[CoC 7] Маски Ньярлатхотепа | ходы игроков | --- Часть 1: Лима

- Донья Купитина. не волнуйтесь, мы поможем мистеру Ларкину, - коротко заверила Лилиан говорливую старушку, многозначительно взглянула на Макмаллена ( ее взгляд говорил: "Мы вытрясем из него все, что он хочет от нас скрыть, болен он или здоров") и начала подниматься по лестнице, стараясь не стучать каблуками. Странно, что мистер Макмаллен не пропустил ее вперед, учитывая его прекрасные манеры. Он выглядит напряженным, но не настолько взволнован, чтобы пренебречь этикетом. Бережет ее чувствительность? Но это же… всего лишь приступ малярии, разве нет? Неужели все настолько плохо?
- Ничего страшного, мне приходилось ухаживать за тяжелобольными родственниками, - храбро соврала Лилиан . - Что касается профессора – для нас же лучше, что он здраво оценил свои возможности и вовремя сошел с этого поезда.
Она помолчала и, понизив голос, спросила:
- Это действительно приступ малярии – у мистера Ларкина?
Ответ оказался излишним. Как только девушка переступила порог, в нос ей ударил смрад, словно в уютной чистенькой гостинице доньи Купитины разлагался кто-то большой и жирный. Лилиан невольно отшатнулась и с трудом подавила приступ тошноты. Собрав все свое самообладание, она все-таки вошла - дыша приоткрытым ртом - и заставила себя внимательно и в меру ее сил доброжелательно оглядеть Ларкина и его вонючую растерзанную берлогу. Разумеется, ей бросился в глаза пузырек “Heroina” и исколотая рука археолога. Так вот что у него за малярия! Значит, им предстоит делить трудности и невзгоды путешествия с тяжелым наркоманом, который время от времени не контролирует себя и впадает в бесчувственное состояние, им предстоит тащить с собой это полуразложившеся тело в горы и джунгли. На такое приключение Лилиан точно не рассчитывала! Поневоле захочешь оказаться на месте профессора Деверё. Но разве злоупотребление наркотиками может быть причиной такого ужасного запаха? Тогда кое-кого из обитателей столичных салонов не спас бы никакой одеколон… да и не было ничего подобного на вчерашней встрече. Еще какая-нибудь отвратительная тайна... Все более вероятным казалось, что упокоенный Мендоса подсадил Ларкина на какую-нибудь неизвестную цивилизации дрянь, помимо героина, или заразил чем-то, и поставил Ларкина в зависимость от себя.
Все эти мысли промелькули в голове мисс Монтгомери, пока мистер Макмаллен, тем временем, решил взять быка за рога. Как ей ни хотелось подождать и посмотреть, как отреагирует мистер Ларкин на новость о судьбе своего чудовищного секретаря, она решила, что называется, смягчить удар и взять на себя роль доброго полицейского. Может быть, так беседа с Ларкиным пойдет даже лучше.
- Мистер Ларкин, - приветствовала она главу экспедиции, через силу выдавив улыбку. – Рада видеть, что Вы уже в сознании. Доктор скоро будет. Я сейчас принесу холодной воды… скажите, что еще Вам сейчас нужно? – и Лилиан обвела комнату в поисках чистого полотенца. Надо бы дать ему напиться и умыться, обтереть ему хотя бы лицо и шею водой с уксусом. И хотя внутренне Лилиан содрогалась от отвращения, нужно было срочно привести Ларкина в более вменяемое состояние… в общем, ей срочно нужна донья Купитина.
Лилиан отступила к двери, намереваясь быстро спуститься вниз и вернуться со всем необходимым, чтобы не пропустить ничего из разговора джентльменов с болящим главой их экспедиции. Ей вдруг подумалось… ужасная мысль! Что если Ларкин действительно болен… заражен… хуже того, вдруг он такой же как Мендоса! А Кревски находится очень уж близко к нему, придерживает его голову…
- Мистер Кревски. Кажется, малярия не заразна? Жаль, что я ничего не понимаю в болезнях, - виновато улыбнулась она, надеясь, что мистер Кревски понял ее намек.

Услышав слова Сэма, Огастес невольно дёрнулся, после уставился на мистера МакМаллена, будто не веря услышанному:

- Мёртв, вы говорите? Мёртв… Неужели это возможно… - Ларкин затряс головой, словно пытаясь избавиться то ли от наваждения, то ли от тумана в голове. - И – он… Убийца? Это… Это… Мне сложно в это поверить. Хотя… Учитывая то, что он со мной сделал… Что он постоянно делал… Мне не сложно в это поверить, – забормотал Огастес. Когда мисс Монтгомери озвучила своё предложение позаботиться о несчастном бедолаге, Огастес согласно закивал: – Да, да, пожалуйста… Воды. Мне очень хочется пить. И этот запах… Пот… И прочее… Мне нужно в душ, я думаю. Но… Луис. Мой секретарь. Попытался меня убить. А потом убил другого человека. Девушку, вы говорите? Кого, если это не секрет? – Ларкин обратил своё измождённое лицо к Сэму.

Зрительному контакту помешал вошедший Арчибальд, который показал Огастесу золотую маску-зеркало. Ларкин какое-то время смотрел в глубины золотого зеркала, словно пытаясь отыскать там ответ на вопрос молодого оккультиста, но, в конце концов, снова тряхнул головой и ответил:

– Я не имею ни малейшего понятия, что это. Золото? Золотая маска? Золотое зеркало? Я не знаю. Я не археолог или антрополог, в конце концов… А где… А где, кстати, доктор Деверё? С ним тоже что-то случилось?

* * *

Тем временем Лилиан спустилась вниз, к донье Купитине, и попросила у неё воды, уксуса и чистой ткани; старушка сразу же догадалась, для чего может быть такое сочетание нужных вещей, и в довесок выдала мисс Монтгомери ещё и небольшую бутылочку с какой-то тёмной, густой, маслянистой жидкостью внутри.

