Taedium vitae <<отвращение к жизни>> | ходы игроков | Янтарь слез (Хэлла)

Вереск. Почему-то всегда на ум приходит это «кормовое» растение. И не объяснишь воспаленному воображению, как далеко способны завести фантазии, куда могут уронить собственные сны. Жизнь всегда несправедлива, просто к кому-то больше, а к кому-то меньше. Осторожно прикасаясь аметистовыми щупальцами к нежной коже лица, тишина будет с упорством нарисованного кролика стараться выпотрошить на поверхность снежный калейдоскоп ветреной мечты. А куда прикажете деть одиночество? Оно не умеет прощать. Ему не ведомы слезы, оно не слышит молитв. Просто входит в душу коконом неустанного шелкопряда и плетет там паутину серебристой клетки. Заглянешь в глаза зеркала и поймешь, что зверь там, за тонкой гранью стекла – это не ты, а лишь глупая шутка этого мира. Размоют слезы карандаш на бумаге, сотрут четкие линии. И когда-то красивое, живое лицо, изображенное серым грифелем, превратится в уродливую маску испещренной вечностью плоти. Как в сказках обычно происходят чудесные метаморфозы с уродливыми принцессами, так тут из Истинной красоты, как из куколки, тихо вылезает на свет одичалая боль. Вылезает и щурит свои бусинки-глаза на окружающих, обжигая их своей ненавистью, расплавляя своей скорбью.

Больничная палата. Такая надоевшая. Сколько времени ты пролежала на этих серых простынях? И пусть их меняют заботливые медсестры, пусть взбивают дышащие пылью подушки, все равно их смятое тепло остается «своим». В одной общей палате на третьем этаже роддома было шесть коек. Почему роддом? А кто их этих врачей знает. Запихнули сюда как тюфяк ненужный. Завернули в паки анализов и исследований, обмотали проводами капельниц и успокоились на том. Ей было все равно. Какая разница, где лежать и с кем делить койки? Так она думала сначала. А потом нервы начали сдавать. Тяжело лежать с теми, кто делает два самых трудных поступка в этой жизни – приносит жизнь и отбирает ее. Тут лежали не только будущие мамы на сохранении, тут лежали девушки, чьи больные, огрубевшие и измученные сердца решили избавиться от маленького теплого комочка под грудью. Абортницы – так их тихо называли в коридорах. И по-разному относились. В большей степени, конечно, укоряли, так и не решив, кто имеет право отбирать ту жизнь, что не принесет счастья этому скучному миру. Хэлла об этом даже думать боялась. Она навсегда лишилась возможности оставить после себя маленькую кроху, мизерную частичку. И темными ночами, среди тех, кто сладко спал и видел жизнь, она слышала только слезы смерти, которая холодным паром дышала ей в лицо, напоминая обо всех пережитых ужасах.

Нет силы на свете, которая смогла бы унять эту боль. Потерять любовь – страшно. Но хуже, когда теряешь даже намек на надежду. Безысходность, безнадега – они разрывают изнутри двумя острыми желобами скользких рук, вырывают внутренности, перекусывают вены, вгрызаются в уставшее биться сердце. Когда-то была грусть. Когда-то была печаль. Когда-то по жилам перетекала тоска. А теперь осталась только эта невыносимая боль. Как много человек может вынести, сколь многое он может пережить. Хэлла знала цену своей жизни. И иногда очень хотелось сказать, что суммы такой у нее нет и пусть эта гребанная жизнь, напитанная чернотой угасающей души, катится ко всем чертям. Много слез впитала тогда ее подушка. Поняла и приняла, кто же кроме нее это мог сделать.

