Город и Гора | ходы игроков | Зловещий секрет Уотердипа

Парк был совершенно незнаком Грегори. Среди ночи он выглядел как неясная мешанина деревьев и со всей очевидностью принадлежал частному лицу. Впрочем, в слабом свете из окон проступала обочина подъездной дорожки, выложенная аккуратным бордюрным камнем. Дорожка описывала широкий круг перед особняком и ныряла обратно в темноту. До ворот было слишком далеко, чтобы разглядеть их отсюда. Собаки больше не давали о себе знать. Но что-то обитало в этом парке, в этом доме… Что-то необъяснимое и почти неосознаваемое, что-то тревожное. Ассоциация со склепом казалась слишком уж верной.

Дождь заливал стёкла. И ни следа городских огней, привычных крыш и башен — Грегори определил, что его вывезли за пределы городских стен. Не слишком далеко, конечно. Однако путь, который экипаж проделывает за час, человек на своих двоих покроет за два или три.

Оставалось заключить, что поместье расположено где-то к востоку от Уотердипа. На юге от города лежала полноводная река Дессарин, которая снабжала город питьевой водой. Грегори не помнил, чтобы они проезжали через дамбу или слышался шум водяных мельниц, или треск огромных брёвен на плотах. На севере, в негостеприимных взгорьях вдоль берега, жили пастухи и земледельцы, но карета почти не ехала в гору. Значит — восток. В сторону Голденфилда, Краснолесья или по печально известному тракту на Трибоар, за которым начиналось графство Фандалин. Но вариант с трактом пришлось исключить: не подходил; слишком много просёлочных дорог.

Земли между Уотердипом и Краснолесьем тянулись на много гектаров, поросших лесами и рощами. Древние фамилии Побережья часто устраивали здесь, в отдалении от шума и чужих глаз, семейные поместья, служившие гнездом целым поколениям вырождающихся аристократов. Маноры, латифундии, холлы… вероятно, фон Зарович поступил так же.

Тем временем, между окон прорезалась большая щель открытых дверей, в которую нырнул Нед.

— Доктора покажут тебе в окно, — безжалостно расправился с первыми планами Эвервуда Бортник, — полюбуешься. Потом разворачиваемся и едем назад.

Грегори нахмурился - это действительно был удар ниже пояса со стороны Бортника. «Сукин сын!», - про себя антиквар решил не сдерживаться, внешне же отразив волнение лишь в очередном шумном выдохе. Кажется, пора было действовать.

Улучив момент, когда визави не смотрел прямо на него, Эвервуд потянулся в карман за пистолем, стараясь не подать виду о своих намерениях: платок, хронометр (небывальщина, но все таки), что угодно, но не пистоль.

— Вот что будет дальше, Бортник, — орудие века пороха и инженерной мысли покинуло карман редингота, уставившись в собеседника антиквара. Имя или кличку Грег произнес так, слово это было одно из портовых ругательств. Говорил Эвервуд чуть быстрее обычного, с придыханием, так что волнение заметить не составило бы труда... если, конечно, это то, чем занимается человек под дулом пистоля - вглядывается в собеседника. — Ты дашь знак этому Неду, чтобы он вывел доктора и мы уедем назад вместе. Я понятно изъясняюсь? — Горящий холодным огнем взгляд торговца ценностями уперся в морду ублюдка напротив. Грег так и не моргнул.

— Понятно-то понятно… Ну и паскудный ты тип, антиквар, — огорошенно процедил Бортник.

Он аж отдёрнулся от внезапной перемены в Грегори, но в его ругани почти слышалось одобрение. Так сомелье выносит вердикт о кислом, однако примечательном вине. Вроде того, что Грегори употреблял прошлой ночью. Косясь на пистолет, бандит тихо спросил:

— Только что потом делать будешь, а?

– Жить своей жизнью, – почти не задумываясь ответил Грегори, не сводя взгляда с Бортника, и пропуская мимо ушей оскорбление. – Мне дела нет до того, что делает твой господин с приютом, мне никто не платит за это. Что до доктора - я поговорю с этим доброхотом. После того что случилось, он явно будет более сговорчив и без физического насилия. Не лезьте ко мне и я буду нем... – Эвервуд оборвал себя на полуслове, понимая, что окончание присказки в данной ситуации звучит весьма зловеще.

