Sweet Dreams 2 | ходы игроков | WTF?! (Welcome To the Future)

Среди пропахших гнилью тюков с одеждой было неуютно. Как он сюда попал, Бенни не помнил. Вроде заснул вчера, а в заляпанном стекле отражение словно бы старше. Обман зрения, точно.
Чувствовал он себя не то, чтобы сильным и здоровым, как прежде.
Голова болела, как с похмелья, но обрывками память всё же удосужилась подкинуть несколько образов. Он был в фашисткой Германии…
- Пройдемте, герр Витман. Всё приготовили.

Офицер говорил с сильным акцентом, вежливо, участливо, но смотрел, как на клопа.
Его вели коридорами, промозглыми и дышащими смертью. Руки грела лишь камера. Он выполнял свой професиональный долг и здесь, в этих котакомбах. Почему в Германии? Как? Вспомнить не удавалось. Возможно, разгадка таилась в тугой повязке на голове, кто знает…

В полутемном помещении Бенни сначала никого не увидел. Мелькнул страх за свою жизнь, но разметался по земляным стенам, стоило приглядеться, привыкнуть.
То, что показалось вначале сотнями проблесков, оказалось глазами. На исхудалых закопченных лицах они особенно выделялись. Вонючие лохмотья едва держались на вонючих телах, которые в свою очередь едва держали кости, обтянутые кожей, гордо именовавшиеся некогда ногами. Таких уже не гнали на работы. Откуда-то Бенни это знал.
Цокольный этаж барака – земляной погреб в человеческий рост. Для безнадежных. Их тут уже даже не кормят.
Если по головам считать, наберется теней пятьдесят.

- Этих снимайте тут. Завтра там.
На территории концентрационного лагеря «там» означало у входа в газовые камеры. Или внутри. Внутри Бенни еще не снимал. Одного предвкушения было достаточно, чтобы потерять сон.

Белые огоньки изредка мигали, ждали. Некоторые стояли едва. Они знали – фотограф уйдет, уйдет фриц, и можно снова лечь. Боялись лечь сейчас. Хотя чего бояться – неужели может быть что-то страшнее…
Господи, уснуть бы и вернуться, но Бенни уже не помнил,когда удавалось уснуть. Всё из-за этой дурацкой раны.

Простой парень с Юга Бенни евреям не доверял и почтения к ним не питал. Но открывшаяся картина удовольствия не вызывала. Щемило болью в груди. Стараясь не встречаться с заключёнными взглядом, он смотрел сквозь объектив, изучая окружающее. Вёл губами, желая привычно вдохнуть крепкий дым, бегал пальцами по карману, ощупывая сигару даже не с табаком, с каким-то местным, выдаваемым рядовым немецкой армии дерьмом, и, хуже всего, последнюю. Курить здесь казалось кощунством. Коротышке виделось, что не выдержат измученные затхлостью лёгкие узников, изойдутся кашлем, полопаются кровью… всё то, что их ожидает "там", только раньше и от другого. "Возможно, не газ их убивает?" — думал Бенни. — "Быть может, они настолько слабы, что не могут им дышать?". Он знал, что это неправда. Циклон Б не щадит и здоровых. Но почему-то от мысли, что эти жалкие создания каким-то, пусть и косвенным, образом, сами виноваты в своей смерти, становилось легче, хотелось верить в неё. Голова болела как после хорошего нокаута, даже злиться не было сил. Гнилые тюки казались королевским ложем. От новой идеи сжались почти до боли зубы.

Это фильм. Как Макс Шрек в роли графа Орлока, загримированные под скелетов люди благодаря мастерству операторской и осветительской работы создают правдоподобную иллюзию и эффект присутствия. Картинки на экране почти не отличимы от реальности, лишь смелость режиссёра в нагнетании ужаса позволяет выявить ложь.

Самообман, хоть и слабый, помог. Напрягся фотограф, подавил жалость и отвращение, отрешился от происходящего. С профессиональным упорством отщёлкал кадры.

Когда случайно встречались их взгляды с глазами Бенни, ему чудилась мольба. Но присмотревшись, он замечал лишь равнодушие, смирение, усталость. Он знал, что им уже не помочь. Знал, придумывал сюжеты, оправдывающие его собственное смирение, и выполнял работу, неизвестно кому необходимую.
Проявлять пленки ему разрешалось за пределами лагеря, в ближайшем поселении. Туда он приезжал на запряженной медленной лошадкой телеге раз в неделю, а то и две. Сейчас это казалось сном, но Бенни помнил промерзлую комнатку, где он совершал все приготовления.
От толпы отделилась девчушка лет пяти. Судить можно было только по росту, она исхудала не как все, но вполне возможно ее мать или отец были на грани и ребенка убирали вместе с ними.
На лице остались лишь глаза, волосы редкие темные, а в старательном кулачке она протянула Бенни что-то.
Офицер шуганул ее вовремя, со стороны могло показаться, что она просто дотронулась до фотографа и отступила обратно, но Бенни почувствовал, как ладони коснулось теплое.
Ключ. Какие двери он открывал, определить было невозможно. Как и причину, по которой малышка решилась на такой отчаянный поступок, чтобы вручить незнакомцу единственное своё сокровище.

Детей и стариков убивали первыми. Они не могли работать, не приносили пользу Великому Рейху. Зачем сохранять им жизнь?

Тем удивительнее была девчушка. Изголодавшаяся слабее остальных, она, наверно, лишь недавно попала в лагерь. Коротышка глядел на неё как на чудо. На призрак, явившийся из детства. Во мраке барака он не разобрал, походила ли она на Фиби, да это было и неважно. Бенни смотрел и чувствовал себя убийцей. Он не защитил сестру и ничего не мог сделать, чтобы спасти эту малышку. Бессилие казалось страшнее смерти. Едва заметным движением руки он спрятал подарок.

