Однажды в Гродно (1385 г.) | ходы игроков | Поместье фон Корфов

Когда все остальные довольствуются информацией из третьих рук или на удачу сами все слышат из толпы, фон Корфы получают информацию из первых рук. Ойген отдыхал в своем фольварке, когда Данка, ладненькая и горячая служаночка, сообщила о визите срочном шановного пана. Им оказался Сокол-Ясинский – герольд самого Великого князя Ягайло. Мужчины, хотя и были знакомы, близко никогда не общались, так что приезд Сокола был точно не визитом дружбы.
Так оно и оказалось. Гость пересказал фон Корфу письмо Великого князя, пожелал удачи и присовокупил к сказанному личное пожелание Ягайло. Князь мыслил стратегически, как и положено политику, и делал ставку на немца-Корфа как баланс между гродненцами и соседями-тевтонами: эдакий знак вежливости к врагам-союзникам. Но, одобряя и поддерживая персону Ойгена, он и предупреждал строго, чтобы тот и не думал заигрывать с Орденом: тогда недовольство князя будет скорым и беспощадным. Но если фон Корф сможет заручиться поддержкой тевтонов и их отказом от попыток захватить Гродно – то тогда милость и Ягайлы, и Ядвиги немцу обеспечена.

Рассказав все это, Сокол-Ясинский отправился дальше: он и так потерял немало времени, когда на подъездах к Гродно его отряд был атакован бандитами в огроменных шляпах. Слуги Ягайло смогли отбиться без потерь, но князь будет явно недоволен, когда узнает о таком разгуле преступности. А значит, будет еще боле благоволить тому, кто ее искоренит: еще одна информация в копилку знаний Ойгена.

После ясновельможного пана прибыл с докладом Хорст риттер фон Танген, капитан личной дружины шляхтича. Молодой рыцарь приходился фон Корфам дальней родней и, будучи третьим сыном в семье, решил попытать удачи на службе и родных в далеких полудиких землях. Отменный боец, он оказался еще и весьма сообразительным малым, способным на разумную инициативу. И, самое главное в эти тяжелые времена, верным и преданным.
Узнав, что фон Корф уже осведомлен об оказанной ему чести, рыцарь пересказал те слухи, что донесли до него вернувшиеся из города слуги. По всему выходило, что пан Боровец был зело недоволен, что «кабана сочли хуже каких-то выскочек-лошадников и тевтонских подстилок», и грозил всем пооткручивать головы. Ругался он, ясное дело, на всех, помянув недобрым словом все семейства кандидатов. Прочие члены совета, исключая молодого Белецкого и его приятеля Тыверского, от оглашения своего мнения отказались.
Пан Тыверский, в очередной раз рассорившись с паном Белецким, объявил, что сторона русичей в выборах князя людно и оружно участия принимать не будет, но и сами не позволят кому-то приносить смерть и разорение в их дома. Восточные славяне, хотя и не являлись доминирующими в Гродно, замыкая четверку крупных народностей, вполне могли стать грозной силой, которую, если не удастся использовать в своих целях, нельзя дать использовать оппонентам.

А пока фон Танген вещал, в залу вошел один из стражников, протянувший дворянину драгоценную бумагу, перевязанную золотистой шелковой лентой. На концах ленты грузно покачивалась алая печать.
- Вельмовашный пан, вам просили передать, - солдат докладывал спокойно и четка, - Какой-то дюже богатый пан подскакали к воротам и потребовали передать лично в руки и незамедлительно! Ответа дожидаться не стали и незамедлительно убыли.
На печати был оттиск полумесяца, обращенного баржей вниз, над ним же меж двумя звездами была серебряная стрела, направленная верх. Можно было и не вскрывать письмо, чтобы понять, что автором его выступил Иеремия Кульчицкий. Но что было надо столь нелюбимому панством Гродно магнату, можно было узнать только по прочтении.
По бумаге змеились витиевато выписанные, украшенные многими завитками и хвостиками буквы, не всегда даже подающиеся расшифровке: в погоне за красивостями автор явно перестарался.

Примите мои поздравления, благородный шляхтич!

Наш Великий князь не ошибся, назвав Вас в числе тех, кто достоин титула князя Гродненского. Ведь деяния Ваши, равно как и Ваша благоразумность, славны далеко за пределами этого славного маленького городка! Со своей стороны смею Вас заверить, что не собираюсь предпринимать против Вас каких-либо действий. Увы, и в поддержку мне будет выступить затруднительно: но этот вопрос еще можно решить.
Ежели у Вас найдется время, я был бы искренне счастлив увидеться с вами в моем скромном фольварке в окрестностях Гродно и обсудить Вашу готовность принять мою скромную помощь. Ведь я, смею напомнить, не только член Рады. Семья моя вхожа к самой крулевне Ядвиге, а кто как не она имеет влияние на нашего милостивого и доброго князя Ягелло Гедыминовича, да продлятся его годы бесконечно?

Сим остаюсь, уважающий Вас Иеремия Кульчицкий.

И да храни Вас Богоматерь Ченстоховская!

Помимо Кульчицкого, пришли новости и от фон Гриффина, который передал через одного из своих людей, что всецело готов поддержать Корфов и деньгами, и людьми, и голосом, и просит приехать к нему и обсудить план действий. Посланец же этот, Готфрид Грубер, готов поступить в распоряжение герра Ойгена: ежели ему нужен профессиональный стрелок из рушницы, готовый при необходимости нанести удар и отступить.

Принесенная паном Соколом новость в доме Корфов была встречена с плохо скрываемым восторгом. Не мог княжеский посланник не заметить, как непонимание на лице юного Ойгена сменяется удивлением, а затем и какой-то даже детской радостью. Немец просто сиял. Сбивчиво он заверял Сокола-Ясинского в своем безмерной верности к великому князю, особенно после такой оказанной чести. Уговаривал остаться на ужин, пускался в какие-то пространные рассуждения о магдебургском праве, которое почему-то именно сейчас пришло ему в голову и вообще, кажется, на ходу придумывал планы на будущее города, вставляя тут и там от возбуждения немецкие и латинские слова. Затем все таки взял себя в руки и заверил, что доверие непременно оправдает. И сразу добавил на всякий случай, что в переговоры с Ordo Teutonicus ему вступить все таки придется. Просто чтобы такие вот честные переговоры, о ходе которых он непременно будет славного великого князя извещать, не перепутали вдруг с заигрыванием. Уже на крыльце Ойген расспросил уходящего пана Сокола о случае с бандитами. Снова заверил, само собой, что все мыслимое и немыслимое для их поимки сделает, а затем засыпал герольда вопросами. Где бандиты напали? Много ли их было? Пешими они были или конными? Сразу ли напали или сначала пробовали взять на испуг? Чем были вооружены?

Заткнулся Ойген только тогда, когда пан Сокол уже влезал на своего коня. Предложил герольду взять с собой несколько конных из собственной стражи, знакомых со здешними дорогами, чтобы проводили его до более спокойных мест. Многословно попрощался и проводил удаляющегося гостя со свитой взглядом. На губах Ойгена гуляла глупая, словно пьяная улыбка. Scheiße, подумал фон Корф. Впечатление он, кажется, произвел не очень.

***

Ойген готовился отъезжать в гости к Кульчицкому и седлал уже коня, когда во двор фольварка въехал Конрад фон Корф на своей кобыле в яблоко с пятеркой следовавших по пятам конных охранников.

- Onkel, Onkel*, ты слышал же? - восторженно начал Ойген, желая скорее поделиться новостями, - Великий князь...

- Да. племянничек, уже. - не дал договорить ему Конрад, - Тебе ведь попытаются сейчас убить. - он постучал ладонью по груди, - Ты кольчугу хотя бы надел?

Ойген сначала не понял, к чему дядя заговорил об убийствах и кольчугах. Приоткрыл рот, чтобы спросить, но тут до него дошло. Об этом он почему-то сразу не подумал, захваченный прекрасными мечтами о славном будущем Stadt Гродно.

- Mein Gott! - лицо Ойгена приобрело цвет совершенно белоснежный, слившись практически с великолепным и столь же белоснежным его нарядом, - Ты думаешь?..

- Ах, боюсь, что я знаю, дорогой племянничек. - совершенно спокойно и со знанием дела ответил дядя тоном таким, будто рассуждал о грядущем посевном сезоне, - Но это в подобных ситуациях совершенно нормально. Пойдем пока внутрь, обсудим, что у нас на руках. Для начала стоит подумать хотя бы о расширение нашей стражи. Негоже в такое время на охране экономить...