Бортник отмалчивался, кидая злобные взгляды то на него, то на прислонённую к дверце трость. Но Эвервуд хранил твёрдость, и в поединке характеров виктория безоговорочно осталась за ним. Да, люди вроде Бортника не забывают унижений. Если бы Грегори угрожал ему ножом или выказал слабость, Бортник, пожалуй, рискнул бы испытать удачу. Однако пуля весом в одну и две десятых унции, а также верный тон стали решающим аргументом.

— Сыграем по-твоему, — наконец согласился горец и тихо выругался.

В этот раз не пришлось ждать долго. Вскоре у одного из окон возник… доктор Эдуард Обед Овеланд. Совсем непохожий на себя обычного, однако определённо живой. Хирурга раздели до исподнего и сильно избили. Он шатался так, что Нед попросту держал его под локоть, второй рукой освещая пленника. По нательной рубашке расплывались розовые пятна крови, нос превратился в чёрный куль, а на щеках и лбу остались синюшные полосы.

— Слышь, Нед! — убедившись, что Эвервуд не выстрелит при его движении, Бортник открыл дверцу. Холодные капли дождя немедленно принялись осыпать Грегори. — Нед! Накинь на доктора пальто и тащи его сюда.

— Чего? — хрипло проорал сквозь дождь Нед. — Ты же сказал…
— Тащи, говорю! Мы теперь по-иному сговорились! Доктор с возу — кобыле легче!
— Так а это… а что же мы…
— Ты оглох?! Яйца твои вшивые, делай, как велю! — с нескрываемой досадой потребовал Бортник, а потом зло захлопнул дверцу, да с такой силой, что карета закачалась. Откинувшись на диван, он осведомился:

— Ну смотри, антиквар. Доволен?

Пальцы сильнее сжали рукоять пистолета, когда Эвервуд увидел, в каком состоянии находится доктор. "Звери, это просто звери... и хуже всяких монстров из сказок снова оказываются люди. Будь проклят этот род", - в сердцах взывал к Отцу Грегори. Наверное, если бы это было в человеческих силах, на рукояти рейтерского пистоля остались бы вмятины от пальцев. "Я не должен дать ему повод", - торопливо напомнил сам себе антиквар, - "Не должен показать ему, что я - такой же. Я выше этого. Выше". Грег подавлял в себе желание съязвить в ответ, но отнюдь не потому, что в нем взыграла псевдоаристократическая гордость. Он боялся. Боялся оказаться на места Эдуарда. Боялся показать хищнику свой страх.

– Кхм... – кашлянул Грегори, прочищая горло. – Похоже, у нас сделка. Давай закончим этот фарс по скорее и разойдемся по своим делам.

Нед вытолкнул заложника под дождь и повёл к карете. Вода сделала цилиндр Шейкрафта похожим на тюрбан из мокрой пакли, застлала окна ещё более густой пеленой. Салон казался хрупким пузырём, надутым среди буйствующей грозы. Тревожно ржали лошади.

Новая молния пробежала вдоль горизонта, цепляясь электрической паутиной за тучи. Световая волна окатила парк, высветив глубину хмурых деревьев и кованые шпили, венчающие крыши поместья. В синеватом зареве Грегори увидел распахнутое окно в самой высокой комнате, а в нём — бледного как бумага человека, высокого и невероятно тонкого. Его лицо столь истощилось, что напоминало череп, обтянутый восковою посмертной маской. Покачивая в пальцах бокал, он взирал на разворачивающуюся внизу драму. Молния потухла, а когда ударила вновь — окно пустовало.

Затем в карету втолкнули доктора, который распростёрся на диване со стороны Грегори. Овеланд ещё был слишком слаб, чтобы говорить.

– Держитесь, Эдуард. – Грегори приободряюще коснулся плеча доктора.

Запах крови и пота заполнил карету, вызывая приступ дурноты, но Эвервуд постарался держать себя в руках, сглотнув подступивший к горлу ком.

– Здесь нас больше ничего не держит, – заметил антиквар, обращаясь к Бортнику, когда возникла какая-то пауза.

