Страдающие вампиры :3 | ходы игроков | • Hrisson

= 0/5 =
Осень 2060-го года.

Вначале были небытие и безвременье. То и дело в них мелькали искры отдельных образов, зародыши мыслей: слишком призрачные и далекие друг от друга, чтобы сложиться даже во сны. Этой первобытной вечности не было конца, пока ее не разрезали дрожащие и неуловимые звуки вибрирующих струн: музыка. Существо, вмиг объятое обжигающим желанием существовать, зацепилось за эту несложную последовательность нот. Поступающие от органов чувств вспышки сигналов начали складываться в единую картину сознания самое себя и окружающего мира. К последовательности нот добавилась тихонькая песня:

"Стежкой малою заплутала я, ночи не превозмочь.
Запоздалой искрой балуя, сердце сбежало прочь.
Но сегодня я разведу огня, в ясную даль идя.
Помани меня за тропою дня, что привела тебя.
Странника песня рыдает, пьяна горькой полынью дорог,
Чужедальнее эхо знакомого сна, что нас друг для друга сберег..."

Темную больничную палату освещали только уличные фонари за окном. Тремя рядами по семь, в ней были аккуратно выставлены койки, на которых, опутанные трубками капельниц и паутиной всяческих датчиков, лежали погруженные в искусственную кому потные тела. Моя койка стояла последней в ряду возле окна, в то время как на соседней с ней – свободной – сидела, перебирая струны гитарки, гостья. Девушка была одета в бесформенный стерильный халат, а тяжелые локоны распущенных смоляных волос закрывали лицо – но мне хватило одного взгляда, чтобы узнать эти узкие ладони с пальцами, что похожи на паучьи лапки.

В окаменевшем от сухости горле только начали рождаться какие-то звуки, а девочка уже оборвала свое заклинание и одним рывком оказалась подле меня. Одетые в многочисленные кольца пальцы впились в мою ладонь, обжигая могильным холодом. Сверкнувшие в полумраке карие глаза улыбнулись:

– Мина, ты очнулась.

= 1/5 =

По мне не скажешь, но когда-то я была санкционированным биотехником со специализацией в генной лингвистике. А до того – пухлощекой кареглазой девочкой из спальных районов Эреха с казанком плова в руках. Зубами и ногтями, ценой нескольких нервных срывов, эта девочка вырвала заветные диплом и санкцию на трудоустройство. Она была взвешена, измерена, признана взрослой – и выпущена в свободное плавание.

После этого, я спросила таро: что со мной станет в будущем? Ответом были три карты: десятка жезлов (угнетение), четверка кубков (роскошь) и царица жезлов. Это было обещание: пройдут миллионы лет, истлеет память о породившей меня эпохе, а на какой-то далекой планете будут радоваться жизни существа, написанные с чистого листа рукой Жасмины Гипатии. Клетка высших курсов сделала из меня ценного специалиста, осталось лишь пересесть в другую – с золочеными прутьями. Нужно окунуться в успех, утопить в нем душу и выковать из нее непробиваемую броню. Переродиться.

Я была неготова, потому забросила карьеру в долгий ящик и ушла работать куда глаза глядят: лишь бы хватало на жилье и не было ответственности. Какое-то время я промышляла отдельными небольшими проектами, но потом на астра-чане – квазианонимном форуме – сошлась с Раулем Тапой, хозяином лаунж-зоны "Тройной Клевер". Место было странное и не особенно прибыльное: подвал жилого небоскреба в тени грузового космолифта, где туристу делать нечего, а местные жители предпочитают ходить на многотысячные рейвы. Раулю был нужен бармен, а мне – длительные трудовые отношения: тем мы друг другу и приглянулись. Вышло так замечательно, что не успела я оглянуться, как провела в том баре без малого десять с лишним лет.

= 2/5 =

Когда мы с Кэрол впервые встретились, было позднее лето. Тот вечер выдался по-осеннему зябким, поэтому многочисленные космонавты, которые не привыкли к континентальному климату, давно разбежались по своим отелям и общежитиям: зал был почти пуст. До закрытия лаунжа оставалось почти два часа, а единственным моим гостем был ворон-стоматолог Мо Коломбо, флегматично клевавший фисташки и запивавший их уже четвертым стаканом "черного русского". Будучи уже крайне пьян, он потерял всякое желание идти на контакт с человечеством, а только бурчал что-то жизнеутверждающее про гнойный периостит. Я мирно слушала какой-то подкаст и решала "китайскую стену".

Под звон дверного колокольчика она вошла в зал, впустив внутрь волну холодного уличного воздуха. Одетая в раскрытое длинное шерстяное пальто несовременного покроя, белоснежную блузку и пеструю юбку в пол, с шикарной вороной косой до колен и милыми острыми ушками, она производила совершенно однозначное впечатление инопланетянки. Кажется, она прибыла с массивного мира: несмотря на девичью худобу, гостья имела сравнительно широкие плечи и бедра, да и ростом была почти наголову ниже моего – не больше метра семидесяти. Лицо девушки было спрятано под по-детски избыточным слоем косметики, отчего взгляд сам собой начал искать изъяны в ее облике, которые немедленно обнаружились: некрасиво-вытянутый нос с горбинкой, небольшие глаза, короткий подбородок. Я решила, что передо мной какая-нибудь студентка, прилетевшая в Эрех по дешевой визе. Массивный гитарный чехол за спиной моей гостьи завершал образ.

– Говорят, тут можно посидеть с ингалятором, – обратилась она ко мне. – Я хочу покурить конопли.
– Наши кальяны ненаркотические. В Автономии разрешены только кофеин и алкоголь, – я покачала головой.
– Алкоголь, – решила она, смерив хмельного Мо задумчивым взглядом. – Сделайте мне душистый коктейль, какой-нибудь не приторный.
– Мятный джулеп?
Девушка кивнула и примостилась возле стойки, а я выключила планшет с головоломками и начала готовить напиток.
– Какая диковина, – она кивнула в сторону моего устройства. – А у нас все на нейростимуляции сидят, контент прямо в мозг приходит.
– У нас тоже. Но я немного луддитка, потому ношу "Аверу". Как, наверняка, и вы.

Девушка закивала и показала мне сторону шеи, где у нее один над другим были наклеены пластыри "Аваксы" и "Аверы": маркеры об отказе от коллективной иммунизации и контроля, соответственно. "Авакса" не давала взвешенным в воздухе наномашинам "голубого тумана" проникать внутрь тела, чтобы собирать медицинские данные и бороться с болезнями; "Авера" – отключала связь с сетью и меметическую защиту. Эрехские системы были, очевидно, настроены на защиту эрехской биологии, и могли сбоить при взаимодействии с любой другой: поэтому инопланетяне благоразумно клеили на себя заветные треугольнички.

Гостья рассказала о себе. Выяснилось, что зовут ее Кэрол Хейнс, она уроженка ВК и по образованию балерина, но собирается зарабатывать исполнением авторских песен. Придумываются авторские песни тяжко, поэтому горе-певица отправилась в "бесконечное путешествие", чтобы наворовать чужого материала и в порыве вдохновения написать заодно что-нибудь свое. Эрех (так же известный под именами Реха и Урук) был седьмой планетой на ее пути, поэтому Кэрол оказалась довольно интересной собеседницей. Что конкретно она мне в тот день рассказывала, я уже не вспомню, но к концу ее третьего коктейля я хохотала в голос.

– Жасмин, ты ведь местная. Зачем тебе "Авера"? – спросила она вдруг, закончив очередную байку.
– Во-первых, "Жасмин" – мужское имя. Я Жасмина. "Мина" для друзей. Во-вторых... Ну, я понимаю, что это глупо и я лишаю себя кучи удобств, и я не то чтобы махровая оппозиционерка, но госадминистрация назначает вредоносными мемами много самой разной информации. Не только политического рода.
– Например?
– Например, гадание, карты таро. Считается, что здоровые граждане могут интересоваться такими вещами, могут даже платить гадалке деньги – но не должны читать карты самостоятельно.
– Ты читаешь таро? И у тебя есть прямо физические карты, ты их руками раскладываешь? – Кэрол сделала в воздухе несколько неуклюжих пассов.
– Да. Я имею в виду, я не делаю вот это вот, – я повторила ее "оккультные" телодвижения. – Я рационалистка, я не верю в мистические силы. Просто, я имею в виду, мы нейросети, мы распознаем образы. Находим неочевидные связи, эвристически. И у нас широченные каналы получения информации, большую часть которой мы отбрасываем с вертушки. Генератор случайных чисел – например, таро – может помочь переместить внимание на неисследованную область входных значений.

Кэрол одарила меня взглядом, который как бы говорил: "Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты на самом деле хочешь верить во всякое говно, хоть этого и стыдишься." Я ответила неопределенной улыбкой.

– Погадай мне, – попросила она.
– Карты дома, – отмахнулась я, и тут же добавила: – и к тому же у меня завтра дела, голова совсем не на то настроена.
– Да, мне тоже пора возвращаться в гостиницу, – согласилась она. – Но я вернусь через неделю.

= 3/5 =

Кэрол призналась, что конечная точка ее путешествия – планета Земля, древняя родина человечества. Смущенно улыбнувшись, она спросила, что ее там ждет по прибытии.

