Крысиная крепость | ходы игроков | 02. Крысиная крепость

    02. КРЫСИНАЯ КРЕПОСТЬ




Заламывая руки, Джеймс Мортимер спешил за судебным приставом.
— Доктор, мистер Хамфрис очень занят. Сожалею.
— Но я должен сказать, послушайте же! Это важно! Это крайне важно! Тело… оно пропало!

    Холодная весна 1884 года,
    ранний вечер

    Вечер случился прохладным, но относительно погожим — погожим для лондонской весны. Это значило, что обошлось без дождя, однако туман уже погрузил берега в синюю дымку. Череда барж и вельботов на Темзе вползала под арки мостов. На улицах иссякли котелки и цилиндры. Днём этот город, этот непомерный Вавилон, этот кирпичный курган Порсены, принадлежал людям. Впрочем, стоило свернуть с оживлённого Чипсайда в старенький тесный дворик — тесней, чем иная гостиная — как городской шум утих. Так произошло без пятнадцати шесть, когда наступили первые сумерки.

    Заведение мистера Симпсона занимало средневековый дом со смешным названием Бёрд-ин-Хенд-корт. Первый этаж был таверной, и в низких помещениях, отделанных деревом, стояли дубовые столы, вился запах чеширского сыра с мясной похлёбкой. Полутёмная лестница вела наверх, в кабинеты кофейни. За ширмой в одном из них уже сидел инспектор Грин.

    Доктор Кларк не опоздал, однако прибыл в обрез: словоохотливый профессор Клемент задержал его до последней минуты, однако встреча окупилась сполна. Совместно два эксперта организовали истинный диспут. Пресыщенный путешественник и убеждённый учёный дополняли друг друга теорией и практикой. Выслушав тщательный пересказ Чарльза Айзека, профессор бросил своего Будду и дрожащими руками взял конверт с рыбьим треугольником.

    * * *

    — Господь мой, Чарльз… — враз стихшим голосом произнёс Клемент Тутч. — Вы только что воскресили покойника.
    В свете недавних событий аллюзия профессора могла показаться неуместной, но глаза Тутча впивались в амулет как два магнита. Он бережно водрузил поделку на пробковый штатив и надвинул крупную лупу, под которой различались мельчайшие волокна нитей, связавших рыбные косточки. В полутьме кабинета профессор Тутч пустился в мрачный рассказ.

    — То, что вы принесли — это тёмный, страшный знак, — говорил профессор, принимая от Кларка блокнот с изображением надписи. — Знак отрицания, знак отторжения оков старой плоти и перерождения в плоти новой. Доводилось ли вам бывать на Гаити? А в странах Амазонии?
    Кларк утвердительно кивнул.
    — Тогда, возможно, вам доводилось узнать и гаитянское слово zonbi — наполовину проклятие, наполовину восклицание ужаса. Или же приходилось слышать песнопения негроидных жрецов, которые заклинают мистический дух nzumbe. Обряд и культ, окружающий nzumbe, гласит, что после смерти человек способен восстать к жизни в своём теле, но уже лишённым души. Не улыбайтесь, доктор. Я понимаю, как это звучит, однако рассказываю вам суть их верований, потому что мы близки к ним.
    Профессор Клемент аккуратно перевернул треугольник, рассматривая его изнанку.
    — Видите ли, вера в духи zonbi столь сильна в Вест-Индии или на Чёрном Континенте, что умирающих прибивают к гробу чугунными костылями, а потом стреляют в сердце медной пулей, чтобы не позволить им подняться из своей могилы. Однако эта вера, как выражаются учёные, фольклорный конструкт. Произведение народной молвы, опиравшейся на некогда существовавшую религиозную доктрину. А то, что мы с вами видим…
    Профессор Тутч прерывисто вздохнул.
    — То, что лежит перед нами, мой дорогой Чарльз — первоисточник африканского фольклора. Как вы совершенно верно определили, его родина — Индия, далёкие провинции в джунглях у истоков Ганга. Видите ли, индийские боги весьма разнородны. Среди них есть шестирукие великаны и ненасытные сладострастницы, есть терпеливые идолы и зловещие золотые тигры, — пророчествовал дребезжащий голос профессора. — Но есть среди них нечто более ужасное. То, что я знаю под именами Чёрный Будда, Искажённый Будда. Или, на языке оригинала, परिवर्तन के वास्तुकार. «Паривартан ке-ваастукаар». В переводе это означает Зодчий Перемен. Эта религия давно мертва, Чарльз. Я знаю лишь немногих путешественников, которые встречали места поклонения. И все, как один, их отчёты говорят о тягостной ауре и тревожных чувствах, к которым склоняется психика при таких встречах. Тем не менее, именно треугольник из рыбьих костей был знаком Зодчего Перемен, а слова «Я отрицаю себя» служили неким религиозным выкриком, заклинанием, призывом к Зодчему, чтобы он помог освободить себя из оков плоти и преобразить в нечто… нечто более тёмное. Этот повторяющийся клич сами индусы называют мантрой. Она часто сопровождала человеческие жертвоприношения, если верить рисункам в уцелевших храмах. Итак, я убеждаю вас, Чарльз: ваша находка — это не шалость ребёнка. Это заклинание из языческой чёрной магии, чернейшей магии. Заклинание… возрастом в несколько тысяч лет.