Жутко хотелось расслабить руку с пистолетом. Вес уже не казался таким уж легким, так что Грег чуть больше упер рукоять оружия в бедро для поддержки. Фигура мелькнувшая в окне оставила множество вопросов. Интуиция подсказывала Эвервуду, что это был сам фон Зарович и вид его лишь усилил гнетущее ощущение повисшее в воздухе. Грегори подмывало воспользоваться возможностью и попытаться расспросить этого ублюдка-северянина о его господине, но голос благоразумия увещевал смолчать! Пока что антиквар ничем не выдал, что знает хоть что-то о носферату или даже догадывается о том, что сидящего напротив называют Бортником. Интуиция подсказывала Эвервуду, что если сейчас он начнет выкладывать карты на стол, это может дать его оппонентам лишний повод наведаться в "Драконий Реликт" позже, а Грегори уже отчетливо понимал, как сильно он этого не хочет.

Обратный путь показался вчетверо дольше. Впятеро. Вдесятеро.

Время отсчитывала боль, растущая в неудобно согнутом локте. Но каждый раз, когда Грегори подумывал о том, чтобы переложить пистолет на другое колено, он встречался глазами с Бортником. И понимал: если в мире есть вещь, которую делать нельзя, то сейчас ею стал бы именно этот поступок. Вид доктора, избитого без жалости и сострадания, говорил о том, что только пистолет отделяет Грегори от бешеной расправы, в которой неизвестен победитель. Доктор сейчас был ему не помощник. От властного врача остался стонущий толстяк с мокрой рыжей бородой, забывшийся в беспокойном сне. А за окнами всё тянулись буреломы да зелёные изгороди, что вокруг спящих деревень…

В конце концов у Грегори получилось. Он выдержал этот путь.

Сквозь дождь проступили факелы, горящие в арке городских ворот. На ночь опускали массивную решётку, но Нед снова крикнул странную фразу и двое жандармов по команде офицера в блестящей каске подняли решётку ровно настолько, чтобы карета смогла въехать. Фраза, видимо, была паролем. Лишнее подтверждение, что доверять желтобрюхим не стоило.

Через кварталы Неприветливых проехали быстро. Рой одноэтажных хибар и тонущих в грязи самостроев перешёл в городские дома. Сначала деревянные, помнившие ещё времена Амнийских войн, а затем в череду привычных улиц, мощёных камнем. Без лишних напоминаний карета свернула к знакомой церкви Святой Мистры Неферильской, миновала белую колокольню и остановилась перед домом Эдуарда Овеланда. Табличка блестела в дожде, а окна горели — встревоженный дворецкий ещё не ложился.

— Ну чего. Приехали, — констатировал Бортник.

Грег ощущал себя к этому моменты невероятно истощенным, как будто он, а не лошади, тащил экипаж весь этот путь от поместья обратно. Он ждал каждую секунду, что Бортник дернется и попытается сделать какой-то финт, но он всё не пытался, а напряжение копилось.

– Рад что поездка подошла к концу, – констатировал в ответ Грегори. – Прошу не счесть за труд, но мне нужно, чтобы ты первым вышел из кареты. – Свободной рукой Эвервуд попытался растормошить доктора. – Вставайте, доктор!

— Мистер Эвервуд… — тихо прошептал доктор, пытаясь сфокусировать взгляд на Грегори. — Где…
— Вы уже почти что дома, — торопливо пояснил тот.
— Мистер Эвервуд, вы ли это… ох…
— Ну же, — подтолкнул его антиквар, одновременно следя за движениями Бортника и врача.
— Ох… — Овеланд застонал. — Я… ох… да, сейчас…
— Ну же!

Бортник ехидно посмеивался, но всё-таки соскочил под дождь и демонстративно отошёл на несколько широких шагов от кареты, заложив руки за спину. Грегори смог встать на пороге, вытягивая Овеланда за собой.

— А чой там у него? — только сейчас врубился в события Нед. — Кажись, дудка? Слышь, гляди! У антиквара-то дудка!
— А то я не вижу, — расхохотался Бортник. — Он так всю дорогу просидел. Надули нас как пьяных потаскух! Меня, вишь, ажно взяли в плен.
— Во дела…

Шейкрафт всем телом развернулся на козлах, чтобы увидеть, как Грегори медленно и неловко помогает доктору сойти на тротуар. Пистолет опасно плясал в руке Эвервуда.

— Слышь, — голос бандита доносился сквозь тяжёлое дыхание, — может, мы его вдвоём-то закрутим? Глядишь, дудка — не судьба, дважды не пальнёт. А то хозяин-то… ну, сам знаешь…

— Да чё теперь. Антиквар, кажись, человек понимающий, раз меня не завалил,— Бортник по-змеиному улыбнулся. — Ежели понял, что надо, уговор исполнит. А, антиквар?