В тот вечер бушевая пылевая буря, поэтому зал лаунжа был снова пуст – за исключением меня, Кэрол и Коломбо. На этот раз ворон был совершенно трезв, и с любопытством поглядывал на расстеленный на стойке зеленый бархатный платок. Девушка облокотилась на стойку локтями и с интересом наблюдала за тем, как я кладу на ткань три карты: четверку кубков (изобилие), императора и смерть.

Кэрол картинно нахмурилась:

– На Земле меня убьет мужик на золотом троне.

Я цокнула языком, выправляя перевернувшуюся как-то при перетасовывании "смерть" одной стороной с остальными картами:

– Не воспринимай картинки буквально. "Смерть" – это вовсе необязательно по факту смерть. Это скорее естественное завершение и закономерный итог. Окончание пути, смекаешь? Кубки говорят, что ты летишь на Землю, чтобы закрыть какую-то незавершенность, потребность в чем-то большем. "Император" означает тебя саму, и тот факт, что ты мудро поступила, отправившись в это путешествие. У тебя было полупустое существование, ты взяла себя в руки, силой воли что-то в себе поменяла и на Земле начала жизнь с чистого листа.
– Я таки очень извиняюсь, – раздался голос со стороны Коломбо, - но помнится, ты говорила, что карты с людьми означают других людей, а не тебя самого.
– Да, – мягко ответила я птице-всезнайке, – но это относится (да и то не всегда) к фигурным картам: людям, у которых есть масть. Император – это старшая аркана, у него масти нет. Он символизирует мудрое правление.
– Карты не значат то, что они значат, – глубокомысленно изрекла Кэрол.
– Император не настоящий, Кэрол, он не причинит тебе зла, – фыркнула я.
– Интересно, если я соберусь и полечу домой, избегу ли я смерти?
– Мы все умрем, Кэрол. Просто не сегодня.

После этой фразы неожиданно повисло молчание: девушка не спешила поддерживать мой полушутливый тон, а вместо этого над чем-то ненадолго задумалась.

– Скажи мне, Мина, почему вы в Уруке поклоняетесь смерти? – спросила она, наконец.
– Мы никому не поклоняемся, мы атеисты.
– Почему тогда не продлеваете жизнь? Везде, где я побывала, цветет цифровое бессмертие, или как минимум продление молодости. Когда я лично вернусь домой, есть неиллюзорная возможность, что потом буду жить вечно.
– Ты не будешь жить вечно, Кэрол, – я покачала головой. – Вспомни закон Мерфи: если что-то может случиться, то в достаточно далекой перспективе случится. Кому петля написана – тот повесится.
– Но разве не разумно перед этим отодвигать смерть как можно дальше?
– Но какой ценой? Я биолог по образованию, каждое человеческое тело – невероятно сложная машина. Чинить ее и поддерживать в оптимальном состоянии – стоит невероятных денег. Мы никогда не сможем обеспечить этим каждого, общество расколется. Бессмертие недемократично, Кэрол. Кроме того, оно передает слишком большую власть в руки поставщика. Загоняет народ в стойла.

Кэрол хотела что-то ответить, но осеклась и лишь коснулась "Аверы" на шее. Я знаю: она хотела сказать, что девяносто пять процентов эрехцев уже стоят в стойлах мыслеконтроля. Я улыбнулась: знак благодарности, что она сдержалась.

– Да, мы умираем, – признала я. – Но что такое жизнь как не настоящий момент с подключенными к нему воспоминаниями? Сними я пластырь, вложи себе в голову память веков – и вот уже нет разницы, сорок мне или сорок тысяч лет. После смерти нет ничего, поэтому итоговое качество жизни определяется соотношением позитивных настоящих к негативным. Эта метрика едина для всех – но те, кто умирает в срок, позволяют после себя жить другим.
– Но долгая жизнь – это долгое развитие. Если у человека есть цель – любая цель – разве не рационально, что в течение длинной жизни он ближе приблизится к ее достижению? Например, цель: сделать всех здоровыми и счастливыми, даром?
– Это ведет к трансгуманизму и господству архилектов.
– Неужели сверхразумы настолько ужасны? Администрация вашей Реханской Автономии – это суперкомпьютер!
– Администрация – это бюрократический аппарат, – усмехнулась я. – Суперкомпьютер оформляет бумажную волокиту. Но знаешь ли ты, на базе чего построена эта машина? Откуда мы взяли комплектующие, вычислительную архитектуру?
– Гильгамеш, – Кэрол кивнула.
– Именно. Тысячи лет назад, у нас был свой архилект: царь царей, первый среди себе подобных. Он считал себя богом, и мы поклонялись ему как богу. Но две тысячи шестьдесят лет назад, он умер. Потому что Гильгамеш не был богом, он был человеком. А все люди умирают. Ты с Верениканы, верно?
– Что не так с Верениканой? – гостья настороженно приподнялась на локтях.
– Ты мне скажи. Ты хочешь быть певицей в стране, где медиа – монополия государства. Где со всех экранов показывают одну только Вишреки, вашу золотую калифу. А кем она была до того, как срослась с компьютером? Она была Вишреки Рай: порноактрисой, которая оказалась сверху только по ошибке режиссера! А теперь она не пускает в эфир никого, кроме самой себя!

Там, где Кэрол хватило мудрости не теребить чужие ссадины, я не сдержалась. Мои слова явно задели ее за живое, потому что она подняла локти с барной стойки и перевела взгляд на благоразумно замолчавшего Коломбо. Она стиснула скулы и попыталась сменить тему:

– Мо, я давно хотела спросить. Ты же не голубь?
– Я трансэтнический, – прокаркал он и перевел взгляд на меня.

В тот день мне удалось уговорить ее остаться, но тему политики мы больше не поднимали. Ведь все несчастные государства несчастны по-своему.

= 4/5 =

Третья наша встреча прошла совершенно иначе: Кэрол влетела в зал среди белого дня: взлохмаченная, запутавшаяся в лямке своего гитарного чехла, и покрытая испариной.

– Мина, спрячь меня, – она подскочила к барной стойке и схватила меня за запястье. Ее руки были холодны как лед.

Единственные гости лаунжа, трое игравших в нарды упитанных клерков, отвлеклись от своих дел и совершенно беззастенчиво вытаращились на развивающуюся сцену. Я кивнула в сторону двери на кухню, чтобы мы с Кэрол могли поговорить наедине.

– Что случилось? мне вызвать полицию? – спрашивала я ее по дороге к складу.
– Нет! Полиции в особенности не говори, где я, – таков был ответ, и все стало ясно.
– Тебя видели гости: чтобы вскрыть их память и получить санкцию на обыск, нужно десять минут.
– Так подари мне это время.

Чтобы общаться с полицией, я должна была находиться в зале – а для этого следовало переместиться туда немедленно. Любое промедление могло стоить Кэрол свободы. Но должна ли я помогать? Она инопланетянка, с которой я общалась всего пару раз, и чьи цели мне по сути неизвестны. И что она собирается сделать за десять минут, будучи загнана в тупик? Взломать полицейскую сеть? Взорвать мой лаунж? Сделать сеппуку?

– Что ты натворила?
– Отклеила со стены постер, в гостинице, на память, – тоном поначалу спокойным, но с каждым словом все более беспомощным ответила Кэрол. Подобная глупость была настолько абсурдна, что она, по-видимому, прочитала что-то по моему лицу и полезла открывать свое сокровище.
– Я верю, – остановила я ее прикосновением к плечу.

Я поверила ей, несмотря на то, что знала, что шпионы бывают разных форм и размеров. Они подтачивают Эрех изнутри, накидывая на себя самые разнообразные маски и искушая граждан заранее заготовленными речами. Внутри их тел роятся враждебные наномашины, а все ими увиденное можно считать отправленным врагу напрямую. Но все же, бежать от сраной полиции, укравши сраный постер...

Я вышла в зал к полицейским и заявила, что кухня и склад содержат объекты коммерческой тайны, а потому не подлежат обыску без санкции госадминистрации. Полицейские, два бледных человека с короткими бородками, немедленно подключились к памяти игроков в нарды и за пару минут получили доказательства, что подозреваемая скрылась на кухне. Невероятно скоро – прошло не больше еще двух минут с отправки запроса – пришла санкция на осмотр. Мне удалось задержать их еще на минуту, потребовав предъявить документы и назвать себя по форме.

Я подарила Кэрол пять минут. Ей хватило. Когда полицейские вошли на склад, внутри никого не было.

На допросах я ее предала, рассказав историю нашего знакомства во всех подробностях. Меня осудили, назначили штраф и месячные политические курсы за неосознанное пособничество врагу РУ́ДА.

= 5/5 =

И вот история возвращается в настоящий момент, где подлая шпионка зачем-то снова вернулась в мою жизнь, чтобы вложить свою холодную ладошку в мою. В полумраке, ее глаза – сегодня они лишь немного подведены карандашом – светятся теплом.

– Что случилось? – спросила я после долгого молчания.
– Меметический теракт, – ответила она тихонько, поджав губы. – Ты возвращалась со своих курсов, когда они вывели диссоциирующий агент на рекламное табло над площадью. Судорожные припадки у всех, кто это увидел.

