Большие Хомяки | ходы игроков | Приключения Тарика и Альвина

– Найти подлую предательницу картографиню Акакеёзовут, – вслух зловеще повторит Ъ, потому что симпатичных штучек пока не видно, и облачку скучно, – в поле взять и допросить пристрастно, чтобы живой оставили.
Оно даже не очень подумает, стоило это говорить или нет.

Тростники забушуют, зашевелятся.
– Ту, которую с жуком? – загалдят голоса. – Поделом ей! Поделом!
– Она нас работать поучала! – злорадствуют тростники. – Вот поганка! Конечно, хомякам хорошо работать. Их в детстве хвалят и любят всячески! У них всё есть! Им делать ничего не надо, к ним всё в лапы плывёт. Тогда бы и я работал! И я!
"И я!!!" – зашумит всё окрестное поле. Все бы так работали, чтобы ничего не делать!
– А меня не любил папа!
– А меня мама!
– А на меня шумел дедушка!
– А мне бабушка сказала, что я не сахарный!
– А мне корни соседа жмут!
– А я тыква, но гнусное общество мне раскрыться не даёт!
– А я не хуже бар могу графством управлять!
– Да они вообще ничего в политике не смыслят! Вон чо делается!
– Кровопийцы! Только и знают, что народ своим мопсам скармливать! А мы с тех мопсов какую выгоду видим?
– Это всё потому, что у хомяков земля хорошая. Надо только поднатужиться да её отобрать.
– Верно! Верно! Это всё хомяки. Хорошее себе гребут, и нам вредят.
– С той стороны лапами машут, все тучи к нам гонят.
– Точно! Точно! Из-за них у нас солнца нет!
.
.
.
Без конца и без краю.

Тарик стоит, послушивает, пытаясь из гормона ценные знания выудить, да на сияние меча своего поглядывает. Знак в нём тускло виден, злое ведь сияние, но всё равно проглядывает: "Что же тут делать. Как же узнать?.." Не замечает хомяк, как шелест к нему в душу крадётся, зашелёстывая геройские хомячьи думы в мрак тоски и зависть обиды...

Альвин на секунду почувствовал себя странно, будто он поддался общему унынию тростинок и уже сам готов был поверить в то, что их, несчастных, притесняют хомяки и крадут у них солнце... Солнце?? Солнце?! Что он вообще сейчас думает?! О чём они говорят, эти мыслящие растения? Альвин оглянулся на Тарика, но тот словно был в какой-то прострации... Альвин не понимал, почему, но он испугался. Если даже храбрый и хитроумный герой поддался унынию Тамплохо, то они все здесь погибнут! Но нет, он, Альвин, не герой и не храбрец, должен не допустить этого, потому что кто же иначе?!
- В-ВОТ ИМЕННО! - возвысил голос книгочей, едва не охрипнув от непривычки переходить на крик. - Кх-хе... Мы... то есть г-господин Данко ищет эту к-картографиню! Чтобы п-покарать её за... за в-всё её прегрешения! Отвечайте нам: г-где она? И она б-больше не будет... п-поучать вас!

Крикнет Альвин, и знак на мече Тарика полыхнёт в тот же миг. Ответит живой хомячьей воле. Всё окрестное поле зальёт кровавым и грозным светом, будто ранняя луна взошла в дожде и тумане.
И книгочея-советника этот свет осияет, длинную тень от него через поле бросит. Покажется Альвин значительней, выше, суровей и много страшней.
Сглотнут тростники (уж кто знает, чем они там сглатывают и говорят). Прервётся вблизи вас шелест.

Забормочут потом угодливо и жалко:
– Конечно-конечно, господин ужасный! Не карайте несчастных, милуйте! Укажем вам путь до неё, укажем!
Торопливо они расступятся, и впрямь давая дорогу. Извилистой змейкой побежит тропа через поле. И столько костей откроется, что можно по ним ступать и лапы в грязи не холодить.

Ъ насилу опомнится:
– Благодарю, – шепнёт оно Альвину. – Не знало, что я такое внушаемое.
И тоже зачнёт тростникам грозить, чтобы те вдруг не опомнились преждевременно. А может и впрямь взбесившись, что они его зашептали.
– Как смеете вы! – воскликнет облачко тьмы гневливо и грозно, заклубится под зонтиком и молниями начнёт посверкивать. – Досаждать нам своими заботами! Ишь чего удумали! За ровню себе нас держите?! Холопы! Да за коварство такое – вот я вас!