"Пусть уж думают, что риск мой был мало обдуман", - зло подумал в ответ на реплику Неда Шейкрафта антиквар, пыхтя и пытаясь поддержать тяжеловеса Овеланда. Второй пистоль так и остался козырем в рукаве. В кармане.

– Сделка есть сделка, – громко ответил сквозь непогоду и разделяющие их метры Грег, наконец-то, опустив оружие и позволив руке обмякнуть. Пальцы норовили разжаться и выпустить пистоль, так что Эвервуду пришлось приложить немалые усилия, чтобы не допустить ещё и этого. – Прощайте. Навсегда.

Небесная влага была своего рода освобождением и для антиквара: чувствуя капли на коже, Грег благодарил бога, что смог выбраться из этого поместья живым.

Стоило карете уехать, а Грегори — позвонить в механический колокольчик, как дверь распахнулась. Помпезный дворецкий кинулся на помощь с ошарашенными восклицаниями. Вдвоём они перенесли доктора в памятную Грегори гостиную, а оттуда — в лечебные покои с удобной кушеткой.

Как оказалось, дворецкий Овеланда служил также его помощником. Поэтому доктора быстро умыли и переодели, а комната наполнилась запахом слабого бульона на курице. Тем временем, Эвервуд долго осматривал горло друга. Свет здесь был не в пример лучше свечей в приюте, и он быстро убедился, что грозных отметин нет. Овеланд избежал участи трёх девушек. Или четырёх, если наихудшим образом трактовать названное Бортником имя Жанин. Или ещё большего числа в прошлом, если вспомнить рассказ самой Жанин.

Тем не менее, доктор был спасён благодаря находчивости и упорству Грегори Эвервуда. К утру, когда розовый рассвет забрался в окна и ласково обнял измученного после бессонной ночи антиквара, секретарь Гильдии хирургов пришёл в себя. После долгих благодарностей и заверений доктора в том, что вина и расходы за все хлопоты лежат на нём, они наконец-то перешли к содержательной беседе.

Слабо прихлёбывая бульон и лёжа на многочисленных подушках, Овеланд рассказывал:

— Я первым делом отправился в Геральдическую палату Побережья. Там содержатся записи обо всех титулованных дворянах Альянса, а также многих других стран. Всех, о ком становится известно или кто приобретает недвижимость в городах запада. Это нужно, дабы вовремя ловить самозванцев и мошенников. Думаю, подлецы смекнули, к чему я туда пошёл, и подстерегли сразу после выхода. Один поднёс нож, а второй запихнул в их проклятую карету. Дальше вы, пожалуй, и сами догадаетесь, мистер Эвервуд. Они расспрашивали о том, что мы видели в приюте, что успели узнать. А я… скажем, был не слишком настроен на беседу в таком тоне, — доктор со слабой улыбкой коснулся шатающегося зуба. — Им пришлось попотеть! Я бы и дальше молчал, потому что грязный бандит неспособен запугать настоящего уотердипского джентльмена даже смертью! Но откуда-то они уже знали вашу фамилию. Грозились перевернуть наши дома вверх дном. Мне оставалось только сообщить фальшивое имя и убедить их, что вы ничего не знаете и я взял вас править каретой, чтобы выгадать вам время. Честное слово, представить не способен, как вам хватило храбрости!.. Это жуткие люди!

— Потом… потом, думаю, вы сами всё видели. Это поместье, эта жуть… оно далеко от города. Там действительно могло происходить что угодно, и ни один сельский бейлиф палец о палец не ударит, чтобы выяснить, что к чему. Но теперь я верю вам, Эвервуд. Я вам верю! — Овеланд порывисто привстал на подушках, чтобы со стоном упасть обратно. — Вы были правы в подозрениях, что недомогания неслучайны. Никто не пошлёт душегубов с таким проворством, если не имеет чего-либо скрывать. Нам необходимо отправиться в Комиссарию, к городским лордам… этому необходимо дать ход…

Грегори закончил мешать уже остывший чай. Блюдце в его руке изредка наклонялось вниз, когда сонное сознание начинало терять фокус, но казуса пока не случилось. Легонько постучав серебряную ложечку о край фарфоровой чашечки, Эвервуд сделал небольшой глоток и только после этого посмотрел на приятеля по несчастью. Кажется предстоял непростой разговор, но его было не избежать - он сам дал слово что сделает это.

