The Arena — Lindsey Stirling ссылка
О, дивный новый мир!
Мир после — так нарекли то, что вокруг, те, кому посчастливилось выжить, "мир" очень скоро отпало за ненадобностью и ввиду лживости (борьба за выживание и ресурсы не слишком располагает).
После — осталось.
Именно После вместило в себя все: рваную рану потери, отчаянную тоску по былому, смерть как оконечность всему и жизнь как начало, как надежда, гиблое чувство, которое тем не менее живо даже там, где больше ничего не осталось.
Эпоха в одном слове — После.
Здесь и сейчас так говорят, но значительно реже, ныне живущим нечего вспоминать, не о чем жалеть, все их чаяния и надежды о насущном. Для них слово После пустое, условное обозначение ничего не значит, скоро это слово затрется и исчезнет. Этот мир для тех, кто под куполом — единственный, это их мир, привычный, знакомый, изведанный.
Узкий мирок, но разве может быть мало места тому, кто не знает, что места может быть много, вдосталь, кто никогда не ведал простора? Плохо ли без моря тому, кто не видел моря и, скорее всего, даже не слышал о нем? Сложно ли жить в городе-государстве?
Нет. Кто бы что ни говорил, а тем, кто родился и вырос здесь — уютно и удобно под покровом барьера. Трудись хоть немножечко, и у тебя будут средства на еду, люби своих, и они будут любить тебя в ответ, не доверяй пришлым, помогай убогим, дыши вместе со всеми.
Простая и понятная жизнь, она не плоха, для тех, кто никогда не знал другого, эта жизнь подходящая. Эта жизнь словно кожа — приросла к душе. Даже представители Фармации, знающие многое о многом, не испытывают ни малейшего желания менять собственную жизнь каким-нибудь коренным образом.
И все-таки, таковы не все.
Есть причины.
Есть те, кто понимает: закрытый город — замкнутая экосистема, ограниченная популяция, которая рискует рано или поздно сожрать саму себя. Вырождение человека, мутации — это все произойдет и здесь, всего лишь на сотню-другую лет позже. О таком, вероятно, можно не беспокоиться?
Пожалуй.
Ресурсы недостаточны. Когда-то голод чуть не убил второе поколение, на которых пришелся пик рождаемости, потому что выжившее человечество внутри уютного покрова Барьера денно и нощно предавалось любви. Обычная история: чем менее жизнеспособны икринки, тем больше таких мечет самка. Да и секс, как известно, прекрасный способ расслабиться. Сексом легко обманывать организм, убедить тот в сытости, спокойствии, комфорте. Эдакое древнее средство от всех волнений, болезней и неурядиц. После пика рождаемости неизбежно и ожидаемо наступил пик смертности, теперь вместе с установленным правлением в жизнь наконец вернулась разумность. И разумом всякий внутри Развала понимает, что ресурсы недостаточны, хуже всего, что они исчерпаемы.
Веские причины?
Черта с два!
Эти причины самые несостоятельные, потому что это причины внешние, причины ответственности, будущего — слишком великие для того, чтобы кому-то задумываться над этим всерьез прямо сейчас.
Истинная причина кроется внутри людей, таких, кто даже в условиях холода и мерзлоты уходил за Барьер в поисках мечты.
Люди, готовые рисковать, не способные обойтись без испытаний, выбирающие сложные пути.
Они выбирают знать, сколь бы горьким ни оказалось знание.
Те, кто не боится, те, кто меняет реальность, те, кто выходят в неизвестность, за барьер, всякий раз испытывая тот же страх, что и в первый — становятся Искателями.
Искатель в представлении обычного обывателя — образчик мужества, смелости, отваги, доблести, и ума. Квинтэссенция лучшего в человеке — вот кто Искатель. Любимец детей и герой легенд — вот кто такой Искатель.
А что на деле?
А на деле каждый Искатель — смертный. Человек, со своей собственной, не слишком романтичной историей и судьбой, он иной, другой, а значит вне мира, вне всех. Вечный изгой. Одиночка. Сам по себе.
И, вероятно, времена истинных героев канули в лету, так, по крайней мене считает нынешний Конклав, предпочитая закрыть глаза на вопросы будущего и решать вопросы насущные.
И все-таки, неужели найдется хоть один человек, кто хоть раз не задал себе вопрос: а что же там за чертой?