Ухватит их щупальцами и начнёт из земли тащить. Пучок разом вытащить сложно, тростники упираются, трещат, стенают, голосят, умоляют их пощадить, не казнить понапрасну.
Крик стоит! Хорошо окрест слышать некому.

– Тише, дорогая, тише, – зашепчет Тарик, не зачем калечить, а сам мечом как замахнётся на тростник с грозным видом, и меч пылает, будто огнём, но держит его так, чтобы тростник лишь к ним больше не приближался. И направляется по дороге тростниковой, Альвина вперёд себя направив, чтобы светом из центра от своих ворожин отгонять.

Альвин пребывал в замешательстве, не зная, что ему делать. Он уже готов был попытаться воззвать к разуму облачка и остановить его... но сейчас ведь он был не добрым пугливым хомяком Альвином, а коварным Дарко, советником жестокого Данко, и коварные злодейские советники должны вести себя иначе... но и этого Альвин не мог заставить себя сделать. Держа над головой зонтик, он засеменил по дороге впереди Тарика, надеясь, что ситуация сейчас, вот-вот сейчас разрешится, Ъ успокоится, и им не придётся сражаться с мыслящим тростником...

Ъ тростники в одиночку не вытащит, но потреплет изрядно.
– Счастье ваше, что нету со мной моей свиты! – воскликнет оно напоследок. – Падите ниц, ничтожные, и подниматься не смейте, покуда мы не пройдём!

Тростники согнутся. Меч Данко и грозность Дарко к спорам отнюдь не располагают.
Облачко тьмы удовольствуется такой сатисфакцией.

...
Длинная извилистая тропа к середине дня доведёт вас до неприметного холмика: старый древний курган совсем в землю ушёл. Однако, если приглядеться как следует, а тростники укажут где именно, замечается в этом кургане верхняя перекладина каменной двери и как раз под ней места немного, чтобы ползком пролезть. Да только камнем эти двери заложены накрепко, а на камне письмена заблестят: "Оставь надежду всяк сюда входящий".

– Вот, – сообщат тростники, радуясь с вами попрощаться. – Единственно как теперь в замок попасть можно. Через подземные копи. Перед вами врата их тёмные. Как войти мы не знаем. Мудрено.

Увидев дверь и вспомнив, КУДА она ведёт, Альвин сглотнул. Он знал о чёрной бездне Тьмутаракани слишком много и опасностях, подстерегающих смельчаков там, чтобы не хотеть туда идти. Но ведь они уже справились с первым испытанием - унынием мыслящего тростника? Значит, должны были справиться с другими двумя... в книгах испытаний всегда было по три.
Остановившись перед дверью, Альвин принялся осматривать и обнюхивать её, напрягая свой мозг, пытаясь понять, как она должна открываться. Во многих книгах такие двери открывало тайное слово... в других, впрочем, они открывались ключом или чем-то в этом роде. Однако никакого подходящего слова Альвин вспомнить не смог, и тогда начал осматривать землю перед дверью на предмет следов существ, входивших или выходивших из двери.

Дождь льёт весь день. Со следами плохо.

Облачко тьмы понаблюдает за Альвином, соскучится.
– Неладно, – молвит оно, когда умный хомяк отойдёт от двери. – Я первое? – с тростниками под угрюмыми небесными хлябями ему давно надоело. – Что же, я оставляю свою надежду на безответственную простую жизнь. А заодно, мне не жалко, надежды, что я так выгляжу, потому что заколдовано. Мне хотелось оказаться прекрасной хомячихой или чарующим юношей, чтобы меня больше любили. Но с тех пор я поняло, что ни за что не расстанусь со своими щупальцами.

Оно со всех сторон себя обнимет, взлелеет и, убедившись в собственной искренности, поплывёт прямо в каменные двери. Те заблестят словно бронзовое тусклое зеркало, что озёрная гладь в безветренный пасмурный день. Погрузится в них облачко, и гладь сомкнётся за ним непроницаемой каменностью.