– Видите ли, друг мой, – начал Грег, немного поерзав в кресле, что было сейчас повернуто к кровати. Возникла небольшая пауза, пока антиквар подыскивал нужные слова. – После нашего визита в приют, как и обещался, я принялся искать информацию о том с чем мы столкнулись в книгах. Мне удалось раскопать кое-что о носферату: как оказалось, это описательное название для немертвых, коих может быть больше одного. Дети ночи, неупокоенные монстры, которые питаются кровью... Господин Овеланд, это не тот оппонент, которого можно запрятать в кутузку. Честно говоря, я даже не уверен, что его возьмет простая сталь. – Машинально Грегори вспомнил о фляжке с освещенной водой. "Неужели теперь придется мне носить подобное при себе до конца моих дней?". – И даже если не это, как я успел убедиться, у этих негодяев руки запущены во множеством карманов в городе! При мне они обменялись каким-то секретным паролем на въезде в город и им без вопросов подняли решетку! Боюсь, что комиссариат здесь может не помочь... да и что им сказать - древние легенды, монстры из книг? Боюсь, милорд, это преступление хорошо продуманно с самого начала. Я выменял наши жизни на молчание и то интуиция подсказывает мне собирать вещи и перебираться в другой город. Быть может в графство Фандалин... – Голос антиквар затих, взгляд его уставился куда-то в пол. Он очень хотел отдохнуть и продолжить жить своей привычной жизнью. В голове повторился шорох, что слышал он в ту ночь и чьё-то присутствие на пороге - это заставило его передернуть плечами. Возможно перебираться стоило в Лускан или Невервинтер.

— Мистер Эвервуд, Грегори… вас ли я слышу…

"О боже, о чем он говорит, к чему взывает?!", - опешил про себя Эвервуд, ставя чашку на подлокотник и поднимаясь на ноги. Грегори начал мерять комнату шагами, заложив руки за спину, изредка жестикулируя:

– Я не борец с... с ночными ужасами, Эдуард. Вы врач, а я антиквар. Если, быть может, в жандармерии к вам ещё и прислушаются, то меня из-за подобных рассказов просто выкинут вон! Вы же сами сказали, за вами следили. За мной следили точно так же - этот тип в цилиндре. Стоит нам оказаться на пороге у стражей правопорядка, как об этом станет известно фон Заровичу. Друг мой, – Грегори остановился и посмотрел на Овеланда, – с существом такого порядка не сладить в рамках закона. Я не хотел говорить вам, но, в ту ночь после приюта, кто-то ошивался на моём пороге. В это сложно поверить, но... от одной этой мысли кровь стыла в жилах, хоть я повидал достаточно ужасов в своей жизни. Я так и не поспал толком тогда. Скажите мне, Эдуард, как, во имя Илматера, вы собираетесь бороться с подобной нечестью? Неужели ваша или моя смерть способна хоть что-то изменить здесь?

— Но что же нам? — чем твёрже говорил Грегори, тем тише возражал доктор. — Просто оставить всё… как есть? Девочек? Других?..

Доктор всё спрашивал и спрашивал, но ответов не давал. Это заставляло антиквара сжимать кулаки за спиной. Грегори тут же напомнил себе о том, что вряд ли Овеланд делает это из желания взбесить собеседника, скорее по доброте душевной.

— У меня нет ответа на вопрос, как им помочь, — с тяжелым вздохом признался Эвервуд.
— Надо действовать!
— Если действовать, то как?

Овеланд предсказуемо не ответил, и Грегори рассудительно объяснил:

— Возможно, ответ найдется в книгах, но я не знаю, сколько ещё времени это может занять… Если на свете действительно есть монстры, значит должен быть какой-то противовес, разве не так устроена природа? Мужское и женское, день и ночь, дождь и сухость… Мне сложно представить, кто может противопоставить себя носферату, если только не сам Господь…
— Молитвы не слишком помогли приюту.
— Я думаю, друг мой, в таком состоянии от вас так или иначе мало толку. Передохните день-другой. Возможно, ответ найдется.

— Извините меня, — Овеланд прикрыл глаза и будто бы обмяк, словно высказал всё, терзавшее его. — Извините меня, мистер Эвервуд. Я и так обязан вам жизнью. Этого я не забуду. И не вправе просить чего-либо иного. Стало быть… вы определённо намерены уехать?