В сладкой дреме тонула палата. Сейчас тут было пусто. Всех мам и «убийц» отпустили на выходные домой. А ее должны были выписать в понедельник. Отрочество от мира не давало права его не воспринимать. Не нравится – не живи, не хочется – не глотай. Давно уже это стало понятно. Деревянной, прожженной сигаретами табличкой висело в голове на самом «почетном» месте. Отчаяния не бывает много, всегда бывает больше, чем способен перенести. Всегда бывает меньше, чем можешь осмыслить. Глава этой книги никогда не будет дописана и ее любимая героиня повиснет меж двумя стенами на тонком волоске выбора – огонь или же лед. Лед убивает долго и мучительно, вмораживая кости в хрупкий хрусталь, заставляя органы потихоньку умирать, а мозг впадать в спячку. Огонь сжигает сразу, до пепла, до бронзовой трухи. Разрывает изнутри алым цветком, принимая в свои заботливые объятия, не оставляя ничего, кроме страшной, очищающей боли. И что выбрать, когда уже вот-вот сорвешься вниз? Куда посмотреть, если даже веки отказываются слушаться?

Жаркое солнце проходило сквозь огромные стекла и замирало на кончиках трепещущих под ветром шторок. Вылинявшие, застиранные до серовато-желтого оттенка, они трепыхались как рыбки без воды. Тишина давила на голову, просто чудовищной кувалдой, до такой степени, что голова начала немилосердно болеть, будто в отместку за свою брошенность и покинутость. На сером полу игрались два солнечных зайчика, они то соприкасались друг с другом и сливались в золотистую лужицу, то наоборот разбегались по разным углам. Их веселой кротости не было предела. Так радоваться умеют только неодушевленные частицы этой планеты. Только им дан сладкий рок незнания. На стене напротив тикали часы. Как же надоел их монотонный стук! Казалось, он не разгонял тишину, а наоборот сгущал ее, выводил на новый виток спирали. Ты лежала на своей койке, погруженная в собственные раздумья, путь к которым был забит тяжелой доской презрения. Помешал тебе скрип двери. Медсестры никогда не стучат. Они всегда чувствуют себя тут как дома. Сейчас сюда заглянула старая Галина Петровна – жуткая, невероятно самоуверенная особа. Презрительно окинув тебя насмешливым взглядом, она сказала:

- Готовишься к выписке, деточка? В понедельник тебе места тут уже не будет. – Нахмурив тяжелые, затронутые сединой брови, она капризно добавила – К тебе посетитель пришел. Я кстати не помню, чтоб тебя проведывали. Особенно молодые парни. В любом случае, больница – это не место свиданий. Уводи своего друга вниз, и гуляйте себе сколько влезет под зданием, на радость погода хорошая, а за собственным парком мы следим.

Прощебетав это все крикливым тоном, медсестра поспешно скрылась за дверью, оставив после себя запах тяжелых, невероятно омерзительных духов.

"Тик-так, тик-так..." - отсчитывали часы медленно сочащиеся сквозь пленку бытия минуты. "тик-так, тик-так..." - будто исправный метроном вторило им сердце. Время то бежало, то, казалось замирало на месте, превращая реальность в некое подобие желе, не давая течению жизни идти своим чередом. Хэлла, не отрываясь, следила за солнечными зайчиками. Как же ей сейчас не хватало этой теплоты и беспечности... Она бы сейчас наверное все отдала, чтобы тоже радоваться жизни, улыбаться хоть чему-нибудь, не важно чему, главное, чтобы это была искренняя улыбка. А ведь если бы ее книга все же имела особенность сбываться, то она бы сейчас не лежала в больнице, съедаемая болью и одиночеством. Та Хэлла, что была выдуманна ей самой, не умела долго грустить, чего бы ни приключилось, ну почему ей, Кате, не хватает этой черты характера? Неожиданно противный скрип смазал ее размышления, бессовестно вторгшись на личную территорию внутреннего мира. Хэлла устало посмотрела на заглянувшую к ней медсестру. Ну что там опять? Физиолечение? Уколы? Капельница?...что?! Посетитель??? Вот это было весьма и весьма необычно. Молодой парень... Может бывший навестить решил? - мелькнула мысль словно одинокий огонек, оторвавшийся от фейерверка, и теперь медленно умирающий, растворяясь в темном бархате ночного неба. Как бы то ни было, нужно было выйти из палаты и выяснить в чем дело. Хэлла наспех натянула тапочки и вышла в коридор