Так вот оно что! "Инструкция" была написана прямо на самой двери, словно слова "Скажи "друг", и войдёшь"! И теперь... теперь Альвин должен был решить, от какой надежды он должен отказаться. Какая это может быть надежда, за которую он не стал бы цепляться всеми лапками, и которую он мог бы оставить, потому что она у него, в первую очередь, БЫЛА? Альвин раздумывал полминуты, прежде чем подойти к двери и заговорить, заикаясь:
- Я ос-ставляю свою надежду на т-то, что мой д-дальнейший путь будет б-безопасным и лёгким, что мне не в-встретятся с-смертельно опасные приключения, из к-которых я уже не в-вернусь прежним... А ещё... й-я оставляю свою н-надежду на то, что я с-смогу остаться простым м-мирным хомяком, ведущим простую б-безаботную жизнь... каким меня х-хотел видеть мой отец.
И, сказав эти слова, Альвин шагнул вперёд, надеясь, что дверь не встретит его непроницаемой каменной твёрдостью.

Стоит Тарик и с грустью наблюдает, уже зная с какой надеждой ему расставаться. Однако всех вперёд себя пропускает, дабы защитного света меча не лишать.

Шагнёт Альвин в стену и преграды не почувствует, но привидятся ему на миг посредь края чужого неприглядного хомячьи родные просторы. Нарядные города, весёлые и суматошные. Бряцанье колокольчика на двери лавки, уютный её полумрак, мягкий лап топот и торжественное пыхтение посетителей. Всякий хомяк ежели удостаивает себя сокровища книжного, пыжится и сияет, словно в семье прибавилось. И выбирает сокровище со всею ответственностью, с небывалым тщанием и столь же невероятной наивностью. Заглядывается на переплёты, касается тиснения, дыхание затая. Ушками шевелит, шёпот страниц слушает, носом потянет книжный приятнейший аромат. Бочком, наконец, влюбившись, бережно и смущённо представит свой выбор на одобрение: её вот хочу взять, смотрите какие картинки!
Но самые красивые "картинки" Альвин увидел, пока шёл до Дрожащих Храбрецов, сам дрожа и храбрясь, озираясь поначалу на каждом шагу. Поверить не в силах, что это взаправду с ним происходит.
Простые уютные деревушки. Яркое небо, густые леса. Возделанные поля. Он видел озёра с тропы, когда вдруг расступались деревья и вдали за их тенью сияли снежные вершины гор, и туда вдаль всё катились холмы, и трава переливалась, лоснилась как шерсть. Тогда лапы забывали идти. Мысли тоже. И покоем звучало небо, и земное небо в озёрной чаше.
И непонятно было, за что же такая радость, такая прелесть и благодать. Откуда на свете столько любви и счастья. И отчего ему, Альвину, сделан подарок, который за всю жизнь смотреть, вбирать и не взять.

Воспоминание уйдёт, а чувства – не сразу.
Альвин обнаружит себя во тьме непроглядной. Воздух недвижный, пылью, сухою землёю пахнет. И металлом, словно вспотевшей лапой подержался за поручни.
Зонтик задевает краями и верхом стены и потолок. Лапы чувствуют камень холодный, неровный, с уклоном вниз.
С зонтика каплет наземь, всё в тишине слышно. И поскользнуться недолго.

Щупальце мягко потянет за лапу – отойти от прохода.
Молча, вы ждёте Тарика.

Ждёте.
Ждёте.
Вроде и ясно, что времени-то всего ничего прошло. А в непроглядной тьме, таящей неведомые опасности, оно как-то гнетуще тянется.

– Альвин? – тихо окликнет облачко тьмы. Не "Дарко". То ли забылось, то ли ему известно, что не перед кем сейчас притворяться. – ... Там, с тростниками... не знаю, чем бы кончилось. Вы нас выручили.
Раньше ему не было дела до нового знакомца, а теперь появился интерес.
– Вы не крестьянин, правильно? И не воин. Вы горожанин, если я хоть что-нибудь понимаю. Зачем вы оказались в посёлке?