Грегори замялся. Намеревался же? Антиквар попытался заглянуть внутрь себя, чтобы услышать ту хваленную интуицию, что годами не подводила его. Ответом ему был тот липкий страх, что царил в поместье, эхом отзываясь из темной глубины души. При мысли о том, что он вернется туда, Эвервуд чувствовал, как ноги наливаются свинцом.

— Вы сочтете меня трусом, господин Овеланд, — тихо проговорил Грег, глядя в сторону, — но я считаю, что только лишь чудо уберегло нас прошлой ночью. Я чувствовал смрад смерти, сидя в карете, смотря на этот то ли склеп, то ли особняк. Лишь однажды я испытал нечто подобное и это чуть не стоило мне жизни. Я лишь антиквар, друг мой, — устало добавил Грегори, понимая, что оправдывается прежде всего перед собой, — но я честен с вами. Отдыхайте, я же отправлюсь улаживать свои дела и еще навещу вас… напоследок.

Чувствуя, что ситуация перестала быть комфортной, Эвервуд решил оставить спасенного доктора, чтобы не последовало дальнейших обсуждений и убеждений. Для себя антиквар все решил — он слишком многое вложил в эту новую жизнь и, как оказалось, не готов ставить это на кон.

Сборы Грегори Эвервуда заняли неделю. На всякий случай он перебрался в недорогую гостиницу. Выкупил целый этаж и старался реже заглядывать в ломбард. Постоянно ощущал чужой взгляд на спине. Грегори мог бы уехать на следующий день — он был ещё молод и полон сил, чтобы попробовать в третий раз начать новую жизнь. Но «Драконий реликт» предстояло продать, дом — отдать в заклад, прибыль — устроить в банке… Чувствуя, что деловая волокита вот-вот затянет обратно и сделает бесполезным всё начинание, в конце концов он передал лавку аукционному управляющему. Обманул, что проверит через месяц, и отбыл в дилижансе на север, уложив в саквояж кипу дорожных чеков, книги, драгоценности, бутыль со святой водой и два рейтарских пистолета. Только тогда покой вернулся к этому хмурому, потрёпанному жизнью, усатому мужчине. Его нельзя было назвать блаженным, но и плохим человеком он не оказался. Помогай, когда можешь помочь, и беги, когда должен бежать. Это здравые правила.

Как он сам признался Овеланду, Грегори был всего лишь антикваром.

Доходили слухи, что в Невервинтере он нашёл спонсора своим странным изысканиям. Концерн Энквитур, ныне возглавляемый бледноволосым мужчиной по имени Гарольд и его болеющей кузиной, с готовностью принимал старые знания и платил за них серебром невероятно чистой пробы.

=○=

Когда Грегори выезжал через ворота Сверхувнизья, Уотердип провожал его озорным перезвоном. Колокола на разный манер обменивались голосами, и среди них гулко плыл звон с церкви Трёх Святых. Ещё долго пастор Карузо выходил в пустой зал и смотрел на мраморную чашу, как будто ожидая, что Грегори вырастет из-под земли и объяснит, почему он пришёл в церковь тем вечером. Но Грегори не вернулся.

=○=

Эдуард Обед Овеланд иногда присылал письма на адрес до востребования, которым стал почтамт в Трибоаре — Эвервуд больше не оставлял следов. Эти письма были написаны хорошо знакомым почерком с обилием завитушек и наклонов: почерком образованного джентльмена. Как обещал, врач проследил за лавкой и всеми делами и выслал Грегори немалую сумму. В конце концов, пережитые опасности окупились хотя бы частично. Но письма приходили всё реже. Без шахматных партий у былых друзей становилось всё меньше общих тем. И в один день, когда Грегори отправил Питера на почтамт, Питер вернулся ни с чем.

Частная практика Овеланда продолжала существовать, но хирела. Эдуард оставил пост при Гильдии хирургов и, как втихомолку поговаривали, тронулся рассудком. Всё больше времени он проводил на кладбищах, беседовал с гурскими пророчицами в цветастых платьях, подкупал стариков в горных деревнях в обмен на бессвязные рассказы, пропадал в монастырских библиотеках. Он редко обращался к медицине и всё глубже уходил в совсем другую науку. Грегори сказал ему на прощание, что ответ может скрываться в книгах, ведь у природы на всё должен найтись противовес. И доктор Овеланд услышал его, чтобы продолжить искать. Уже не зная, зачем. Не зная, к чему. Но продолжал. Снова и снова. Растрачивая последние крохи семейного состояния и репутации.

