Бойтесь своих желаний | ходы игроков |

Пятничным вечером ресторан «Пивной бочонок» был заполнен почти полностью – несмотря на не самые низкие цены, он пользовался у горожан популярностью благодаря вкуснейшему крафтовому пиву, отменной кухне и интересным вечерним программам без пошлого караоке, наглых ведущих и унылых самодеятельных коллективов на сцене. Оформлен он был под старую таверну – массивные деревянные столы, грубые скамьи и стулья, отделанные под камень стены, огромный камин, неприкрытые балки под невысоким потолком и свисающие с них тяжелые железные люстры с лампочками-свечками. И воспринимался он тоже примерно так – скорее как хороший кабак, чем как ресторан, просто и уютно. Сюда почти никогда не заходили брезгливые мажоры и редко – влюбленные парочки. Здесь всегда вкусно пахло жареным мясом и соленостями, было тепло и немного шумно. Здесь никто не косился на тебя, если ты смеялся в голос, не оценивал по внешнему виду, и уж точно никому бы не пришло в голову выпроваживать за дверь взобравшуюся на стол или барную стойку потанцевать захмелевшую девицу – благо, крепко сколоченные дубовые доски могли выдержать на себе любые пляски. Словом, это было идеальное место для компании молодых людей, решивших расслабиться и пообщаться после работы, а уж Леонарду с его корнями сам бог велел выбирать именно его для дружеских посиделок.

Официантки сновали между столами, разнося фирменное пиво в керамических кружках, стилизованных под бочонки. Одна из них - не та, что обслуживала их столик, и почему-то без бейджика с именем на груди - как раз проходила мимо и, услышав слова Лео, остановилась, с любопытством глядя на него сверху вниз. Девушка, как и все официантки, словно была украдена с Октоберфеста – короткая юбочка, белая блузка, корсет под грудь, аккуратный передничек, чулки, башмачки. Вот только встретив такую красотку в Германии, можно смело обращаться к ней на русском. Длинные кирпично-рыжие волосы были аккуратно заплетены лентами в две косы, в ярко подведенных глазах угадывался тот же оттенок, что и в темном пиве на столе, легкие веснушки добавляли детскости милому лицу. Пышная грудь, туго затянутая в кожу талия, длинные ноги – чтобы устроиться сюда работать, все девчонки проходили серьезный отбор, но эта была действительно хороша.

- А знаете, - обратилась она к Леонарду, присаживаясь, за неимением свободных стульев, на колени его соседу, который, мигом сориентировавшись, не упустил случая приобнять девушку и теперь жестами показывал своему другу напротив, чтобы тот его сфотографировал, - в чем беда подобных желаний? В том, что сбываются именно они. Хотите фокус?

Не дожидаясь ответа, она достала из кармашка передника – нет, не блокнот с карандашом – колоду карт. Ловким движением развернув ее в широкий веер рубашками вверх, она протянула его Леонарду.

- Выберите любую.

Карты выглядели совершенно обыкновенно и одинаково.

Рихтер любил это местечко. Не то, чтобы его можно было с легкостью назвать завсегдатаем: он всего лишь приходил сюда чуть реже раза в неделю, заказывал одни и те же блюда и наслаждался атмосферой. Ресторанчик был действительно хорош: прошло уже больше полугода с его открытия, но, в отличие от девяноста процентов отечественных заведений, это нисколько не сказалось ни на качестве еды, ни на обслуживании. Вместо обычных холодных, мертвых металла и пластика здесь было дерево. Музыка не раздражала слух, а стены были нормальными стенами, а не гигантскими панорамными окнами, выходящими на улицу. Лео терпеть не мог, когда на него пялились, словно на зверя в зоопарке за стеклом: и даже еще хуже. Помимо праздного любопытства в глазах прохожих частенько плескался голод или даже зависть и злость - если вдруг удавалось занять последний столик, и у входа за окном образовывалась очередь, всем своим видом вопрошающая "Ну и когда ты, наконец, дожрешь, сукин сын?".

В общем, уютно было в "Бочонке". Компания, правда, подобралась... не очень. Кто-то даже фотографировал мясо для Инстаграма. Но Рихтер старался не заострять. В последнее время (и эта мысль отдавала легкой горечью) он вообще стал меньше заострять внимание на том, что его окружает. Старался не привередничать.