Хомячье сердце Альвина сжалось. Так вот, значит, какова его жизнь, надежду на которую он только что оставил! Он думал, что с этой надеждой он распрощается без сожаления - а сейчас уже готов был пожалеть о своём решении. Но... но дело сделано, и сделанного не вернёшь - теперь оставалось только идти вперёд... а где же Тарик? Без героя и его сияющего меча Альвин боялся сделать так дальше. Сложив зонт, Альвин осторожно повёл им из стороны в сторону, как слепой тростью, подслеповато вглядываясь в темноту и чувствуя, как холодок заставляет его шёрстку подниматься дыбом. Внезапно раздавшийся голос Ъ напомнил хомяку, что он здесь не один, и ему стало чуть менее страшно.
- Я... д-да, я горожанин... я был р-работником в книжном магазине. П-потому я и оказался там... что х-хотел приключений, подвигов, ув-видеть далёкие страны, как в к-книгах... - Альвин остановился, не решаясь признаться в том, что сейчас он уже готов пожалеть о своём решении.
- А в-вы? Как так п-получилось, что в-вы с Тариком... вы с Т-тариком путешествуете в-вместе?

  Убедившись что он остался один Тарик решил признаться. На самом деле он боялся открыться кому бы-то ни было, но был уверен, что уж что-что, среди тростника, в гуле остального шума не услышать его секреты. Поэтому он сказал даже вслух:
– Отрину я надежду, что
Мы с Нэхё вместе сможем быть.
Пускай так сильно я её
И смог внезапно полюбить.

Но коль её не колдовство такой-
Вот, черной тучей воплотило,
Не даст нам в старости покой
Наследная их сила...

  Хомяк скрепя сердце шагнул за остальными, высоко, как может, поднимая меч. Кажется шерстка на его мордочке была мокрой не только от дождя, но этого точно никто не видел.

Привидится Тарику странное место, тёмное и размытое, настолько плотное, что в нём можно подпрыгнуть, повиснуть и медленно опускаться, а собственная шерсть при том пушнее пушистого, волнами плывёт-колыхается. Облако-облаком, а не хомяк. И всё неспешно, быстро с места не двинешься, воздух плотный и ступать по земле неловко. Зато парить так приятно и так величаво, словно к небу возносишься.
И вот парит Тарик, парит. По сторонам оглядывается. Мечом неведомый край освещает, а его самого как будто никто и не видит.
Чей-то дом-лабиринт ракушкою крутится. Чисто, опрятно. Ветви парабол в кадках колышутся. Воронки повсюду, словно праздничные горшки с отбитым донцем. Большие, что двери. А ведь двери и есть! Только они тут и вниз, и вбок, и вверх. Под любыми углами. Верно! Парить-то можно по-всякому.
Тарик плывёт, мозаикой чёрной да серой любуется, вставками перламутровыми.
Окажется в комнате без углов. Сразу видно, комната для учения: всякие тут премудрости разложены, хитин да ракушки познаниями исцарапаны-исщерблены. Аж в глазах рябит!
Тут и облачко тьмы знакомое, на каждом щупальце кружевные манжеты чёрные, острые будто лезвия оттопыриваются. Учит уроки, да безотрадно, а потом у окна заклубится, обопрётся о стену задумчиво. Вдохновится немного и за военные планы примется, как стихи сочиняет.

Сквозь одну из воронок Тарик ещё две тени увидит. Тоже какие-то существа клубящиеся. Компаньоны, а может слуги. Один похож на кота неизгладимого, а другое на кошку, которая всё время сама по себе гуляет. Подозрительны их повадки, будто что-то они замыслили и тихонько сговариваются. Нет-нет, да оглянутся на Ъ, а то и ни сном, ни духом – они опять забормочут.

...
"А я, Альвин, солнышко лесное, ... натворило я дел", – услышит Тарик издалека.
Видение потускнеет.

"Я сиятельство темнейшее, но это титул учтивости. У меня нет земли, нет подданных, обозначено лишь обещание, что всё это будет, когда и если Их герцогейшество одобрят то, что из меня выросло".

— А они не одобрят, — пробормочет Ъ в сторону, набежит на него тень.
— Воспитание мне старались дать подходящее, да только вдали от дома. А я... нашло лазейки из укрытия и лишнего нахваталось. Не пройду я испытания мрачные. Как Их герцогейшество, наконец, увидеть меня решили, так мои компаньоны забеспокоились. Рассказали мне по секрету, что меня ждёт.