Я окинула палату взглядом: кроме меня, тут лежало восемнадцать тел.

– Всего два десятка жертв?
– Два десятка с "Аверой", – мягко уточнила Кэрол, и у меня внутри похолодало. – У участников коллективного контроля, наномашины отключили нервную систему до того, как агент разрушил мозговые ритмы. Это было три дня назад, их давно включили и отпустили по домам. У остальных, слишком поздно что-то менять.
– Но я в сознании...

Кэрол покачала головой и присела на край кровати:

– Пока между нами прямой контакт, мы сохраняем один набор мозговых ритмов на двоих. Верениканские технологии... – она улыбнулась.
– Что будет, когда ты уйдешь?
– Аннигиляция. Судорожные припадки, без остановки. Вас погрузили в искусственную кому, чтобы вы не сожгли самих себя.
– Почему тебе разрешили со мной говорить?
– Я здесь работаю. Неужели ты не заметила, как я изменилась? – девушка провела перед лицом узкой ладошкой. Действительно, она выглядела совсем не так, как тогда в баре. Форма лица, небольшие карие глаза, этот изогнутый нос: определенно, это была моя Кэрол. Но макияж, манера разговаривать, жестикуляция – чужое. Она казалась повзрослевшей минимум на десятилетие. На лацкане стерильного халата висел бейдж с фотографией и именем: "Марина Фахрутдинова, невролог".
– Кто ты на самом деле?
– Вишреки.
– Шлюха... – протянула я скорее рефлекторно, нежели выражая какое-то чувство.
– Калифа, – уточнила она.
– Ты предложишь мне предать страну в обмен на исцеление...
– Мина, послушай меня. Правда в том, что, — Марина-Кэрол-Вишреки крепко обняла мою ладонь обеими своими; у меня не было сил вырываться, – тебя исцелить нельзя. Не на этой планете. Но взять тебя с собой я не могу. Поэтому я не буду ни о чем просить, но предложу тебе дар пламени. Пламени не моего, которое ты ненавидишь, а принадлежащего меньшим существам: твоим сородичам. Я научу тебя ловить мозговые ритмы других людей, и через это продолжать жизнь. Мина, ты примешь мой подарок?
– Я человек и умру человеком.
– Я тоже человек, Мина. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты умерла в этой палате.

Бесконечная пауза, испытание моей решимости перед лицом вечного забвения.

– Хорошо, – моргнула я. Струсила.

Горячими губами, Вишреки коснулась моего лба:

– Спи. Пусть ты будешь гореть, не сжегая.

Последние слова запечатали заклинание, и я провалилась в ночь.

Система "коллективного контроля" (в просторечье иногда зовется "к2" или "колкон") стала символом продолжительной эры культурного и технологического упадка РУДА [источник?], с которой столкнулась эта страна в итоге смерти архилекта Гильгамеша.

Считается, что прообразом системы были нейролинки беженцев-птиц, которые в огромном количестве переселились в систему HD 95089 из Зоны Свободного Обмена в поздних десятилетиях XXXV века РГК (релятивистский григорианский календарь). Беженцы в массе своей были птицами без генетических аугментаций, и для развития интеллекта использовали вживляемые нейрокомпьютерные интерфейсы. По экономическим причинам, такие системы собирали информацию в многочисленных облачных хранилищах. Позднее, в рамках коллективной иммунизации 4660-х (РКГ), протоколы таких серверов были стандартизированы. В начале 4680-х, крупнейшие в пространстве РУДА агрегаторы памяти были национализированы и интегрированы в суперкомпьютер ГА.

В начале XXLII века, порядка 94% граждан РУДА подключены к системе коллективного контроля (в т.ч. почти 100% граждан-птиц).

– Википедия

Шестнадцать дней спустя, многочисленные медобследования не нашли внутри меня никаких необычных химикатов или микромашин. Врачи, многократно изучившие ритмику моего сознания, развели руками: картина не то чтобы здоровая, но вполне характерная для человека, потихоньку восстанавливающегося после серьезного рассинхрона.

Следователь-лейтенант Амагуччи, упитанный филин с окрашенными в пурпурный цвет "ушками", который вел мое дело, несколько раз навещал меня в палате – уже персональной, с отдельной раковиной и тумбочкой – с "дружескими беседами". Он поведал, что госадминистрация считает мою знакомую Кэрол Хейнс виновной в проведении того самого теракта, который унес двадцать три жизни; в свете этого, он ожидает моего активного содействия на почве искреннего патриотизма. Нельзя было назвать эти разговоры приятными: хотя птиц и пытался показаться приветливым и дружелюбным, делился со мной новостями и даже пронес мне в палату мобильник, то и дело он бросал в меня острый вопросец на тему Кэрол, на тему моих воспоминаний о происшествии, на тему моего чудесного исцеления. Нельзя сказать, что я блестяще справилась с ролью патриотичной дурочки, но межвидового разрыва, похоже, хватило для того, чтобы филин не уловил в моих ответах коварства. В последнюю нашу встречу он как бы невзначай сказал, что не станет добиваться снятия "аверы" через суд и желает, чтобы больше я в подобные истории не попадала.

Из хороших новостей: я сбросила шесть килограммов.

Едва пернатый инквизитор дал отмашку, врачи с огромной радостью прогнали меня из больницы на вольные хлеба, где уже ждала очередная дурная новость: меня выселяют. Вернувшись на съемную квартиру, я обнаружила на двери короткую записку: "Договор истекает в конце месяца, переоформлять не будем – П.Т." Пэм Тахома, хозяйка, в своем репертуаре. Хорошо хоть, сразу на мороз не выгнала. Наверное, поленилась сама вещи выкидывать.

* * *

Хозяйку мою, в принципе, нетрудно понять. Новости и – что особенно важно – слухи в Эрехе распространяются быстро, и она наверняка уже в курсе, что мою мимолетную пассию подозревают не только в идеологической войне (срыв плаката), но и в полноценном терроре. Знает Тахома – как и соседи по дому – также про треугольник на шее, который свидетельствует об отсутствии в моей голове коллективной совести. Плохой пиар как он есть, а в этой экономике домовладельцы должны оставаться конкурентоспособны. По дороге на личную беседу с хозяйкой, я глянула мимолетом рейтинг многоэтажки, которой не повезло быть моим домом: семь звезд из двенадцати, хотя месяц назад было девять.

Госпожа Тахома, женщина рациональная и прагматичная, сдавала жилье на поверхности, а сама обитала в Лабиринте – ажурном переплетении обиталищ на низкой орбите, который как вуаль прикрывает нашу планету от взглядов инопланетных завистников. Положа руку на сердце, условия в здешних вращающихся цилиндрах даже комфортнее, чем на дне (гравитационного) колодца, да и пыли тут почти нет, только вот все равно большинство эрехцев предпочитают жить под подлинным небом. Госпожа Тахома имела на этот счет собственное мнение, поэтому жила одна в небольшом белом домике под красной черепицей, посреди шикарного вишневого сада.

Еще в лифте меня от беспокойства бросило в дрожь, хотя прежде ничего подобного не бывало: я вообще всегда считала себя очень уравновешенной и собранной женщиной. Руки тряслись так сильно, что когда я купила себе газированного сока в стаканчике, на свежевыстиранной майке немедленно образовалось безобразное пятно ржавого цвета размером с ладонь. К счастью, людей в лифте почти не было, поэтому обошлось без свидетелей. На орбите стало легче: сев в автоматическое такси, я немедленно задремала и провалялась без сознания до самого хозяйкиного дома.

– Я думала, тебе духу не хватит, – призналась госпожа Тахома, завидев мою взлохмаченную голову за живой изгородью. – Ну давай, изменница родине, кайся.

Она сидела на веранде за широким круглым столом, крышка которого состояла из нарочито широко расставленных досок из натуральной березы, на изящном стуле из той же древесной породы. Уже пожилая женщина, недавно разменявшая тринадцатый десяток, благодаря дорогим процедурам оздоровления она выглядела моей ровесницей. Выдавали ее лишь нарочитая ухоженность и женственность образа, свойственные женщинам с давно устроенной жизнью. Легкий белый сарафан и пышные серебряные волосы ярко контрастировали на фоне чернильно-черной листвы окружающего сада.