- Воть, моя дорьогая… Этьо бальзямь из ромя, настоянний на месьтьнихь трявяхь. Обичьньо, когьдя мой сюпрюгь, да упокоить Госьподь его душю, перепиваль, я приводиля его в норьмю этимь зельемь. Семейний рецепьть, - обеззоруживающе пожала плечами хозяйка отеля.

- Вы наш ангел, донья Купитина, - воскликнула Лилиан, принимая поднос из рук доброй старушки. - С Вашей помощью мы в один момент поставим его на ноги, скоро увидите! - и застучала каблуками вверх по лестнице.

Прежде чем спуститься, она нарочно задержалась в дверях, и слышала беспомощный лепет Ларкина в ответ на вопросы ее спутников, более походящие на допрос. И теперь ей было неловко, чтобы не сказать: стыдно - за то, что она уже в уме была готова спустить на Ларкина всех собак - за его сотрудничество с ужасным Мендосой, за его пристрастие к героину, даже за дурной запах - за все. Растерянность и потрясение звучали в голосе британца, и это невозможно было сыграть, тем более находясь в полубессознательном состоянии. Ларкин был совершенно искренен: он действительно многого не знал о своем секретаре. Даже наркотическое опьянение Ларкина не вызывало в Лилиан такого отвращения, как в первую минуту. Обычно она не была снисходительна к людям, попадавшим в зависимость от алкоголя или дурманящих веществ, считая, что они - сами творцы собственного несчастья и жертвы собственной слабости,а слабость - это то, чего не прощает никто, никому и ни в одной части света... Ларкин, судя по всему, проигрывал битву с собственной болезнью, и Лилиан казалось слишком жестоким осуждать его за то, что он был сломлен болью и лихорадкой.
Она вошла в комнату, не выказывая брезгливости, поставила поднос на столик, подвинув склянку с Heroina, и начала хлопотать вокруг недужного археолога. Боже, он и стакана не сможет удержать в руках...
- Пожалуйста, джентльмены, я умоляю вас хоть немного повременить с расспросами! Состояние, в котором сейчас находится мистер Ларкин, вряд ли позволит ему удовлетворить наше любопытство. Мистер Кревски, не могли бы Вы поднять ему голову чуть повыше? - и Лилиан, наклонившись над Ларкиным, принялась поить его холодной водой. Не так уж много времени заняло напоить больного, обтереть ему лицо, шею и грудь полотенцем, смоченным в холодной воде с уксусом. Да, если бы кто-нибудь из мужчин смог сопроводить его в ванную комнату, чтобы он смог принять душ, результат был бы лучше...
- А напоследок, мистер Ларкин, вот, сделайте несколько глотков, это настойка, приготовленная собственноручно нашей доброй хозяйкой. Она Вас подкрепит.

Какая странная татуировка у него на груди. Ни на что не похожа; ничего не напоминает. Нужно запомнить ее и нарисовать по памяти. Потом.

По просьбе Лилиан Питер поднял Ларкина повыше, и, когда та закончила с медицинскими процедурами, подхватил Ларкина под руку...

- Мистер Ларкин, пойдемте в душ, вам станет легче. - Кревски был полон решимости привести Огастеса в чувство уже сегодня. Помимо того, этот нехитрый маневр позволил бы ему проверить, нет ли у Ларкина других татуировок, раз дело касалось дикарских культов, этот вопрос представлял интерес.

Ну вот - теперь ещё и сиделки у опустившегося наркомана - Буше хмыкнул и убрал маску обратно под рубашку. В принципе он и не ожидал что Ларкин что-то расскажет о ней, тут скорее важна была реакция на артефакт.
И по всему выходило, что Ларкин или наивный дурачок, не видевший и не подозревавший ни о чём из того что происходило вокруг него или... наивный дурак.
Оба помощника руководителя экспедиции оказались не теми за кого себя выдавали, сам руководитель самостоятельно до душа дойти не может - да уж, ситуация превосходная! Тут начнёшь понимать профессора Деверё, сбежавшего от всего этого бардака домой.
Арчибальду очень хотелось сделать тоже самое. Но во первых два побега за короткий срок - было не в его характере, а во вторых золото... Золото уже шептало в уши молодого оккультиста. И шёпот этот был очень убедительным.

- Ладно - решил он - разберёмся немного с этим несчастным, и посмотрим как поступать дальше.

С этими мыслями Буше принялся осматривать комнату на предмет каких-нибудь бумаг или записей. Не ища ничего конкретного, скорее из желания убить время пока Ларкину устраивали водные процедуры.

Ларкин безропотно принял помощь Лилиан и Питера: выпил настойки, позволил обтереть себя водой с уксусом и даже отправился с помощью доктора Кревски в душ. Вышел из ванной комнаты он, однако, уже самостоятельно, явно посвежевший и взбодрившийся – то ли настойка доньи Купитины помогла, то ли душ, то ли забота; а может, и всё вместе. Усевшись на краю кровати, Огастэс осмотрел присутствующих и обратился к ним тихим, исполненным искренней благодарности голосом:

- Я не могу передать вам, господа, насколько я признателен вам за помощь и участие. Это – вовсе не то, что можно так легко повстречать в наши суровые времена, в нашем эгоистичном мире. Если бы не вы и ваше чудесное появление, вполне возможно, что я бы и не перенес этого вечера... и этой ночи, Огастэс посмотрел на ночной столик и, увидев бутылочку с героином, поморщился, вполне явно вздрогнув. - Я упоминал вчера, что переболел малярией, и остаточные эффекты этой хвори всё ещё ощущаются. Потому мне прописали продолжить лечение хинином и героином, а последний, как вы, очевидно, знаете, вызывает своего рода... привыкание. И в любом случае, подавляя кашель и снимая болевые симптомы, разрушает мой организм. Обычно я придерживался дозировки при инъекциях, но вчера вечером, как вы помните, снова пришёл приступ слабости и жутких головных болей. Я терпел всю ночь, надеясь, что боли пройдут, но сегодня утром, когда они ни на йоту не уменьшились, я попросил моего секретаря... моего... покойного секретаря... сделать мне инъекцию, чтобы снять боли. Поскольку, как я сообщил ему, я хотел бы присоединиться к мистеру Джексону в его визите к профессору Санчесу. И... я не знаю, почему... но, как я уже сказал ранее, теперь мне кажется, что синьор Луис попытался убить меня. Поскольку сразу же после его ухода я почувствовал сначала облегчение и эйфорию, а потом, буквально сразу же – тошноту и ужасную слабость. И тогда только я заметил, что он вколол мне огромную дозу, почти весь пузырёк (вместо четверти оного). А дальше... Дальше я не помню ничего. Очнулся уже от голоса сэра Генри. Возможно, я ошибаюсь, но что-то подсказывает мне, что перепутать четверть пузырька и полный... крайне сложно...

Всё то время, что Ларкина приводили в чувства, Сэм наблюдал со стороны, потом и вовсе отошёл к окну и в очередной раз закурил, наслаждаясь видом вечернего города. Ожидая возвращения британца из ванной комнаты, Макмаллен крепко задумался над тем, какую роль Огастес Ларкин играет во всей этой истории. Логические выводы приводили к двум вариантам – сообщника де Мендосы или его жертвы. И всего пару минут назад чаша весов сомнений качнулась в сторону последнего варианта. Сэм решил, что человек в таком скверном состоянии с затуманенным наркотиком разумом и еле ворочающимся языком просто не сможет солгать. А потому выходило, что Ларкин пал жертвой козней коварного испанца. Впрочем, полностью исключать его вину в произошедшем, конечно, не стоило.

– Тринидад Рисо, – Сэм назвал это имя в ответ на долгие объяснения Ларкина относительно произошедшего с ним, звучавшие в значительной степени как оправдания. – Это имя девушки, убитой Луисом. Она была ассистенткой профессора Санчеса и занималась исследованием документа, связанного с тем местом, куда мы намеревались отправиться. Мне довелось лично наблюдать последствия того, что ваш помощник сделал с бедняжкой, и после увиденного у меня не оставалось иного выбора, кроме как пристрелить это чудовище.

Сэм швырнул окурок в окно, нашёл себе стул и уселся напротив Ларкина, не спуская с него взгляда.

– Мне не хотелось бы думать, Огастес, что вы причастны к преступным действиям вашего секретаря, – начал Сэм. – Уверен, вы порядочный и цивилизованный человек. Но вместе с тем я не поверю, что вы, тесно общаясь с де Мендосой столько времени, ничего не знали и даже не догадывались о его намерениях. Каждый из здесь присутствующих ещё при встрече в ресторане нашёл вашего секретаря неприятным и подозрительным типом. Я попрошу вас рассказать всю правду, относительно того, во что вы нас втянули. Начните с тех артефактов, что вы демонстрировали вчера. Мне показалось, вы были не совсем искренни, рассказывая об обстоятельствах их получения.

Помогши Ларкину, Питер принялся внимательно слушать, что тот мог рассказать. Он был не больно-то силен в разговоре, поэтому пока избрал пассивную роль - слушал Огастеса, следил за его словами, сравнивал, с тем, что тот говорил ранее... и был готов вмешаться, действиями, если Ларкину вновь станет плохо, или быстрым, неожиданным вопросом, если тот окажется пойман на лжи.

- Я... я действительно не понимаю, о чём вы говорите. Да, Луис отличался... суровым, неразговорчивым и в чём-то даже жёстким, если не жестоким нравом. Как и многие в этой части света. И – да, я всегда был в курсе, что он не производит впечатления души компании и самого харизматичного человека. Но со своими обязанностями он всегда справлялся на "отменно", и всегда был предан мне и моей мечте – мечте осуществить эту экспедицию. Не знаю, я не психиатр, чтобы понимать, что двигало им, когда он сделал то... что сделал сегодня... Я действительно не имею ничего общего с этим ужасным убийством, о котором вы говорите... Как видите, я и сам, вероятно стал жертвой характера сеньора де Мендосы. Что ж – в этом я виноват, да. В том, что недооценил уровень его жестокости и, возможно, безумия, и в том, что доверился опасному типу. Но, учитывая то, что всю подготовительную работу по организации экспедиции он сделал в кратчайшие сроки – у меня не было ни малейшего повода подозревать его в чем-то свыше или больше, чем просто скверный характер. И именно поэтому я не понимаю, что значит это ваше "во что вы нас втянули". Я предложил вам возможность участия в экспедиции, и вот именно в это я вас и "втянул". В экспедицию на юго-восток Перу, на Альтиплано, в окресности озера Титикака, на поиски той пирамиды, откуда отец встреченного мною пастуха выудил те артефакты, которые я показал вам. Кстати, насчёт артефактов... Вполне вероятно, что та маска-зеркало, которую мне показал мистер Буше, тоже оттуда. Пастух не говорил, что его отец вынес оттуда только те артефакты, которые показал мне, и которые я у него выкупил; сейчас мне кажется, что... это, конечно, лишь предположение... но, возможно, Луис вернулся к этому несчастному и отобрал и остальные сокровища? Как бы то ни было, того пастуха я больше никогда не видел в Пуно. И это всё, что я могу вам поведать, я клянусь своей честью, которую запятнала связь с таким... чудовищем... как Луис де Мендоса, и своей жизнью, которую вы спасли, что я не имел ни малейшего понятия о планах Луиса и о не имею никакого отношения к тому, что он сегодня сотворил!

Голос Огастэса зазвучал звонко и эмоционально, и в нём звучало искреннее желание того, чтобы ему поверили.

