Второй день турнира в самом разгаре.
Публика изнемогает на жаре в ожидании очередных претендентов, один из глашатаев спускается с пьедестала, предоставляя Раммелю его законное место.
Сегодня тот кажется усталым и бледным, но трибуны всё равно встречают своего любимца восторженным рёвом.
– Соскучились, да? – Ториус лучезарно улыбается и победоносно разводит в стороны руки, полы его алой мантии отчаянно трепещут на взявшемся невесть откуда свирепом ветру. – Я просто не мог пропустить настолько особенный поединок. Те, кто были вместе со мной на этой арене вчера без лишних слов понимают, что происходит – те, кто видели грандиозное представление аквитанки и гладиатора…
Раммель осекается, замолкает. И замолкают, вздыхая синхронно, трибуны.
На центральный проход главной трибуны высыпаются гвардейцы, образуя блистательный ощетинившийся копьями стальной коридор. Из тёмного провала главного входа проступают монолитные очертания могучего силуэта – силуэта, который ни один имперец не спутает ни с одним другим никогда. Великий Хан, наместник богов на земле, медленно вступает на первую ступень главной лестницы – в гробовой тишине древка копий гвардейцев синхронно бьют по земле. Новый шаг повелителя – новый удар. Они стучат, сопровождая поступь владыки – и на третьем шаге толпа начинает хлопать в ритм с ними.
Хан медленно спускается к трону – мощный, величественный, неукротимый. Его не видели на арене весь день – ходили слухи, что богоподобный просто не заинтересован в серии поединков аутсайдеров. Судачили, что он и вовсе не появится до следующего боя загадочной аквитанки.
Все они ошибались.
В прерываемой раскатистыми хлопками громовой тишине Великий Хан спускается к трону. Останавливается на краю пьедестала – с металлическими шелестом гвардейцы образуют вокруг непроницаемое каре. Обнажённые наложницы уже ждут с опахалами и кувшинами с охлаждённым вином. Но Хан не садится – кивает Раммелю повелительно, и тот, прокашлявшись, продолжает:
– … особенное сражение. Одним из претендентов сегодня снова окажется Бальдр, кровожадный язычник с далёкого севера – милосердно помилованный очаровательной и беспощадной воительницей леса, поставленный на ноги всесильными имперскими лекарями, он снова вернулся в ещё одной отчаянной попытке дотянуться до славы, – Ториус усмехается, и трибуны посмеиваются снисходительно вместе с ним.
Решётка медленно поднимается, и Бальдр появляется на арене. Всё столь же внушительный, бородатый, он, тем не менее, уже не внушает толпе того страха, что прежде – все помнят, с какой лёгкостью одолела бородача хрупкая девушка накануне, и байки про кровь имперских младенцев уже не столь сильно ужасают имперцев.
– Вчера мы весь день имели честь лицезреть выступления северян – один страшнее другого, они с завидным постоянством падали от ударов имперских палашей и копий наших союзников. Чего ещё можно ожидать от вероломных язычников, когда они сталкиваются с настоящим профессионализмом и стальной дисциплиной имперских солдат? Тем более в свете того, кем сегодня окажется его новый противник.
Раммель переводит дух и почти сразу же продолжает:
– Вы все знаете старый миф о безумце, который вздумал на искусственных крыльях дотянуться до солнца? Ослеплённый блистательной славой, он взмыл настолько недосягаемо высоко, что рухнул на землю пылающей кометой, исходящей дымом и пламенем? Мне правда нужно называть это имя? Максимусу, быть может, не удалось одолеть коварную аквитанку, но как вы думаете, что сделает с этим язычником НАШ ЧЕМПИОН?
И идеально поставленный голос Раммеля взлетает, гремит, распаляет толпу.
И Глориус под лязг поднимающих решётку цепей появляется на арене.
Взгляд гладиатора скользит по трибунам – они по-прежнему любят его? Ненавидят? Или же презирают?
Вчерашнее поражение очень сильно ударило по благосостоянию и психическому здоровью его покровителя. Тот, кажется, за один вечер постарел на несколько лет. Насколько известно Глориусу, ланиста практически не прикладывал сегодня усилий для обработки толпы. Не будет визгливых восторженных фанаток, не будет голосистых разжигателей безудержного восторга в первых рядах. Едва ли не впервые за долгие годы ему приходится встретиться с чистой необработанной публикой.
– Максимус! – тонкий восторженный визг какой-то молоденькой девчонки у самого ограждения.
Другая вырывается вперёд, повисает на перилах и стаскивает с плеч лямки платья, демонстрируя гладиатору упругую грудь. Другие, подхватывая, начинают визжать. Орут, срывая глотку, мужчины.
И опять начинается. Быть может этой толпе не хватает единодушия тщательно срежиссированного и разыгранного по нотам спектакля вчерашнего дня, но почти сразу становится ясно – они его обожают. Будто ничего и не изменилось.
И эта любовь – уже не показная, не наигранная. Теперь она искренняя. Они верят в него, они прощают ему поражение. И жаждут увидеть блистательную расправу над грязным язычником. Он – имперец. Это – Империя.
Это его арена, и эта арена, как выясняется, способна простить ему многое.
Хан поднимает судьбоносную длань, призывая ревущие трибуны к молчанию. И те замолкают – лишь один запоздалый девичий вопль «М-а-а-к-си-мус» неловко стихает во внезапно сгустившейся тишине.
– Эта арена иногда верит во вторые шансы, но никогда и никому не даёт третьих, – громогласный раскатистый голос самого Хана гулким эхом проносится над ристалищем. – Вы оба вступили на этот песок, но живым с него уйдёт сегодня только один.
И, возвышая интонации, надрывно ревёт:
– ПОКАЖИТЕ ВСЁ, НА ЧТО ВЫ СПОСОБНЫ!
Начинают отбивать бешеный ритм далёкие барабаны, в то время как Владыка Всего Сущего медленно и торжественно разводит в стороны руки – огненный след проступает на песке и бежит вперёд, разрастаясь. Неестественное синее пламя взмывает ввысь, заставляя трибуны в страхе отпрянуть – огонь продолжает распространяться, замыкаясь в величественное огненное кольцо. Кольцо, которое не разомкнётся до той секунды, пока на песке не останется лишь один победитель.
Визуально доступная информация: лёгкая броня (точный класс неизвестен), имперский клинок.
Визуально доступная информация: лёгкая броня (точный класс неизвестен), имперское копьё, круглый щит.