Taedium vitae <<отвращение к жизни>> | ходы игроков | Стальной лед (Таша)

Боль священна. Не несет в себе чужого смысла. Не прячет лицо под веером пальцев вечности. Не выпускает иллюзорную дымку страданий. Наперекор всему. Только маленький агатовый шарик внутри живота. Разбитый, задавленный, погребенный под корочкой чуждой реальности. Сколько страха можно испытать за одну долю секунды, когда глядишь в глаза обезумевшей смерти, и просто не веришь, что она может коснуться лепестков твоей души. А что если иначе? Что если ты становишься ее вершителем, ее немым палачом, аватаром смерти? И просто спрятаться не выйдет. И просто улыбнуться тоже не получится. Каждый вдох будет резать острым лезвием жаркого ножа, каждое движение измученного тела принесет разлагающийся яд в страждущий жаждой организм. Непросто быть убийцей. Непросто рушить чужую жизнь. Стирать в порошок огоньком раздувшегося пепла. И есть только одна сила, способная отречь святую боль – сила блага и одиночества.

Тени бродили по улицам, осторожно переплетаясь в лужах больших зданий. Недавно прошел дождь. Звонкий, хрустальный, подпитанный влагой добродушного и глупого неба. Один неосторожный шаг и ты уже скатишься в бездну роковой десны. Зарницей алело небо у каемки горизонта. Солнце старалось пробить своими иглами покров темных облаков, но сил у него не хватало. Обессиленное, уставшее солнце. Ему иногда тоже хочется отдохнуть. Сложить пылающие крылья и упасть в синь космических просторов. Просто хоть раз закрыть глаза. Война его призрачного света с гладью двояковыпуклых облаков породили столь прекрасное зрелище, что душу защемило, придавило нещадным куском боли. Странное чувство, когда глаза не способны донести до разума всю прелесть бездны перед собой. И лишь один шаг может стать судьбоносной поступью того самого рока, от которого ты бежишь пол своей жизни.

Улицы были пустынны и одиноки. Не гудели машины. Не кричали люди. Не свистели работающие котлы рядом стоящего минипроизводства. И не смотря на летнюю листву и трепещущие под ветром цветы, было холодно, дико холодно. Мертвый, разбитый вдребезги город. Когда-то живущий сотнями жизней, когда-то зовущий хором голосов. А теперь потерянный на задворках чужой реальности. Рядом со скамейкой валялся брошенный велосипед, подрагивая трескунчиком в колесе. Чуть дальше маленькая кукла-пупс. Где-то газета, а где-то чашка недопитого и разлитого кофе. Брошенный город. Брошенный не по воле людей, но по некой более высшей силе, силе, которой невозможно противостоять. Ведь все величие людского рода тает под сенью золотых куполов светила.

По перекресткам и мостовым гуляла сладкая боль и тоска. Лишь отголоски, лишь маленький проблеск чуждости. Но, черт возьми, как же это давило на натянутые струны нервов! Хотелось кинуться в омут чистой воды, закрыть глаза и забыть… забыть… просто навсегда вычленить память из больной головы. Но она не станет сдаваться. Она не будет роптать. Ей ведомо другое чувство и с жадными клыками ее мучений не сравнится меркантильное, человеческое чувство стыда.

Сталь натянутых тросов труб испускала легкие клубы пара и, возможно, это было единственным намеком на дыхание еще живого города. Белые ленты платья развивались на ветру, лопаясь шелестящими волнами и разбиваясь о тонкие ноги. Ты стояла посреди площади, в тени огромных туч, в тишине окружающей смерти. Жадно глотала ледяной, пропитанный свинцом воздух. И только глухое безразличие вокруг. Одинокая глыба бетона и металла.

Впереди послышался зов. Едва ощутимая песня. Даже не песня – мелодия. Нежная, ласковая, исполненная призрачного очарования. Эхо какой-то глупой надежды на более живой, красивый мир. Доносилась она из маленького переулка на другой стороне площади. Приглядевшись, ты заметила на кирпичах мостовой маленького котенка. Заметила и замерла – ты была уверена, что в этом рукотворном Аду жизни быть не может.