— Почему вы не казните меня? — спросил офицера, с трудом подбирая слова плохо знакомого языка.

Сухое касание маленькой ладошки и едва теплый ключ - вот и всё, что помнилось о девочке уже спустя несколько минут, когда Бенни шагал обратной тропой, как всегда, впереди офицера, пока тот в очередной раз не извлек ключ и не отворил следующую дверь. Вопрос, казалось, его не удивил. Он лишь помедлил пару секунд, прежде чем коротко бросить назойливому фотографу:
- Приказа казнить вас не было.

И снова вонь и тьма - не камера, не кабинет, не наемный рабочий, не пленник, при запертой двери и относительной свободы внутри своей комнаты. И лишь единственная находка радовала теперь его - смысл жизни с большими глазами и форма ключа, что полностью совпадала с ключом офицера.

В комнате было пыльно и грязно, здесь давно не убирались, не жили и не обыскивали. Можно было спрятать подарок, но Коротышка не рискнул: была опасность сюда не вернуться. Он прошёл нетвёрдым шагом, аккуратно уложил аппаратуру и рухнул на кровать вниз лицом. Сил не осталось. Колокольным звоном пульсировал висок. Бенни решил помолиться, но не нашёл слов. Только усталость, тупое давящее желание скорейшего конца. "Убей нас всех", — думал он, сам не зная, к кому обращается. — "Накажи палачей. Спаси обречённых. Освободи меня". В руку скользнул ключ, пришла идея примерить его на дверной замок. Дрёма медленно обволакивала сознание, не стал прогонять её движением.

Голова раскалывалась. Не иначе вчера достаточно выпил. Стоп, он ведь не пьёт. Что тогда? Бенни приподнял голову с подушки - рядом, на расстоянии протянутой руки спала в кресле женщина, серый костюм сильно помялся, она тоже была вся какая-то усталая, помятая, бледная - не иначе, плохо спала. Да и как тут в кресле-то уснешь нормально. Нечеловеческая это кровать - кресло. Только сейчас Бенни понял, что кресла в его квартире нет и значит, квартира, в которой он проснулся, не его, а возможно вот этой женщины.
Она как раз вздохнула прерывисто и грустно, просыпаясь, и недовольно взглянула на него. Когда сон окончательно покинул ее, она улыбнулась, оказывается недовольство не было связано с ним.
- Как вы себя чувствуете? - спросила она и, увидев, что Бенни недоумевает, принялась рассказывать.
Она нашла его возле своего дома, без бумажника, ключей, документов, его кто-то приложил по голове, да так сильно, что она сомневалась, не вызывать ли доктора. Но пригодились курсы первой помощи и неоконченное медсестринское отделение, и вот Бенни, глядите-ка, жив.
- Вы что-то припоминаете? Быть может, вызвать полицию?

— А-а-а-а, — застонал Бенни и попытался разлепить глаза. Получилось не сразу и мир завертелся. "Заснул на карусели", — мелькнула ехидная мысль. И тут же пропала: боксёр понял, что лежит не дома.

Женщина в кресле не походила на обычных подруг Коротышки — она была одета и спала не с ним. Он резко посмотрел на себя, задавшись вопросом "А одет ли я?". Это было ошибкой — в мозгу будто разорвалась бомбочка, перехватило дыхание. Отдышавшись, он начал отвечать:
— Де… — хотел сказать "дерьмово", но осёкся — не ругался в присутствии дам. — Плохо, — выдавил. В подробности не вдался. Выслушал объяснения и зашевелился, пытаясь сесть.
— Спасибо вам, — сказал Еве, не глядя на неё, уставившись в пол. Сквозь боль пробился стыд, загорелся в груди. — Спасибо за помощь, мисс Хольцман. Простите, что доставил вам неприятности. Я ничего не помню… думаю, меня ограбили. Полиция будет уместна, спасибо. Меня зовут Бенсон Витман. Можете звать меня Бенни, — он оторвал взгляд от пола и посмотрел ей в глаза. Протянул ладонь, намереваясь слегка пожать ей руку. Сжалось сердце — фотограф испугался, что узнает в Еве девочку из сна.

Да, сон. Коротышка вдруг заметил, что не может разобрать, был ли он видением или реальностью. Вероятно, удар повредил что-то в голове. Кольнула радость: лагерь остался позади. Никто не умирал. Наполненная болью жизнь вдруг стала удивительно хороша.

Ева больше ничего не расспрашивала, этим занялась полиция, которая приехала довольно быстро.
Может, дело было в имени, которое она зачем-то навала прежде чем сказать причину и адрес: "Это Ева Хольцман, у меня тут по вашей части".
Офицер полиции записал поздоровался по-свойски, не стесняясь гражданского, приобнял Еву, затем выслушал ее показания и показания Бенни, всё записал и обещал сообщить о ходе расследования.
- Вам есть куда пойти? Может, всё-таки и скорую вызвать, побудете пока в больнице? - уточнила женщина, когда офицер ушел.

— Нет, спасибо, — Бенни мотнул головой (та откликнулась болью). — Я домой. Отлежусь. Поверьте! — он слабо улыбнулся. — Мне не впервой. Я могу быть вам чем-нибудь полезен? — заозирался в поисках котелка, собираясь в случае отрицательного ответа оставить Еве свой адрес и отправиться к себе — отлёживаться, как и сказал.