    В неподвижных глазах профессора Тутча светился страх.

    * * *

    Вскоре Чарльз Айзек усаживался за стол против Уильяма Грина. Инспектору и доктору предстояло решить, каков их следующий шаг.

      После разговора с профессором на сердце у Кларка поселились черные тучи, и он пребывал в сквернейшем настроении. Всю дорогу до кофейни он провёл в тяжелых размышлениях, и даже забыл поприветствовать инспектора, тяжело сев за столик. Чарльз не почувствовал кофе с первым глотком, однако крепкий напиток всё же смог снять странное сомнамбулическое состояние, в коем пребывал доктор. Наконец, он кивнул Грину:
      — Если вы не хотите послушать о столь же удивительном, сколь и темном происхождении найденных улик, то первое слово, пожалуй, за вами, — Чарльз снова нахмурился, разглядывая темную, чуть дрожащую поверхность чашки. Кларк вспомнил вчерашний вечер, когда он прибыл осмотреть тело. Нет, всё же он был скорее не суеверным человеком, но полагал, что в неизведанных уголках мира, подальше от посторонних глаз, живёт нечто мистическое. И уж он точно не предполагал, что сможет встретиться с чем-то подобным в самом Лондоне. Айзек надеялся, что он просто себя накручивает в своем желании прикоснуться к чему-то редкому и удивительному, и что обнаруженные ими факты являются не более чем зловещей декорацией, призванные придать некий флёр банальному убийству.

      Искренне поблагодарив коллег за ценные сведения, инспектор направился прямиком к тому месту, где была назначена встреча, в глубине души рассчитывая на не самое дорогое меню в данном заведении. Работа у мистера Грина была интересной, но не слишком доходной, а для компенсации рабочих расходов требовалось слишком много времени и бумаг, поэтому чаще всего приходилось пополнять расходные материалы и обновлять инструменты из личного кармана, что плохо сказывалось на бюджете. Ну вот как вышло и с патронами.

      Понимающе кивнув Айзеку, инспектор взял слово.
      — Чувствую ваша история будет куда интереснее моей, однако и мне кое-что удалось узнать. Самое, на мой взгляд, важное, то, что я нашел проведя в квартире убитой более тщательный осмотр — она занималась хорошим делом, но пошла на лишний риск. Она пыталась спасать падших женщин, и последняя её знакомая… имела татуировку с тем символом, что был оставлен убийцей, и во рту убитой, и в письме. Более того, по её записям выходит, что в заведении, где работала некто Керри-Энн, все работницы имели подобный символ. Мы, мистер Чарльз, имеем дело с опасной сектой. — Уильям отхлебнул кофе, и откусил бутерброд, делая в монологе некоторую паузу.

      — Что еще? Ах да, я хоть и знаток злачных мест, но подобных странностей не встречал. Поговорил с коллегами из местного участка. Они говорят, что стоит погулять по трущобам Сент-Джайлса. Если где и могли обосноваться незамеченными подобные маргиналы, то только там. Зайти в работный дом Крипплгейт, может быть поинтересоваться о подобном в “Вечном Саду”. Наверняка там знают большинство своих работниц, даже бывших, и, кхм, конкурентов.

      — Ну и наконец, мы все-таки зайдем к мистеру Ван Дроогу. За десять шиллингов он продает и покупает информацию, и, возможно, миссис Норкорт на него работала, или же наоборот, покупала у него сведения. Как минимум, мы узнаем о чем шла речь, как максимум — получим первого из цепочки подозреваемых. Какими бы коварными ни были маньяки и прочая отморозь, но они живут в городе, а тут правила свои, не получится существовать не имеющим никаких связей с обществом одиночкой.