Вереницей сладких воспоминаний утопали ядовитые, прошмаленные небеса в закатных руинах облаков. Тысячи сказок, забытыми перышками улетевших птиц, осторожно обнимали заветную землю. Нет хуже чувства, нежели одиночество. Нет страшнее боли, чем терзания порванной в клочья души. Каждый миг отрезвления приходит ударом острого кинжала в спину, лезвием, занесенным над тонкими нитями вен. И становится наплевать на громогласные позывы принципов, на индивидуальные чертоги позабытых слов. Зачем слова, когда есть привкус мести на губах? Ванильный, сладкий, пропитанный едва ощутимой горечью. Хочется выкинуть из головы даже мысль о печали, даже намек на самобичевание. Просто чтобы поверить – я могу, я умею быть сильнее этого мира. Даже крылья, будь они неладны, окованные в цепи теряют свой смысл, становятся бесполезным хламом. И зачем они тогда нужны? Не проще ли отрезать их, выдрать вместе с костяком лопаток?

Отчаяние подкралось так тихо, что Таша просто потеряла сам момент его прихода в запачканную душу. Пришло и пришло. Пусть себе сидит. Жалко, что ли? Каждый день кто-то умирает, каждый день кто-то новый впервые открывает глаза. Но какое это имеет отношение ко мне? Эгоизм заложен в самый глубокий комплекс подсознания. Это фундамент, досрочно вставленный в плоть, пропитавший ядом каждую клетку. И не деться от него, не спрятаться. Будешь бегать по кругу, как взбешенная лиса. В каждом действии, в каждом поступке он находит свой отголосок.

Тело покрылось мурашками. Проклятый холод. Как же он контрастировал с окружающей маской лета. Мертвый лед в глубине затерянного города. Трава хрустела на ветру, а изумрудные листья позвякивали. Все ненастоящее. Глупые декорации. Рассеченное надвое амплуа. Но хуже всего была тишина. Как же больно она давила на голову, буквально въедая в землю. Насколько сильна была ее прозрачная, оледенелая рука. И только шагом на вдох можно было ответить этой мерзкой субстанции, пробравшейся в самое нутро.

Опустившись на колени, Таша тихо всхлипнула и прижала руки к животу. Закрыла пекущие глаза и что-то прошептала. Скованный, покинутый дух. Пару слез блеснули из-под вьющихся ресниц.
- Мне не страшно. Не больно. Не страшно. Не… - Она как заколдованная повторяла эти слова по кругу, пытаясь вычленить из себя болезненные всполохи слез.

Отвлекла ее мелодия. Потянула за собой, увлекла в пространство жизни. Эта жуткая тишина внезапно отступила, откатила в сторону голубым вихрем, и вдали мелькнул маленький огонек надежды. Подняв голову, Таша по-детски, рукавом, размазала слезы по лицу, оставляя мутные разводы. Взгляд ее темно-синих глаз устремился в переулок, из которого доносилась манящая мелодия.
- Не реви. Пожалуйста, только не плачь…
Приподняв подол белого платья, девушка сделала пару неуверенных шагов вперед, а потом заметила котенка. Поражение, замешательство, радость – все смешалось под сенью снопов золотистой мечты. Так хотелось верить своим глазам, а не голосу разума. Так хотелось упасть в пропасть снов и никогда-никогда не просыпаться.
- Будь сильной, плакать нельзя.
Голос прозвучал более уверенно, и последняя слеза так и не покинула вотчины хрустальных глаз. Наконец, собравшись с силами, Таша пошла вперед, будто рассекая холодный туман этого иллюзорного города. Шаг и вдох. Шаг и выдох. Главное не терять ритма.
- Они сами виноваты. Не ты. Нельзя плакать.
Шаг и еще шаг. Как же не разучиться дышать? Боже, как же сложно не разучиться. Фигурка котенка впереди наплывала все ближе и ближе, почему-то теряя свою реальность и размываясь, будто смазанная скипидаром картина.
- Ты сильнее. Не плач.
Наконец он оказался совсем рядом. Таша с удовольствием вдохнула горящими легкими пронизанный пустотой воздух и, вслушиваясь в мелодию, внимательно посмотрела на котенка.

Котенок был пепельно-серый. Его дымная шубка напоминала живой смог, развивающийся на холодном ветру. Большие, неестественно огромные, будто мультяшные глаза, источали яркий призрачно голубой свет. Уши заканчивались острыми кисточками шерсти. Хвост был тонкий и намного длиннее, чем положено, на конце его развивался большой пушок. Встав с плитки мостовой, котенок подошел к тебе и нежно потерся о замерзшие ноги. Он источал тепло и ласку, новые ощущения в этом умершем мире. Мелодия стала сильнее. Звуки рассыпались хрусталем по камням, отражаясь в ушах. Сделав пару шагов, котик пошел вперед и остановился, внимательно глядя прямо тебе в глаза. Он звал, он хотел, чтобы ты пошла за ним.