– За плакат я уже отработала, а по поводу случившегося прессовали две недели. Если бы в том была хоть капля моей вины, мы бы с вами не разговаривали. Я жертва, госпожа Тахома, и администрация со мной согласна. О случившемся скоро забудут, и все придет в норму. Работать я могу, никто меня не увольнял, и я всегда плачу в срок.
– Люди жалуются, – хозяйка пожала плечами, кивком головы затем пригласив меня сесть напротив. – Скоро зима, на твоей широте выпускники институтов побегут искать крышу над головой. Да, они поголовно пьяницы, но зато готовы платить хорошие деньги. И у них, в отличие от тебя, есть колкон.
– То есть у нас сейчас разговор о цене?
– Нет, разговор о тебе. Мина, я тебя еще совсем девочкой зеленой помню, и помню как сдавала тебе квартиру. Ты подавала такие надежды, такую вишню мне вывела! Недавно у меня полгода небо ремонтировали, я жила в кромешной тьме, а вишня плодоносила. Даже косточки есть!
– Это баловство...
– Нет. Баловство – это то, чем ты занимаешься сейчас. Над чем ты работаешь, кроме своего бара? Ни над чем. Ходишь по кольцу от дома до работы и назад, и день за днем ничего не меняется. Сколько это будет продолжаться? Пятьдесят лет? Семьдесят? До старости? Мина, у тебя субдепрессия, тебе нужно снять "аверу" и починить уже, наконец, мозги. Я даже не удивлюсь, если у тебя не в мыслях дело, а в одних гормонах!
– Может быть, – я развела руками. – Но я не готова. Жили же как-то древние, и живут в других странах сейчас, люди без этого мухлежа. Да, может быть, когда мне все внутри исправят, я стану вдруг невероятно творческая и счастливая, да только что с того? Сейчас я смотрю на эту мировую совесть и испытываю омерзение. Впущу ее внутрь, перестану быть собой.
– Чушь. Сейчас внутри тебя сидит Мина, и сидит болезнь, – я вдруг впервые за этот визит почувствовала веющий через сад прохладный ветерок. Пэм наклонилась вперед, ее холодные стальные глаза притягивали взгляд как магнит. – Чужеродный червячок, к которому ты никого не подпускаешь. Если его убрать, настоящей Жасмине станет легче расправить плечи и двигаться вперед.
– Нет настоящей Жасмины. Внутри меня много всего. Мина, которая хандрит. Мина-биотехник. Мина, которой хочется детей. Мина, читающая карты. Я – это все они, и ни одну из них я терять не хочу. Я лучше смирюсь с каждой из них, чем задушу половину в угоду остальным.
– Подумай о пользе, которую могла бы принести.
– На одной только Рехе и в Лабиринте живут семнадцать миллиардов человек, не говоря уже обо всей Сфере Странников. Для цивилизации моя жизнь капля в море, но для меня она – буквально все, что у меня есть.
– Но никто не просит тебя жертвовать жизнью. Пожертвуй парой недель, а потом вернись к своему пластырю! Да, черт возьми, тут нет смысла лицемерить, меня заботят эти сраные семь звезд на моем доме – но также, одновременно, меня заботишь ты! Мина, это не взаимоисключающие вещи, равно как колкон и индивидуальность!

Я не нашла, чем ответить. Пэм гневно фыркнула, подалась назад и небрежным движением руки поправила безупречную прическу. Какое-то время мы сидели под ярко-синим фальшивым небом в окружении наших вишен, что шелестели на едва заметном ветру.

– Мина, я предлагаю компромисс. Сними "аверу", потерпи до конца месяца, и мы продлим договор. Это успокоит соседей и успокоит меня, а потом хоть на голове ходи, – она замолкла на секунду, а затем, не дав времени на ответ, продолжила: – Но пожалуйста, пойми меня. Я не из-за соседей тебя выгоняла, а потому что мне больно сидеть сложа руки, глядя на то, что происходит. Ты умная девочка, я хочу помочь. Уйдешь из квартиры – встряхнешься и, может, сама пойдешь на поправку. Но я бы хотела, чтобы ты дала колкону шанс. Понимаешь?

Признаться, у меня не было рациональных аргументов. Да, если вернуться к этой теории "множества Мин", колкон свяжет это мое приунывающее воплощение по рукам и ногам – а равно и несколько других, социально нежелательных. Например, ту Мину, которая влюбилась во врага. Но только к чему привело меня то увлечение? К чему привели годы, проведенные во мраке изолированного рассудка? Древние были жесче, они были грязнее: каждому из них личная совесть прививалась годами воспитания. У нас же в Эрехе ничего подобного нет. Мы тепличные человеки, слабые и изнеженные. Мы умрем, если не будем заботиться друг о друге.

– Понимаю, – я поглядела Пэм прямо в глаза.

Ладонь поднялась к шее, ногти нащупали кончик заветного пластыря. Я хотела красиво сорвать "аверу" одним движением, но не вышло. Со второго раза – получилось. Это пока только красивый жест, по закону наномашины войдут в нервную систему только через двадцать четыре часа – и все-таки это первый шаг на пути к свету. Хозяйка тепло улыбнулась и молча кивнула. Я отдала ей злосчастный пластырь.

* * *

После разговора я отправилась назад к авто-такси, чтобы вернуться домой. Но не успела я отойти на пару десятков шагов, как вдруг мной овладело ощущение необъяснимой тревоги. По спине пробежал холодок. Повинуясь нехорошему предчувствию, я развернулась и побежала к тому белому домику под красной черепицей, где жила женщина, которая из заботы была готова выкинуть меня из гнезда. Дверь была приоткрыта.

Она лежала, распростершись, на полу в прихожей, и билась в мелких конвульсиях. Глаза закатились, изо рта брызгала слюна, но самое главное: Тахома была цела. Я схватила ее за плечи, повернула набок и одной рукою прижала череп к животу. Вторая рука достала коммуникатор, набирала вопрос: "Как вызвать скорую?"

Но было поздно. Если бы я не паниковала, то заметила бы, что приступ прекратился, едва я вбежала в помещение. Была бы всеведуща – знала бы, что пока я была вне сада, конвульсии были сильнее. Помощь не требовалась, потому что в моих руках эта поддельно-молодая женщина уснула спокойным глубоким сном. И только большая ссадина на локте напоминала о случившемся.

Потом, когда я хотела оттащить ее на диван или постель, госпожа Тахома неожиданно поднялась на локтях и помогла мне отвести себя внутрь дома. На вопросы она при этом не отвечала, действовала с закрытыми глазами и дрожала в ужасе со мною в унисон. Когда я отводила от нее внимание, Тахоме становилось хуже. Пугалась и возвращалась к ней – странный приступ исчезал.

Отныне мы были связаны, я очень быстро догадалась. Вот он каков, дар Вишреки. Вот что она имела в виду, когда просила не сжигать. Вот что она называла огнем. Мои нервы, чтобы продолжать работать, отталкиваются от чужих, но это связь в две стороны. Стоит мне перестать отталкивать людей, стоит впустить их в свою душу – они падают, смертельно отравленные. Такова рабочая гипотеза: я убиваю сердцем.

"Авера" нашлась на столике в прихожей, аккуратно уложенная в вазочку для ключей. Если я когда-нибудь сниму ее по-настоящему, яд растечется по всей РУДА.

Я только в самых общих чертах помню, что происходило сразу после того, что я сделала с Тахомой. В голове всплывают лишь обрывки воспоминаний: аккуратный дощато-тканевый интерьер домика; тело моей жертвы на диване; бьющаяся крупной дрожью ее правая рука; неудачно приклеившаяся сама к себе "Авера" в моих пальцах.

Зато помню четко, о чем думала в те минуты: эта штука не такая, как на теракте, она ядовитее, незаметнее, и прожигает колкон. Меня буквально убьют. Рауль наверняка выйдет в пикет. Я предала Эрех и продолжу его предавать, если не сдамся. Я заслужила быть проклятой. Мысли вдруг стали липкими как стальная решетка на морозе, и ни одна из них не истлевала при появлении следующей. Вместо этого они будто срывали с меня какой-то слой человеческого существа, какой-то аспект Мины Гипатии, и отходили в сторону. Обнажали что-то сокрытое под многими слоями культуры. Какое-то первобытное существо, одновременно мой антипод и подлинную сущность. Млекопитающее. Зверя.

И эта моя звериная натура просто хотела жить.

Поэтому я наклеила пластырь впавшей в страшный транс одинокой женщине. Позвонила Тапе и попросила отгул: присмотреть за подругой, которой стало плохо. Просидела над ее бьющимся в конвульсиях телом две ночи, анализируя если не природу, то внешние проявления нашей новой связи.

Научилась двигать ее телом как марионеткой, пусть для этого нужно максимальное напряжение моих собственных душевных сил. П.Т. sans человек еще может подавать признаки жизни.
Выяснила, что связь исчезает на расстоянии шестидесяти шагов.
Придумала колоть транквилизаторы П.Т. Санс, пока я на работе.
Переехала жить на орбиту.
Чтобы всегда иметь доступ к телу Санс, женилась на ней.
Поклялась себе, что проживу остаток своих дней без греха. Что никто больше не повторит судьбу моей жены.

* * *

Трудно сказать, когда я впервые предала ту клятву. Должно быть, когда заболела раком.

Вообще, когда живешь на орбите, онкология – вопрос скорого времени. Здесь нет толстенной планеты под ногами, нет многокилометрового атмосферного щита над головой. Только космическое излучение – и ты. Да, мы строим обиталища во внутренностях исчерпанных астероидов; да, мы дополнительно окружаем вращающийся цилиндр броней из воды и тяжелых металлов – но только какому-нибудь космическому протону, разогнанному со скорости света, плевать. Он ударяется о скорлупу колонии и рассыпается дождем увлекательных частиц, каждая из которых тоже движется со скоростью света с точностью до произвольного знака.