Джексон Илаяс, до тех пор сохранявший молчание, внезапно заговорил:

- Я верю вам, мистер Ларкин. Это удивляет меня самого, поскольку – сознаюсь честно, я подозревал вас в сговоре с Луисом де Мендосой, и не только в том, что он сотворил сегодня, но и в вещах куда более ужасных... Но десятилетия поиска информации и общения с теми, кто ею владеют, научили меня распознавать ложь – в большинстве случаев. И в данном конкретном – я её не чувствую. И поэтому у меня ещё один, даже два вопроса: во-первых, как именно вы встретили Луиса де Мендосу, и где? И, во-вторых, насколько я понимаю, всё схвачено-уплачено, и смерть вашего секретаря не отменяет нашу экспедицию, которая стартует уже послезавтра утром, верно?

Ларкин утвердительно закивал в ответ на вопросы темнокожего мужчины:

- Да, мистер Хьюз, вы абсолютно правы в отношении второго вашего вопроса. Экспедиция проплачена: услуги наёмных рабочих, транспорт, провизия, снаряжение, всё это прибудет сюда уже в понедельник утром. И – несмотря на чудовищность того, что произошло сегодня, я... сознаюсь честно: я так долго готовил эту экспедицию, вложил в неё так много сил, коих у меня, ослабленного болезнью, и без того было мало... Что я просто не смогу себя простить больше никогда, если не приложу все силы для того, чтобы экспедиция состоялась. Я хочу узнать, что это за загадочная "пирамида", и какие тайны, какие сокровища, какие знания она в себе скрывает! - отпив снова воды из стакана, который заботливо поставила на ночной столик мисс Монтгомери, Огастэс продолжил: - Что же до первого вопроса... То с Луисом я познакомился в Пуне, тогда, когда только вернулся из своего путешествия в сторону Боливии, на археологические зоны древних Тиуанаку; по пути назад, как я вам уже рассказывал вчера, я повстречал того самого пастуха, и загорелся идеей найти новую археологическую зону – ту самую пресловутую пирамиду. Когда я наводил справки о предполагаемом месторасположении пирамиды, ко мне в отель пришёл сеньор де Мендоса. Он представился аматором, искателем сокровищ, и это меня расположило к нему... Я также навёл о нём справки там, в Пуне, и многие отзывались о нём как о надёжном и достойном человеке. Мне – на тот момент – показалось этого достаточным, оказалась вполне спокойной, комфортной и не внушавшей опасений. После я вернулся в Лиму и начал готовиться к экспедиции; как я уже только что сказал, ничто из поведения Луиса - кроме его пресквернейшего характера - не наталкивало меня на мысли о его ненормальности. Позвольте, если мы будем подозревать в чудовищных вещах каждого, у кого скверный нрав и кто не нравится людям – подозреваемыми станут добрая треть населения планеты... Да и я сам, наверное, - Ларкин невесело усмехнулся собственной шутке.

Лилиан присела на стул у кровати, сцепила руки в замок и приготовилась доброжелательно, но без слепого доверия выслушать все, что скажет Ларкин. Мистер Макмаллен задал ему вопросы предельно точные и прямые, так что Лилиан решила, что ее главная задача - не мешать ему спрашивать, а Ларкину - отвечать. Ларкин должен раскрыть себя. Лилиан была уверена в своей проницательности: интуиция редко подводила ее. И вот, девушка не находила явных противоречий или фальши в словах Огастеса Ларкина. Она не сомневалась, что Ларкин не разделял замыслы своего секретаря... (а в чем они, собственно, состояли?), и была практически уверена, что он даже не угадал в Мендосе никакого злого умысла. Напрасно они ищут в словах Ларкина тщательно скрываемую ложь. Причина проста. Мы всегда стремимся искать в других происки, интриги, тайный умысел. Но самая хитрая интрига состоит в том, что ее просто не существует. Почему бы не допустить, что Ларкин по натуре простодушен, доброжелателен и лишен подозрительности. Простодушие - не порок... или все-таки порок? Оно может слишком дорого стоить путешественникам в рискованной экспедиции. Но что он может скрывать? Его страстное желание попасть в загадочную пирамиду было очевидным, в этом не было ни толики притворства. Вот разве что... он мог приуменьшить опасности, ожидающие исследователей на этом пути. Ларкин мог просто опасаться, что маленький отряд исследователей развалится прямо накануне долгожданной экспедиции. Это возможно. Но не более.
Лилиан дождалась, пока Ларкин закончит говорить, и заговорила:
- Мистер Ларкин, я тоже склонна верить в Вашу искренность, как и мистер Илаяс. Но раз теперь Вы знаете, что Мендоса - не просто неприятный человек, а убийца, то хотелось бы знать Ваше мнение: отчего он вдруг захотел Вашей смерти прямо накануне экспедиции, которую он сам же и организовал со всей тщательностью? Ясно же, что без Вас экспедиция не состоится! И чего он добивался, совершив два убийства в музее?
- Мендоса - убийца и чудовище - (можно было понимать слова Лилиан как буквально, так и метафорически) - но не безумец! Что им руководило, мистер Ларкин, как Вы думаете? Может быть... были какие-то оговорки, намеки, которые могли бы пролить свет на его мотивы?

Лилиан решила не говорить Ларкину о рукописи, украденной Мендосой, тем более что она сама так и не узнала об ее содержании, покинув импровизированное совещание после бурного утра в музее. Интересно, знал ли Ларкин о существовании рукописи? Лилиан чувствовала, что ответ : "Не знаю, понятия не имею", даже совершенно искренний, ее бы разочаровал.