      — Мои сведения также подтверждают версию о секте, — кивнул Чарльз. — И тот или те, кто за этим стоит, обладают невероятно древними знаниями касательно черной, языческой магии. Вы, я полагаю, скептически относитесь к вещам такого рода. Но, всё же, вам стоит послушать... — Кларк пересказал слова Тутча о Зодчем Перемен, об обряда и магии, восставших мертвецах и оковах плоти.
      — Подобные знания сами по себе являются невероятной редкостью, и круг посвященных в это знание, очевидно, невелик. Далеко не каждый человек их может приобрести. У кого достаточно времени и средств на подобные изыскания? — Чарльз задал риторический вопрос. — Что ж, люди подобные мне, вероятно. Нет такой книги, где можно прочитать об этом и подробно изучить. Человек собирал эти знания по крупицам, и собирал их не только в Англии, но и в далеких странах. Думаю, размышляя в подобном ключе, мы сможем сузить круг подозреваемых, но пока что говорить об этом рано. Время, меж тем, позднее, и вряд ли мы успеем побывать во всех местах, разве что разделимся. Мистера Ван Дроога мы могли бы навестить и вдвоем, а прочие точки уже в отдельности. Впрочем, тут решать вам, разумеется.

      В целом, людей имеющих не самый широкий кругозор, можно было разделить на два типа. Первые, те кто имел присущий большинству людей иррациональный страх перед неизвестным, боялся темных подвалов и странных обычаев других культур, хотя и не подозревал об их значении. Вторые, к которым относился Уильям, смотрели на все с точки зрения своего личного опыта, который хоть был и небогатым, но вполне конкретным, а еще, такие люди как инспектор Грин, были достаточно твердолобыми и упрямыми, чтобы стоять на своем до последнего момента.

      — Интересный рассказ, мистер Чарльз, очень интересный… и пугающий. Однако, я бы не стал объяснять все это древними знаниями и магией, многие из современных лекарств, над которыми неустанно работают врачи, могут вызывать очень странные эффекты и помутнения рассудка. Возможно, в колониях разнообразие дурманов и опыт их использования куда больше, с учетом варварских обычаев, аморальности и пренебрежения человечностью. Что касается ваших выводов о искомом человеке, то тут я с вами соглашусь, тот, кого мы ищем, вероятно, имеет средства. Но это можно объяснить сектой, где люди сходят с ума и отдают свое в угоду “покровителю”.

      Допив кофе, Грин перешел к делам насущным.
      — Да, предпочитаю придерживаться плана. Зайдем к Ван Дроогу, а дальше по обстановке. Разве что… вы уверены, что человеку вроде вас стоит гулять поздним вечером по трущобам Сент-Джайлса? Уж тем более посещать заведения вроде “Вечного Сада”. Право дело, мне бы не хотелось, чтобы любезно предложенная вами помощь следствию обернулась ударом по репутации, или даже по голове… там ведь полно опустившихся людей, которые могут пойти и на такое, ради возможности поживится дорогими часами и наличностью.

      — Но если вы настаиваете… я могу попросить коллег обеспечить вам прикрытие. Либо пойдем вместе уже на следующий день.

    «Ломбард Томаса ван Дроога».

    Как щербатые акульи зубы, неказистые домишки со всех сторон обступали, наползали, щерились на площадь Семи Циферблатов. Их хаотичное расположение вкупе с отсутствием указателей делали её совершенно потерянной в пространстве: стоило повернуться на каблуках вокруг себя, и человек уже не знал, откуда пришёл. Впервые попавшим в трущобы казалось диким и совершенно немыслимым то, что над рахитичными крышами омерзительных лачуг можно рассмотреть Большого Бена или проступающий в сумерках купол Святого Павла. Но узнаваемый Лондон оканчивался сразу же, как только нога ступала в кислую слякоть проходных дворов. Казалось бы, получасом ранее доктор и Грин расплачивались с учтивым подавальщиком; и вот кэбмен уже отказывается ехать дальше, указывая кнутом в провал изощрённого переулка.

    Один этаж, два, три. Кирпич и дерево. Обвалившаяся штукатурка и кудахчущие за куцыми заборами куры. Попалась даже свинья, дрыхнущая среди дороги. На глазах мистера Кларка уличный мальчишка едва ли десяти лет саданул босой ногой в промежность товарищу, затем принялся выговаривать что-то, придерживая согнувшегося за шиворот. Со скамьи лицом в землю свалился мужчина в изорванном сюртуке. Проходя мимо, следователи ощутили резкую смесь портового вина и настоявшейся urina — уличную амброзию Сент-Джайлс.

    Мрак клубился в изломанных улицах-траншеях. В подвалы ныряли потасканные женщины. С грохотом прокатил бочку чернобородый шотландец, сопровождаемый стаей плешивых пуделей. Вместе с пройденными ярдами инспектор и авантюрист углублялись в дремучие века Туманной Англии. Их глазам стыдливо показывал себя тот Лондон, каким он был до Большого Пожара и реноваций последнего столетия. Беспорядочный, бесцельный, беспощадный.