Мои вишни захватывают эти частицы, чтобы за их счет не умирать в кромешной темноте. Мои нервы – чтобы искрить случайными вспышками в глазах. Мое ДНК – чтобы рваться в лоскуты и мутировать, как бы в наказание.

Я вообще тяжело акклиматизировалась к Лабиринту и к постоянным поездкам на лифте. Болели поясница и отчего-то печень. Без солнечного ультрафиолета я стала бледна как сама смерть, с тщательно замазанными синюшными кругами под глазами. Мо шутил, что пить надо меньше. Рауль говорил возвращаться вместе с женой на планету. Самочувствие было в целом поганенькое, но не мешало жить обычной жизнью. Когда подмышкой вскочили болезненные шишечки, я отнеслась к ним по-житейски. Узелков в груди я, говоря откровенно, уже ждала и даже как-то на них надеялась — но только когда они возникли, стало очень больно.

И я поглядела как-то утром в зеркало на себя — не на лицо-фасад, а на человека — и увидела там больную женщину, которая скоро разменяет шестой десяток. Страшную, как ядерная война: Санс безо всякой косметики выглядела лучше меня накрашенной. Но в то же время, если убрать за скобки болячки, я не чувствовала себя даже на тридцать.

Родилась. Выучилась на биотехника. Ушла искать себя за рутинной работой. Предала страну. Превратила женщину в куклу. Состарилась. Струсила.

Спустила почти все деньги на первое глубокое омоложение.

* * *

— Жасмина, да тебя не узнать! — рассмеялся Рауль, когда впервые увидел меня после больничного отпуска. — Прямо, девочка! Балует тебя Пэм, вусмерть балует. Куда теперь пойдешь?
— Вернусь в клевер.
До того момента меня как-то миновала мысль, что обычно фальшивую молодость покупают зубастые карьеристы. Я вдруг почувствовала себя обязанной уйти на полезную работу, и растерялась. Рауль, рубаха-парень, хлопнул в ладоши:
— Шик! Слушай, я знаю, это не мое дело — но замолви потом как-нибудь перед женой за меня словечко. А то я уже становлюсь не мужик, а сплошная видимость. Буду с клюкой ходить, позориться. А если омоложусь — построим с тобой бессмертный бар. Назовем его в честь спонсорши: "Тахома Навсегда"! Каково?
Тогда я отшутилась.

И во второй раз, через десять лет. Хорошие были дни, золотые: Солнечный Город (Солнечная система и ее сателлиты) аннексировал несколько звезд и попытался национализировать сверхсветовые перевозки в своем пространстве. РУДА в ответ сблизилась с Верениканой, и даже пустила в эфир корпорацию "Голос Вишреки". Я бесстыже подсела на тамошние сериалы. Ворон Мо к тому моменту умер, а на месте его стоматологии вырос магазин натуральных тканей. Чтобы оплатить омоложение, пришлось продать пару домов.

И в третий, через тридцать. Технологии шагнули так далеко, что на процедуру ушло всего два дня. Я была подружкой невесты на свадьбе Лиды Тапы, дочери Рауля и новой хозяйки "Клевера". Сам Рауль покинул наш мир всего год спустя, после чего Лида иммигрировала куда-то на задворки звездной системы. Я стала барменом и менеджером, едина в двух лицах. Отношения РУДА и калифата снова испортились, но повторы сериалов крутить не перестали: просто теперь они стали наглядным примером духовного разложения и пошлости золотой калифы.

Четвертое омоложение я купила еще почти через сорок лет: начался сентябрь 2160 года. Похоронив Санс, я тут же продала ее вишневый сад и улетела в клинику. Вернувшись с процедуры, я посреди ночи завалилась в "Клевер" и распила в одну глотку бутылку подлинной земной рецины.

Вечно молодая, вечно пьяная.

После смерти Санс, я переехала жить назад на поверхность – на сей раз в собственную квартиру прямо над "Тройным Клевером". Связано это было не только и не столько с какой-то моей сентиментальностью, сколько с демонтажом космического лифта, на котором я обычно ездила на работу. Моя страна в очередной раз разоссорилась со всеми соседями, и это закономерно сказалось на объеме торговли. Тем товарам, что нужно было перевозить кризису вопреки, вполне хватало четырех экваториальных ростков, а пассажиры были вынуждены довольствоваться – дорогущими – полетами на челноках. Пришлось выбирать: или жизнь на орбите, или "Клевер".

Из хороших новостей: когда из города ушла торговля, природа начала очищаться. Вернулись высокие цены на недвижимость, а вслед за ними – урбанисты с глазами горящими. В 62-м году на месте исчезнувшего лифта вырос шикарнейший мемориальный сад им. Уршанаби, с водяными лилиями и толстенькими полуручными выдрами. Местные жители – в массе своей вчерашние космонавты и механики – продолжили чудить и создавать району дурную репутацию, но даже у них, кажется, из ниоткуда прорезалось чувство прекрасного. Тут и там на подоконниках и возле подъездов выросли кадки с разнообразными розами, акациями, кипарисами и плющом, а прямо перед спуском в лаунж на расширенной дворовой площадке посадили огромный вечно-рыжий клен. Что самое главное: землю и даже щели мостовой засеяли низкими травами, из-за чего из города почти пропала пыль, вечный бич Эреха. До своего спуска с небес на землю, я даже и не замечала, как преобразился город, как он сделался комфортен и безопасен. И даже наркотический профиль моей работы изменился к лучшему: гости "Клевера" все больше заказывали себе кофия и все меньше – алкоголя. Те же, кто все-таки приходил в лаунж за спиртным, перешли с виски на белые вина. Я работала в свое удовольствие, попутно раскладывая карты всем желающим.

Я решила, что будет даже красиво, если моя последняя молодость придется на это белое время.
Не тут-то было.

* * *

Май 2165-го года.

Над душным от жары городом висели нестройные ряды идущих с гор туч. Дождей почти не было: темные облака, дразня, уплывали в сторону моря и взрывались грозами в какой-то сотне километров от моего района. Оттуда приходили сообщения о настоящих наводнениях, каких не бывало уже сто лет: у кого-то смыло дом, у других – детей. Летом, дожди придут и к нам. Я сидела и со смутной тоской дожидалась своей очереди строить перед "Клевером" песочные баррикады.

А ведь вместе с августовским дождем придут политиканы, у которых зимой выборы в парламент, с предложениями нативной рекламы и спонсорства. Мне в этом плане с "Клевером" не повезло: в нем было неудобно проводить всякие конференции и сходки, зато вот повесить где-нибудь голографический плакат или подкормить недоинфлюенсера-бармена – милое дело. И самое обидное: политическим мальчикам платят хорошие премии за каждый успешный контракт, поэтому они вертятся так, что никакие спам-фильтры не спасают. Пока я не стала менеджером, мне было и невдомек, сколько нервов Рауль тратил во время сезона дождей и рекламы.

В этом году раньше всех проснулась партия "Море" в лице одного из своих лидеров Сеола Карнеги. В обычное время это был безобидный оппозиционный клуб толстеньких либертарианцев, которые ни на каких голосованиях за последние лет восемьсот не набирали и десяти процентов. Госадминистрация их терпела и даже по-своему любила, поэтому иногда, когда денег было мало, я в прошлом их рекламу даже брала. Но только примерно каждые шестьдесят лет (обычно после какого-нибудь кризиса) в их среде загорался безудержным энтузиазмом какой-нибудь моложавый революционер, который рвется люстрировать и разбомбить все что движется и не движется соответственно; Карнеги тому отличный пример. Конечно, лет через двадцать активной деятельности молодость у такого мальчонки (а это всегда мужчина) из одного места проходит, и Море успокаивается. Но только пока бунтарь не отбунтовался, рекламировать его – себе дороже.

Карнеги избрал вектор атаки через инфлюенсерство. Он откуда-то вообще с другой стороны планеты проведал, что я читаю таро, и решил, что вот она: золотая жила. Одна беда: пока я сижу в подвале, аудитории у меня нет никакой. Но разве же это повод оставить гадалку в покое? Давайте сделаем ее видеоблоггером, построим ей целый канал! Пусть, значит, учит людей мудрости карт, а попутно двадцать пятым кадром делает из них зомби.

Я удаляла его письма. Добавила во все черные списки. Надрессировала помощников удалять не глядя все, что раздастся со стороны Моря. Он же все упорствовал, пока в один прекрасный день не явился в "Клевер" собственной персоной. Молодой денди в своих светлых брюках и жилетке поверх синей рубашки с закатанными рукавами, с дорогущей стрижкой на голове и в пластмассовых шлепанцах на ногах, он увидел меня за стойкой и тут же активизировался. Я мельком увидела на шее у него "Аверу", которую он обычно не надевал. Вспомнилась одна из функций колкона: усмирять мужей, что дали волю кулакам.