Пустота на этаже была невыносимой. На выходные тут было тихо и пыльно, как в давно забытом склепе. Но сейчас почему-то даже дежурная не сидела за маленьким столиком посреди коридора. Не раздавались голоса, не шумели кондиционеры, даже за окнами, казалось, мир остановился. А бывает так чтобы птицы устали петь? Чтобы машины замерли на обочинах, лишь бы не мешать ревом своих моторов чему-то более великому? В такие моменты хотелось забиться в серые, пропитанные пылью простыни и притвориться, что тебя нет в этом мире. Упасть в пропасть своих грез, застыть где-то в межреальном континууме. Просто замереть маленьким атомом в вакууме ускользающих минут. Но и этого лишила немилосердная хозяйка-судьба.

Эхо шагов рикошетом ударялось в стены и возвращалось назад, создавая впечатление объемности, будто рядом шагали еще десятки таких же уставших Кать. Случайно дотронувшись до шероховатой штукатурки стены, ты, внезапно, вздрогнула от обжигающего холода. Странно, не могли быть стены такими холодными. Легкий халатик развивался сзади, оставляя после себя белое марево на свету. Вот и нужный поворот.

На облезлом, мягком и просевшем стуле ядовито-зеленого цвета сидел совершенно незнакомый парень. Сидел вальяжно, будто он был дома у камина с любимой собакой, газетой и стаканом виски. Один лишь взгляд на него и ты сразу почувствовала, что он Гость. Просто Гость. Без обозначений, без определений. Ничего не было в нем особенного на первый взгляд. Простая внешность, не худая и не толстая фигура, немного неправильные черты лица. Но весь облик подошел бы восковой статуи намного больше, нежели живому человеку. Что-то в нем резонировало с окружающим миром и это что-то было куда более значительней возможности дышать, ходить и мыслить. Устало подняв голову, Гость застыл на твоем лице серебристым взглядом альбиноса. Его пепельно-серые волосы обрамляли лицо высеченное из мрамора и залитое желе. Просто маска, без выражения, без смысла, без целей. Единственное, что привлекало взгляд в его облике – это ошейник, проглядывающий сквозь белоснежный отворот рубахи. Он был высечен из серебристого металла и инкрустирован удивительными камнями – черными, впитывающими свет и гоняющими внутри золотые звезды пойманных солнечных зайчиков.

Отдернув руку от мертвенного холода стены, пока он не пропитал все еще живую руку, Катя оборвала сочную дробь шагов, что резала материю тишины на части. Первым чувством было разочарование. Как же она ошибалась! Дура... Неужели она решила, что все может вернуться на круги своя, и он придет за ней? "Чудес не бывает, свыкнись наконец!" - беспощадно напомнил внутренний голос. Хотелось плакать, но делать это при чужом человеке она бы никогда не стала. Хотя человеке ли? Существо, сидевшее здесь, скорее напоминало куклу, по каким-то причинам оживленную сумасшедшим гением, забывшим, однако, наделить свое творение красками подлиной жизни. А вот кукол-то Катя боялась. Старая, зарубцевавшаяся было, фобия открылась, распространяя гнойный смрад в подсознании. И когда гость повернул голову, девушка неловко отшатнулась и попятилась назад, но тут же взяв себя в руки, ответила на его взгляд своим, немного дерзким и с вызовом, что придавало Катерине немалое сходство с "книжной" Хэллой. Однако вся ситуация казалась ей неестественной и надуманной, будто невидимый руководитель лепит сериал ее жизни по неведомому сценарию. Внешность незнакомца была раздражающей и какой-то неуместной - пугало его восковое лицо, приводили в смятение страшные хрустально-прозрачные глаза, нервировали его вялость и молчаливость, настораживал странный ошейник. Решив порвать тонкую паутину затянувшейся тишины, Хэлла спросила:
- кто вы такой и что вам надо?