- Я не я, и корова не моя - мрачно пробормотал Буше, на слова Ларкина - отлично. По большому счёту, не имеет никакой разницы правду ты говоришь или нет. Сейчас нам надо думать не о том кто нас втянул в "это" - Буше выделил слово "это" таким тоном, будто сказал "д%рьмо" - надо постараться понять что это такое и как нам быть дальше.
И, господин Ларкин, позиция "я не понимаю, не знаю, просто очень в экспедицию хочется" никак не пройдёт. То что мы все, всё ещё тут, наглядно показывает что каждый из нас всё ещё заинтересован в экспедиции. Но в то же время совершенно очевидно, что из обычной экспедиции, сопряжённой с пусть и серьёзными, но понятными и ожидаемыми опасностями, вся эта затея превратилась в нечто куда более опасное и сложное.
И нам надо понять - со смертью этого ублюдка Мендосы - всё закончилось? Или это лишь сигнал для всех нас быть особенно настороже? Постарайтесь вспомнить всё что возможно о Мендосе - друзья, с кем общался, о ком возможно говорил и подобное.
И думаю все со мной согласятся, неплохо было бы увеличить охрану нашей экспедиции.

Товарищи задали интересные вопросы, но и у Питера было что спросить.

- Мистер Ларкин, вы не припомните - кто из персонала экспедиции взят по рекомендации Мендосы?

Если Мендоса действовал не один - было разумно ввести своих сообщников в состав экспедиции или, хотя бы, связного.

Ответы Ларкина Сэму совершенно не понравились. У него и при первой встрече сложилось стойкое ощущение, что его водят за нос, по крайней мере, в деталях рассказанной истории. Сейчас же британец, как ни в чём не бывало, продолжал гнуть ту же линию, довольно убедительно выставляя себя не в роли соучастника, не невинной жертвы коварного испанца де Мендосы. Увы, он не пролил свет на белые пятна этой истории и не сумел рассеять сомнения молодого Макмаллена. Так что в отличие от своих спутников, пожелавших расписаться в своём доверии к рассказу Ларкина, Сэм был настроен более критично и, хотя и не нашёл явных указаний на дурные намерения, подсознательно испытывал к этому человеку антипатию. Даже в случае, если экспедиция состоится, он ни на секунду не готов был довериться Огастесу.

С некоторым раздражением Сэм поднялся со стула и вновь отошёл к окну. Не слишком вежливо для образованного джентльмена, но простительно с учётом пережитого сегодня. Выудив из пачки очередную сигарету, Макмаллен закурил, с расстояния поглядывая на пришедшего уже в себя британца. Ему подумалось, что Симмерс с доктором задерживались, а врачебное мнение о состоянии Ларкина было бы интересно услышать. Пока же Арчибальд, не сдерживаемый нормами этикета, задал в лоб вопросы, которые и у самого Сэма вертелись на языке. Впрочем, опять же уверенности в том, что Ларкин будет искренней у него не было.

– Татуировка у вас на груди, что она означает? – спросил неожиданно даже для самого себя Макмаллен.

Генри методично укладывал в саквояж инструменты и препараты, пригодившиеся в куда меньшей степени, чем он того ожидал. Ларкин, хотя и подвергся действию лошадиной дозы наркотика, приходил в себя быстро. Подозрительно быстро. Его объяснения вполне укладывались в картину, которую нарисовал у себя в голове англичанин. Мендоса получил над ним влияние через наркотик, и, хотя это и вызывало подозрения у других членов экспедиции, менее знакомых с воздействием опиатов на людей, Дэвенпорт вполне доверял этому объяснению. Героин туманил разум, разрывал логические связи и создавал эмоциональную зависимость, которая, в данном случае, частично перекинулась на человека, поставлявшего вещество Ларкину. Мендосу. Это было сродни влюбленности, когда недостатки человека, к которому тянут чувства, остаются незримыми или находят оправдание, какими был они не были. И если этими чувствами манипулируют, то можно добиться чудовищных результатов.

Но подозрения нарастали. И с интересной стороны показал себя Арчибальд Буше. Он вытащил какую-то маску, прихваченную им… Дэвенпорт пролистал события этого и прошлого дня и не нашел ответа. В музее, наверное? А Макмаллена, который задавал вопросы как настоящий англичанин, прямо, четко и без излишних сантиментов, ответы Ларкина, похоже, совсем не убеждали.

К счастью, у него нашелся нежданный союзник. Илаяс также принял не слишком связные аргументы Ларкина. Хотя Генри и предпочитал доверять логике, но отбрасывать интуицию человека, который оказался по большей части прав в самом невероятном, однозначно, не стоило.

- Леди и джентльмены, не стоит недооценивать влияние опиатов. Я могу заверить вас, что при сильной зависимости способность логически мыслить и подмечать детали серьезно ослабевает. Подлый и хитрый человек может этим пользоваться крайне эффективно. Так, что зависимый даже не будет осознавать этого.

Он повернулся к Ларкину.

- Я должен вас предупредить, как… доктор, пусть и не практикующий. Если вы не оставите это лекарство, оно убьет вас. В какой-то момент вам не понадобится Мендоса, чтобы ошибиться с дозой. И нас рядом не окажется. Я подберу подходящее обезболивающее от последствий малярии, но вас будет тянуть к героину, и это будет сопровождаться физическими и духовными страданиями.

Огастэс выслушал вопросы Лилиан, и, приложив руки к своим вискам, надолго задумался. Арчибальд, Питер и Сэм, тем временем, задавали новый поток вопросов, общий смысл сводился к тому, «зачем» и «почему» Мендоса поступил так, как поступил, а также к наблюдениям Ларкина касательно поведения и круга общения Мендосы. Наконец мужчина заговорил:

– Поверьте, мисс Монтгомери, если бы я знал, какие мотивы двигали Луисом, почему он сделал все эти ужасные вещи… Я бы вам всё уже поведал бы. Даже более – наиболее вероятно, что если бы я знал ранее, я приложил бы все силы, чтобы предотвратить содеянное. Вполне вероятно, что вы правы, и смысла де Мендосе убивать меня не было, и он просто не рассчитал дозу наркотика, понадеявшись, что я выживу, но рассчитывая, что такая доза однозначно не даст мне отправиться вместе с вами в музей. Почему? Зачем? Понятия не имею. И – увы, мистер Буше, нравится вам это или нет, но я действительно не знаю, не понимаю и просто хочу в экспедицию. Что вы от меня хотите, чтобы я вам солгал? Придумал какие-то версии и объяснения произошедшему? К сожалению, я предпочитаю правду, какой бы неправдоподобной – прошу прощения за каламбур – она ни звучала. Я – вкратце – поведал вам абсолютно всё, что я знаю. Я не общался с Луисом настолько тесно и близко, чтобы знать его круг общения, его друзей или его единомышленников. У меня вообще сложилось впечатление, что он таковых не имеет, поскольку, как я уже вам говорил, был он человеком крайне нелюдимым и необщительным. Опять же, позволю себе напомнить: сеньор де Мендоса не был моим закадычным другом или школьным приятелем; он был нанятым несколько месяцев назад секретарём, чьей задачей было помочь мне организовать экспедицию, и с выдаваемыми ему заданиями он справлялся великолепно, поэтому у меня не было ни малейших причин присматриваться и прислушиваться к его поведению вне рамок нашего с ним сотрудничества. Что же до вашего вопроса, Питер, то – вы удивитесь, но ответом на него будет: все вы... Почти все. Водителей и помощников-чернорабочих нам предоставил Университет, и об этом я говорил вам ещё вчера. Де Мендоса не занимался наймом сотрудников, да и учитывая его неумение достойно и располагающе общаться и нелюдимый характер я бы ему и не позволил ему заниматься человеческими ресурсами; он прорабатывал маршрут, занимался финансами, закупал снаряжение и провизию. А также настоял на том, чтобы из доброй сотни кандидатур, большинство из которых было из числа местных, я выбрал именно вас – сэра Дэвенпорта- Карпентера, мистера Буше, доктора Кревски, профессора Деверё, мистера Симмерса. Мисс Монтгомери и мистер Макмиллан сами изъявили желание присоединиться к нашему мероприятию, и учитывая то, что они – представители спонсоров и меценатов нашей экспедиции, автоматически добавились к списку участников. Вас же пятерых выбрал Луис, посоветовав довериться иностранным специалистам и экспертам. Точнее, он выбрал десять кандидатур, но остальные пятеро не смогли присоединиться к нам по не зависящим от нас причинам. Все десять – иностранцы, которые прямо или косвенно были связаны с археологией, путешествиями, экспедициями и… охотой на сокровища, – произнося последние слова, Огастэс бросил весьма специфический взгляд на Арчибальда.

– Что же до моей татуировки… Она появилась у меня во время моих путешествий по Восточной Африке более двух лет тому назад. Тогда я как раз путешествовал по самым захолустным уголкам Кении, выполняя мелкие поручения для моего отца, и начиная развивать в себе страсть к артефактам древности, антропологии и археологии. В… одном из таких путешествий, кажется… была то ли попойка в честь чьей-то помолвки… или ребёнок у кого родился? Мне сложно вспомнить, столько всего минуло с тех самых пор… нет, кажется, это был приём у вождя одного из племён, по земле которого мы тогда путешествовали. Они решили приобщить нас к традициям самогоноварения их племени, а мы показали им, что значит старое доброе виски. На утро я проснулся с дичайшим похмельем. И с этим чудом на груди. Да, кажется, так всё и было… – довольно неуверенно подытожил Ларкин, после чего повернулся к Генри.

Арчибальд тем временем заметил, что во время своего рассказа о тату Огастэс словно был не совсем уверен в том, откуда и как у него взялась эта татуировка (а то и совсем не уверен), будто какая-то часть воспоминаний Ларкина, связанная с этим символом – да и с путешествиями по Кении вообще – была словно стёрта из памяти бедолаги.

Ларкин тем временем обратился к Дэвенпорту-Карпентеру:

– Я благодарю вас, сэр Генри… Я вовек буду обязан вам спасением моей жизни. И клянусь: я приложу все усилия, чтобы совладать с… этим… пристрастием к обезболивающему.

В этот момент в комнату Огастэса вошёл пожилой высокий сухощавый смуглокожий латиноамериканец в аккуратном дорогом костюме, с саквояжем в руках; на носу его отсвечивали свет ламп круглые очки, за которыми скрывались узкие карие глаза; широкое лицо с высокими скулами окантовывали густые седые бакенбарды. За незнакомцем по пятам следовал Нэйтан.

– Доктор Энрике Гонсалес, господа. Меня вызвали по вопросу острой интокстикации медицинскими препаратами к этому постояльцу, я так понимаю, – мужчина бросил несколько цепких взглядов на Огастэса Ларкина, на почти пустую бутылочку с надписью «Героин» на прикроватном столике, на сэра Генри и его чемоданчик, а также на безумный беспорядок, царивший в номере. – Я вижу, что вы смогли оказать ему первую помощь; благодарю вас, господа, дальше я займусь пациентом сам. Попрошу вас немедля покинуть помещение – огромное количество людей вокруг вовсе не способствует обретению человеку, переборщившему с опиоидами, быстрого восстановления сил. К тому же мне нужно задать пациенту несколько личных вопросов, и я привык делать это наедине с пациентом. Спасибо огромное за то, что не дали ему умереть! – доктор Гонсалес деловито сбросил кучу грязной одежды с одного из кресел и установил на нём свой саквояж, после чего открыл его и начал доставать стетоскоп, перчатки и какие-то пузырьки, выставляя свои рабочие принадлежности на ночной столик.

– Благодарю вас снова… И снова прошу прощения за то, что причинил столько неудобств. Искреннейше прошу вашего прощения, господа и леди… Увидимся завтра? – тихо проговорил Огастэс, подняв полные сожаления и фрустрации глаза на наших героев.

– О, нет, молодой человек, никаких «увидимся завтра», – внезапно вмешался доктор Гонсалес. – Мистер Симмерс посвятил меня в ваши планы отправиться в путешествие на юг нашей страны, и если вы хотите таки его совершить в самое ближайшее время, то минимум до понедельника (когда, как говорит мистер Симмерс, стартует ваше предприятие) вам нужно будет соблюдать абсолютный покой и спать, спать и ещё раз спать. А также кушать caldo de pavo* и пить те лекарства, которые я вам пропишу. Сейчас же – господа и дама, вы позволите? – пожилой перуанец бесстрастно уставился на наших героев немигающим взором, ожидая, пока те покинут номер Ларкина.