– Налейте, пожалуйста, пинту вишневого пива, – обратился он ко мне, подсев к стойке.
– Предупреждаю: будете приставать, вызову полицию. Наш лаунж место вне политики, мы не берем рекламу от экстремистов.
– Я не за рекламой в лаунже прилетел, – сказал он, почему-то усмехнувшись, и перевел взгляд с оседавшей пивной пены прямо на меня. У него были холодные глаза цвета стали.
– Меня не интересует карьера блоггера, у меня профессия есть. Таро – мое хобби.
– Мне не нужен блоггер-таролог. Мне нужен урбанист.
Такого подхода я, признаться, не ожидала. На каком-то уровне Карнеги захватил мой интерес, и он совершенно очевидно это понял. Отхлебнув пиво, он заговорщицки склонился над барной стойкой и продолжил негромко:
– Ваше имя Жасмина Гипатия. Вы санкционированный биотехник с 2048-го года, генный лингвист. По специальности не работали, находились на иждивении у жены до февраля 2160-го. Искренние соболезнования. Той же весной вернулись на камни, и буквально через два года на месте руины лифта вырастает самый большой сад на планете. Озеленение, жентрификация, биоэнергетика – все это пришло за вами. Мой аргумент, Жасмина, состоит в том, что я не предлагаю вам стать инфлюенсером, вы уже инфлюенсер. Я предлагаю вам алиби – и свою поддержку.
– Я не имею никакого отношения ни к саду, ни к чему вообще. Я занимаюсь лаунжем.
– Именно. Море делало социологию и нашло в прежде-промышленном районе аномальные пики интересов: озеленение, оккультизм, человеческий супрематизм, Верениканка. Все это при совершенно нейтральных элитах и лидерах мнений. Время возникновения аномалий совпадает с моментом вашей иммиграции из Лабиринта, хотя вы никаким очевидным образом с общественным мнением не связаны.
– Стоп, Верениканка?
– Да. Тамошние искусство, культура, сериалы. Ничего, казалось бы, предосудительного для человека... вашего возраста: РУДА только недавно разругалась с ВК. Но мы подняли архивы, – он сделал драматическую паузу и поднял бровь, на его лице снова заиграла та самая холодная усмешка. – И оказалось, что Жасмина Гипатия была единственной выжившей после атаки на площади Коньков осенью 2060-го. Ту атаку часто приписывают шпионам калифата.
– Вы лжете, я выжила не одна. В тот день почти все разошлись по домам, погибли только люди без колкона.
– В точку. Хотите узнать мою теорию? То была не атака: по крайней мере, не основной удар. То был эксперимент, чтобы найти и отобрать вектор настоящего воздействия. Люди под колконом по какой-то причине принципиально не подходили, поэтому им дали уйти. Атака на площади не имела вообще никаких последствий, поэтому хоть ГА РУДА и обвинил публично во всем Вишреки, но внутренне посчитал виновными местных радикалов. Жасмине Гипатии дали уйти, и она быстро сбежала на орбиту прочь от коврового наблюдения. Сто лет спустя, человек с ее лицом и именем вернулся на планету.
Карнеги, явно утомившийся шептать, оторвал локти от барной стойки, размял плечи и подытожил:
– Моя теория: вы не Жасмина Гипатия, а одна из змей золотой калифы, которой невыгоден союз ГА РУДА с Солнцем. Вы иностранный агент, загруженный в мозг жертвы теракта, который носит личность Жасмины как маску. Homo Ludens, человек играющий. Ваше настоящее имя? Памела Тахома.

Я вмазала ему звонкую пощечину. Гости лаунжа, компания молодых людей, сидевших в углу зала за нардами, отвлеклись на минуту – но, не заметив развития драмы, вернулись к игре.

– Возражение принято, – Сеол приложил к покрасневшей щеке наполовину полную кружку пива. – В таком случае, еще раз соболезную.

Самое гадство в ложных теориях – это их фрагменты, которые на самом деле верны. Я сверлила парня взглядом и размышляла, что если выкину его за порог, покоя мне от него не будет. Но это еще не самое страшное. Очевидно, та скорлупа, которой я отгородилась от людей, недостаточно плотна. Яд, что хранится во мне, растекается по миру – капля за каплей. Бежать, пока обо мне не узнали все. Пока не узнала администрация.

– Я предлагаю союз потому что ГА РУДА туп в сравнении с другими архилектами. Он топчется на месте, пока другие идут в будущее. Он напуган и обозлен, скоро в его душе не останется места для милости: ни к врагам, ни к собственным гражданам. Совместный блог даст вам алиби, а вы поможете Морю. Вместе, мы убьем бога.

— То есть ты серьезно сейчас говоришь, что сто лет сидела ковырялась в носу, ни разу не задавшись вопросом, что она все-таки с тобой сделала?
— А как я должна была это расследовать? Когда меня выписали, ее уже след простыл. В сети я до сих пор сижу из-под трех файерволов: кто знает, каким образом моя зараза распространяется? Я же прежде всего хотела никого не заразить! Думала, что даже получилось...

Когда я, устав терпеть заговорщицкую физиономию Карнеги в углу зала, закрыла смену, он поволок меня на свидание. Все по каким-то доисторическим канонам: к себе домой, смотреть кино. Какое кино? Клерки 2, памятник человеческой культуры, снятый чуть не во втором тысячелетии до нашей эры. Намек на мой возраст? Но я решила поступить как взрослый человек, не огорчать ребенка, и дать ему возможность выговориться.
Вместо этого он, едва заняв кресло в рейсовом челноке, отклеил "Аверу" и аккуратно выкинул в урну.

— Я вообще-то не ношу. Это большой faux pas для политика, — будто оправдываясь за какое-то предательство, пояснил Сеол. — Но вы же знаете, у меня есть еще восемь часов в темноте?
— А раньше давали сутки, — грустно отмахнулась я и уставилась в легкие облака, проплывающие за окном. Я имею в виду, если Карнеги работает на спецслужбы, то мне так или иначе конец. Зачем понадобился этот цирк? Может, они думают, что я и правда вражеский шпион? Ну, хоть развлекут перед уколом.

Как и полагается молодому богачу, Сеол обитал в элитном доме всего на шестнадцать этажей с челночным причалом на крыше. Пространство вокруг утопало в зелени: каждая постройка жилкомплекса была увита карнизными парками, а пластиковые панели внешних стен окрашены в серый камуфляж "под неровный песчаник". Выполнено это было с известной деликатностью: здания не пытались казаться чем-то, чем не являлись, но откуда-то из глубин моего обезьяньего мозга поднималось ощущение какого-то щемящего узнавания. Память о том, чего не было. Так, должно быть, выглядели горы первобытной Земли.

— Карнеги, я не медийная персона. Да, я работаю с людьми, но я на них реагирую — не прихожу сама. Мне им просто нечего предложить.
— Нуууу, — протянул он, открывая дверь в свою светлую квартиру-студию. Когда я прошла внутрь, парень кивнул в сторону металлической таблички: "Разувайтесь". Минута копошения с обувью прошла в тишине, но в итоге Сеол продолжил свой рекрутерский монолог. — Жасмина, я не буду вам врать, будто выхода нет, и теперь вам или "Море", или коробка. Но только вот мы вас потому и нашли, что, оказывается, вам есть что людям дать. Причем даже не спрашивая разрешения: ни их, ни даже вашего.
— Когда срубили лифт, я уже думала убраться подальше, куда-нибудь на задворки системы, в рассеянный диск. Купить астероид, поставить реактор. Я, на самом деле, хорошо переношу невесомость. Но только я эрешанка. У меня есть фотографии Гарсии Гипатии, пра-пра-не-знаю-сколько-прадеда, который прилетел на голые камни и жал руку Гильгамешу. Для меня, дом здесь.
— Именно. Мы можем сколько угодно думать о себе как о странниках, но в итоге всегда возвращаемся домой.

В квартире внезапно нашелся настоящий кухонный уголок: большая редкость в бизнес-квартирах. Обнаружилась и умная стена, на которую Карнеги немедленно вывел свое доисторическое видео.

— Что дальше? Оденемся в шкуры и пойдем слонов стрелять?
— Да ну, Жасмина, как ты можешь не любить смотреть кино глазами? Это ж сколько фотонов в нас летит, я почти кожей чувствую, как они меня омывают. Я же в морской партии состою и тебя туда же вербую, купаться в волнах — это наша тема.

Не услышав от меня ответа, Сеол пошел на кухню, откуда спросил: видела ли я когда-нибудь настоящую кукурузную церемонию. Увидев мои пустые глаза, он воодушевился, достал из шкафа сервиз и жестом приказал сесть за стойку, смотреть и получать эстетическое наслаждение. На стене тем временем, какие-то фиолетовые подростки открывали универмаг после простоя ("Обрати внимание на бирки у плюшевых коров. «FU» на древней Земле означало то же, что у нас «to»," — заметил Сеол, проверяя нож блендера).