Пан Сокол, ясное дело, подробностей нападения скрывать не стал, хотя и рассказал все второпях, явно спеша. По всему выходило, что два десятка обормотов с разным дрекольем высыпали на дорогу, предварительно дав залп из луков, и попытались стянуть рыцарей с седла и загасить числом. Но, потеряв нескольких особо глупых и убедившись, что паны ничего, похожего на богатую добычу, не везут, а сами зело серьезны, драпанули в лес по звуку рога. Пан Сокол со свитой за ними, ясное дело, гнаться не стал, но уверен, что десяток рыцарей при дюжине стрелков шайку истребил бы вмиг.
От свиты герольд отказался, завив фон Корфа, что там, где не справятся его рыцари, десяток солдат не поможет. Да и если приметит кто и донесет, это будет неприятной ситуацией и для него, и для пана Корфа. Противники решат, что, хотя все равны, Ойген равен больше. И тогда… Продолжать мысль Сокол не стал, сочтя ее и без того понятной.

***
Герру Конраду пришлось нелегко. Просьба племянника, хотя и выглядела простой – еще бы, с такой-то наценкой!, оказалась с двойным дном. С одной стороны, организованных и безработных отрядов в Гродно не было, да и те одиночки, что были, предпочитали найти себе хоть какого-то господина. Оно и понятно: привыкнув воевать, сложно вернуться к мирной жизни пекаря или пахаря, а вернувшись – сложно снова взять копье в руки. Второй проблемой было то, что на предложение вылезла из нор всякая дрянь, готовая за золотой назваться кем угодно и перерезать глотку родной маменьке: а значит, и самим Корфам, если кто-то заплатит на медный грош больше.
Искомый солдат стал казаться чем-то из области сказок – вроде единорога: все слыхали, но никто не видал. Вот только вода камень точит. Походить по трактирам, поспрашивать по знакомым, поглядеть на крепких, пускай и без опыта, новобранцев… Дело вполне спорилось, и два десятка человек Конрад все-таки собрал. По его прикидкам, на все Гродно подходящих кандидатов должно было быть около сотни, но вот отыскать их всех, а отыскав – уговорить… Задача похлеще крещения литвинов!
Был прогресс и с солдатами из других домов. Но они, курвы, пока что осторожничали: еще бы, сменить одного потенциального победителя на другого было весьма рискованно. Но пан фон Корф понимал, что давить бесполезно – только хуже сделает. А два десятка клинков станут неплохим подспорьем в любой сложной ситуации.

***
До пана Кульчицкого пришлось добираться долго. Да еще капитан и десятник настояли, чтобы путь пролегал вне стен Гродно: так, дескать, безопаснее будет. Так что Ойген мог сполна насладиться и осенними красотами Великого княжества литовского, и обширностью владений своего будущего собеседника. Да уж, Кульчицкий скупил столько, сколько Корфам и не снилось. Вот только его земли были куда беднее и запущеннее: продавали их все больше разорившиеся шляхтичи, да те, у кого не было способностей к управлению. Так что злотый против гроша: одна деревня во владениях Ойгена приносила доход, как три-четыре деревни краковского магната.
Зато добравшись до места, немец понял, на что уходят все доходы Кульчицкого: на пологом холме вырастал самый натуральный замок, которому позавидовал бы и Орден. Пускай и недостроенный, он все равно производил впечатление величественной и мощной крепости, настоящего оплота уважающего себя дворянина.

Встреченный на подъездах десятком всадников в сине-желтых коттах, он с почетом был препровожден в кабинет магната, где его уже ждал сам пан Кульчицкий. Высокий, статный, в завитыми усами, одетый в роскошный синий кунтуш с золотыми украшениями, он энергичным шагом подошел к Ойгену и обнял его, как будто родного брата:
- Герр фон Корф! Я так рад, что вы откликнулись на мое приглашение! Видеть вас здесь – большая честь для меня! Прошу простить моих слуг, что сразу привели вас сюда. Вы наверняка устали с дороги! Если желаете отдохнуть, я вам предоставлю покои, холодное вино, теплую воду для омовения и горячую девку! Если надо что-то еще, только скажите! Ну а коли вы готовы немедля разговаривать о делах, - он хитро прищурился, - то я был бы рад сначала услышать, что интересует вас, а потом изложить свои скромные, но небезынтересные предложения!

- Нет, это для меня большая честь! - просиял широкой улыбкой Ойген, - Благодарю вас за приглашение, герр Кульчицкий, и да, давайте поскорее приступим к делам. Признаюсь, у меня масса дел с тех пор как была объявлена княжья воля. Половина города желает меня видеть! - немец хохотнул довольно и поспешил добавить, - Но от вина я не откажусь. Надо выпить за доброго князя Ягайло, за королеву Ядвигу и за нашу христианскую веру. А заодно за славный Гродно и за его будущего князя, долгих ему лет!

Пока несли вино Ойген превозносил архитектурные достоинства возводимого Кульчицким замка (замок на него действительно произвел впечатление, а еще и напоминал о Вестфалии, которую Ойген привык считать родной), а заодно лихорадочно раздумывал, чем ответить на вопрос польского магната. Действительно, что его, Ойгена, интересовало? По дороге фон Корф никак не успел хорошенько переварить неожиданную новость, полученную от пана Сокола. Князем, конечно, ему стать хотелось, были даже мысли, что с такой властью сделать - тут мотивы немца были совершенно чисты и хотел он исключительно блага для Гродно и его жителей (пусть и был этот город слегка диковат и полон язычников). Но вот как добиться всеобщей поддержки своей кандидатуры он пока решительно не понимал. Дядя что-то там говорил про то, что все так или иначе сведется к деньгам. Но не могут же достойнейшие из обитателей этого города быть столь циничными и руководствоваться лишь столь низменными мотивами. Или могут?

Пока Ойген решил только, что не стоит свою неосведомленность выставлять напоказ. И попытался хотя бы ее своими последующими словами не выдать:

- Интересует меня, конечно же, благо Гродно. - уверенно и с чувством произнес он, - Не могу знать, сочтут ли меня достойным княжить в Гродно, но знаю точно, что мне еще здесь жить. А потому радею за процветание и благополучие города. К власти я не рвусь, - тут Ойген, который решил уже, что в случае поражения особо горевать не будет, если победитель окажется человеком достойным, не соврал, - но не хочется ударить в грязь лицом, если мне все таки вручат княжескую корону. А потому от вас, как от члена совета, хотел бы слышать, чего именно вам хочется видеть в будущем князя. Как я смогу лучше городу послужить на княжеском троне, если на нем все таки окажусь?

- Добавлю еще, что в выборах я, разумеется, собираюсь участвовать и за каждый голос упорно бороться, но другому достойному кандидату готов и уступить... - немец помедлил, формулируя свои мысли, - Но вот под вчерашним холопом ходить бы не хотелось. И под вчерашним нехристем тоже. А потому хотелось бы убедиться в том, что им никаких титулов не достанется. Вы ведь тут со мной согласны? - Ойген подумал секунду и добавил вполне искренне, - Признаюсь, удивлен, что вашей кандидатуры, герр Кульчицкий, нет.

Пан Кульчицкий явно не страдал столь редким среди панства пороком, как скромность. И даже сейчас он, роскошно одетый, стоял у широкого стрельчатого окна так, что лучи не по-осеннему яркого солнца обдавали его мягким, теплым светом, предавая лицу Иеремии выражение какой-то высокой задумчивости. И с позы его, картинной и явно долго показушной, можно было хоть сейчас рисовать картину.
Стены кабинета украшали массивные, сплетенные из толстых нитей гобелены со сценами псовой охоты и королевскими приемами, которые даже на первый взгляд стоили, как имение небогатого шляхтича. Украшенный по последней моде камин, тяжелая дубовая мебель, украшенная тончайшей орнаментальной резьбой, несколько толстых книг в деревянных, украшенных золотом переплетах на идеально гладкой поверхности стола – все прямо-таки кричало о богатстве владельца.
Ах, эти великопольские паны! Последний клочок земли прозакладывают, лишь бы только казаться подстать не князю даже – королю. Сами без гроша в кармане иногда, а одеваются, словно магнаты. А уж те, кто злотыми не обделен – и подавно. И Кульчицкий, видимо, был из таких. Самовлюбленный, падкий наверняка на лесть – судя по тому, как благосклонно он кивал на похвалы своему замку, склонный считать себя избранным Господом для великих дел… И все-таки он был умнее многих, раз сумел заставить с собой считаться.