- Нда. - сразу слов у Питера не нашлось. Получается, их всех - и его персонально в том числе - отобрал тот самый безумный сектант-наркоман-убийца и, по словам коллег, мутант, который так испортил его костюм? Хотелось бы знать, по каким критериям. - Оснований, почему подходим именно мы, Мендоса, я так понимаю, не привел? Я так и думал. Что же, мистер Ларкин, не буду мешать доктору Гонсалесу. Поправляйтесь. - Питер был готов откланяться.

Арчибальд выслушал длинный монолог Ларкина вновь сводившийся к " Я тут не причём, ничего не знаю".
Единственное на что он обратил внимание была неуверенность с которой Ларкин рассказывал о том где и как получил свою татуировку.

Затем он посторонился дав место врачу, ещё раз глянул на Ларкина и коротко кивнув вышел из номера.

Уйдя из номера он поделился со своими спутниками сомнениями в словах Ларкина по поводу татуировки и показал всем маску, найденную под матрасом в номере Мендосы.

Покидая жилище Ларкина, Сэм не скрывал своего недовольства итогами беседы. Он хотел раскрытия всех карт или хотя бы прояснения ситуации, в которой оказался, но по всему выходило, что организатор экспедиции такой же невольный участник махинаций коварного де Мендосы, как и все остальные. Ещё сутки назад Макмаллену достаточно было бы этой новости, чтобы немедленно отправиться назад в Штаты, сегодня он уже не был столь полон подобной решительности. Необычные обстоятельства пробудили в нём не только опасения за собственное здоровье, а возможно и жизнь, но и стойкое желание докопаться до корня этого зла. В отличие от многих своих спутников он от и до наблюдал метаморфозы испанца и последствия его нападений, отчего нисколько не сомневался, что имел дело с чем-то зловещим, что пока что лежит за пределами понимания науки.

– Меня мистер Ларкин не убедил в своей непричастности к утренним событиям, – признался Сэм своим спутникам, оказавшись на улице. – Я не стану отказываться от участия в экспедиции, но буду следить за каждым его шагом и держать руку поближе к рукояти пистолета. Прошу и вас не терять бдительности. Если мистер Илаяс прав, а в этом у меня всё меньше сомнений, то де Мендоса действовал не один. К тому же мотивы этого человека в отношении большинства из нас нам не ведомы.

Тем вечером Макмаллен прошёлся по Лиме, поискал ещё какое-нибудь заведение для знакомства с местной кухней. Спокойно отужинал в одиночестве, стараясь ещё раз обдумать всё произошедшее сегодня с учётом рассказа Ларкина. Затем он ещё раз заказал звонок до Нью-Йорка, но подозревая, что с братом связаться вновь не выйдет, расписал всё случившееся в малейших подробностях в письме, затем сделал его копию. Возможно, сказывалось увлечение Сэма детективами, столь модными в последние годы, но он всерьёз опасался за исход экспедиции, которая могла оказаться ловушкой, подстроенной Мендосой и его сообщниками, а потому считал важным оставить после себя след для тех, кто последует за ним, на случай плачевного исхода этой затеи.

На следующий день планы у Сэма были самые серьёзные. Он намеревался приобрести запасное оружие, о котором не собирался рассказывать никому, включая своих новых товарищей, и более подходящую для прогулок по джунглям одежду. В его нью-йоркском костюме было просто некомфортно в местном климате, а уж о вылазке за город и думать было нечего. К тому же Макмаллен опасался тропических хворей, которые легко мог подцепить не имеющий иммунитета иностранец в здешней глуши, а потому хотел получить консультацию у местного врача относительно потенциальных опасностей и принять некоторые превентивные меры по защите от них.

Ларкин говорил возбужденно, запальчиво и чрезвычайно много для больного. И при этом умудрился не сказать ничего, кроме одного: "Верьте мне! верьте!" Лилиан казалось, он все время пытался удержать взгляд каждого их них, в том числе и ее собственный, будто молча спрашивал: "Ведь вы мне верите, не правда ли?"
Лилиан опустила глаза. Она верила в то, что у Ларкина не было злых намерений. Кажется, он действительно крайне простодушный и доверчивый человек. Непрактичный и неразборчивый в выборе помощников. Пусть так. Это не делало их ситуацию легче. Слишком много темных мест. Надо быть настороже... но как знать, где именно подстерегает опасность?
- Выздоравливайте, мистер Ларкин, - как можно мягче сказала она. - Я от всей души желаю Вам пересилить Вашу губительную привязанность к героину. Я видела, я знаю: это трудно, но возможно, если Вы приложите все Ваши душевные силы. Некоторые из моих знакомых с этим справились; справитесь и Вы. Надеюсь увидеть Вас в понедельник в добром здравии.
На самом деле Лилиан, желая ободрить мистера Ларкина, покривила душой: большинство известных ей любителей морфия или героина закончили скверно. А наличия у Ларкина силы воли и решимости, необходимых для борьбы с зависимостью, явно не наблюдалось. И Лилиан опасалась, что по дороге в Пуно и обратно злосчастная зависимость британца еще доставит им массу неприятностей.
***
Маска... хотела бы Лилиан лучше разбираться в археологии. С золотой пластины на нее злобно и недоверчиво уставился какой-то индейский божок. Так и сверлил ее пронзительным неподвижным взглядом. Лилиан поежилась. Откуда он у Мендосы? Сам нашел в развалинах? Отобрал у пастуха? Надо полагать, этого пастуха постигла ужасная участь...
- К сожалению, мои познания в археологии более чем поверхностны, чтобы я могла что-то сказать об этой маске, кроме одного: мне не нравится, как он на меня смотрит. Надеюсь, знатокам древней индейской культуры она расскажет о себе больше. Что Вы думаете, мистер Кревски? Мистер Джексон?
Лилиан чуть было не предложила показать маску профессору Санчесу, но тут же поняла, что это была не самая удачная идея: не наложит ли профессор руку на этот артефакт как на еще одно достояние нации? К тому же после утренних событий профессор, кажется, был не в состоянии давать консультации...
- Я тоже не откажусь от экспедиции, - сказала она, чувствуя, что сейчас переходит некую черту, после которой не сможет повернуть обратно. - Ни за что. Верить мистеру Ларкину или нет - это дело каждого из нас. Но ситуация крайне... неприятная, темная. Опасная, я согласна. Как нам защититься? Конечно, порох и свинец, как решил бы любой уважающий себя американец, и калибр побольше! - сказала Лилиан с нервным смешком. - Я и сама умею держать в руках револьвер, джентльмены! Но что еще? Что было в этой рукописи, которую Мендоса во что бы то ни стало решил не отдавать нам в руки, даже ценой своей жизни? Правду говорят - кто предупрежден, тот вооружен. О чем мы не должны были узнать?
Молва о вампирах - вздор; но не такой уж и вздор. Лилиан стеснялась сказать об этом вслух, но мумифицированный смотритель галереи, как две капли похожий на экспонаты музея, все еще стоял у нее перед глазами, и он ей не привиделся.

