Губы касаются кожи...
«Нежная, ты нежная…
Невозможно, безбрежно желанная…
Жизнь моя мятежная...»
Откуда все эти «ж»? Его собственные старые стихи? Что-то осталось еще в памяти?
Шум в голове...
И запах…
На какой-то миг картинка поплыла… Александру показалось, будто он перенесся на пятнадцать лет назад, во времена своей пылкой влюбленности в Елену. И перед ним была не дочь, а любимая женщина, юная, стройная, только недавно подарившая ему радость близости, еще не до конца изведанная, таящая бездну чувственных открытий и удовольствий, желанная до дрожи, до перехватывания дыхания, до сумасшествия. И он спускается вереницей легких щекочущих поцелуев от затылка вдоль позвоночника, и это уже последний у кружевного края тонких трусиков, и она выгибает спинку и шумно вдыхает, подаваясь к нему, открываясь, маня... И сейчас его руки скользнут по ее округлым бедрам и избавят их от уже ненужной ткани, и можно будет утонуть в этом запахе, можно будет слиться с ней воедино…
«Па-а-ап…»
Что?!
Реальность возвращалась медленно и неохотно. Ошарашенный, Ветров смотрел на девушку перед собой, мягко выскользнувшую из его рук. Она вовсе не была Еленой. Она была не менее, и даже, пожалуй, гораздо более прекрасной. Но она была его дочерью. А он едва не потерял голову и не сделал то, чего делать был не должен ни при каких обстоятельствах. Даже если бы она сама этого хотела. А она не может этого хотеть. Не должна.
Вот и зачем ты туда посмотрел?
Да даже если и хочет, ты ее отец! Хреновый отец, между прочим. Заботиться о ней надо, любить, оберегать и воспитывать, а не представлять себе сейчас всякое…
Тряхнул головой, чтобы отогнать очередную вставшую перед глазами картину, усилием воли заставил себя отвести глаза от медленно растущего недвусмысленно влажного пятна на трусиках дочери, спросил:
- Что? – голос вышел хрипловатым, и он потянулся за недопитым стаканом, который парой минут ранее поставил на тумбочку.