Принесли гишпанское вино и два бокала местной, рутенской (прим.: то есть волынской) работы. Вроде бы и дань уважения литвинам и живущим на их землях – а все равно вызов. Чаши бокалов созданы из множества небольших, разноцветных камушков – квадратных и круглых, многогранных и почти идеально симметричных. Серебряная же ножка, на которой они покоились, была искусно выполнена в виде женской ладони.
Заложив палец за широкий персиянский пояс, любуясь переливчатой игрой света на камнях, он с легкой благосклонной улыбкой, так раздражающей гродненскую знать, молчал и слушал, смотря куда-то в сторону и вверх, там где под сводом потолка лежали широкие, в два обхвата балки, на которых были умелой рукой мастера начерчены молитвы на латыни.
За все время речи Ойгена он лишь единожды отозвался, скопировав не только слова, но и интонации собеседника:
- За доброго князя Ягайло, за королеву Ядвигу и за нашу христианскую веру. А заодно за славный Гродно и за его будущего князя, долгих ему лет!

И лишь после плеяды разномастных вопросов он повернулся лицом к собеседнику и ответствовал неторопливо:
- Друг мой, приятно видеть в столь нежном возрасте проявления недюжинного ума. Мы с вами солидарны, что хотим того князя, что хочет блага Гродно. И, конечно, им должен быть человек обеспеченный и надежный. Тот, кто уже умеет править своими землями без происшествий и недовольства. И я в основном с вашим мнением согласен...
А так как я – член совета и владетель немалого количества земель, я бы хотел быть дружен с князем и знать, что он не причинит проблем панству, погнавшись за продажной, как шлюха, народной любовью, или за столь скоротечным, как великокняжья милость. Но еще я, друг мой, хочу, как и мы все, не остаться в накладе. И посему я предлагаю тебе простую идею: за треть твоих земель - подробнее обговорим по достижении согласия, я обещаю тебе свой голос и голос еще одного пана. Три голоса из пятнадцати – это уже почти половина необходимого. Да и крулевне Ядвиге я отпишу о сих добрых вестях, если ты понимаешь, о чем я.
Как видишь, я откровенен. Как тебе мое предложение, по нраву?

Ах, Scheiße! Действительно, родовитые и благородные Herren, а думают все только о деньгах, как дядя Конрад и говорил. Печально, конечно, что нравы в этой дикой стране столь низки и даже приезжих она, кажется, портит, зато денег у Ойгена много. А pecuniae тут oboediunt omnia, деньгам тут все повинуются. Если и купит кто-то княжеский титул, так это Ойген фон Корф! А уже потом можно будет и заслужить его по-настоящему благородными делами... Успеется это.

Ойген подумал немного, подсчитал что-то в уме, бормоча тихо числа по-немецки, и ответил:

- В целом, пожалуй, по нраву. Вполне. Но давай сначала обсудим детали! Уж прости меня любезно за такую пошлость... Но смотри, ты мне предлагаешь товар: твой голос и голос еще одного пана. Кого именно, кстати?.. И взамен просишь товар: треть моих земель. Сойдет тебе та часть, что от реки и до Воловиц? Ага! Только вот голоса мне будут без надобности, если в конце концов меня не выберут. Я даже знать не буду, кто за меня проголосовал, а кто нет. Получится, что это и не товар вовсе, а так ведь дела не делаются, да? Потому предлагаю так: если голосует за меня сеймик, то ты получаешь ту самую треть земель от реки и до Воловиц. Если нет, то только треть от трети. За старания, так сказать. Но вот если я становлюсь все таки князем, то я тебе в придачу еще земли жалую. - тут Ойген указал какие именно, размером примерно в четверть тех, что были у него сейчас, - Как тебе?

- Впрочем, если хочешь земли получить прямо сейчас, то я могу тебе их и продать сразу. Скажем... За две тысячи злотых. Хорошая же цена, правда? А если потом стану князем, то еще земель сверху дам, как уже говорил. Как на такое смотришь? - Ойген замолчал вроде, но потом спохватился и добавил: - Если вдруг таких денег на руках нет, то не страшно. Можно всегда к евреям обратиться или к торговому цеху. Дело надежное - деньги быстро найдутся.

- Друг мой, - обворожительно улыбнулся, явив миру ровные крепкие зубы, Кульчицкий, - будет уговор, будет и имя пана. Он пока что мой секрет, и являть его миру я не собираюсь. А уж сколько за тебя проголосовало, ты и сам поймешь, зная, кто кому друг, а кому враг. Не так уж много нас в Раде, чтобы не догадаться, верно?
Давай так: четверть твоих земель: участок от реки и до Воловиц сойдет, сейчас, а с меня два голоса и девятьсот злотых завтра же. Ты и деньги получишь, и поддержку: всем сразу станет ясно, что продал их ты не просто так. А я, в свою очередь, приращу владения. Торговаться под условием «если» - не панское дело, а вот помочь друг другу – почему бы и нет?

Широким, летящим шагом Кульчицкий подошел к собеседнику и посмотрел глаза в глаза. Мечтательный голубой взор пана скорее подошел бы девушке, если бы не стальные искры в глубине. Тонкие изящные руки, никогда не знавшие тяжести боевого меча легли на широкий расшитый кушак:
- Не обессудь, Ойген, что я ищу свой интерес и ставлю его превыше твоего. Но знай, брат мой по знатности крови, что течет в наших венах, если ты предложишь то, что может меня заинтересовать – любое предложение, заметь, я с радостью тебе помогу. Потому что такие, как мы, должны держаться вместе и не пустить ко власти ни полупанов, ни нищую шляхту с одним двором.

Ойген подумал немного да и согласился:

- Пожалуй, согласен. Четверть моих земель за девятьсот злотых и два голоса. Еще столько же земли тебе, если стану князем. Договорились! К завтрашнему же дню все бумаги подготовлю.

Цена, конечно, смешная. Но что поделать? Ойген фон Корф уже проникся азартом гонки за княжескую корону и готов был рисковать. А земля? А земля тут - товар. Как дедушка ее купил, так можно и продать. Не родная здесь Вестфалия и земля в семье не со времен кайзера Фридриха.

- Ну и если ты свой интерес ищешь... Я не осуждаю, конечно... Но если так, то может ты к себе и пана Вилковского приглашал. Так вот, если он будет тебе что-то предлагать, сообщи сперва мне. - Ойген задрал нос и сообщил с гордостью: - Фон Корф всегда предложит больше.

На самом деле Ойгену ясно было, что Кульчицкий вполне может "продать" свою поддержку им обоим. Было бы досадно. Но деньги он от поляка все равно получил. А еще девять сотен злотых у него скорее всего не сыщется.

- Ну а если мы теперь заодно... Может ты знаешь что-нибудь о благородных членах нашей Рады? Может долги у кого есть? Или кто-то уже договорился с каким кандидатом? - тут Ойген подумал секунду перед тем, как задать следующий вопрос, - Может кто-нибудь достойного жениха для дочери ищет?

- И еще вот кое-что, не слышно ли ничего про банду разбойников, которые бы ходили в здоровых таких шляпах? - тут немец жестом изобразил у себя на голове описываемую шляпу.

Увы, но рассказать в подробностях о других членах Рады Кульчицкий не мог: да и не удивительно. После того, как умер бездетным старый магнат Липа-Липович, Иеремия попросту занял его место как один из крупнейших землевладельцев княжества. Политикой гость из Малой Польши не интересовался, в свары радянских представителей не лез, и вообще держался наособицу – его интересы лежали в другой сфере.

***

Тяжелый и массивный деревянный дом под желтой крышей смотрел на город закрытыми ставнями. Перед воротами на пустой, как плац, внутренний дворик стояли каменными истуканами два дюжих парня в кольчугах и с кордами на поясах. На плоском возвышении рядом с коньком крыши, свесив ноги вниз, сидел арбалетчик, ковыряющийся кинжалом под ногтями.
Гриффин, видимо, чего-то опасался: раньше за ним такой осторожности не наблюдалось. Что все гораздо хуже, чем кажется, Ойген убедился, когда его пропустили вовнутрь. Еще пара солдат сидит под навесом перед длинным складом, бородатый алебардист подпирает стену у входа в господский дом, несколько вооруженных, хотя и неодоспешенных, мужчин сидят у колодца

Сам хозяин, одетый в черный с серебром шаубе поверх желтого вамса, и черные же шланги (или же, как их все чаще называли в последнее время, шоссы) и остроносые пулены, встретил гостя у дверей.
- Пан фон Корф! Счастлив видеть вас! Чем обязан такому визиту? Признаться, я не ждал высоких гостей.