Искал, чтобы в один день найти. В приглашении, скреплённом печатью с черепом и двумя скрещёнными мушкетами под ним. В приглашении, где сказано было, что ночь длинна… но явится охотник.

=○=

Ветер гудел в старом парке. Ревел, цепляясь тёмными боками за пики ограды. Гонял шорохи невнятной листвы. Готический особняк пустовал, мёртвый и суровый. Толстый слой пыли на лестницах и коврах, на выцветших гобеленах и старинной мебели. Бледный человек, которого Эвервуд видел в окне, стал всего лишь зыбким воспоминанием о грозовой ночи шестьдесят восьмого.

=○=

«Невероятное событие в Черепорте! Адмиралтейство открывает следствие!

Как может быть известно памятливому читателю, в году 1761 от Пришествия спасителя нашего Илматера из гавани Глубоководья вышла прекрасная каравелла. Снаряженная для долгого плавания, она взяла курс к загадочным берегам юга, чтобы посетить ядовитые джунгли Чулта, золотые барханы Калимшана, увидеть многочисленные чудеса и привезти назад диковины и товары честным жителям нашего города. Паруса корабля раздувались под ветром надежд, но мало кто подозревал, что злой рок настигнет «Водную Фею». Считалось, что к полугоду плавания она потерпела кораблекрушение и была уничтожена бурею. Только одному матросу удалось вернуться в Уотердип и дать официальные показания перед мореходной комиссией. Каким же было удивление чиновников и арматоров, когда сквозь вуаль загадки просочился слух: прекрасный корабль, как две капли воды похожий на затонувшую «Фею», шесть лет спустя замечен на рейде Черепорта. Пробыв там не долее десяти дней, этот удивительный двойник снялся с якоря и канул в морскую неизвестность. Мы не знаем, было то совпадением, дурной шуткой или хитрым мошенничеством. Как бы то ни было, следует сделать отступление, задавая городским властям самый очевидный вопрос — доколе? Доколе мы будем терпеть гнездо пороков под боком, которые порочат…»

=○=

В Андемарском приюте для лишённых крова решили, что Жанин пропала. Одни говорили: взяла в узелок свои пожитки, которые у неё, считай, отсутствовали — и была такова. А другие считали, что за нею Бортник приехал. Явился в ночь на чёрной карете, открыл перед Жанин дверцу и обменялся хмурыми взглядами с сестрой Фионой. Той, что с неприязнью следила за ним от калитки. Как за Лаверной приехал. Или за Имогеной. Или за этой… ну, той… приютские сплетни живут быстро, быстро уходят. Но молчаливая память беспризорниц — куда длиннее. Пусть и не называли имён, но помнили. Помянули тайком.

Через пяток лет объявилась в Уотердипе воровка. Кличкой — Жанка Монетка. Нравом она была весёлая, последнего не забирала, а в изворотливости соревновалась чуть ли не с самим Хантером Холдером, хозяином ночного города. Врали, конечно: не родился ещё такой вор, который Хантера Холдера обманет, но добрая слава Жанки дошла и до рыночных сплетниц. Почему Монетка, спросите? Потому как носила на шее монету, серебряного льва. Говорила, напоминает ей, как за добро добром воздастся. И вздыхала.

=○=

В день, когда луна и солнце
Меж собою соревнуясь
Поделя́т весенний месяц —
Станет смертным Носферату,
Феей моря вознесённый!

Что же мне?.. Покой тишайший?
Что я обрела, терзаясь?
Где влюблённость, гибель грёз?
Мне остались лишь глаза…
да небо, лишённое звёзд.

Звонкий голос поэтессы смолкает. Её глаза закрыты. Почти детское лицо обращено к потолку, нагая грудь — торопливо вздымается. Ещё никто не просил её декламировать стихи обнажённой, и в этом она находит удивительную прелесть запретного. Но в темноте она видит небо, лишённое звёзд. И бледную фигуру, делающую шаг.

Теперь она понимает, что на самом деле хотела сказать Яна Миттермайн.
Стихотворение укрыло правду среди лжи.
В его глазах она видит теперь
самую яркую
звезду
на свете.

Имя той звезде — Носферату.