Гюнтер – человек простой, и жизнь его особой сложностью тоже никогда не отличалась. Родившись в семье небогатой, хоть и честной, он ни на какое «отцовское дело» рассчитывать не мог за неимением, собственно, этого самого дела, а вместо этого мог пахать от зари до зари как его батя, мог стать уличной шушерой, как материн брат, сперший как-то все её невеликие накопления, мог спиться и подохнуть, а мог плюнуть на все и пойти в армию. Как никто, ибо военным у них был один только давно померший прадед по отцовой линии, который, если верить его байкам, чуть ли не Адский Предел лично штурмовал. В армии, в отличие от других вариантов просрать жизнь, кормили, так что выбор Гюнтера пал именно на нее.
На службе ему, правда, не особо понравилось. Гюнтер, так уж вышло, вырос человеком деятельным и неглупым (пусть и необразованным), а гарнизон в забытой Манаҳором глубинке, в который его направили, прозябал в бесконечной отупляющей рутине из чистки оружия, хозработ и пьянства. Довольствие, крыша над головой и возможность время от времени "поразмяться" с какими-нибудь заблудившимися бандитами делали "лямку" даже вполне терпимой, но, оттрубив положенную по контракту пятерку, он все равно вернулся домой.
Ну как домой... Ни, собственно, отчего дома, снесенного ради "реновации", ни самих родителей, переселенных "куда-то на хер", ни знакомых детства найти не получилось и, быстро и сноровисто пробухав накопления, Гюнтер пошел туда, куда идут все бывшие армейские, не становящиеся "мускулами" на побегушках у уличных заправил: Гюнтер пошел в стражу. Пошел, конечно же, обычным патрульным "топтуном", что день за днем и ночь за ночью обходит грязные улицы и темные переулки с тусклым фонарем в руке, вылавливает из Вечной разбухшие от воды и поселившихся внутри рачков трупы и первым прибывает к очередному растерзанному трупу проститутки. Пошел...и остался на следующие полтора десятка лет. Даже читать выпучился и в звании до целого детектива подрос, пусть с улиц никогда окончательно так и не уйдя.
К службе прозванный за хватку и обвисшие с годами щеки "Бульдогом" Гюнтер относился серьезно, но реалистично: с криминалитетом не заигрывал и бандоту слал на каторгу и плаху безо всякой жалости, но и поперек общепринятого порядка вещей не лез, шлюх не тиранил, толкачей, пока те не начинали дрянь всякую продавать, не калечил, а беспредельщиков или сам к реке в полудюжине мешков возил, или брал выходной на тот вечер, когда этим специально обученные люди занимались. Правильным, в общем, был мужиком, и не то, чтобы совсем неподкупным, но с такой репутацией, что с предложением закрыть глаза на что-то прям сурово-незаконное к нему предпочитали не подходить. Во избежание. Благо желающих взять на лапу всегда хватало и среди господ повыше званием.
И так, наверное, и прожил бы Гюнтер остаток отмеренных ему лет, но тут судьба (ну как судьба) подкинула ему главную свою подлянку: женщину. Женщину куда моложе его, куда красивее той, на благосклонность которой он мог рассчитывать, и, самое главное, куда дороже той, которую он мог содержать. Сначала "Бульдог" спустил на Инесс все накопления, потом влез в долги, а после, когда ростовщики перестали давать в долг, сделал то, чего не делал никогда: взял большие деньги за отведенный в сторону взгляд, тут же очутившись на крючке, с которого уже было не слезть. Стоит ли упоминать, что дама сердца к старому стражнику тут же охладела, а вот хозяева ее напротив принялись выкручивать его яйца все сильнее и сильнее, и ни конца, ни края этому видно не было.
Другой бы смирился с ролью карманного полицейского, но "Бульдог" был упёртым, мириться ни с чем не привык, и в отсутствии хоть каких то козырей на руке сделал то, на что идет любой неудачливый шулер: перевернул стол. Как-то вечером он хорошенько поддал шнапса, пошел к торгующему "товаром помоложе" Сладкому Томми, трогать которого было строго настрого запрещено аж самим капитаном Фальцем, и превратил тoгo в скулящую от боли отбивную. И, вот чудо из чудес, через неделю уже примирял Крысоловские сапоги, оплаченные из казны самого КГБ. Попробуйте теперь, суки, надавить на человека, вышагивающего ежедневно по колено в говне по катакомбам, населенным тварями, которым и названий то еще не придумано.