Поэтому когда красотка-официантка вдруг заговорила с ним, Леонард даже несколько удивился. Не то, чтобы прямо сильно, все-таки не в первой - а все же. Не питая особых иллюзий, он улыбнулся девушке, протягивая левую руку, чтобы вынуть карту. Что-то скреблось на уголке сознания. Наверное, мысль о том, что карты в немецкой "пивнушке" смотрятся чуть менее нелепо, чем печенье с предсказанием в французском ресторане. А еще о том, что, даже если бы его желание вдруг сбылось... Ну сколько может быть лет тому солдату? Девяносто? Сто? И что бы мог сделать Рихтер с дряхлым дедом того, чего еще не сделало время?

Но карту все-таки вытянул, честно стараясь быть вежливым и смотреть официантке в глаза.

Смотреть девушке в глаза было сложно только поначалу – мгновение спустя Леонард уже не мог оторваться от их янтарной глубины, в которой, казалось, пойманным в веках насекомым застыло само время. Шум ресторана куда-то отступил, приятели за столом остались далеким фоном, и не было ничего и никого важнее и ближе этой прелестной и странной незнакомки. И пока он тонул в пучине ее лукавых глаз, их взгляд словно бы проникал внутрь его, забираясь в самую душу, читая сокровенные мысли и обнажая настоящие желания. От этого взгляда становилось одновременно приятно и неловко, но продлилось все не больше пары секунд. Девушка моргнула – и волшебство рассыпалось. Мир снова обрел объем, во всем своем многообразии навалились звуки и запахи, а она, мягко высвободившись из объятий и оставив в сделанном именно в этот момент кадре удивленно-разочарованное лицо парня и свою едва прикрытую юбочкой круглую попу, наклонилась и прошептала на ухо Леонарду – так, чтобы слышал только он:

- Ты ведь на самом деле не этого хочешь. Передумаешь – сожги, не глядя.

И почему-то именно сейчас не удивлял ни внезапный переход на «ты», ни то, что она может знать о его желаниях, ни даже то, что глаза ее снова стали просто красивыми глазами милой девушки, утратив притягательную силу, сопротивляться которой еще недавно было невозможно. Сложив и спрятав колоду обратно в кармашек, она взяла руку Леонарда, в которой он держал выбранную карту, и прижала ее к его груди так, чтоб он не мог видеть, что на ней изображено.

- Оставьте себе и никому не показывайте, - уже громко сказала она на прощание, после чего, подмигнув остальным присутствующим за столом, убежала, ловко лавируя между столами и другими официантками.

Больше она на глаза не попадалась.

Рихтер помотал головой. Должно быть, он сейчас выглядел, как полный болван, с этим идиотским выражением лица. Полный непонимания. Вон, тот парень (имя из головы вылетело), с чьих коленей только что упорхнула эта официантка, лыбится, как именинник. А через пару секунд, как пить дать, начнут над ним, Леонардом, ржать.

Не глядя, сунул карту в нагрудный карман, и тут же забыл об этом. Еще раз встряхнул головой - но теперь уже медленнее, словно отрицая что-то. А потом поднял взгляд на компанию.

- Извините, я в гальюн!

На губах снова улыбка, но на этот раз откровенно натянутая, вымученная. И взгляд безразличный, отстраненный. Мыслями Лео был уже не здесь, хотя руки только-только начали крутить колеса. Даже не собираясь ничего объяснять, он оставил купюру на столе и погнал к выходу. Толкнул дверь. И покатился в полутьму вечерней улицы.

Все как-то резко стало чужим и лишним. Такое бывало иногда. Дом помогает. Пора домой.

Они, конечно же, ржали. А еще – гадали, чем же он так приглянулся официантке, сойдясь на мысли, что на оставленной ему карте девушка оставила свой номер и приглашение на свидание, о чем и шепнула ему тогда украдкой. Это вполне объясняло то, что Лео тут же смылся почти по-английски. Впрочем, они скорее завидовали ему, чем насмехались. Еще бы – провести вечер с такой девушкой не отказался бы ни один из сидевших за столом. Даже те, что были женаты. Затем разговор перешел на обсуждение непредсказуемости и экзотики сексуальных предпочтений и к Рихтеру уже не возвращался.

На улице ему стало немного лучше. После шума и духоты помещения, с которой при таком ажиотаже кондиционеры справлялись не до конца, вечерняя прохлада и относительная тишина принесли некоторое облегчение. Но ощущение неуютности все равно не покидало его, и он то и дело чувствовал на себе чей-то взгляд – пристальный, выжидающий, даже тогда, когда вроде бы совершенно некому было на него смотреть. Но и это вскоре прошло.

Домашняя обстановка давала чувство защищенности и покоя. Но тут вспомнилось, что в кармане у него лежит карта, на которой… на которой что? Хотел ли он это знать?