    Эхом носился визгливый женский смех. Покачиваясь, навстречу проходили сумрачного вида мужчины — в одиночку, парами, группами. Некоторые провожали светлую одежду долгими взглядами. В сточных канавах копошились крысы и псы, а из подворотен слышались неясные шорохи. С сиплым возгласом кто-то плеснул в окно ночным горшком, добавив его содержимое к перемешанной уличной грязи.

    Только дряхлый шпиль церквушки Святого Эгидия помогал искать путь в аллеях Крысиной крепости. Невдалеке от него и нашлась площадь Семи Циферблатов, диаметром не превышавшая строя из четырёх дровяных подвод. Единственный тусклый фонарь — не газ, не керосин, а допотопное масло — горел над дубовой дверью ломбарда. Густой туман сочился из шести переулков, сходившихся у площади. Треугольное здание, принадлежавшее ван Дроогу, имело три низеньких этажа. Окна в двух верхних пустовали, за мутными витринами двигались тени. В ломбарде кипела подозрительная жизнь.

    Перед дверью курили два крупных мужчины. Один, рыжебородый и высокий, блистал моряцкими якорями на литых предплечьях. Второй казался щербатой пародией на святых угодников. Хоть и долговязый, он прятал жидкие волосы под клетчатой кепкой, в изуверской сутулости читалась травма спины, а сюртук топорщился от заткнутого за пояс топора.

      Потрясающая омерзительность грязных улочек вновь возвращала Чарльза в жизни. Резкий смрад нечистот, грязных тел и вездесущей сырости испытывал обонятельные рецепторы на прочность. Подозрительное чавканье, странные звуки и неясные движения на самом краю зрения воззвали к первобытным чувствам и инстинктам, ко всему тому, от чего Кларк был бесконечно далёк и давно потерял. И хотя годы выучки позволили ему сохранять невозмутимое выражение лица, его пальцы до белизны в костяшках сжимали трость, иногда касаясь потайной кнопки, выпускавшей подпружиненное лезвие наружу. Айзек, конечно, знал, что за ночью настанет утро, и если не случится нечто экстраординарное, его нос будет вдыхать запах душистых подушек, а ноги — путаться в просторном и легком одеяле. Прошедшая ночь будет казаться донельзя реалистичным кошмаром. И он будет помнить и понимать, как же ему повезло, в отличии от того рухнувшего с лавки мужчины. И чего же ты добился в своей сраной, вонючей жизни, ничтожный бедняк?..

      Впрочем, если Чарльз в подобных походах руководствовался желанием испытать нечто новое и пощекотать нервы, то уж мистер Грин был привычен к подобным вещам и видам. Он был чем-то вроде связующей цепи между призрачным миром благополучия и суровой реальностью царившего варварства. Пожалуй, он замечал чуть меньше, чем Чарльз, но зато лишь то, что действительно было важно и уж точно не думал о бренном. Как бы то ни было, пропустить двух мордоворотов у входа в ломбард было просто невозможно. Но их Кларк не опасался, приняв за вышибал. Проблемы с ними могут возникнуть, если разговор с ублюдком ван Дроогом не заладиться.

      Тем не менее, Уильям невзначай сунул руку в карман и нащупал револьвер. Прошлое его пальто уже однажды страдало от выстрела через карман, это с таким еще не сталкивалось. Впрочем, это было лишь предосторожностью, не более. Отираться возле ломбарда мог кто угодно, и вышибалы, и клиенты, и бандиты, но вряд ли кто-то решится на такую наглость как ограбление перед ломбардом человека, у которого констебли бывают едва-ли не чаще, чем желающие заложить семейные ценности игроки. Тем более, что какой-то угрозы от и без того побитых жизнью людей инспектор не чувствовал, простое безразличие, даже без примеси жалости или отвращения.

      Вздохнув, Грин направился к дверям.

    Однако вышибалы, как их охарактеризовал будущий писатель в сердце мистера Кларка, имели иное мнение.

    — Ты смотри, — сутулый пихнул «моряка», и оба встретили идущих долгими взглядами. Сутулый не унимался. Его тихий голос с кошачьей вкрадчивостью въедался в дымный воздух Сент-Джайлс:
    — Такие портреты нарисовались, э? Образованные, джентльмены…

    Моряк выставил руку перед инспектором. В отличие от напарника он действовал без воровских ужимок. С его габаритами запугивание не требовалось. Он просто держал ладонь поднятой, с вполне мирной интонацией прогудев:
    — Завтра милости просим к нашему скромному заведению. Но сегодня у мистера Дроога закрыто. Разворачиваемся.

    Изнутри слышалось тихое звяканье и скрип мебели. Мистер Дроог, скорее всего, был на месте.