Небо не умеет прощать. Боль не умеет забывать. Людям так нужны имена. Далекие, зовущие, манящие. Как отголосок недостижимого могущества, звезды, которой так хочется порой воспарить в агатовый росчерк ядовитых всполохов млечного пути. И один шанс, одна дорога, разбитая кусками одиночества, выеденная приставками и суффиксами. Что можно отдать тому голоду, что пожирает изнутри? Лепит свои немые наставления. Шаг и легкие горят. Выдох и боль становится куда роднее, чем этот маленький комок, бьющийся в груди судорогой несдержанных чувств. Слабость. Только слабость способна разбить ворох грез на тысячи мелких кусков хрусталя. Рассыпать под ноги и заставить идти по ним каждый божий день. Мы сами выбираем свой путь. Мы сами укладываем проклятие мечты на кровать бестелесной надежды и насилуем грубо, извращенно, подавляя в себе сочувствие и жалость. Потому что жалеть умеем только лишь себя.

Таша бросила осторожный взгляд в просинь неба. Не умеет оно быть другим. Люди приписывают ему понимание, гордость, возвышенность, жестокость, а оно по прежнему прячет глаза в безразличие облаков. Укрывается трепетом заходящего солнца. Тут всегда закат. Закат жизни, силы, любви и целей. Он есть знаменем, адским флагом живого огня, который служит лишь напоминанием о черствой боли в груди, о том, что ты совершил и к чему это привело. И каждый порыв ледяного воздуха сдирает кожу, разрывает клетки, выливает жидкую, расплавленную холодом кровь.

«Я человек со снятой кожей,
Каждый поцелуй, как шрамы,
Каждая слеза - игла»

Обняв себя руками и постаравшись хоть как-то отогнать подступившие сумерки разрывающего холода, Таша сделала пару шагов по плитке и услышала как та отголосила звонким хрустом. Этот мир стал таким хрупким от холода и льда, как и ее жизнь. Лишенная на право смерти, застрявшая в этой иллюзии. Теперь весь остаток ее надежды был сосредоточен в этом пушистом комочке на мостовой. Заставив себя дышать, девушка побрела за котенком.

Впереди мелькнуло озерцо едкого тумана, заполняя пространство вокруг. Салатовые и изумрудные всполохи. Котенок, оглянувшись на тебя, скользнул прямо в него, скрываясь из вида. Подойдя чуть ближе, ты почувствовала легкую сонливость. Туман был густой и объемный, он клубился вспышками пара. Но рядом с ним было теплее и уютнее. Будто корочка прозрачного пузыря, возвещающая проход в новый мир.

Страх? Как она могла ощущать страх в этом месте? Наоборот, животный ужас, чудовищный, всеобъемлющий. Но, как бы то ни было, Таша знала одно – она совсем не хотела оставаться тут одна. Снова. Маленький котенок стал надеждой, пушистой мечтой. И так не хотелось ее терять. Набравшись сил и выдавив из оледеневшего тела остатки решительности, Таша осторожно протянула руку и коснулась вязкого тумана. Постояв так пару минут, она быстро скользнула в его объятия, шепча про себя слова давно забытой молитвы.

Выходом боли и сотней безжалостных мелочей, тела коснулись острые снежинки изумрудного хрусталя. Рассыпались мысли иллюзиями бытия, разнося в клочья логически построенные фразы. Ошметками души завертелись звездочки в глазах, запорхали кульбитами бабочек. Выходи и не бойся. Дверь захлопнется за спиной, выворачивая наизнанку внутренности. Отрежет малейшую надежду на лучший путь. Спираль, наконец, сомкнет бархат век и оставит на теле шрамы миражей. Туман обнял жестоко, вполз в кожу, в глаза, залез в самое нутро. Устроился в животе, разрывая адским холодом. Судороги свели тело, сожгли органы стужей. В уголках глаз выступили слезы, которые сразу превратились в колючие хрусталики льда. Ядовитая зелень вокруг достигла мозга, усыпляя сознание, переворачивая мир снов в реальный. Тело ослабло и ускользнуло, не поддаваясь молчаливым уговорам.