***

Ах, эта ярмарка! Вот оно – настоящее сердце Гродно! Шумное, бойкое, пестроцветное! По одну сторону – Глиняный рынок, где торговцы наперебой расхваливают горшки и миски, как простецкие, так изукрашенные в меру фантазии автора. По другую – их конкуренты с Медного. Тут и цены повыше, но и товар более достойный. С Хлебного рынка тянет ароматом свежайшей выпечки – только вдохнешь, и сразу рот слюной наполняется.
А еще в Гродно очень любили двусмысленные загадки. Одна из них гласила: «Если на Зеленном рынке торгуют овощами, на Тряпичном – одеждой, а на Овечьем – шерстью, то что продается на Блошином?» Ответ был прост – разнообразным непрестанно гомонящим зверьем. Хотя кое-кто из городских осторословов утверждал, что вшей, блох и прочих захребетников мира насекомых там насчитывается гораздо больше, чем торговцев и расхваливаемых ими животных.
И, конечно, самым шумным и буйным был Песий угол, над которым висел неистребимый лай и вой. Тут можно было найти любую собаку: от беспородной дворняги до бойцового волкодава, от мелкого крысоподобного существа до охотничей борзой. Ну а за Песьим углом можно найти палатку одного из немногих торговцев, кто сам ничего не продает - Кривого Збыся, у которого можно купить коня на любой вкус. Они к конюшне нужной приведет, и с конюхами договорится, и с хозяевами, чтоб продали подешевле. У тех же Юхновичей кони добрые, резвые, но Збысь может достать таких и подешевле. Золотой человек, даром что пьет как не в себя. Хотя кто сейчас не пьет?

Миновав же ярмарку, посетитель окажется перед высокой каменной стеной и чугунной решеткой ворот, за которой любопытный взгляд может увидеть, помимо старых дубов и молодых клумб с цветами, красивое двухэтажное каменное здание с островерхой крышей и невысокой грубоватой башенкой сверху. Это – особняк городского солтыса Тышеквича, один из самых защищенных жилых домов в Гродно.
Сегодня утром прямо перед ним прозвучала эпохальная речь, которая должна была навсегда поменять облик Гродно, но сейчас перед ним скучала только пара городских стражников. Пока один проводил раскопки в собственном носу, после чего долго и придирчиво изучал извлеченное на свет содержимое, второй все пытался посчитать птиц, которые кружили над ярмаркой, но каждый раз сбивался со счета и, грязно выругавшись, начинал все сначала. Впрочем, появление гостя вынудило их прекратить свои занятия и спешно открыть ворота.

Меж тронутых золотом строгих дубков и молодых лип, меж клумб с крупными, изящными, с ярко окрашенными венчиками белыми цветами и кустов бледной осенней сирени Казимир проследовал к тяжелым дубовым дверям поместья солтыса. Поднявшись по каменному порожку и миновав угодливо поклонившегося слугу, он поднялся в большую горницу, где Ольгерд обычно и работал.
Так было и сейчас. Хотя дом был и каменный, сама комната была украшена панелями из светлого дерева с тонкими травяными узорами по краям. Такие же узоры были и плитках, облицовывавших камин, который был скорее пригоден только для отопления, чем для готовки. Мягкий свет из распахнутого широкого окна ложился на гладкий пол, на панели, на небольшой стол, за которым сидел слишком молодой, по мнению многих, хозяин Гродно.

Не ожидавший, видимо, утренних визитов, Ольгерд был одет темно-коричневый домашний сукман с синими отворотами рукавов, из под которого проглядывала нижняя рубаха, и неширокие темные шаровары. Мягкие сапожки почти не скрипнули, когда он поднялся, снимая магерку в знак приветствия. Отодвинув в сторону пергаменты, солтыс указал гостю на глубокое кресло подле стола, не там, где обычно сидели посетители, но где сиживал кто-либо из членов Рады, когда вопрос мог потребовать их вмешательства.
Голос шляхтича был густым и пышным баритоном, которым бы стоило петь тягучие, грустные местные песни, а не обсуждать дела политические.
- Пан Конрад, рад вас видеть. Присаживайтесь. Какая нужда привела вас ко мне в столь…, - он чуть замялся, - сложное время.

Прибывший в дом к герру Норберту фон Гриффину Ойген первым же делом рассыпался в благодарностях за обещанную купцом поддержку, даром что тот был всего-то суконщиком, пусть и богатством не обделенный. А затем приступил к рассказу о возложенной на него самим великим князем миссии: искать дружбы и примирение между благородными рыцарями Тевтонского ордена и градом Гродно. Рассказал и о том, что собирается выехать скоро в орденские земли, чтобы вести переговоры лично. Признался только в том, что хоть для местных он (как и фон Гриффин) и немец, но вообще-то никаких знакомств с рыцарями Ордена не водит, чего бы там великокняжеские советники своему сюзерену не наговорили. А потому желает он осведомиться о том, не знает ли Норберт кого-нибудь, может быть, из орденских полубратьев, занятых торговыми делами, или еще кого-нибудь к Ордену близкого. И коли так, то не известно ли Норберту о том, чего (кроме распространения истинной христианской веры, Helfen-Wehren-Hilfen и приобретения новых земель) может быть Ордену интересно. Да и нет ли кого-нибудь в орденских землях, перед кем фон Гриффин мог бы замолвить (письмом, конечно) за Ойгена словечко.

Закончив беседу с Норбертом, Ойген не сдержался все же и спросил, отчего так много стражи решил тот выставить перед своим домом. Просто бережется ли он или чего-то конкретного опасается. А затем с купцом распрощался сердечно и отправился домой, готовиться к дальней поездке.

Дядя Ойгена, Конрад, тем временем был в гостях у пана Ольгерда, городского солтыса. Сразу сказал он, что не о делах городской рады пришел говорить, а совсем напротив - желает обсудить вопросы семейные, ведь что у него самого племянник до сих пор холост, что у пана Ольгерда красавица-сестра подрастает. Потому грех не подумать и не посудить о том, не стоит ли молодых людей свести. Тем более, как словно между делом заметил Конрад, сам Ягайло Ойгену благоволит потому, значит, что верит, будто тот на княжеской престоле сумеет рыцарей орденских усмирить, успокоить да и убедить оставить град Гродно в его надежных (а главное, что немецких и добрых католических!) руках. Ну и придется тогда князю Ойгену свататься к какой-нибудь благородной да незнакомой имперской принцессе по политическим, значит, мотивам.

Ну а если не станет все таки Ойген князем, то все равно останется он самым завидным женихом в городе. И богатым превыше всех прочих, и родом знатным, а сверх того еще и ученым и при дворе самого императора в Праге бывавшем и многих других знатнейших владетелей. Если не к Агнешке ему свататься, так только к Эгле Волковите, да неловко сейчас к Волковичу идти, если уж с ним за княжеский титул боремся. Тем более, что язычник он вчерашний. А вот с Агнешкой уже сейчас можно о помолвке по католическому обычаю говорить.

Долго говорили Конрад с Ольгердом, а потом вернулся Конрад домой и долго говорил со своим племянником, обсуждал планы. А на следующий день вернулись фон Корфы ко своим делам: Ойген все в поездку собирался, а Конрад рыскал по городу да и искал людей, готовых за звонкую монету оружие держать и в бою, если не дай Бог дойдет до него, пана своего не посрамить.

  Тяжко все же ныне быть чистокровным германцем среди поляков и литвинов! Орден продолжает распространять силу и власть, крестит язычников и напоминает новообращенным христианам, что за отказ от господних заповедей придет незамедлительное общение. Поэтому и Ягелло, ищущий союза с Ядвигой (баба на престоле, тьфу!), и его вассалы до последнего голотного шляхтича видели почти в каждом преуспевающем немце если не конфидента Ордена, то, по крайней мере, сочувствующего ему. И, чем бес не шутит, подталкивали тем своих соседей германских кровей перейти под тяжелую булаву магистра. Хоть и выказал Корфу Великий князь благосклонность, но все одно: злые языки как терли за то, что Корфы семейство порченное, с рыцарями снюхавшееся, так и продолжали. Пару таких горлопанов солдаты Ойгена избили и заставили заткнуть поганые пасти, но на каждый роток не накинешь платок.
  Вот тот же Кульчицкий, соседушка новоявленный. Краковяк, при дворе крулевны вес имеет, а туда же. Нет, Ойгена он, конечно, не стал за немецкую кровь принижать, да и вел себя в высшей степени светски, стеля паточную речь. Но от помощи соседу, который внимания Ягайло удостоился, уклонился. Одно только предложение сделал магнат: он готов за твердые злотые, причем сразу же, а не в рассрочку, прикупить у Ойгена землицы за неплохую цену. Полезно в случае необходимости, и вдвойне полезно, если за душой есть решение вернуть свое обратно чуть позже, но уже огнем и мечом.