И снова – он будто тонет в вязком янтаре. Слышит шепот. Чувствует щекочущее прикосновение рыжей косы на шее. Почти ощущает теплую мякоть плоти – только протяни руку.

Секундное наваждение. Он дома. Один.

В такие моменты начинаешь думать о том, что давненько у тебя, брат Леонард, не было этого самого... Доковылял до ванной - дома на костылях. Умылся. Вроде полегчало. Отчаянно хотелось раскупорить скотч, который спецом был поставлен в самый верхний ящик. Не так просто добраться, да есть еще риск все навернуть и расколотить. Оно ведь так и начинается - плеснул на донышко, спокойствия для. Сперва раз в год. Потом в полгода. Потом в месяц. А там и до запоя недалеко. К черту!

Щелкнул электрочайник. Полетел в мусор очередной пакет с пылью из-под носков. Эту дрянь можно пить только с лимоном. Приветственно замелькал экран компьютера. Включить музыку. Расслабиться немного.

И тут, как назло, опять она перед глазами. Это волнительное ощущение близости. Такой нереальной и желанной одновременно. Скрипнул зубами. Достал карту из кармана.

Хоть глянуть, что там. Увидеть. Узнать. А там уж думать - забыть о случившемся, как о болезненном сне, вернувшись в суровую серую реальность, где нет места надежде в лучшее будущее. Или выпустить чувства на волю и искать неведомо чего.

Иногда принять решение, каким бы оно ни было, – уже полдела. Когда Леонард вытащил карту и развернул ее лицевой стороной к себе, он почувствовал странное облегчение, или даже скорее освобождение, словно кто-то все это время незримо и неуловимо присутствовал где-то рядом, за его спиной, на грани сознания, наблюдая, но не смея или не желая во что-либо вмешиваться. А теперь ушел – с легким вздохом почти что грусти.

Или просто вечерний ветер колышет занавески.

Какое послание могла оставить ему рыжая? То, что можно сделать так, чтобы человек вытащил именно ту карту, которую нужно фокуснику, ни для кого не секрет. Можно и на каждой написать нужную информацию, если очень уж надо кому-то что-то сообщить столь экстравагантным способом, а ловкости рук не хватает. И окажись карта просто обыкновенной картой дешевой колоды, безо всяких надписей, – почувствовал бы он успокоение или разочарование?

Однако она не оказалась пустой. По краю девятки пик мелким, округлым почерком острым черным карандашом были аккуратно выведены цифры: 52.141470, 37.395946. Видны хорошо, четко.

Больше ничего.

Цифры не были похожи на номер телефона и ничего не говорили Рихтеру, но напоминали координаты, и он вбил их в поиск. Услужливый гугл выдал точку на карте в Орловской области, на которой, на первый взгляд, ничего особенного не было. Леса, поля, какая-то крохотная деревенька неподалеку. И только клик на «Что здесь?» открыл правду, перевернувшую все.

«Братская могила ВОВ».

Точка невозврата.

В мире осталось не так много тех, кто пережил те жуткие годы.

Приходит боль.

Кого не сгубили фашистские пули и раны, того забрал еще более безжалостный враг – время.

Перехватывает дыхание.

Насколько наивно было предполагать, что именно «его» солдат все еще жив?

Накрывает тьма.

Девятка пик – символ смерти. Нет проще способа пообщаться с умершими, чем присоединиться к ним по ту сторону.

Боль уходит.

***

Лео видит себя в калейдоскопе мимолетных образов – вскользь, будто украдкой, яркой вспышкой несбывшегося воспоминания.

…Вот он лежит в своей постели, на нем сидит рыжая красотка, ее веки опущены, влажные губы приоткрыты, волосы струятся по спине, обнаженная грудь колышется в ритме играющей музыки, его руки сжимают ее бедра, на его лице блаженство…

…Вот на его руках сидит щекастая девчушка лет пяти, смотрит на него ясными глазами, а потом вдруг берет в свои крохотные ладошки его лицо, целует в щеку, забавно морщит носик и говорит «Папа, ты колючий, как кактус, но я тебя люблю больше всех» – и он смеется…

…Вот какое-то торжественное мероприятие, он ловит на себе восторженные взгляды, и Президент лично жмет ему руку, поздравляя с какой-то победой…

…Вот он сидит за столом и что-то увлеченно паяет, рядом распечатанная схема какого-то сложного прибора, и он знает, что это будет очень крутая штука…

…Вот он идет по берегу океана – на обеих здоровых ногах, его поседевшие волосы ворошит свежий бриз, на покрытом морщинами лице играет легкая улыбка безмятежности…

***

Лео идет по весеннему лесу. Светит солнце, зеленеет свежая листва на деревьях, между крон проглядывает глубокое синее небо. В небе с ревом летают истребители. Пахнет гарью, жженой шерстью и влажной землей. Где-то невдалеке слышны выстрелы и взрывы.