Гость продолжал внедрять в психику свой остекленевший неживой взгляд. На его лице не отразилось не малейшего намека на эмоцию, хоть одну, хоть тень. А так хотелось. Мертвая душа, говорят, забирает с собой способность чувствовать, переживать, зато приносит в отместку голубые всполохи безразличия. Как можно быть бездушным, бессердечным, бесчеловечным? Очень просто. Гуманизм проявляется только там, где берет начало эго. Напыщенная самоуверенность, высокомерная гордость – это и есть тот компост, которым удобряют растения альтруизма. Незнакомец не шелохнулся и, казалось, если он сейчас двинется, суставы его несмазанных конечностей начнут издавать скрип. Тем не менее, на вопрос он ответил мягким, приглушенным голосом:

- Кто я не имеет никакого значения. Важнее кем бы хотела быть ты… Катя. – Выделив твое имя особой интонацией, он будто заранее перечеркнул любой намек на Хэллу, хоть и непонятно было, откуда он знал. – Скоро двери этого места выплюнут тебя, как ненужный мешок прогнившей картошки. Тебе некуда идти. Тебя никто не ждет. Одна лишь пустота. А ты знаешь, что она с тобой сделает? Темной ночью, во мраке фонарей, ты будешь бежать от собственной тени, погрязая в городских трупах еще больше. Каждое светящееся окно дома будет тебе напоминать о потерянном уюте. Каждый ребенок будет вгрызаться в твою плоть с извращенным усердием отощавших собак. Город не принимает тех, кто отказался от своей жизни. Ты выпала из орбитали, ты упала в объятия нежной боли. Но хочешь ли ты тут остаться? Хочешь ли бродить в том мире, которому ты больше не нужна?

Уголки губ Гостя медленно, мучительно медленно раздвинулись в некотором подобии улыбки. Пугающий оскал. Настолько добродушный и искренний, что сразу веял потусторонним присутствием. Не спуская с тебя внимательных, белесо-молочных глаз, парень добавил чуть тише, практически прошептал:

- Я могу помочь.

- что? Помочь? - девушка громко рассмеялась. Ей не было весело, скорее это был жест отчаянья и недоверия. Почему-то Катю не пугал странный посетитель. Он ее раздражал. Да что этот заторможенный альбинос может сделать? Найти ей новую семью? Купить квартиру? Или возвратить здоровье? Что он может знать о боли, чтобы так рассуждать о том, что произойдет с девушкой, когда она попадет на улицу?! Все эти вопросы назойливыми мухами бились о черепную коробку, лишь распаляя и без того недружелюбное настроение. Катя еще раз взглянула на визитера, внимательно и долго, будто хотела просверлить этого странного человека насквозь, докопаться до его помыслов и побуждений, понять, что же действительно ему от нее надо, но вновь натолкнулась лишь на стальную маску безразличия.
- а теперь послушайте меня, мистер благодетель! Если вы думаете, что будучи в сломленном состоянии я буду лишь пускать сопли и распускать уши перед каждым встречным-поперечным, то вы жестоко ошибаетесь. В обиду я себя не дам, и не позволю запугивать! Хотите помочь? А чем? И есть ли смысл? Брать с меня нечего, а в безвозмездный альтруизм я не верю. Выкладывайте все на чистоту или валите отсюда к чертовой матери! - зло прошипела девушка в лицо гостю, продолжая сверлить его глаза своими.