  Чуть удачней было с фон Гриффином. На удачу Ойгена, суконщик благородных кровей и вправду вел, как он выразился, торговую переписку с некоторыми полубратьями Ордена, и даже подсказал, где их можно отыскать. Это было не наказуемо – пока нет очередного витка противостояния – но зато весьма показательно. Благодоря этой и некоторым другим обмолвкам стало возможным смело предполагать, что герр Норберт пишет своим «друзьям» обо всем, что происходит в Гродно, а значит, что ближайшие комтуры осведомлены и о текущих политических перипетиях города, и о том, какую роль в них играют фон Корфы.
  Причина же появления многочисленной охраны была проста: немец опасаться погромов и предполагал, что, случись непоправимое, он станет первой его жертвой. Больше ничего существенного лидер Немецкой слободы не сказал: толи не верил до конца гостю, толи не имел разрешения открываться кому бы то ни было. В остальном встреча прошла в атмосфере дружественной и любезной, и стороны заверили друг друга в поддержке и верности: если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.

  Зато не было ничего удивительного в том, что Ольгерд не согласился сразу же на предложение Конрада. Во-первых, оно было сделано не самим высокопоставленным женихом, что, конечно, задело самолюбие солтыса. Во-вторых, Тышкевич был мужчиной рассудительным, и хорошо понимал, зачем Корфы хотят породниться с ним. Ответь он незамедлительным согласием, все сразу бы поняли, на чьей он стороне: ведь родная кровь – не водица. А подвергать такой угрозе семью и город солтыс был не готов. В-третьих же, Тышкевич понимал шаткость своего положения и то, что шансы остаться у него градоначальником при новом князе невелики, и хотел упрочить свое положение сейчас, пока в нем есть нужда. А отдавать сестру за одного из кандидатов, не зная, победит ли он, было сущей глупостью, потому что подобный неудачный брак ничего хорошего в перспективе ни Ольгерду, ни Агнешке не сулил. И все же, все же… Конрад смог заронить в его душе искру сомнения: слишком хорош и знатен был жених, да и возраст у невесты был самый для брака подходящий. В итоге солтыс не сказал ни да, ни нет, и остался после ухода Конрада в глубочайшей задумчивости.

  Конец седмицы Корф-старший наверняка встречал с чувством глубокого удовлетворения: плодом долгих мытарств стали еще два десятка человек: таким образом, за седмицу войско увеличилось ажно на четыре десятка бойцов: грозная сила, хотя и больно бьющая по кошельку. Но зато теперь другим претендентам оставалось всего ничего безработных вояк – и тем ценнее было пополнение, что оно не досталось другим.
  Племянник же его в это время был в пути, оставив Гродно далеко за спиной. Следуя рекомендациям суконщика, он быстро нашел в кабачке в одном из сел ниже по течению Немана друзей Ордена. Рекомендации Норберта помогли: отряд Ойгена пополнился молчаливым косматым проводником, знающим местную чащу как свои три пальца левой руки, благодаря которому долгая дорого стала самую малость на треть короче.

  Наконец на закате дня воскресного лучи солнца заиграли на зубцах башнен приземистого надежного замка, где держал свой флаг брат-комтур Луитпольд фон Клейст, рыцарь деятельный и опытный, славный не только лишь искусством войны, но и тем, что суждения свои он всегда старался взвешивать, и не позволял эмоциям возобладать над разумом. Вскоре стало ясно, что о скором прибытии гостей в цитадель Ордена хозяева были уже осведомлены: распахнуты ворота, развернут черно-белый стяг, рог трубит приветствие.

«Добрый человек»-проводник на слова магната только отрицательно покачал головой, но деньги взял – миг, и золотые кругляши скрылись в трехпалой ладони. Поклонившись в пояс пану, он отошел с дороги в сторону, спокойно смотря за скрывающейся в воротах замка кавалькадой. Ничего удивительного в такой его молчаливости не было: за всю дорогу неразговорчивый проводник едва ли проронил пяток слов. В замок он не собирался: его задачей было проводить отряд лесными тропами до замка, а потом обратно к берегам Немана, а жизнь в каменной клетке в его цели не входила.

Пройдя сквозь узкий коридор, при штурме которого атакующие, пробей даже они ворота, умылись бы кровью, Ойген попал на широкий просторный двор, усыпанный красно-желтым хрустящим песком. Там его и встретил окруженный армигерами комтур. Фон Клейсту было немногим больше сорока, и породистое орлиное лицо уже потихоньку начало оплывать, но сохранило еще врожденное благородство. Острый подбородок украшала светлая кучерявящаяся бородка, росшая в двух направлениях – последствия старого шрама, тянущегося через щеку вниз. Водянистые голубые глаза смотрели цепко и внимательно, подмечая все детали: от одежд гостя до вооружения его комитов, от лошадиных подпруг до настроения воинов. Одет он был в черный пурпуэн, из-под ворота которого виднелась белая котта, узкие обтягивающие чулки и остроносые пигаши. Поверх пурпуэна, препоясанного широким поясом, был наброшен расстегнутый кортепи, также орденских цветов. Голову мужчины украшал жесткий шаперон, на удивление не белый и не черный, а вполне голубой.
Держа руку на рукояти меча, комтур отдал гостю неглубокий поклон и ответил степенно:
- Приветствую вас, герр фон Корф. Вы совершенно правы, мне известно и о происходящем в Гродно, и о вашей роли в этих событиях. Полагаю, что они и являются целью визита. Но не будем вести речи во дворе: я приглашаю вас и ваших людей в трапезную, после чего вы, по своему усмотрению, сможете либо отдохнуть с дороги, либо продолжить наш разговор в более спокойной обстановке в одном из покоев донжона.
- Прекрасно! Никак не откажусь. - всплеснул руками Корф и вернул шляпу на голову, - Идем-те же!

Гродненский магнат отправился вслед за рыцарем, увлеченно рассказывая ему по пути что-то о своей дороге до замка, а за ними последовали и корфовы люди, перепоручившие коней орденской прислуге.

Пролетела трапеза, во время которой Ойген не молчал, но никак в своих речах не касался дел, поглощая за комтурским столом плоды рыцарского гостеприимства. Говорил все больше о мелочах, о погоде да о мастерстве каменщиков, которых герр Иеремия Кульчицки фон Кракау пригласил на строительство своего замка. Но затем, когда обед подошел к концу, попросил у комтура возможности поговорить наедине.

Оказавшись с фон Клейстом с глазу на глаз, Ойген рассказал ему кратко о том, как будет по воле Ягайло производиться выбор нового гродненского князя, а затем обратился к комтуру с вопросом:

- Мне любопытно, право, что думают об этом в Ордене?

- Что об этом думают в Ордене, - последнее слово мужчина особенно выделил интонацией, - мне не ведомо: слишком малый срок прошел с этой поры, чтобы и магистр, и все комтуры пришли к единому мнению. В общем же можно сказать, что мы этой ситуацией, - он призадумался, - да, пожалуй, самым верным будет сказать, что заинтересованы. Равно как и озабочены грядущим браком меж Ягелло Литовским и Гедвигой Польской. Гродно, что вам и без меня известно, герр фон Корф, есть пересечение многих торговых путей, и через его ворота в том числе лежит путь в византийствующую Русь. Не удивительно, что нас волнует, кто воцарится на княжьем престоле. Ведь некоторые претенденты слепы и спесивы, и явно настроены резко против Ордена святой Марии Тевтонской в Иерусалиме.

Ежели вам, герр фон Корф, интересно именно мое мнение, то я считаю полезным помогать самому достойному из претендентов, зная, что он не забудет о той руке помощи, что протянули ему в трудный час. Ведь ab altero expectes, alteri quod feceris, не так ли? А если его интересы и интересы наши совпадут, то почему бы не направить их к общей цели?

- Истинно так, истинно так! - охотно согласился Ойген. Затем задумался на пару мгновений и заговорил снова:

- Предчувствуя интерес, которым благородный Орден несомненно одарит грядущие выборы, я прибыл не с пустыми руками. Я прибыл с предложением! - он сделал краткую паузу и улыбнулся собеседнику, - Видите ли, Ягелло желает мира и спокойствия в окрестностях Гродно. Дружбы нового гродненского князя с ближайшим своим соседом, то есть Орденом святой Марии. Его герольд, герр Сокол-Ясински, сообщил мне, что на голос и милость великого князя я смогу рассчитывать, если сумею добиться от Ордена отказа от всяких притязаний на Гродно.

- Я полагаю, у вас и ваших братьев-рыцарей и без всяких соглашений не будет никаких причин претендовать на земли доброго католического правителя... Но для спокойствия великого князя да и для спокойствия жителей Гродно было бы неплохо скрепить все это печатями и договором...