Тут облачко тьмы взглянет щупальцами на объявившегося Тарика и сознается. Просто и прямо.
— ... Я сбежало. Попросило заколдовать меня для надёжности, чтобы никто не нашёл и само я ничем не терзалось.
Укажет на великолепного мечника Альвину и добавит:
– А он меня расколдовал. Только теперь из-за моей пропажи война. Война это весело и затейно. Но Тарик, курабье моих очей, — вздохнёт Ъ, — он войны не хочет. И если он не хочет...
– ...
– ... значит, я должно вернуться назад. Рассказать, как всё вышло по правде.
– Вручить себя Их немилости и надеяться – вот мы что пытаемся сделать, Альвин. Для этого нам нужны мопсы: мы притворимся, что хотим примкнуть к Мраку, и так доберёмся до Их герцогейшества. Если повезёт.

Тёмное облачко явно подрагивает от мыслей о встрече с грозным родителем, но отвлечёт себя, затанцует вокруг Тарика. Восхвалит героя:
— Как он мчался навстречу мопсам. Вы бы видели! Вопреки всем шансам! Делал что должно, и будь что будет. Что мы понимаем про шансы? Если хватит смелости, достаточно одного из двадцати!

Альвин старательно внимал... но понимал он не всё. Общая картина была ему ясна, но некоторые детали оставались ему неясными... хомяк мог бы задать ещё много вопросов - просто для того, чтобы не стоять молча посреди подземной темноты - когда появился Тарик, и Альвин напомнил себе о том, зачем они здесь.
- Н-ну... идём в-вперёд? - нерешительно спросил книгочей. Однако мелькнувшая в хомячьей голове мысль заставила его спросить:
- Скажите, Т-тарик, а почему вы от-тправились в это путешествие в Т-тамплохо?

  Тарик на секунду даже замешкался. Ему казалось странным объяснять очевидное, но раз просят...
– Сказали нужно спасти картографа. На вражеских землях она. Ну мы и пошли. И сейчас пойдём. – Сказал хомяк, обнося Ъ мечом, чтобы не обжечь по радиусу света, а затем направился вперёд всех, путь освещая, но так чтобы и Альвину видно было куда ступать, и облачку, куда тучкой не удариться.

Осторожно и медленно вы спускаетесь вниз. Долго. Долго. Так долго, что перестаёт быть страшно и становится скучно.
Издали глухо слышатся вздохи и стоны, лязг металла, шорох, шорох.
Шорох, рассыпающийся топотком тысяч невесомых лап: легче хомячиных, – тонких, быстрых, холодных, будто сыплющийся песок. Этот шорох-топоток мурашками пробирается под кожу, словно камни вот-вот набухнут и начнут шевелиться мириадами тусклых насекомых.

Проход всё сужается, приходится лезть ползком.
Равнодушное давление камня ужас как непривычно. Не навес сверху – массив, в который как ни упрёшься спиной, как ни наляжешь со всей силы, даже не дрогнет. Не может хомяк сдвинуть гору. И равнодушие её ему беспокойно.

Кажется, целый день вы уже ползёте, а предела нет глубине. Хотя, конечно, за день проголодались бы посильнее, а тут начинает лишь в животе урчать-разговаривать недовольно.
И вдруг Тарик видит, что свет впереди перестал скользить плавно по стенам, затухая размеренно, а с какой-то дали его как отрезало. Значит, кончается там стена, начинается воздух: что-то пошире, чем опостылевший каменный тоннель. И шорох, к которому попривыкли уже, сколько ползёте, оттуда слышнее был, а тут вдруг притихло, словно тоже на той стороне свет увидели – и ждут!

Вот чудное дело. Никого совершенно не видно, никого и не слышно теперь, а далёкая темнота переполнена ощущением присутствия. Не один там кто-то, а много, очень много их.