Незнакомец продолжал мило улыбаться. Его мертвые глаза казались столь поверхностными, что даже пуговицы, пришитые к плюшевым мишкам, выглядели бы более живыми. Осторожно приподняв одну руку, он провел тонким, изящным и невероятно длинным пальцем по черным камням на ошейнике. С некоей долей отвращения ты приметила, что пальцы его увенчаны острыми ногтями, прозрачными и будто гелиевыми. Проследив глазами за его рукой, ты заметила как вспыхнули звезды внутри камней и закрутились в золотистом хороводе. Мир качнулся пару раз, а спустя пару секунд поплыл и деформировался. Лишь на полминуты тебе доставили радость наблюдать новый мир. Только 30 секунд. Но и этого было достаточно. Стены больницы покрылись переплетениями плюща. Изумрудные яркие листья оплетали и потолок и пол. Кое-где встречались потрясающие лиловые цветы размером с голову. По полу стелились клубы салатового дыма, а потолок тонул в лазурных всполохах мягкого света. Но не это заинтересовало твой взгляд. За бывшей дверью, которая вела в коридор, ты увидела Его. Он был точно таким же, как в тот роковой день. Таким же, когда автомобиль размазал его кости по асфальту. Его добрые глаза светились болью и одиночеством. Он стоял за стеклом, прислонив ладони к запотевшему зеркалу двери, и смотрел на тебя жадным, зовущим взглядом. Но не успела ты осмыслить происходящее, как мир дрогнул еще раз и вернулся в привычное состояние. Это снова была та самая больница, те же холодные стены и тот же Гость на стуле.

Он убрал руки с ошейника и внимательно смотрел на тебя. Безразличный взгляд приобрел насмешливое выражение. Немного пододвинувшись вперед, он тихо произнес:

- Это то, чего ты была немилосердно лишена, Катюша. Это то, что отняла у вас та самая жизнь, которая сейчас издевается над больной, истощенной душой. Ты потеряла все. Но только эта утрата есть первопричиной остальных. Закрутишь юлу, и остановиться она без чужой помощи не сможет. Так и твои беды, они раскручены с такой силой, что не остановятся, пока ты не умрешь. Я предлагаю тебе вернуть то, что у тебя отняла холодная рука рока. Я предлагаю, не заставляю. Это лишь твой выбор. Но полоса отчаяния не отпустит тебя, будь уверена. Я могу вернуть тебе самое дорогое, что было в твоей жизни, а ты можешь принять этот дар или отказать.

Девушка задумчиво пожевала губу. Видение было потрясающим настолько, что просто не могло быть настоящим. Но и настолько, что заставляло сердце трепыхаться в груди с бешеной скоростью, настолько, что с корнем вырывало душу из истощенного тела и выворачивало ее наизнанку, настолько, что хотелось плакать, кричать и смеяться одновременно. Злость ушла с лица Хэллы, но настороженность никуда не делась. Она навсегда приросла к лицу и содрать ее можно было лишь вместе с кожей.
- для того, чтобы...принять вашу помощь, я должна умереть? - медленно, будто сама не веря своим словам, спросила девушка у визитера

Приторный смех разлился по комнате, пробивая выщербленный потолок и рубленую плитку пола. Неживой и искусственный, как и сам Гость. Глаза впервые блеснули намеком на жизнь и пролетели снизу вверху, оценивая тебя. Вернувшись взглядом на лицо, Гость произнес:

- Умереть? Будто ты сейчас живешь, Катя. Посмотри, наконец, правде в глаза. Разве «это» может называться жизнью? Нет, лишь миазмы гнойных разложений вокруг тебя, саван былой любви, смерть любимого, еще не рожденного ребенка, глухие шаги одиночества. Это жизнь? Это подарок судьбы, на которую вы, люди, так любите уповать, не зная, не ведая, как глубоко она может вонзить свой пропитанный ядом клинок.

Гость резко вскочил со стула, и ты с удивлением обнаружила, что он довольно высок. Подойдя к тебе, он навис будто коршун и ядовито улыбнулся в самое лицо.

- Я не предлагаю смерть, ибо ты уже мертва. Но я предлагаю тебе истинную жизнь. Ту, которая не замаскирована лицемерием и ложью. Ту, которая не будет мстить в спину.