Тут Ойген фон Корф извлек небольшой тубус со свитком из кармана своего платья и протянул его своему собеседнику.

- Если кратко, то вот, что я предлагаю:

- Орден святой Марии Тевтонской в Иерусалиме признает меня, Ойгена фон Корфа, и всех моих потомков законными правителями Гродно и обязуется не претендовать на наши земли и иные владения, покуда исповедуется в моем роду истинная христианская вера.

- В обмен же, покуда я сам или мои потомки правят Гродно, мы обязуемся не взимать никаких поборов и податей с купцов и путешественников, проходящих через Гродно и имеющих при себе особую освободительную грамоту, выданную Орденом. Орден же получает право выписывать такие грамоту всякому, кому управители его сочтут нужным, за плату или безвозмездно.

- Вступает в силу этот договор только в том случае, если я все же буду избран новым князем Гродно.

- Я намеревался передать это предложение великому магистру через вас... Что вы думаете? Устроит оно его?

Откинувшийся на спинку глубокого кресла комтур не перебивал гостя. Изредка прикладываясь к большой пивной кружке, окованной широкими железными полосами, он смотрел на ярую игру пламени в камине, изредка переводя доброжелательный взгляд на своего собеседника. За окном вечерело, и дневное светило уже не освещало всю комнату, в углах которой начали клубиться тени. Мерно трещали дрова, объятые жарким пламенем, снизу слышался отдаленный гомон голосов, редкое и ритмичное постукивание кружки об стол, звучали негромкие голоса переговощиков.
Когда Ойген упомянул про «непустые руки», фон Клейст даже приподнял заинтересованно бровь, ожидая продолжения. Удостоверившись, что пока что в руках гостя лежат только слова, он вернулся в прежнее расслабленное спокойствие. Изредка кивавший словам гродненского магната, он безо всяких лишних вопросов и уточнений принял тубус. Дождавшись окончания монолога юноши, Луитпольд попросил дать ему некоторое время и, подставив поближе высокую яркую свечу, углубился в изучение свитка.

Ознакомившись с написанным, он потер уставшие глаза, после чего, поморщившись распрямился, чувствуя, как похрустывают кости. Допив одним глотком оставшееся пиво, комтур утер губы широкой ладонью с мозолями от меча и ответил:
- Благородный Орден, несомненно, одарит интересом грядущие выборы. Более того – уже одарил. Но лишь вниманием, а не военным походом. Кто взгляд направит в сторону Пруссии, убедится в этом: все действия наши тому порукой тому. Сами, по своей волне, не в защиту несчастных, мы не принесем меч и пожарище в земли Ягайло: так вы можете передать ему, герр фон Корф.
Выдерживая паузу, рыцарь задумчиво смотрел на потолок. Увы, там ответа не было, и взгляд его вернулся к магнату:
- Торговое предложение дельное, но как к этому отнесутся принц и королева? Орденские купцы зачастят через Гродно, а ручеек податей пройдет мимо карманов. Даже если Ядвига или Ягайло примут эти условия, то нам остается только верить, что их потомки будут столь же крепки своим словом, как ваши. Посему, юноша, я полагаю, что магистра ваше предложение не заинтересует, увы. От себя же добавлю, что большинство из претендентов на княжение рано или поздно поймет, что без гарантий от нас им не обойтись. Почему я должен выслушать вас, герр Ойген фон Корф? Или пан Эугениуш Корфут? Только потому, что вы пришли первым? Или потому что по крови вы германец?

На пару мгновений лицо Ойгена приобрело выражение совершенно несчастное и растерянное. Он открыл было рот, чтобы возразить, но уместных слов не нашел и только лишь всплеснул руками.

На несколько секунд германец по крови затих. На лбу его выступили вдруг морщины, а беспокойные руки не могли найти для себя места. Затем он заговорил все же, медленно и осторожно подбирая каждое слово:

- Позвольте же, даже если торговый договор будет расторгнут, некоторую выгоду он принести успеет... Но пусть, пусть с ним. Чем еще я могу заинтересовать великого магистра? Что будет угодно Ордену? - он с мольбой посмотрел на комтура, - Я готов к компромиссам, готов к переговорам, видите ли.

Но вдруг переменилось что-то вновь в лице фон Корфа. Будто вспомнил он, что не скромный он проситель, а первейший из гродненских господ, если и не князь, то князем быть превыше всех достойный. Какая-то совсем не германская удаль овладела им и сдуло как ветром трусливое, чего тут греха таить, и совсем не княжеское благоразумие.

- А ведь и действительно, никто другой к вам пока не явился. Может боятся великокняжеского гнева, может обиды старые хранят или боятся чужие раны бередить. А может по глупости или от гордости и не поймут вовсе важность дружбы с Орденом. Чего нам оглядываться на них? Скажите лучше прямо, что нужно вам, и я скажу, смогу ли я это дать.

Собеседник Ойгена продолжал держаться спокойно, будто его слова не произвели такого впечатления. Знай похлебывал себе пиво, посматривал на огонь и вообще вел себя так, словно они обсуждают урожай репы на призамковом хозяйстве. На эмоциональную тираду фон Корфа он только повел широкими плечами и пояснил:
- Молодой человек, Орден – не купцы, и за сиюминутной выгодой не гонится. Что есть золото? Бес-искуситель. Не цель, но средство ее достижения. И ставить политику в зависимости от золота может только юный или недальновидный человек. Первый недостаток, к счастью, проходит быстро, а вот второй… Н-да. Поэтому ваше предложение и звучит нелепо: если вы как следует подумаете, то сами это поймете. Решать надо главные вопросы, а не побочные, и целью ставить христианизацию Балтенланда, а не заработок и не конфликты с другими правителями.
Смотрите сами: Ягелло станет христианином лишь из выгоды, без веры, и по его стопам пойдут многие. Нам же нужна вера в душе, а не на деле. Язычников он особо преследовать не будет, а значит, они найдут прибежище от Ордена у него. Витовт же – просто авантюрист, и его цель нажива. А что это значит? А это значит, что нужен форпост веры , откуда можно нести крест дальше и карать тех, кто служит диаволу. И чем ближе этот форпост к землям язычников, тем лучше. Но ни один литовский король на такое не пойдут – как я уже сказал, их цели иные.
Остальное же прошу считать моим мнением, а не мнением магистра. Гроденбург должен стать орденским городом, ножом у горла нехристей. Вы хотите им править? Вы будете им править. Но клятва ваша будет принадлежать магистру, а не язычнику, готовящемуся креститься ради союза и сладкой вагины польской королевы.

Ойген выпрямил спину и вскинул чуть нос, став похожим на гордую девицу, что гордо бережет добродетель свою и в который уже раз дает от ворот поворот очередному ухажеру.

- Я, да будет вам известно, - ответил он, - клялся именем Христовым, что буду хранить великому князю верность и свято блюсти все городские традиции и законы. - и прибавил немедленно: - Покуда, конечно, великий князь сам свои кревские обеты хранит... - фон Корф изобразил извиняющуюся улыбку, - Потому на такое пойти никак не могу. Нет, нет, никак не могу!

- Только и все прочие претенденты, я боюсь, на такое не пойдут и без всяких клятв. Это же выходит, что ставки в случае поражения вдруг становятся крайне велики, а в случае победы остаются, что и были. - тут Ойген вспомнил, что для рыцарей игры со ставками строго запрещены и поморщился, - Ну вы понимаете? Если получится взять княжество, то с вами оно больше не станет. А если не получится с вами его взять, то придется терпеть всяческие страшные казни за измену великому князю или бежать и бросать земли с имуществом. На это никто не пойдет. Только если совсем кто-то от властолюбия и алчности в отчаяние впадет...

- Да и если взглянуть на это под определенным углом, то и со мною во главе станет Гродно ножом у горло Ягелло... Грозящим ему, если он решит от данных обещаний отказаться и снова вернуться к поклонению деревцам, ручейкам и фаллическим изваяниям. В таком случае ведь против него наверняка поднимется польское рыцарство... А спокойно отправиться усмирять его Ягелло не сможет, ведь в тылу у него буду я, надежный друг Ордена и добрый католик. - тут Ойген с намеком и любезнейшей улыбкой на устах посмотрел на комтура: мол надежнее друга Ордену не сыскать.

- Да вы и сами посудите, кто вообще другие кандидаты? Будикидович - верный княжеский пес. Вилковский с Орденом пол жизни воевал. Волкович вчера крестился, а про Юхновичей я и вовсе не говорю. Bydlo! Кто же знает, каким бесам они в своем глухом селе молились? Как можно таких на княжение ставить?