На следующий день, который наши герои запланировали посвятить финальным подготовкам к путешествию, за завтраком в отеле Джексон Илаяс посвятил мисс Монтгомери в детали их находок в музее: о записках бедняжки сеньориты Рисо, а также о дневнике Гаспара де Фигероа, а также о золотом брусе, который, вполне очевидно, был вынесен конкистадорами-грабителями из той самой пресловутой пирамиды.

– Я согласен с вами, мисс Монтгомери, история становится даже ещё более тёмной, чем я предполагал изначально. И – мне кажется, что всё-таки моя идея о том, что в Перу орудует суеверная секта культистов, убивающая людей, лишь подтвердилась вчерашними событиями; правда, я теперь полностью убежден, что Ларкин не имел никакого к ней отношения, и стал объектом их внимания лишь потому, что заинтересовался информацией о пирамиде и начал расспрашивать везде и всюду о ней, а также затеял эту экспедицию. Вполне возможно, что это культовое сооружение является то ли объектом поклонения этих фанатиков-убийц, то ли их базой, поэтому в любом случае я рекомендую запастись оружием. Что же до дополнительной охраны, то это дельная мысль, озвученная мистером Буше; этим мы займёмся уже в Пуно – не имеет смысла тащить с собой через всю страну наёмников и охранников, если это можно сделать в мекке всех архелогов и путешественников Альтиплано; в Пуно можно отыскать вообще все виды услуг, которые только могут понадобиться исследователям этого региона Южной Америки: от проводников и переводчиков до охранников и телохранителей.

Помимо этого Илаяс рассказал о том, что собой представляет Перу как страна:

– Поразительная по своей структуре, географии и биологии, друзья, она просто поразительная! Восточные границы Перу проходят по западному краю бассейна Амазонки, это влажные жаркие низины, сплошь поросшие непроходимыми джунглями, которые всё ещё мало изучены современной наукой. Бóльшую часть страны занимают Анды, протянувшиеся по всему её «позвоночнику», и это – тот самый район Альтиплано, куда мы с вами и держим путь. Альтиплано – высокогорье; средняя высота колеблется от двух до пяти тысяч метров над уровнем моря, и, как и можно ожидать от таких природных условий, это царство камней, скал, льдов, ослепительного солнца, высокого уровня ультрафиолета, пронзительных ветров, леденящих ночей и жарких дней, а также крайне сухого воздуха. Рекомендую запастись соответствующей одеждой, если вы этого не сделали ранее: обязательно – чтобы она была тёплой, надёжной и удобной для передвижения по горам. Не стоит переживать касательно потенциальных болезней – Альтиплано, учитывая специфику климата, является местом проживания долгожителей, и местом смерти всяческих болезней и зараз. Запад Перу – тихоокеанское побережье, поэтому зовётся «Коста», что значит по-испански «берег». Тут царит сухой и жаркий климат, и тут также отсутствуют джунгли, поскольку Анды подбираются практически к самому океану, не давая растительности ни малейшего шанса. И, собственно, по Косте мы свами и отправимся в путь – если я правильно понял объяснения Ларкина.

Остаток дня наши герои посвятили реализации своих планов: кто-то прошёлся по магазинам, кто-то – занялся корреспонденцией. Мисс Монтгомери успела даже пообщаться с доктором Гонсалесом, который подтвердил, что у Ларкина имелись остаточные признаки малярии, а также о том, что малярия – болезнь несвойственная Перу; если Огастэс и подцепил её где-то, то точно не тут, что, собственно, подтверждал и сам пациент, говоривший, что заразился малярией в джунглях Боливии. Как утверждал Гонсалес, при условии, что Ларкин не будет злоупотреблять героином и прочими опиатами, он вполне способен выдержать путешествие, даже наоборот – высокогорный сухой климат может помочь Огастэсу поскорее исцелиться окончательно.

Сэм пообщался со своим братом, который всё ещё находился со своей семьёй в их поместье в Хэмптонс, и потому не мог посвятить много времени детальным беседам.

Нейтан пропал на целый день, сразу после завтрака, и появился лишь к вечеру, встревоженный и хмурый. Вежливо отказавшись пропустить по бокальчику виски с сэром Генри и Сэмом, Нейтан сослался на мигрень и рано отправился спать. Учитывая события предыдущей пары дней, а также гнетущую тревогу от неизвестности, которая скрывалась за предстоявшим завтра путешествием, остальные также не задерживались допоздна, и довольно рано отправились по своим номерам.