Вскоре Альвин, вздрагивавший от каждого нового шороха, хотел уже, чтобы с ними кто-нибудь сразился и был изрублен светящимся мечом и пронзён зонтом, - уж лучше бой, чем это бесконечное томительное, давящее ожидание нападения. Но после очередного часа (часа ли? сколько времени они провели в этих подземельях?) блужданий в темноте Альвин уже устал бояться. Когда слишком долго боишься, даже хомячий страх притупляется со временем.
А вот когда Альвин ощутил, что они втроём идут прямо к неведомым существам, затаившимся в темноте и подстерегающим их, холодок снова пробежал по спине хомяка. И поздно было поворачивать назад, и хотелось положиться на храброго героя и его сияющий меч... но Тарик, кажется, тоже поддался страху и остановился в нерешительности. И тогда Альвин собрал свою хомячью волю в кулак и возвысил голос:
- Эй, вы, т-там! Мы з-знаем, что в-вы здесь! Ответствуйте: к-кто вы есть? П-покажите себя м-могучему господину Данко и Его Т-темнейшеству!

Тарик же молча вылез из тоннеля и высоко подняв меч для яркости его, вытянул руку с ним вперед и нарисовал краснотой "Злобный Х" в воздухе, будто рубил кого. Решилось Тарику, что так он будет выглядеть наиболее страшно.

Тишина. Леденящая тишина.
Вылезет Тарик и увидит вокруг себя виноградник подземный. Высоко во тьме висят гроздья. Свет меча их едва окрашивает. Очень крупные виноградины да усатые, надкрылья топорщат...
Тут-то мечник поймёт неладное! Никакой это не виноградник, это тьмутараканы расселись по верху стен, под потолком развесились. Бестолковые они, а живучие!

Застонет, заскрежещет во мраке надсадно. Сдвинется что-то тяжёлое, дрогнет пол. И выкатится на свет прямо к Тарику большущее металлическое колесо, знаками испещрённое. В нём тринадцать отверстий, и в каждое хитиновые пластинки вложены. На них нацарапано разными лапами: "Осторожно, зазор"; непонятная руна; "налево, налево, дверь"; "одиннадцать глаз"; "под усыпальницей"; схема механической ловушки; "Не спите!"; "Кто-нибудь видел мой невидимый плащ?"; "Бегите назад!"; "Согни булавку, чтобы перезарядить"; "Стены слушают"; схема замка; "8 4 9 1".

Альвин почувствовал себя до невозможности глупо - он требовал ответа от тьмутараканов, которые вовсе не умеют разговаривать! Если бы они умели смеяться, они наверняка посмеивались бы над "коварным и хитроумным советником". Альвин попытался грозно воззриться на тьмутараканов, но у него это не очень хорошо получилось. А затем обернулся к колесу.
- М-мне к-кажется, не стоит п-поворачиваться к тьмутараканам с-спиной, во в-всяком случае, всем т-троим, - шепнул он Тарику. - Я п-попробую осмотреть эту в-вещь, - и книгочей принялся изучать колесо. Это часть какого-то механизма? Это какой-то самостоятельный механизм? И для чего этот механизм служит? А может быть, это что-то вроде доски, на которой подземные жители оставляют послания друг другу?

Дрожь прошелестит по шерстке хомьчьей, её приминая, но дух Тарика крепок, не дрогнет сам хомяк. Только всё песню пытается вспомнить что в памяти всплыла про скрипку-лису. Странно. И при чем тут колесо скрипучее перед ними? "Магическое может быть?" – задумается герой подсвечивая символы себе и Альвину мечом, приглядываясь к ним, да с тараканов зоркий злобный глаз не спуская.

Колесо, как вскоре выяснит Альвин, не такая простая штучка. Если хитиновую пластинку извлечь, в содержащей её каморе – продольном канале – отжимается рычажок. И последовать может всякое: под металл не пробраться, не увидеть, с чем рычажок связан.
Привод, движущий колесо, уходит в стену. А от него в обе стороны едва различимый зазор словно тонкая трещина стену пересекает. Очень ровная трещина. Эта стенка, пожалуй что, открывается, но чем? Здесь ни ручки, ни выступающих камней, ни заметно отполированных участков. И петель никаких Альвин тоже не заприметит.

Пластинки, поймёт книгочей, провели в барабане разное время. Старые мелкой пылью присыпаны, которая не стряхнулась даже от вращения колеса. Она в царапинах скопилась, и прочесть их сложней. Так приметив, Альвин отыщет самую новую пластинку. На ней схема замка. И книгочей ничуть не уверен, но чем дольше к ней Альвин присматривается, пытаясь отделить желаемое от действительного, тем больше блазнится, что видел уже, если не этот чертёж, так похожую лапу. На картах у Метаторы.