Отхлебнув еще пива и утерев тыльной стороной ладони усы, комтур тяжело вздохнул и расслабил ворот. Судя по прищурившимся глазам, ему не нравилось, куда зашел разговор, и не нравилась неуступчивость гостя. Впрочем, все это не было поводом прекращать беседу:
- Герр фон Корф, я не священник, но могу точно сказать, что любой наш капеллан сможет объяснить, что клятвы языческим правителям, пускай даже данные именем Христовым, недействительны. Более того, следуя вашей клятве, вы и продолжите служить идолопоклоннику, только вдвойне худшему, рядящемуся в одежды христианские. А посему греха в том, чтобы оставить его ради союза с божьими воинами, нет. Ведь в противном случае, вы понимаете, вам однажды придется выступить на стороне такого двуличного правителя людно и оружно против Ордена. Что об этом говорит ваша совесть? Какая клятва важнее: человеку, кладущему требы демонам, или Господу?
И раз уж вы завели разговор о ставках, то я обращу внимание на то, что победа с нами принесет вам дружбу всех европейских правителей, милость церкви, возможность невозбранно расширять свой лен за счет язычников и, главное, помощь братьев Ордена в ваших начинаниях. А также, вспоминая ваше первое предложение, вхождение Гродно в единое торговое пространство всего цивилизованного мира на правах равного, а не полудикарского захолустья. Фактически, вы получите сами то, что предлагали мне, только для купцов из ваших земель.

Что же до Ягелло, то он вряд ли официально отвернется после крещения от Святой матери нашей католической церкви – это разрушит его союз с полькой. А если сделает, - комтур хохотнул, довольный своими мыслями, - то это же лучше! Оскорбленная в лучших чувствах Гедвига, ее новый женишок, который наверняка появится, и мы, смиренные, разнесем Литву по камешку. А при таком раскладе лучше быть в стане победителей изначально, потому что перебежчиками пользуются, но их не любят.
Ну а за других панов говорить не будем – чужая душа потемки. Лучше не о них и не за них думайте, герр фон Корф, а о перспективах идти в будущее стремя к стремени.

Ойген подумал, покачал головой. Наконец ответил:

- Справедливо, клятвы язычникам никакой силы не имеют, а Ягелло хоть и обещал, но крещение все еще не принял. Но и войны я никак не желаю, которая непременно начнется, буде Орден попытается овладеть Гродно. Не хочу крови на руках. - он драматично воздел к каменному потолку ладони в алых атласных перчатках, - И не хочу править пепелищем. Потому вот вам мое предложение. Лучше дать уже ничего не дам.

- Орден всячески меня поддержит на выборах нового князя, великий магистр направит письмо к Ягелло о том, что только лишь меня и меня одного, как доброго христианина истинно благородных кровей, готов признать законным князем Гродно. Взамен я, если займу все же княжеский престол, позабочусь о том, чтобы условия заключенного в Кревском замке соглашения были в полной мере соблюдены в гродненских землях и все до единого язычники там обитающие были обращены в католическую веру. А кроме того... - Ойген многозначительно поднял вверх указательный палец, - Когда я буду избран все же князем, я напомню Ягелло о том, что христианин не может принести клятву язычнику, что такая клятва будет недействительна, а потому, пока не будет он крещен по христианскому обычаю, присяги ему я принести не смогу.

- Крестится он ради меня немедленно? Думаю, что нет. Он тогда предстанет слабаком перед прочими князьями и вызовет чрезмерное недовольство язычников такой вот внезапностью. Пошлет против меня войско? - фон Корф развел руками, - Вот тогда я готов буду принести присягу Ордену, это очевидно.

- А если же Орден предпримет что-нибудь против Ягелло в это время... Ну что же, я клятвами связан не буду и против Ордена выступать не стану. И войскам вашим, если вдруг это понадобиться, позволю пройти через свои земли свободно.... - Ойген хитро улыбнулся, - А ведь кто-то еще из князей-христиан может подумать о том, чтобы последовать моему примеру и от своих клятв язычнику-Ягелло до крещения его отказаться. Ах! Что думаете? Ничего лучше предложить не смогу!

Вот теперь, когда разговор пошел более предметно и затронул ту сферу, к которой фон Клейст и тяготел, он весь подобрался и отставил в сторону былое спокойствие и гуляющий взгляд. Тевтонец смотрел на собеседника прямо, прикусив нижнюю губу, а весь вид его напоминал направленную в грудь врага стрелу – целеустремленную и готовую вот-вот сорваться в полет. И целью этой, вне сомнения опасной, стрелы был вовсе не Ойген фон Корф.
- Неплохо, неплохо, герр фон Корф. Я рад, что мои советы помогли вам взглянуть на ситуацию шире. И вы правы, что штурм Орденом Гродно будет окончен кровью и пепелищем… Если никто не откроет ворота изнутри. Подумайте вот о чем: если Ягелло коронуют и крестят, с ним придется считаться, как с христианским правителем, хотя он и останется зверем рыкающим в шкуре агнца. А значит, отобрать Гродно для Ордена и вас будет затруднительно.

Вы много говорили о гарантиях… Но кто может быть уверен, что ваш король к ним прислушается? Скорее наоборот, он поймет, на чьей стороне ваша истинная лояльность, и будет почитать вас потенциальным предателем. Таким демаршем вы сами выроете себе могилу, лишите Орден возможности расшириться, а язычников – креститься. Наша поддержка, друг мой, боюсь, не повысит ваши шансы, а значит, все то, что вы оговорили о последующих событиях, не произойдет. Не достойнее ли славы фон Корфов самому добыть себе вотчину мечом на землях нехристей? Ваши деды будут улыбаться, смотря на вас с небес, как на достойнейшего воина Христова! А став так фюрстом и братом или полубратом Ордена, вы дадите и себе, и потомкам вашим великий шанс еще боле расширить земли Гродно, который, возможно, станет известен как Корффбург.
Ныне в Гродно сил невелико, и удар изнутри опрокинет их. А если выждать, то, даже если все пройдет по вашему сценарию, против вас восстанут Будикидовичи, верные княжьи псы, Вилковский и Боровец, привыкшие видеть в германцах только врагов, Волковичи, чье крещение похоже скорее на злую шутку, бесчестные простолюдины Юхновичи и многие иные. В таком случае, боюсь, вы попросту не успеете дождаться прибытия Ордена. Как вы полагаете, герр фон Корф?

- Так вот же! - почти вскричал Ойген, - Вот! Все прочие кандидаты - сброд, как вы и говорите. Если Орден желает мирного соседства с гродненскими землями, то вы должны поддержать меня и без всяких услуг с моей стороны. Кто еще будет соседом лучше? Кто действительно позаботиться о крещение гродненцев? Великий князь же готов меня поддержать именно поэтому - он желает мира с Орденом и отказа Ордена от притязаний на Гродно, а потому полагает, что если кто-то и сможет этого всего добиться, так только я. За это он и готов будет меня поддержать!

- Если же вы хотите войны, - добавил фон Корф мрачно после краткой паузы, - и переубедить вас никак нельзя, то не лучше ли будет Ордену сохранить жизни своих братьев и слуг, отказавшись от штурма еще одного укрепленного города? Города, который в независимости от успеха вашей войны, останется в христианских руках! Ведь даже если Орден войну проиграет, а Ягелло сочтет меня потенциальным предателем, то не станет же он тратить свои силы на то, что отнимать Гродно у своего вассала, пусть даже и не самого верного. У него будет полно и других забот, взять хотя бы Витовта... А я лучше уж прославлюсь Иудой и нерадивым вассалом, нежели заставлю свой город терпеть всяческие ужасы войны.

- Как я уже сказал, ничего больше я вам не предложу. - Ойген приготовился подняться.

- Хорошо. Сядьте. – помрачнел комтур. – Пускай будет так, хотя вы, юноша, и излишне торопитесь с одной стороны, и излишне миндальничаете, когда надо решать жестко и максимально целесообразно. А еще верите, что Ягелло проглотит такую обиду, что его вассал предпочитает дружбу с Орденом покровительству самого гроссфюрста. Это, поверьте моим годам, есть ничто иное, как наивность, которая благородного риттера ничуть не красит. Но воля ваша.
Орден объявит, что не видит лучшего правителя для Гродно, чем Ойген фон Корф, и уведомит об этом и горожан, и Ягелло. А там уже, Бог даст, неразумные образумятся, а сомневающиеся поймут, что нельзя усидеть в двух седлах. А теперь, пан Корфут, вы наверняка пожелаете отправиться в отведенные вам покои и отдохнуть с долгой дороги, не так ли?