Не могу сказать, чтобы я когда-нибудь отличалась особенной усидчивостью: ни в детстве, ни даже в старости, ни сейчас. Приготовляя кофе в лаунже, я успеваю одновременно общаться с постоянным клиентом, смотреть сериал, решать "китайскую стену" и скучать. Однако, кукурузная церемония в исполнении Карнеги меня почему-то увлекла. Точными движениями без ненужной поспешности, парень расставил на столе канистру кукурузы, жидкое масло, соль, перец, банку какого-то соуса, блендер, фольгу, газовую плитку, тонкостенный казанок, тонкий нож с деревянной ручкой, чайную и столовую ложки, керамическую мисочку и две специальные цилиндрические тарелки с красной каемочкой.
Сполоснув руки, Сеол приступил к церемонии. Двумя точными движениями, он насыпал кукурузу в миску* и разровнял зерна, убрав горку – затем опрокинул миску в казанок, поставленный на плитку. Следом отправилась половина той же мисочки жидкого масла. Ставшие ненужными, канистры с кукурузой и маслом вернулись в шкаф для хранения. В фильме, универмаг стал наполняться покупателями.
Карнеги засыпал соль в блендер. Включил мотор. Не выдержав, я нарушила молчание и спросила: зачем?
"Мне надо смешать соль с маслом, а она не растворяется в жире. Поэтому я могу только все перемешать и надеяться на лучшее. Чем мельче кристаллы, тем равномернее получится."
Перемолов соль в пыль, Сеол всыпал примерно половину чайной ложки в казанок с кукурузой, и продолжил манипуляции. Он сполоснул стакан блендера, вытер одноразовой салфеткой и отодвинул в сторону. Место посреди столешницы заняла банка неведомого соуса.
"Теперь я разделю лаоганма на фракции," пояснил он, набирая столовую ложку темной пасты. Прижав твердые кусочки к ложке пальцами свободной руки, он позволил жидкой части смеси стечь в казанок. "Большие кусочки – это хрустящий перец. Если кинуть его в вок перед нагревом, он обязательно пригорит, этого мы не хотим. Жидкость – это масло. Если добавить его к хлопнувшей кукурузе, та выйдет неприятной и масляной на ощупь. Поэтому перец останется в миске до самого конца." За первой ложкой лаоганмы в казанок и миску отправились вторая и третья. Отложив все в сторону, Сеол запустил ладонь в казанок и аккуратно перемешал кукурузу с маслами и солью.
Наконец, кукурузная смесь была готова и, снова ополоснув руки, Сеол затянул казанок сверху фольгой в три листа с небольшим нахлестом. Он включил газовую плитку на сильный огонь и взялся за нож, проделав им в фольге дюжину отверстий для пара. Хоть я и нарушила гармонию церемонии разговором, держался мальчишка прекрасно: те же точно выверенные движения, то же совершенно свободное от эмоций лицо. Будто и не политик он вовсе, а исполнитель в кукурузном домике.
Из-под фольги послышались первые хлопки. Тогда Сеол начал аккуратно потряхивать казанок над огнем: "Хлопнувшая кукуруза делается менее плотной, поэтому при встряске будет перемещаться вверх, подальше от масла. А сырая – опускаться вниз, ближе к жару. Пожалуйста, представь, что сейчас у тебя голова свободна от всех мыслей: церемония." В фильме, который все это время шел фоном, древние люди пытались осмыслить недавно изобретенные трансформирующиеся механизмы в религиозном контексте.
К счастью, вежливая медитация не продлилась долго: очень скоро хлопки кукурузы пошли на спад, и в момент, когда между событиями стало проходить две-три секунды, Сеол потушил пламя. Выждав еще какое-то время, он на время снял с казанка один листок фольги и всыпал внутрь твердую фракцию лаоганмы, а заодно две чайные ложки молотого красного перца. Вернув фольгу на место, парень накрыл казанок плотным оранжевым полотенцем, подхватил за обе ручки, и начал сотрясать его с энергичной решимостью.
Наконец, кукуруза была готова. Сеол снял с казанка фольгу, и разложил готовое угощение по тарелкам.

– Попробуй и скажи как эксперт: какой к ней подойдет коктейль, – сказал он, двинув одну из тарелок мне к локтю.
Вкус этого попкорна был довольно необычный: не будучи дополнительно подслащен, поначалу он показался мне неярким и даже почти прозрачным, с легкой перечной остротой на фоне. Однако когда я хорошо пережевала первую же горсть зерен, скопившееся в них масло перетекло мне на небо, и острота немедленно усилилась, выйдя на первый план. Одновременно немного усилилась и сладость, к которой добавились нотка копчености и, кажется, луковой поджарки. Наконец, несущее вкус масло дошло до задней части неба, и острота вспыхнула у меня во рту во второй раз.
Сеол наблюдал за мной с тенью самодовольной ухмылочки на лице.
– Моя очередь умничать? Ну, я вне смены не работаю, поэтому предлагаю остановиться на простом вине. Попкорн на вкус уже достаточно сложный, думаю, главное сейчас его не испортить лишним: поэтому пусть вино будет белое полусухое. Танины помогут контролировать остроту. Ну и поскольку я непрофпригодна, сорт на память не скажу. Любой.
Карнеги кивнул и ушел к пищеавтомату в прихожую, вернувшись с бутылкой без этикетки. С этой бутылкой и парой бокалов мы аккуратно переползли на диван.

– К вопросу твоего будущего блога, – Сеол испортил вечер одной фразой. – Говоришь, тебе нечего предложить людям. И это резонный аргумент: ведь если ты будешь сильно влиять на общественное мнение, будучи бессмысленным винным блогером, это вызовет у Гаруды подозрение.
Я пожала плечами: именно так.
– Однако вот в чем фича: будучи блогером, ты не продаешь тему своего канала. Тема канала – скажем, рецепты коктейлей – это на самом деле часть твоего вознаграждения. Она нужна, чтобы удерживать твой собственный интерес, низачем больше. Как лидер общественного мнения, ты торгуешь своей подлинностью. Именно аутентичность захватывает внимание. Я мог бы распечатать в автомате пакет готового попкорна с любыми вообразимыми добавками, но это был бы совершенно забывающийся попкорн, который мы съели и забыли. Он пришел ниоткуда и ушел в никуда, нет смысла запоминать. Мой же попкорн несет связанные со мной метаданные: сам факт того, что я умею его готовить; мое предпочтение острых добавок; моя неспособность помолчать пять минут. Попкорн – это лишь вектор, через который эти метаданные к тебе пришли.
– У меня нет никаких метаданных, я обычная. Я смогу только читать по скрипту.
– Чтение по скрипту – это тема. У "Моря" есть канал утренних новостей, формально там буквально нужно читать список происшествий. Все, что требуется от тебя – это демонстрировать свое отношение к прочитанному, но как будто аккуратно, как будто невзначай. Жасмина, пойми: ты и так это делаешь, это твой нормальный способ общения. Ты делаешь вид, что лояльна режиму, но при этом носишь аверу и помогаешь врагам красть агитматериалы. Ты делаешь вид, что веришь в смерть, но при этом тратишь безумные деньги на омоложение. Ты делаешь вид, что не расистка, а у самой в районе птичьи дома сносят один за другим. То, что ты слепа к собственному двуличию, делает тебя идеальным блогером. А когда откроешь глаза, станешь идеальным политиком.

И немедленно включили донаты.

— Должен признаться, я в тебе очень разочарован. Когда мы познакомились, я надеялся, к этому моменту из тебя разовьется клевый хайвмайнд, или ты научишься читать мысли наших оппонентов, или хотя бы разовьешь третью сигнальную, — Карнеги сидел за стойкой бара, где я продолжала работать, чтобы очистить голову от бесконечных видео. Забавно, что несмотря на некоторую популярность моего блога в местном интернете, посетители редко узнавали во мне МОД (Мина Отложенного Действия, таким нехитрым псевдонимом я пользовалась).

Прошло почти полтора года с нашего знакомства, но мне все еще было не по себе от того, как Карнеги мог спокойно расхаживать по улицам без пластыря на шее, когда каждая его мысль открыта чиновникам Администрации. Он, конечно, объяснил, что трюк состоит в том, чтобы просто держать голову совершенно свободной от любой разумной мысли: "В пустой голове читать нечего."

— Ты всегда можешь меня уволить, — отвечала я, забирая у политика очередную кружку с остатками травяного чая на дне. — Может, я как ГАРУДА: просто неспособна преисполниться познанием, как вы, пижоны? А ставить себе в голову железо, быть как птичка, я не хочу.
— Третья сигнальная система не требует железа, Мина, ее можно достичь на одной органике. Когда ты освоишься с методом локусов и начнешь массово хранить воспоминания, перейти от этого навыка к мыслеролям — это дело лет сорока практики. Навыки и желания — это тоже воспоминания, их тоже можно связывать с объектами и расставлять по полкам чертога разума. Когда их накопится достаточно, и у тебя появится система индексации — пустые полки сами начнут тебя манить. Ты сможешь забирать с них воспоминания и читать точно так же, как настоящие. Сможешь брать стопку и сливать в одну цельную роль. Сможешь запирать в специальной читальной комнате, и менять личность так же легко, как переходить из одного помещения в другое. Все, что тебе нужно — это время и понимание, чего ты хочешь хотеть. Это и значит быть человеком играющим.
— Все, что мне нужно — это еще одна жизнь. Не знаю, хочу ли я ее для себя красть. Может быть, я хочу состариться и умереть?
— История показывает, что ты хочешь не этого, — Карнеги жал плечами и отхлебывал еще чаю. — Моя статистика говорит, ты продолжаешь оказывать заметное влияние на население: с тех пор, как ты вступила в "Море", наша поддержка только крепнет. Нам есть смысл держать тебя поблизости, даже если ты и не будешь расти. Надо будет сводить тебя на съезд партии.
— Ты играешь с огнем, Сеол. Хочешь привести ручное чудовище в свой штаб. Мы все еще совершенно не представляем, что за яд во мне сидит. Не забывай, он исходит от вероятного противника. Что если я отравлю там вообще всех? Что если я отравлю тебя?