Одинокая фигура в потрепанной солдатской форме устало, но бережно прикрывает слоем дерна мину. Услышав шаги, оборачивается. На молодом лице с естественным камуфляжем из подтеков пота по грязной коже как-то совсем неуместно смотрятся глаза глубокого старика.

- А, это ты, - отзывается солдат, вставая. – Ну что ж, говори, раз пришел.

Словно завертелся мир вокруг. Мысли, образы, чувства, переживания, воспоминания, которых у него не было, да и не могло никогда быть! Леонард оказался захвачен бушующим водоворотом впечатлений, которые сменили его тупую, скрытую печаль, словно разбилось, упав и разлетевшись на сотни осколок, зеркало...

Но вот, наконец, как сквозь сон или пелену, появился образ солдата. И до Рихтера дошло, что это был тот же самый лес, и та же самая, мать ее, мина! И он, наконец, осознал, О ЧЕМ говорила ему та официантка из ресторана, и КАКОЕ желание вдруг оказалось исполненным. Ведь он даже не запомнил тех своих неосторожных слов, не осознавал, что загадал.

Неожиданно Леонард понял, что стоит на двух ногах - и тут же потерял равновесие. Слёзы, которые словно высохли несколько лет назад, теперь сами брызнули из глаз. Было стыдно. Больно. Обидно. И ужасно одиноко.

- Что ж ты делаешь, гад? - сил Рихтера едва хватало на то, чтобы упираться локтями в землю и не уткнуться носом в траву. Он даже поднять головы на солдата не мог. - Сукин ты сын, что же ты творишь?! Тут же люди ходят, грибы, сука, ищут...

И, не в силах больше сдерживаться, зарыдал.

ссылка

Солдат оставил свою работу и подошел к Леонарду, опускаясь рядом с ним на колени и помогая ему сесть.

- Я знаю, брат, знаю, – устало и негромко сказал он, и что-то в его голосе заставило Рихтера поверить, что он действительно знает.

Такова была его расплата: чувствовать всю боль, так или иначе причиненную его действиями, раз за разом закладывать мины и каждое мгновение проживать до мельчайшего оттенка страдания всех, кому они хоть как-то навредили. Не в силах остановиться, без возможности что-либо изменить. Стрелять во врага и ощущать горячее проникновение пули в собственную плоть. Вместе со своими зачастую ненамеренными жертвами лишаться конечностей, зрения, жизни, рассудка. Снова и снова, годами и десятилетиями, теряя им счет.

Говорят, человек привыкает ко всему, кроме боли. Это не так. Даже к боли можно привыкнуть, если она монотонна и терпима. И именно поэтому она с каждым разом усиливается, накладывается, множится, обрушивается на него лавиной горя, многоголосьем рыданий. Его утешает одно – он знает, что это не навсегда: его вина искупится тогда, когда последняя заложенная им мина взорвется или выйдет из строя и умрет последний человек, пострадавший от его действий. И он ждет и терпит – ему больше ничего не остается. И, сам того не ведая, своей гибелью Лео приблизил момент избавления своего палача. Такова ирония высших сил.

Давно забыт стыд, и даже чуть отступило одиночество, и двое взрослых незнакомых и в то же время таких близких мужчин стоят на коленях в неловком объятии посреди пронизанного солнцем и пропахшего дымом леса. Льются слова из уст и слезы из глаз, и до них никому нет дела, ведь окружение – лишь декорация.

Там, где время имеет относительное значение, есть возможность вдоволь наговориться – и они говорили. Пока не высохли слезы, пока не закончились слова, пока не были получены ответы на все вопросы, на которые мог быть получен ответ. И потом расстались – ведь даже здесь ничего не длится бесконечно.

Здесь у каждого свой ад. Оставшийся безымянным солдат останется отбывать свой уже идущий к завершению срок, у Лео же он только начинается. Кто-то скажет, что это и не ад вовсе – видеть бесконечную череду упущенных возможностей, отстраненно сопереживать тому, чему не суждено произойти. Это тоска, но не боль. Печаль, но не горе. Как знать…

И когда-нибудь в одной из граней несбывшегося незнакомка с глазами цвета меда скажет ему, что ему обязательно повезет, потому что в нем еще теплится свет, погасший во многих.

Он усмехнется – впервые за очень долгое время.

И это будет новым началом.