Да, - подтвердил довольный и слегка даже удивленный фон Корф, - именно так.

Его еще будут мучить сомнения, относительно сделанного выбора. Ему будет совестно из-за всех этих интриг. И конечно, еще много раз Ойген вновь обдумает все сказанное и предложенное. Пока, однако, он был доволен.

- Вот только с уведомлением горожан следует слегка повременить... - добавил он, - На неделю-две. Нужно слегка подготовить народ, вы понимаете. Однако я вас сердечно благодарю!

- Юноша, вы пытаетесь и поддержку получить, и чтобы об этом никто лишний не узнал? - подозрительно смотрит Луитпольд, ой подозрительно.

Ойген дернулся.

- Я пытаюсь выиграть выборы! - возразил он с некоторым возмущением, - Поддержка Ордена нужна мне, чтобы получить голос Ягелло. Даже необходима, пожалуй, ведь зачем еще ему выбирать "немца"? А вот народ на мою дружбу с вами может отреагировать не слишком хорошо. Потому важно сперва объяснить людям, что этой самой дружбой я обеспечу для них мир и благоденствие... Вы понимаете ведь? Для того я и прошу немного времени!

- Я ведь приехал к вам... Мне неловок весьма об этом говорить... Приехал к вам тайно. В городе считают, что я отправился на родину по делам. Но это просто мера предосторожности! Чтобы в случае неудачным переговоров меня не стали обвинять в чем-то...

- Успокойтесь, молодой человек. – поморщился комтур. – Вы германец, а ведете себя эмоционально, как литвин. И вы не у себя в замке, а в сердце рыцарства, так что извольте себя вести подобающе. – Допив пива, фон Клейст трахнул кружкой об стол и, подавшись вперед, продолжил.
- Я понимаю, вы хотите сделать и нашим, и вашим. Дескать, если не выгорит вокняжение, вы останетесь чистыми перед другими – полуязычниками, как ваш гроссфюрст. Они же боятся христианских рыцарей, и не любят тех, кто с ними сотрудничает! Но при этом знают, что сила – за нами. Покажите, что вы играете с позиции могущества, а не наравне с прочими, и немало найдется тех, кто предпочтет вас другим. А народ – это стадо, помычат и перестанут.
Я хоть как-то пытаюсь вам помочь, а вы все пытаетесь быть милым всем. Так не бывает! Как говаривал один эллин: «Чтобы спастись от Божьего гнева, надо расплеваться с народом. Кто воле народа подчиниться не рад, тот враг вдвойне, и, значит, рот открывать нет у мерзавца права – примерно также думала толпа, кричащая Пилату: этого ты распни, нам же отдай Варраву».

Несколько секунд Ойген посидел молча, занятый тщетными попытками найти место собственным рукам. Преуспев, наконец, в этом, он протянул:

- Да... Вы правы. Сила в городе действительно за мной, никто из прочих кандидатов столько людей, сколько я, не имеет. Значит если кто-то выступит открыто против меня сейчас, то и пусть. Даже лучше! Я смогу их раздаваить. - фон Корф приободрился и даже улыбнулся слегка, - А к выборам народ уже и позабудет все! Потому да, пусть все знают.

- Что же, - старый рыцарь явно устал от разговора, который касался уже лишь мелочей - но его мнению, - да будет так. И да поможет вам Бог. И, если успеем, мы.

***

Той ночью Ойген спал плохо. Было тому виной, конечно, и жесткое ложе в орденской опочивальне, да не только оно одно. Снедали фон Корфа сомнения. Правильный ли он выбор сделал? Сделал ли он выбор вообще? Да и что за коварный бес предстал перед ним в обличье благородного рыцаря? Чувствовал Ойген, будто перенёс сегодня страшное искушение гордыней. Но при том что-то в глубине души твердило, что ничего лживого комтур так и не сказал - только указал на долг его, как доброго христианина. А на гордыне его пытался играть только из праведных пробуждений: чтобы принести христианскую веру в дикую литовскую землю. Чего же в том дурного?

К чему-то дельному Ойген в своих ночных думах так и не пришёл, а вместо этого потихоньку погрузился сам того не заметив в долгий беспокойный сон.

А за многие мили от орденских земель, в славном граде Гродно, Конрад фон Корф думал о планах на следующий день. Об исходе поездки своего племянника он не знал, но ее пока и не брал в расчёт: завтра от Ойгена все равно не было бы никакого проку. А дело было в том, что собирался Конрад принимать дома цеховых старшин и обсуждать с ними не выборы князя, а только лишь выборы нового головы ремесленной гильдии. Тут он был всяко уверен, что сумеет совладать лучше племянничка.

Утром же следующего дня слуги побежали по домам старшин с любезными приглашениями, а на кухне закипела работа: готовили не пир для князей, но обед весьма добротный, как раз под стать всей оказии. Самое интересное, впрочем, началось, когда с едой было почти уже покончено и для Конрада выпал подходящий момент для того, чтобы обратиться к собравшимся с вопросом:

- А кто же, позвольте, заменит теперь пана Волковича, да упокоит Господь его душу? Слышал я, что по этому никакое решения пока не достигнуто…

  В тот яркий, не по-сентябрьски солнечный день, вызолотивший листву и красную черепицу, порог дома фон Корфов переступили семеро. Держали они себя с достоинством, но все-таки робели: не каждый день простецу, пускай даже старшему мастеру ремесленного цеха, доводится получить приглашение в дом влиятельного магната. Кто-то, как гончар Матеуш, широко распахнутыми глазами озирался по сторонам, с трудом стараясь сдерживать свою робость. кто-то, как строитель Збышко, осматривался с исключительно профессиональным интересом. Но все они не знали, зачем из ждут, и это заставляло нервничать почтенных горожан еще пуще.
  Когда же их привели к широкому столу мореного дуба, на гладкой поверхности которого стояли обильные да сытные яства, мужчины смогли украдкой перевести дух. Коли кормят, значит, дурного не пожелают. Первым за стол грузно опустился крепкорукий кузнец Жиедриус, с носом, цветом и формой напоминающим мясистую сливу, отвесив пану Конраду уважительный поклон. Вслед за кузнецом опустились и остальные: помянутые раньше гончар Матеуш, худющий, как скелет, но с по-обезьяньи длинными руками, поросшими жестким рыжим волосом, и строитель Збышко, с лицом унылым и постным, слесарь Пашко, крещенный вообще-то при рождении Паулем, о чем его товарищи постоянно забывали, и медник Стяпонас, объемами брюха могущий поспорить с самим Юзефовичем, ткач Франтишек, старый и кряжистый, как дубы Гродненщины, и красильщик Димитриуш из росичей, светловолосый и улыбчивый. Чьи красные, обожженные красками руки выдавали его профессию не хуже, чем цеховой значок. Не пришел только Джургис – но его-то как раз никто и не звал. Ели неспешно, торопливостью своей хозяина не обижая, да от выпивки не отказывались.

  А как освоились чутка – пошли разговоры негромкие, да все боле о делах: о ценах и материалах, о потребностях городских, о том, что купчины заморские подчас возят такие вещи, что все городское производство выглядит поделкой пьяного столяра. И конечно, не обошли стороной и покойного Волковича, главу ремесленной гильдии, куда входили цеха всех присутствующих. Тут-то и понял Конрад фон Корф, что пора и свое слово вставить.
  Достойный немецкий рыцарь немногое знал о собравшихся, да и с покойником плотно общаться не доводилось, но земля слухами полнится, и кое-что ему все же было известно. Все старшие мастера были свято уверены, что Волкович своего места не оставит, и на одре смерти передаст все сынку Линасу, обучив его как след. Но… пан глава гильдии скончался скоропостижно, наследник его в права вступать не собирался, и достойные мастера чувствовали себя попросту брошенными. Каждый из них наверняка видел себя головой над остальными, но также знал, что ни один другого не поддержит. Так что вопрос Конрадов был им как серпом по кутасу. Все замолчали, уткнувшись в тарелки, и только спустя какое-то время Димитриуш, вздохнув как неприкаянная душа, проговорил:
  - Эх, пан! Знали бы мы – давно бы обсуждали это. А так, чего уж говорить, никто из нас не столь уважаем, как пан Волкович, упокой Господь его душу. А посему все думу думают пока что, общаются изредка, да к единению не приходят. Нету над нами боле головы, да и второго такого, как Антанас, уже не будет. А кто станет на его место – пока никому не ведомо.
  - Да уж, - пробасил Стяпонас-медник, - не гадали мы, что вот так все обернется. Но, кажется, у пана Корфута есть идея, иначе бы он нас сюда не позвал?