Карнеги хмыкнул и достал из сумки-почтальонки что-то прямоугольное, завернутое в красную ткань. Я узнала в предмете колоду карт. Он глянул мне в глаза и подмигнул.

— Действительно, я пока не знаю, что именно за волшебство сидит у тебя в голове, но я верю, что мы это однажды выясним. И, прошу тебя, не называй себя чудовищем, по крайней мере при мне. Это обман, что быть человеком в нашем мире — значит, остаться позади. Нет, быть человеком — значит, шагать в неизвестность и меняться вместе с ситуацией. К тому же, ты не единственная, кто может тайно работать на наших врагов.
Сеол явно говорил о самом себе, но в то же время я не могла припомнить о нем никаких порочащих историй. Быстрый поиск в интернете выдал только какие-то теории заговора и явные попытки очернения репутации. Карнеги развернул ткань и начал тасовать колоду таро. Я не выдержала молчания:
— Если на тебя есть компромат, зачем кому-то держать тебя в лидерах партии? Ведь ГА может в любой момент тебя слить?
— Сразу видно, что ты недавно увлеклась политикой. Видишь ли, в РУДА каждая партия — это прежде всего ее печать. Печать эта санкционируется Администрацией. Если новый партийный лидер кого-то не устраивает, ГА просто провоцирует внутреннюю склоку и раскол, и передает печать тому, кто ее больше устроит. Я стал лидером именно таким образом. Мне доверили печать "Моря" именно потому, что на меня была грязь. Ты же об этом не слышала только потому что для бессмертного институт репутации — это не больше, чем кулдаун.
— И что...
— Я родился на Эрехе, но вырос не здесь. Ребенком, я любил лазать по старым домам, и случайно зашел в логово контрабандистов. Попытавшись сбежать, я попал в грузовой телепорт, который перенес меня в Джекистан.
— Это другая страна? Я не знаю, где это на звездной карте.
— Никто не знает. Это тайное место, которым управляет дама наподобие твоей Вишреки. Только если твоя покровительница — богиня золота, то моя управляет секретами. Я даже не знаю, что из себя представляет тот мир, но он определенно не физический. Представь: граждане голосуют за то, куда на следующей неделе переместится побережье, какого цвета будет небо и какой формы будет изгиб улиц. Мне лично нравится версия, что Джекистан — это виртуальный мир, построенный как оболочка вокруг черной дыры, совершенно невидимый для стороннего наблюдателя и спрятанный где-то на задворках сферы странников.
— И ты работаешь на хозяйку того мира в обмен на свободу?
— Нет. Я никогда с ней не пересекался: Джекистан — это целая большая планета. Я выучился, накопил денег и просто вернулся назад. Эрех моего детства — это цветущий мир, это терминал "Комсомольская", это аванпост на пути к звездам. Сейчас, после смерти Гильгамеша, мы стали городом живых мертвецов. Мы живем на поверхности, мы болеем, мы умираем — хотя не обязаны. Больше никто не умирает, только мы. Это... чудовищно. Нет, в моей голове я работаю на одного лишь себя. Но вот только госпожа Джекистана куда умнее Гаруды, не говоря уже обо мне.
— Ты отравлен самим ее миром, — подытожила я. — И что же теперь, ты хочешь, чтобы я заменила твой яд своим?
— Я хочу, чтобы ты успела занять мое место пока Гаруда не забыл, что за тобой тянется грех.
— Я плохой политик.
— Ты сожрешь меня и станешь хорошим.
— Ты хочешь самоубиться?
— Я тоже реханец. Наверное, я тоже втайне поклоняюсь смерти. Наверное, я так далеко оторвался от дома, что перестал чувствовать с вами единство. Ты знаешь, разум — это ведь на самом деле нож, который отрезает нас от окружающего мира. Пока разум жив, мы одиноки. Только умерев, мы можем по-настоящему объединиться. Утонуть, стать забыты и человеком, и птицей, и богами и дьяволами, забыты самим временем, навсегда раствориться. Вот, наверное, чего я хочу.

— Ладно, суицидник, на что хочешь гадать? — я кивнула на колоду таро, лежащую на барной стойке
— Задай вопрос.
— Как мне быть с ядом, который внутри меня? Как узнать, что это вообще такое?

Я вытянула три карты и положила на стол — и сразу заметила, как отличается эта колода от таро Кромвеля, которые обычно использую я. Может быть, моя личность и оставила на Карнеги свой отпечаток, но он все равно проявил индивидуальность. Три карты: "Сестра-и-Ведьма", "Дочь лампы" (на карте нарисован скелет, смотрящийся в зеркало) и "Творец Цветов". Не зная, что и сказать на подобное хипстерство, я глянула на Сеола, приподняв бровь.
— Это колода часов, — пожал он плечами. — Она была популярна, где я вырос. Смотри, на самом деле ее очень просто перевести на твою. Лампа — это мечи. Дочь — это паж...
— Принцесса, — поправила я.
— Именно. Сестра-и-ведьма — это восемнадцатая аркана, а Творец цветов — девятнадцатая.
— Луна и Солнце, ясно. То есть карты говорят, что у меня предрассветный мрак, и некая заумная мразь должна сейчас войти в мою жизнь и подтолкнуть меня к свету?
— Да и нет, — Карнеги взял дочь лампы и замешал назад в колоду, вынув оттуда как будто случайно другую дочь: на сей раз уже мотылька. Вместо скелета на картинке были изображены две свастики, закрученные в разные стороны: одна составлена из рук, другая из ног. Кивнув, Карнеги положил новую дочь на место старой.
— Слушай, ты не можешь просто менять карты на те, которые тебе больше нравятся, таро так не работает.
— Сейчас я тут гадалка. Вдобавок, таро — это просто цветные стеклышки, которые позволяют ограниченному взгляду взглянуть на проблему под новым углом. Ты читаешь те карты, которые выложила — я читаю каждую карту как все карты. То, что на столе — это просто иллюстрация.
— И что сейчас на столе? — ткнула я в мясное хитросплетение имени ночной бабочки, — Что такое мотылек?
— Мотылек — это жезлы.
— Ты не можешь просто заменить разумную принцессу мечей на бешеную — жезлов, ты моей смерти хочешь?
— Начнем с того, что она не совсем все-таки жезлов. Мотылек не только жезлы, он еще и шут. Это масть странников: он взмахивает крыльями на одном полюсе планеты, на другом сбиваются часы. И Сестра-и-Ведьма тоже не вполне Луна. Да, это темный аспект ночи, но это также страх, рожденный из любви. Я хочу заменить ее на Волка расколотого (Башня, чтоб ты знала) или пятерку пентаклей (то есть дисков по-твоему), но за этим посыпется все чтение. Творец Цветов — это не столько победа, сколько надежда: разделенная и неуменьшенная. Да, они все еще близки к концу пути и стоят в шаге друг от друга, но...
— Мог бы и просто сказать прямо, не надо было устраивать передо мной представление. Я тебя насквозь вижу.
— Видела бы насквозь, я бы тут не сидел, — возразил Карнеги и добавил: — Сидело бы мое пустое тело.

— Это вызов? — спросила я, вновь обретя дар речи.
— Да. Я думаю, ты никого не пожираешь просто потому что не можешь. Ты живешь в своем мирке и никого внутрь не пускаешь.
— Знаешь что, Сеол Карнеги? Я принимаю вызов. Я замещу тебя во главе твоей партии, но я не буду пожирать ни тебя, ни твоих прихвостней. Мне не нужно никого понимать, чтобы прийти к успеху, мне никто не нужен! Я сделаю это просто затем, чтобы люди будущего читали сраное таро правильно!
— Попытайся. Ты можешь этого не замечать, но как ты оставляешь во мне часть себя, так и в тебе появляются мои черты. Пройдет время — и ты тоже будешь читать мои карты.

Сталкиваясь, два ума чем-то напоминают галактики. Они притягивают друг друга и ломают сложные внутренние структуры, обмениваются звездами и газом так, что уже непонятно, кому первоначально принадлежало что — и очень часто никогда не расходятся. Галактика, которая остается на месте столкновения — никогда не прямое продолжение любой из изначальных, а всегда что-то новое и пугающее.
Как в столкновении галактик, в противостоянии умов невозможно по-настоящему выжить: как ни был, кажется, ничтожен по сравнению с тобой оппонент, его отпечаток останется в тебе навсегда.
Чья это мысль? Карнеги? Мины? Потревожила ли она внутреннюю пустоту политика или растворилась в клубке противоречий барменши? Услышал ли ее могучий Гаруда? Повернул ли свой взор на маленький лаунж, спрятавшийся в тени висящего сада?
Откуда мне было знать.

— Действительно, — Карнеги размял плечи и подхватил карту двойной мясной свастики. — А пока побуду-ка я рогатым топором, договорюсь об аудиенции с принцессой Настасьей.