Тарик тем временем бдит великолепно и грозно, как не всякий сможет. Шевеления усов заметит Тарик. Неравномерно они топорщатся, будто в рисунок нарочно складываются. Не рисунок даже... Буквы! Азбука! Шевелятся усы, переползают тьмутараканы, зарябит от них, и постепенно весь целиком орнамент сложится.

Прочтёт Тарик по тьмутаракньим усам, голову запрокинув:
МИЩУДУБ И МЫЛШОРП УДЖЕМ ГИМ АЗ ЯСЬТАЖРЕДОП

  Глядит Тарик на тараканов. Слова видит, но странное что-то. Головой тряхнет, будто морок сбрасывая, но всё равно не то. Неужели забыл он как читать? Видимо.
– Подержаться за миг между прошлым и будущим, – все же медленно он произнесет, но так и застынет в задумчивости, а правильно ли он читает?..

На такие загадки Ъ не утерпит и высунется под маскировкой из лаза. Щупальце деликатно выгнется из под ткани, вглядится. Облачко тьмы целиком озадачится. А затем, подражая тьмутараканам, повиснет вверх тормашками: облачностью кверху, а куполом зонтика книзу, – изящно описав полукруг. Щупальца шевелятся плавно, и похоже оно на морской анемон.
– Теперь я вижу! – порадуется исчадие тьмы, поддерживая Тарика. – Хм, хм. Хм? Миг между прошлым и будущим – это же настоящее. Что для вас настоящее, о, гроза моих очей, зоркий Данко?

– Для меня настоящее это друзья. И меч. Обнимемся что-ли? За всех разом и подержусь, – предложил хомяк и правой лапой, которая с мечом, к Альвину потянулся, чтобы Ъ его светом при объятьях не обжечь. Потом вспомнил про злобную конспирацию и добавил, – сговор тут будем устраивать. Злобный.

Ъ посмеётся, перевернётся с "головы" на "ноги" и готовно обнимется. Зонтиком всю конспирацию наведёт: тьмутараканам объятия сверху не видно.
– Самый лучший ответ, – шепнёт оно Тарику мило.

А по усам уже побежали волнения. Начало складываться: ОНЕЧЕВТО ЕН – по всему потолку повторами.
Колесо вдруг само закрутится, плюнет хитиновыми пластинками. В Тарика цифрами полетит, в Альвина – про булавку, в облачко – "налево, налево, дверь". Хитин лёгкий, не больно поэтому.
Вращаясь, колесо обратно в стену уйдёт. Для него там дверца откроется и захлопнется.

Тут разверзнется пол под лапами. Ъ сдавленно ахнет, сожмёт объятие, и Тарик не выскользнет из кольца щупалец. Останется висеть над пустотой.
А внизу скрипит и стонет механически, будто змея ползёт и чешуи металла трутся. Вот уж прежде не слышанный лязг! Веет оттуда сухим, горячим, неживым.
И тараканы туда всей волною ринутся. Только не падают, а с пола на потолок, что под полом, в провал текут.

Тарик в сторону на пол меч отшвырнёт, чуть качнется, да Альвина за лапку схватить норовит. Сожмёт её крепко, да качнувшись подальше отпустит, так чтобы библиотекарь в сторону полу летел уже, а не вниз.
Просядет в воздухе нежная Нэхё под весом двоих но Тарик сам за неё схватится, держать себя помогая, да шепнёт:
– К краю лети, да отпускаемся. Там уж я сам удержусь за край, если что.

Маневр Тарику удастся лихо. И мечом не промахнётся, и Альвин покатится по полу, благополучно миновав опасность.
Облачко тьмы молчит, не до разговоров ему. Соберётся, заклубится. Удержит выскальзывающего хомяка, долетит до края и мягко на лапы поставит. Там выдохнет и повиснет на Тарике, дух переводит.

– Фух, – молвит оно, наконец, мазнув щупальцем по облачности своей, словно трепетно решило прилечь. Да передумает. Не до утончённой нервности нынче.

Оно аккуратно заглянет в провал так чтоб, если вдруг закроется, щупальца не оттяпало. Потом смекнёт, что тьмутараканы ещё бегут: не станет же их ловушка их же давить? Закроет зонтик и нырнёт вниз в горячую железную тьму – разведать, что там.