулась назад, на выросшие за спиной пухлые крепостные стены, прикрывая ладонью рот и болтая в воздухе голыми пятками.

Вздрагивая от её движений, замок мерно покачивался над землёй, оставляя внизу кудрявую тень с торчащими из неё ногами. Джинн ещё улыбалась, зыркая на глупую рогатую, между тем одной рукой копаясь в пышных волосах в попытке вытащить нечаянно попавшую в причёску голубую нитку. Видимо, её расчудесный наряд истаскался за годы заточения, неспособный выдержать постоянного напора гроз и ветров. Скатанная на пальцах и отправленная в свободное путешествие нитка упала на облачный остров, но, слишком тяжёлая, провалилась вниз, в отличие от Рошни, свободно поместившейся так, будто ничегошеньки не занимает и не весит. Она сидела прямо посреди замкового двора и возведённых в нём строений, которые теперь медленно оседали и расползались без её внимания, и главный дворец, похожий на шапку пены, потихоньку клонился ей к бедру, как сонный котёнок.

Сначала Аль-Эрра обрадовалась. Пусть корабли эта синерожая балда не могла почему-то наколдовать, но вот замок могла, а это было даже лучше! Но чем дальше шёл процесс создания замка, тем мрачнее становилось лицо "козломордой". Воздушный замок из облаков? Да самый расхлябанный шлюп будет надежнее этой "крепости"! Когда джинн, наконец закончила и устроилась на своём творении, ифрит скрипнула зубами, снимая с пояса кнут-цепь.
— Это, — она ткнула указательным пальцем свободной руки в замок, — Никуда не годится. Стены моего замка должны быть крепче...
Размахнувшись цепью как следует, она впечатала удар по камню, на котором сидела, оставляя заметную борозду. Выпустив накопившееся негодование, Аль-Эрра, запрокинув голову, чтобы видеть собеседницу, обратилась к джинну снова.
— ... Этого камня. А в твой пальцем тыкни – насквозь пройдёт. И что мне делать с таким замком? Любоваться им? Любоваться я и собой могу.

Ифрит раздражённо дернула плечом, всем своим видом показывая, что это явно не тянет на исполнение желания. Вопрос про аппетитность она проигнорировала – ну что этой мелюзге объяснять? Она, похоже, первый раз из своей лампы вылезла. Частичка Аль-Эрры даже невольно прониклась сожалением: ну что это за урод будет держать взаперти пусть даже своего слугу, когда мир так велик и разнообразен? Сама бунтовавшая против всяких ограничений, ифрит была против подобного обращения. Во всяком случае, на постоянной основе. К сожалению прибавилась капелька иррациональной злости: бывший хозяин синекожей был для неё никем – просто очередной жертвой грабежа, но за подобное обращение, пожалуй, получил сполна.
— Эй ты, — обратилась она к джинну, — ладно, спускайся. Ты же наверняка не сможешь на нём всю мою команду даже возить, да? Видимо, придётся тебе потерпеть меня ещё какое-то время. Пока не выберемся, во всяком случае.
Пнув с досады песок, ифрит вновь повесила кнут на пояс и двинулась, поднимая клубы пыли, в сторону видневшегося обелиска. Сделав пару шагов, она обернулась, что-то вспомнив, и бросила через плечо:
— Как тебя звать, джинн?